что случилось.

В нашей жизни надо заглянуть во что-нибудь далекое, а если заглянуть в будущее, то туда лучше вообще не заглядывать. Оно слишком похоже на прошлое. Прошлое не заслуживает сожаления, потому что оно было, а будущее еще не пришло. Но возможно, ты знаешь, как сделать так, чтобы будущее наступило быстрее. Именно для этого у нас есть мысли. Они и являются тем механизмом, с помощью которого мы думаем. Но в этот вечер мысли у меня совсем не строились. Я лежал в обнимку с электрогитарой и ждал, пока домой вернутся Наташа и Миша. Спать мне было нельзя, поэтому я снюхал пару дорог кокаина и выпил кофе. Я надеялся, что мысли тоже придут ко мне вместе с Наташей и Мишей, и ждал этого с нетерпением. Вскоре они вернулись. Я открыл им дверь и предложил план. Они не отказали, и через пару минут мы все сидели в комнате, курили Трубку Мира и слушали Наутилусов на пластинке. Я люблю эти пластинки, они напоминают мне об одном из видов шизофрении, который возникает в результате воздействия музыки на человеческий мозг. А для людей моего круга, и особенно для Наташи с Мишей, было естественно перед сном слушать Наутилусов. Наутилусы – всего лишь отходы нашей жизнедеятельности. Но мы можем понять, почему они нам нравятся. Дело в том, что слова, используемые музыкантом, становятся нашим миром. И этого мира мы можем достичь. Этот мир пронизан декадентским флёром, французским говором, кокаином и русским роком. Как бы то ни было, ТГК начал действовать на нас весьма быстро. Мы легли головами в центр комнаты. Наташа держала его за руку, и они оба с наслаждением курили. Потом Миша вставил в ТГК кассету и включил его. Я встал на колени, затянулся и сосредоточился. - Миша, ты ебанулся, - сказал я. - Ты не понимаешь. Стукни меня, я скажу тебе, в чём дело. У нас шизофрения. Это не шизофрения. Это наркоз. Сейчас мы услышим голос марсианина. Все будет замечательно. Музыка! (Волнение в его голосе показывало, что он сам на правильном пути.) Музыка! Миша продолжил бормотать что-то про марсиан и шизофрению. Он отучился на факультете клинической психиатрии и знал в этой сфере всё. Вскоре я вообще перестал что-либо понимать. Наташа хихикала и время от времени отпускала короткие реплики. Мне стало казаться, что я тоже вижу марсианина и он что-то говорит. Я шизофреник. В дверь постучали. Наташа испуганно вскрикнула, Миша встал на ноги, и они с Наташей поспешили в спальню. Я остался сидеть на полу, скорчившись в позе эмбриона. В дверь продолжали стучать. Я поднял глаза и увидел Николая Павловича, стоящего на пороге комнаты. Он был местным полицейским, лучшим во всём Приморском районе. Мусор понимал, что я не могу за себя постоять, поэтому пришёл к Наташе. Я надеялся, что он уйдёт. Я очень его не уважал. Из спальни доносились обрывки диалога Наташи и Николая Павловича. Он часто к нам заходил и общался, но никогда не пытался загнать нас за решётку. Это и напрягало. Я думал, что у него есть очень хитрый план действий, в ходе которого мы оказались бы впряжены шеями в гильотины. Я вскочил на ноги и побежал в спальню. По пути я сделал розочку из бутылки абсента. Меня не беспокоило, что она почти полная. Я хотел убивать. Убивать и воскрешать. Вдруг я услышал, как Николай Павлович сказал: «Ну что, мать, может, поговорим?» Я никогда не видел его таким серьёзным. Наташе угрожала опасность. Я должен был её спасти. В ушах звенело. Все звуки вокруг словно куда-то исчезли. Я даже не осознавал, что бегу. Я проскочил в спальню и увидел его. Прямо перед моим лицом стоял его служебный револьвер. Он несколько раз качнулся из стороны в сторону. Наташи там не было. Она стояла, прижавшись к стене, и с ужасом глядела на Николая Павловича. Из его глаз исчезло спокойствие. Он не мог поверить, что она не хочет встать на его сторону. Я увидел в углу ужасающегося Мишу, он плакал. Мне стало больно смотреть на него, и я замахнулся розочкой. Раздался выстрел. Я упал на пол. По стене потекла кровь. Я не понимал, что случилось. Николай Павлович стоял рядом и холодно смотрел на меня. Подле него на полу лежала Наташа. Она была в порванной рубашке и казалась очень грустной. Пуля задела её грудь, и она не могла двигаться. Я поднял глаза на Николая Павловича. Я не мог понять, что именно произошло. Я опять видел мир таким, как он был раньше. Красным. Кокаин дал о себе знать, я вскочил с простреленной головой и ударил Николая Павловича коленом в пах. Он повалился на полированный паркет из красного дерева. Кровь придала паркету оттенок летнего заката. Я стал молотить Николая Павловича кулаком по голове. Он перестал сопротивляться и только стонал. Меня это возбудило. - Достань страпон, - крикнул я вникуда. Сразу же в меня прилетело огромное розовое дилдо. Я порвал штаны Николая Павловича и минут десять страпонил его. Первые пару движений дались с трудом, но потом разработанное мусорское очко показало свою глубину. Я всунул страпон и руку по локоть. Мент стонал всё громче, на лбу выступили лужицы пота. Лысина блестела. Потом раздался глухой удар. Николай Павлович обмяк и не шевелился. Я выдернул руку и стоял на месте, сжимая в кулаке страпон, чувствуя, как лингам пульсирует в моём животе. Я чувствовал власть над его жизнью. Я был богом. Вдруг во мне проснулась эмпатия к начальнику отдела. Я нащупал его пульс, он медленно угасал. Я вспомнил школьные уроки ОБЖ и начал делать массаж сердца. Рёбра хрустнули. - Ложка, ты долбоёб, ты убил его! - крикнул Миша, сидевший в углу, - теперь нас точно посадят! Я знал, что он прав. Нужно было бежать.