<…>
— Закрой глаза, — прозвучало утвердительно и не менее настораживающе откуда-то из темноты аллеи. — Чего? Холодков, ты думай, что делаешь, для начала, — Николай пытался разглядеть вокруг хоть единый признак движения, но слышал только струящийся из ниоткуда и отовсюду голос. Разворачиваясь на пятках и вертя головой, он также ничего не видел и оставил эту затею поиграть в Холмса до лучших времён, обстановка не располагала вовсе. Вечер пожирал своими глазами бег и закрывал рты прохожим, сгусток разврата опускался на умы; и только на этой аллее, устрашительно качающейся ветками, не было ни души, кроме двух парней. Откуда-то сзади или сбоку (какая уже, чёрт возьми, разница?!) Колю за шиворот выхватила рука, глаза опустились в темноту и тело безвольно повиновалось происходящему. Чисто теоретически, Холодков мало чем мог навредить своей жертве, его сложение и манеры того не подразумевали. Но Николаю стала интересна эта игра, в которую он вступил без ведома и желания. Хотя… Сейчас его куда-то волочат, а он даже не сопротивляется. О каких же желаниях мы говорили?<…>
Через неопределённое время, которое Комягин мотался на спине у другого человека и выслушивал покашливания, нервные шмыки от неудачно выбранной тропинки и попадания в ухаб или лужу, они всё-таки куда-то добрались. Жертву спустили на землю, и на удивление Коли, всё это время у него были завязаны глаза, чего он совсем не чувствовал и просто думал, что у его похитителя хорошее зрение, ведь они скитаются в кромешной темноте. Вокруг пахло чем-то свежим и травянистым, ветер обдавал мокрое от усталости и стресса тело. Что-то шуршало и спрыгивало вокруг в траву и листья, сверчали цикады и птицы исполняли вечерние трели. Холодало, может скоро будет дождь или гроза, поднимается ветер. — Стой тут. — Я и так стою, — наугад бросил Николай. — Чуешь? — Что? Что это? — Я тебя об этом спросил, чтобы ты мне ответил. — Сладко. Что-то сладкое. — Ага… — Холодков протянул это слово как струю мёда над его телом, прошёлся по губам и вынул из глаз морщинки. — Кусай, — прозвучало громко и настойчиво рядом с лицом. Кажется, он почувствовал запах волос и тела Данилы, кажется, это приятно. — О, мм. Яблоко! Где ты их взял? — Коля медленно жевал, сглатывая и немного останавливаясь. — Мы в саду. В я́блонном саду, Коль. — Ага, ясно. Кто так называет я́блоневый сад, скажи мне? — Ну я и что? — Ничего. — Вот именно. Ешь давай. — А можно я буду делать тоже самое, только с открытыми глазами? — Ну так тебя никто не держит, дурачьë. — Так не интересно. — А что тебе интересно? — Ты это уже вчера спрашивал. — Ты слишком говорливый для жертвы. Коля ел ещё и ещё, зубы впивались в округлый плод, он менял форму, истекал соком, и парень поджимал губы и всасывал пенную массу. Рука Холодкова с яблоком то отдалялась, то снова приближалась, не давая определить, где именно сейчас плод. Неожиданно вторая рука приблизилась к шее и стала оглаживать тонкую бледную кожу с выпирающими ключицами и набухшими венами, Коля вздрогнул. Его пальцы, в отличие от всей среды вокруг, несмотря на холод, были горячими и обжигали тело. Тонкие, как струна, нежные и бережные пальцы опустились на скулы и то поднимались к щекам, то спускались до линии нижней губы. На секунду они исчезли и послышался хруст яблока, одновременно с тем мёд брызнул Коле на лицо. Послышался лёгкий стук упавшего на влажную и звонкую траву плодового тела. Руки вернулись и размазали обтекающий сахар по полулунному образу лица, что светилось от далëкого фонаря и дырявого месяца. Лицо напротив приблизилось, обдав горячим и медовым дыханием. Немного помедлив, немного оттянув момент, Данила коснулся губами ещё не высохших сладких линий и пузырьков. Ещё и ещё, он обводил линии пальцами, зарываясь в одежду Комягина и шумно вдыхая его запах. Наконец, когда Колю уже тысячу раз пробрала изнемогающая дрожь, губы облепили его своей тягучестью и желанным блеском. Николай не двигался, он вовсе замер, но казалось ещё мгновение и без сил упадёт нáземь, он дрожал внутри, не мог выместить огромную силу, не мог отдать Даниле свою часть желаний и тайн. Николай поднял руки и обхватил ими торс парня, он был изящен и горд, он был прекрасен. Через тонкую ткань шёлковой рубашки он нащупывал рёбра, рельеф жил, мышц; Данила сокращался и напрягался, он извивался в желании и порыве. В его теле было что-то очаровательное и сильное, будто бы хватка дикого зверя, надрывность юной девушки в пуантах. Сладкий вкус горел на губах, может быть вокруг них исходил пар от этого тепла. Голубоглазый проходил ртом из стороны сторону, он исследовал тело Комягина и ненадолго отрывался, дабы запечатлеть этот привкус. Коля и правда не знал, что ему делать и поэтому просто приоткрыл рот для доступа к кислороду. О нет, он задыхался. Голова предательски кружилась от прилива крови и гормонов, ещё и эта ткань на глазах не давала ориентироваться в пространстве. Коля жадно хватал воздух в перерывах и судорожно вдыхал. Вдруг тепло оторвалось от тела мальчика и Холодков остановился, недовольно постанывая. — Сейчас, подожди. Пойдём, — он впился в руку Коли, и подхватив на руки, понёс в неизвестном направлении. Данила уткнулся носом в шею и тихонько прикусывал кожу своего спутника. Вскоре он опустил Колю тазом на ствол дерева. Судя по всему, это было большое и старое дерево с низким развалом ствола надвое, на котором можно было хорошо устроиться. Листья вокруг шептали что-то странное, но до этого не было никакого дела. Коля опустился на одну сторону разветвлённого ствола, спустил ноги по обе стороны, а Данила сел напротив закинув одну ногу под себя, притираясь тазом и туловищем ближе, в надежде на новый порыв. Немедля тело Коли накрыло новой волной поцелуев и прикусываний. Он уже довольно надрывисто скулил и постанывал. — Мне нравится твой голос, — жарким шёпотом щекотал шею Данила, — мне нравится твой взгляд. Он снова опустился на губы и жадно выпивал из Комягина всё живое. Через мгновение он шумно выдохнул в ключицы парня. — Мне нравится твоё тело, — на этих словах его голос исказился на высокие ноты, едва ли не срываясь в истеричном и тоскующем плаче. — Мне нравится, нравится, нравится, — он выплюнул из себя последние силы и, бессильно царапая зубами и руками тело парня, съехал головой вниз и опустился на бедра, обхватив талию Коли руками. В собственном пламени, в своём крике и печали несчастный Данила изверг дикий плач и беззащитные стоны. Он бился в лихорадке, он готов был биться головой прямо об это дерево, только бы ему пришло спасение и избавление от груза собственной никчëмности, какой он считал свою слабость перед Николаем. Коля пытался успокоить парня и на ощупь гладил волосы, пробирая пальцами каждый локон. Он сгорбился и, схватив руку, обдавал её шумными вздохами и прикосновениями губ. Данила был падок на нежность, сейчас ему было всё равно, что с ним делают. — Отбей меня, пожалуйста, –мольбой вырвалось из уст парня с хрустальным взглядом. — Ч-что? — Выбей из меня душу, прошу тебя, — на этих словах Коля изумлëнно сдвинул и выбросил платок с головы и крепко обхватил руки парня, поднимая в сидячее положение. — Выбить? Ты правда хочешь? — Да, Коль, да, — Даня безумно впивался в карие глаза напротив; его собственные глаза сияли в лунном свете и от влажных ручьёв соли.Я помню, как портилась кровь,
Как сомнение мучало плоть.
Комягин немного помедлил и вцепился зубами в шею парня, он давил сильнее и сильнее. Попутно втыкал пальцы в торс парня и скрëб ногтями. Оторвавшись, он заметил видный отпечаток зубов и выступившие капли крови. Данила был недвижим. Парень быстро разверзнул полотно рубашки, ох не понравится это матери Данилы. — Там на ветке верёвка, — произнёс Данила в надежде, что больше объяснять ничего не нужно и ещё долгое время его рот будет издавать только стоны, нарушая спокойствие деревьев и сон птиц под кармой крыш. Парень опешил, но слез со ствола и порыскал в еле видном свете ночи глазами вокруг. Вскоре он вернулся и откинул Данилу спиной на ствол, опуская руки в свободное пространство. Конечности дрожали и не хотели слушаться, но он крепко привязал обессиленное тело, обмотав руки за стволом внизу и затыкая рот недавно кочевавшим на нём самом чëрным платком. Холодков опустил набок голову, словно сдохшая игрушка, которая ходила и выполняла марш, но сейчас утратила весь завод. Парень сжал скулы Дани и жадно вглядывался в блестящие от слëз глаза, добавил вторую руку на горло. Он напивался взглядом, пронзал Данилу насквозь и выносил из него нутро. Комягин поднялся до веток и сорвал несколько яблок, запихнув в полы рубашки, найдя заострённый сук, воткнул его в бок плода и растлел на две части. Тоже самое он сделал с другими яблоками. — Заслужи, — всё, что услышал Данила. Крепкие руки обхватили остатки длинной веревки и перевязали её поперёк груди крестом, заламывая тросы вдоль спины и затягивая узел со стороны бедра. Вслед за этим последовал град пощёчин, вслед за ними кровавые укусы вперемешку с мокрыми линиями от языка. Николай шумно выдохнул на пол оборота. — Ты не стараешься, — новый удар прилетел в скулу, брызнула капля крови, надломалась чья-то совесть. Данила выставил свои щенячьи глаза, в беспомощности дëргая головой. Он заскулил и слёзы покатились, собираясь в ложбинках шеи и краях платка во рту. Комягин выбивал из него всё живое, как тот и молил, но он молил и пощады, но не просил. Не мог просить, он задыхался и корчился то ли от боли и судорог, то ли от удовольствия. Иначе зачем он выставил себя на растерзание? Тело тëрлось и издиралось о ствол яблони, верёвки натирали кровавые следы и пятна.Да, чувствуешь?
— Чувствуешь любовь мою? Чувствуешь как идёт по горлу кровь? — кулак расписывал следами войны на слабом теле. — Это зна-а-а-к, что не забыть, что не сплюнуть не смыть, — на этих словах парень вырывал из себя все нервы и превращал их в оглушительный хрип. Его руки устали, он срывал голос и с удовольствием наблюдал конвульсии Данилы. Того било головой о ствол, как рыбу об лёд, колошматило так, словно его молотит дробильной машиной. Он рвал глотку и стонал сквозь намокшую тряпку, может на несколько километров вокруг были слышны эти крики. Но в это время на окраине никого нет, они здесь одни. И что бы сейчас ни происходило, об этом никто не узнает и никто не поможет ему. — Вот так. Вот так, милый, — Николай уже устал и расслабил мышщы поглаживая шею и щёки парня. Он вытащил тряпку изо рта и томно втянул Данилу в кровавый поцелуй. На губах, на скулах, брови и из носа струилась алая руда. Холодков дрожал и собирал губами капли пота с лица Коли и жертвенно плакал, словно раскаивался во всëм зле, что творил человек. Коля собрал куски яблок перед собой и играючи-дерзко поднес ко рту парня. Тот хватал плоды будто последние капли воды в пустыне, как собаки хватают кости, как жадные пальцы считают золотые монеты. Окровавленные зубы блестели и были похожи на гранатовые капли, они пропадали с хрустом яблок, когда Данила виновато собирал их ртом, а Коля смотрел на него хищным зверем. Он так устал, но может ещё. Ещё один удар прошёлся по телу и весь мышечный стан теперь утратил свою силу. Парень вцепился в жертву резцами зубов и перешёл к углублению в губы. Его рот заливался кровью и огнём, пахло яблоками и солью. Железо во рту плавилось и попадало в желудок, может после такого и умирают. Данила остервенело выдохнул и опустил голову. Последний раз Коля втянул его в самый невинный поцелуй из всех, что тот ощутил за последнее время. Удивительно, как за одно мгновение ярость и насилие превращаются в нежные прикосновения о изнеможëнное тело. После долгого прикосновения Николай откинулся на спину и только лишь двигал глазами, наблюдая за Холодковым. Тело воздымалось и рвало грудь и одежду, отходило от сильнейшего потока и прилива своей мощи. Данила уже даже не брыкался, он совсем не двигался, а лишь опустил голову на грудь и закрыл глаза. Неясно спит он или устал, в сознании он или нет. Тело Холодкова напоминало залитый краской белый пол: всюду кровь, раны и гематомы, а когда он поднимал глаза, в них виднелась кровь и вина. На него было больно и противно смотреть, но Коля смотрел. Смотрел и не верил своим глазам. Громадный шквал внутри обоих утих, остыл огонь и разлилась по сердцу печаль. Николай медленно сполз с дерева и огляделся вокруг, разминая плечи: пусто, тихо, по-русски тошнотворно от сладкого запаха, слишком тесно быть внутри себя. Он развернулся и сел под дерево на мокрую траву, ему было плевать какая она, ему было на всё плевать. Если бы сейчас здесь появился самолёт из ниоткуда, то Коля бы даже не подëрнул и единой мышцей. Он прильнул щекой к свисающей с дерева ноге Холодкова и медленно гладил щиколотки, с той печалью и темпом, когда людей накрывает большое горе и они смотрят в одну точку делая странные вещи, но это всё, что сейчас может происходить. Ещё немного и парень правда бы уснул, но наверху лежал привязанный Холодков, и наверное ему было больно, холодно и он был измотан также. Спустив тело, Коля уселся на траву, уложив голову того себе на колени. Данила протяжно постанывал от каждого движения и с трудом открывал глаза. Его лицо бороздили руки Комягина, трепали волосы, пропадали на макушке и обводили мочки ушей. Всё было покойно и неторопливо, ночь густела и где-то далеко виднелся свет от фонаря. За забором проходила грунтовая дорога, стояло несколько старых полуразрушенных деревянных домов, и где-то там же была старая каменная церковь, которую давно оставила святая сила и всякий человек. Всё это не было видно в сумраке, приходилось напрягать глаза, чтобы увидеть даже лицо Данилы. Вдруг парень поднялся, облокотившись руками, прильнул лицом к шее Коли и начал живо и лихорадочно что-то шептать в ухо:Je t'idolâtre
Je ne dois pas savoir quelque chose?
En mon absence, Il y a beaucoup de mots que tu prononce
Pour la vie Ils peuvent
Me blesser et décevoir
J'en ai trop su. Maintenant c'est vaut mieux
Ne pas savoir
C'est vaut mieux
Te diviniser, étant dans
L'obscurité
Est-ce que tu es la meilleure?
C'est naïf en réalité
J'en ai trop su. Maintenant
C'est vaut mieux ne pas savoir
C'est vaut mieux inventer des traits
Idéales de toi
C'est vaut mieux
Ne pas savoir
Парень удивлённо слушал и, конечно, он не знал французкий, но кажется, теперь у них будет достаточно времени дабы это исправить. Что-то живое и трепетное задел Данила этими стихами. — Невозможно больше слушать, невозможно больше дышать с тобой одним воздухом, зная, что я никогда не буду близок к тебе, и в сотню раз ближе, чем сейчас твои губы. Я буду жалеть об этом мгновении, когда позволил себе отпустить разум, —Коля шептал и утверждал в голове собеседника свои слова, он произносил каждое с пылом молитвы и покаяния. — Спи… — нежным шёпотом продолжая, баюкал любовника, словно младенца в люльке, в старой избе посередь леса, где лишь керосиновая лампа даёт знать о движениях головы и сладком сопении малыша под потолком. Может сейчас время раскаиваться? Может сейчас придëт святая сила и раскидает всё на сотни километров вокруг себя? Данила тоскливо тëрся головой о колени, как кот, и щекотал руки копной волос. Уже поздно. Будет ли волноваться мать Холодкова, увидев сына? Будет ли жалеть отец? Это сейчас неважно. Холод проникал в поры, затмевал время. Они засыпали на руках друг у друга. Волнует ли кого-то, какой сейчас час и вернуться ли они домой? Вряд ли. Забытие.