Яблонный сад

      Суетливая возня за стенами была отделена пустотой его спальни. Приближалось нечто странное, нечто непонятное. Рождество же. Понятно. Да только не греет эта мысль, и тревожно по-старому, не по-рождественски.       Сегодня может решиться чья-то судьба, сегодня замирает стрелка часов, сегодня всë застынет в великом торжестве снежной ночи, загорится пятиконечная звезда и пронзит своим светом тысячи миль и сгоревших до тла людей. Забывая то, кто ты есть, и то, кем ты стал, ты сольëшься с невесомостью бесконечного эха Божьего гласа. Не понимая, как ты здесь оказался и зачем оступился на последнем пролёте, вытрешь ноги о разлагающийся коврик у двери. Инерция времени сожрала тебя без остатка и выплюнула на подоконник чахлым окурком. Догорает. Тлеет. Гаснет.       — Я хочу тебе кое-что показать!       Данила был особо весел, так весел, что никогда, казалось, раньше он не испытывал этого чувства, и только сейчас оно к нему пришло озарением. Радость моя, ты спешишь на небо, ты открываешь дверцу в таинство ночи. Солнышко отключило отопление, вместе с ним отключилась твоя голова. Ноги на ощупь собирали бордюры, десятки глыб льда и снежных барханов, новизну этого мира, казалось, невозможно переубедить вот так просто, простыми словами.       — Закрой глаза, не смотри.       И Николай правда не смотрел. Как можно ослушаться, когда это говорит тебе самый милый и искренний, осторожный и влюблённый голос на свете? Лицо остекленело под резким порывом ветра, глаза едва ли открывались, снег лепил адски.       — Ах, я больше не могу, — сквозь зубы процедил Коля, потому что уже не было мочи колыхаться между острых игл метели.       —Мы почти пришли.       Время сузилось до дверного проёма и через несколько секунд всё смолкло и замерло, точно чья-то властная рука собрала в кулак каждую снежинку и захлопнула на небе форточку. Коля открыл глаза, шумно выдохнув, и увидел перед собой большое, бескрайнее, тёмное небо России. Огни мелькали где-то внизу, а всей суеты не было слышно и видно с крыши пятнадцатого этажа. Плохое зрение, навернувшиеся слёзы и колкие стержни инея на ресницах обрамили мир голубой ватой, всё притухло и скомкалось. Холодный дым исходил от тел, что были почти в невесомости, почти на другой планете. Вот тут — внутри зарождается новая галактика. Данила осторожно вглядывался в лицо напротив. Тихо. Так тихо не было никогда в его жизни. Даже грохот сердца не слышен, даже скрип снега и сбитое дыхание сошли на нет. Рука к руке. И так до звёзд можно дотянуться. На чернильном небе виднелась сетка звёзд, а ярче всех сияла одна. Или это просто блик?       — Коля... Коль, — парень осторожно собрал в свои руки в перчатках просто-напросто ледяные и мёртвые руки Комягина.       — М?       — Я сейчас пойду.       — Куда?       — Выше.       Карие глаза расширились и приобрели вид ужасающий. Если бы на этой крыше сейчас была кинокамера, то режиссёр отказался смотреть в неё, он отказался бы освещать и проигрывать эту плёнку снова и снова. Но ничего не поделать. Здесь нет режиссёров, здесь фильмы не снимают. И в это догорающее лицо приходится смотреть. Приходится терпеть. Наверное раньше было бы ещё больнее, но сейчас ничего нет. Только зыбкий ком вины.       «Через сотни лет вернусь,» — исказилось в ушах до неузнаваемости. «Что ты такое говоришь? Разве можно уходить?! Да разве же ты вернёшься, ты мне врёшь, врёшь, врёшь! Ты никогда больше не вернёшься. Только если... А чёрт бы с ним, » — больно отразилось лунным отражением лица.       Но никто из них не проронил ни единого слова, тишина, казалось, выест ум. А мир отключится и вот, как обычно, как и раньше, как ни в чём не бывало, Коля снова пойдëт знакомой дорогой к дому друга: вот он знакомыми движениями обнимет его, замирая сердцем, ведь каждый раз приближает конец. Каждый тот миг, в который он стремится быть ближе, только отдаляет, только уносит за сотни миль со зверской силой.       И поезда уходят под откос. И самолёты, долетев до звёзд, сгорают в них.