Яблонный сад

      После того происшествия на поминальном обеде, жизнь Николая покатилась в непролазную яму. Не то чтобы до этих событий его жизнь отличалась особенной лёгкостью и солнечными зайчиками на макушке, но всяко лучше вместе взятых, чем сейчас.       Постоянный холод, постоянная тупая боль. Что ещё он мог предложить взамен тому, чего лишился так скоро? Вычëркивать из жизни уже было просто нечего: тело было пустó, как никогда раньше, а вокруг тела хоть перекати-полем гонись.       Он чертил сотни бесполезных схем неизвестной природы и происхождения и все они в итоге превращались в комок черноты посередине листа. А прямиком из листа растекались на пальцы и запястья, до локтей, разносились как чумная болезнь в глаза и рот, заражали лёгкие. Кстати про лёгкие. Коля даже пробовал курить, но это бестолковое занятие ему вовсе не понравилось. Мало того, что постоянно трясет и лихорадит, так ещё и эту гадость в себя пихать, в руках держать, огни, зажигалки… Опасное занятие.       Хотелось попросту стать ковылëм в поле: зимой, весной, летом и осенью, всегда быть там. Вечная дрожь земли бы ласкала гладкие стебли, а ветер качал в снежных дюнах. Забытый всеми и всеми оставленный. Ведь разве помнит кто-то ещё на этой земле про заливные поля и промозглую февральскую вьюгу?       Сердце «ëк-ëк», «ëк» — едва колышится. Помочь некому, дышать нечем и упряжка диких псов проносит на себе последнюю надежду на путь в новый мир. В потьмах безумный мир не кажется таким безумным. Он прячет свои пустые глазницы и костяные цепкие пальцы. Готов утянуть тебя вглубь, в плену, но ему это не под силу, ведь, ни один фонарь больше не горит, ни одна лампа не светит. Теряет ниточку, и ты остаёшься навсегда. В местах, где вечные снега, где только глыбы льда и не цветут ни одни цветы. Лишь сухостой шуршит над горизонтом. Худая деревянная будочка пронизана насквозь злыми языками ветров. Заметай, снегами заметай навечно. Дыхание никогда не согреется в такой температуре, даже глаза будто стекленеют на морозе. И всё рушится, всё комкается в узел ледяных слёз. Они катятся из глаз, но замерзают, даже не успев достичь края скул или хряща носа. И всё стеклянное, звенит на холоде, стихия играет звуком как на фужерах с шампанским. Странный вой. Он слышен только тут, но едва ли не разносится на сотни вёрст. Едва ли его не услышит волчья стая в лесу, но пробежит дальше, ища себе пищу, ища себе дом.       А у тебя его больше нет. Только полупустая, затянутая паутиной, как девица в корсет, сторожка, в которой непонятно что сторожили. На километры вокруг только блëклое и безжизненное поле, кричи не кричи — только эхо. А тут деревянная кровля и пробитый фонарь. Это ли не радость, иметь такой дом?       Но Коля возвращается из запустевшей землянки в то место, где ему действительно рады и его действительно любят. Так кажется всегда. Наверное, это правда. Мать не находит себе места, который день она плохо спит, оставаясь рядом с сыном. Хотя бы единый звук, кроткий голос и еле слышное дыхание рядом — они спасают. Действительно спасают. По-настоящему, так, как тянут маленького котёнка из злых рук. Маленький и хрупкий, но теперь спасённый. И будет всегда предан своему спасителю, как последней капле воды и глотку воздуха.       Ночи за днями, дни за ночами и так до бесконечности. Всё смешалось в единый нервозный скрежет. В комнате пусто без его матери, его близкого друга. Внутри пусто. Стены давят, стёкла звенят, а доски проваливаются вниз. Но всё будет лучше, обязательно будет.       Всё получится, главное хотеть.       — Ты ничего не ел сегодня, — тихо, без доли осуждения и грусти в голосе произнесла женщина.       — Ты тоже.       — Я знаю.       — Не переживай за меня, мам, не надо. Это того не стоит.       — Как я могу не переживать за тебя, не беспокоиться и не помогать, когда ты со стеной сливаешься — такой же серый стал?       — Я справляюсь.       — Если тебе так легче думать, то хорошо. Никогда не думай, что ты можешь быть один. Никогда не думай, что тебя оставят. Слышишь меня?       — Да… Да, я слышу.       Нет, ты не слышишь. Ты уже ничего и никогда не услышишь, мой друг.       «Ëк-ëк»       Сердце «ëк»       Здесь, тут же вернуться назад, отмотать в никуда. Закрыть все двери и выходы. Забудь! Выкинь! Сожги эту дрянь. Выбей из башки всё ненужное: слова, мысли, люди, места, даты и вещи. Это всё тебе не нужно. Так же как покойным богачам уже не пригодятся их деньги и драгоценности. Последняя ценная валюта сгнила в банковских ячейках — ты погиб. Ты проиграл.       Возвращайся домой, туда, где нет почти ничего. Здесь так темно. Твой взгляд безумен, твои руки холодны как никогда не были ещё. Почему ты всё ещё не покрылся трупными пятнами? Так холодно. Смертоносно.

***

      Время тянется и тинится. Загибается за мочку уха, поворачивает в коридорах и прячется между полосами однокалейки, между люками и торчащими пнями, колючей проволокой и грозными монументами.       Это, должно быть, счастье сдать экзамены. Должно быть, счастье — встречать рассвет. Должно быть, счастье — уехать туда, куда глаза глядят, и закричать что есть силы на ветру, в озарённой солнцем траве.       Счастье должно быть где-то рядом, оно просто прячется. Но Николай никак не может его найти. Он уже не пытается.       Он написал все контрольные.       Он расписал себе бумажку на стене с графиком.       Он выключил воду в ванной, когда уходил утром.       Он целовал девчонку из класса, просто чтобы показаться нормальным.       Он окончил школу и выбросил все тетради.       Он встречал рассвет под Сплин.       Он исправно платил за проезд.       Он даже не заплакал, увидев во сне детские воспоминания и проснувшись в пустой холодной комнате.       Он вышел из дома и потерял дорогу обратно.       Теперь он студент петербургского ВУЗа. А на дворе две тысяча пятый год. И, должно быть, все вокруг счастливы. Нет, он не помнит.       Он не писал матери. Он не звонил ей. Он забыл её голос. Он забыл свой дом.

Ах, куда вы уходите все так скоро,

Девочка, мальчик в коротких брюках.

Кто вы были?

Что это был за город?

Я запомнил первые две-три буквы.

      Всегда, когда происходит необратимое, почему-то хочется совершить ещё более необратимую вещь. Поэтому можно забыть себя, забыть свой дом, забыть детство и кровь на коленках, вычеркнуть годы жизни, оставшись с пустыми карманами, полупустой сумкой наперевес и сквозящей дырой в груди, через которую гуляет ветер железных дорог и авиалиний. «Шаг вперёд и три назад» — вот девиз для успешного прозябательства жизни.       Глаза слезились от пронзительного июньского ветра, после которого обязательно будет цвести черёмуха, ронять жизнь маленькими лепестками на землю, шуметь волшебной флейтой. Проверить сообщения

Проверить почту

Расписание поездов

Документ о зачислении

Документ о

Документ

Документ

[Пробел]

Результаты

[Пропуск]

Пусто.       Коля выдернул себя из экрана мобильного, стараясь опомниться и включиться в окружающий мир. Так сложно поверить в то, к чему ты шёл, стремился долгие годы. А когда ты это получил, кажется, что этого не достоен, произошла ошибка, зря берёшь на себя чужие и свои ожидания, не оправдываешь цель. Хочется вручить случайному прохожему свои документы, вещи, ключи от квартиры, и папочку личных достижений, в которую не входит, не входило и не будет входить чтение стихов перед зеркалом, перед окном, перед матерью, перед другом. Перед самим собой, когда пытаешься зацепиться за слог, за звук, за шум, чтобы понять, что же такое происходит внутри тебя. И как так объяснить это необъяснимое, но с каждым разом всё больше теснящее, руки и грудь, чувство? Но в такой момент, как назло, рядом нет ни одного прохожего, случайного и неслучайного. Даже несчастный посланник судьбы и разливатель масла по всей стране куда-то запропастился.

***

      Он переезжает в спешке, хватает налету сумку с вещами и рюкзак с книгами и записными книжками. Печатает короткое «Я отправляюсь» в СМС матери и закрывает глаза. Закрывает уши и рот. Ничего нет. Тени от деревьев, облаков и коммуникаций пляшут на лице, солнце настойчиво бьёт по щекам и рукам.       Но Коля погрузился в тревожный сон, сидя в вагоне поезда. Он пустой и лёгкий. Как и вагон, в котором он едет. Даже в купе никого нет. Да и если бы был, то Коле до него не было бы ни малейшего дела. Всё смешалось, всё сместилось. Куда-то внутрь, обрамившись бумажными угольками и резными чернильными лапками.       Сумка была почти пуста. Багажное отделение не громоздилось ничем. Не было невкусного мужчины в рубашке под затяг. Не было рядом сварливой женщины с её неугомонными детьми. Не было щуплого старичка со свёртком курицы, яиц и хлеба. Не было прямолобых мужчин в тельняшках и неустанного звона железных крышек и стекла бутылок. Будто весь мир вокруг него исчез и только один этот Сапсан мчится с бешеной скоростью в пропасть среди избитых декораций.       Он приезжает и обустраивается в маленькой квартире на отшибе и делает вид, что так надо. А вокруг всë так же мало людей, мало чувств. И ничего нет. Старый парк мотает карусель времени только для говорливых птиц, фонтан бьёт ключом ни для кого, театры гремят перед пустым залом. И троллейбусы ходят сами по себе, трава топчется невидимыми следами. Бесконечный заколдованный лес.       Откуда эти голоса в аудитории? Откуда плеск воды в туалетах? Зачем открываются двери вагона метро? Кто ведёт его и куда?       В белом лесу никто никого не нашёл.       Этот опустевший в миг мир только несëтся наперерез тучам, задыхается собственной пылью и скатывается в клубок. Он уносится дальше, оставляя обрывки фраз и ноты музыки, но сам от себя ничего не оставляет внутри. Дождь смоет следы, снег заметëт события, а трава поглотит камень в зелёный сплошной ковёр.       Легко. Можно дышать.