Тебя не вытравить из моей головы, Ты моя девочка, красивей всяких фотографий.
Кассандра.
Тяжелое безоблачное темное небо давило на голову, вызывая мигрень. Я незаметно для всех вывела ветвистый круг у висков, прикрывая глаза. Веки будто налились свинцом и хотели навалиться на глазные яблоки с непреодолимой силой притяжения. Тянуло сесть или того лучше — упасть на постель и уснуть хотя бы на пару часов, чтобы не ощущать себя такой разбитой. Последние недели в дороге дались тяжелее, чем пребывание в Эренделле. Постоянные битвы с особями заканчивались тем, что приходилось переступить через свою гордость и бежать, скрываться, а не нападать в ответ, как казалось привычным. Скачка на лошадях медленно превратилась в слепой бег на своих двух после того, как первые просто стали жертвой нападения. Колени тряслись. Каждую секунду я боролась с желанием послать все к черту и лечь на пол, вглядываясь в небо вместо службы. Но также каждую секунду я напоминала себе, для чего все это делаю. — Ваше Величество, — я остановилась сразу после королевы, когда она привела нас на широкий кованый балкон, — я бы хотела выразить свое соболезнование насчет гибели Вашего отца. — Мой отец погиб не недавно, а несколько лет назад, — она повернулась, складываясь руки под мантией за спиной, — но Вы и так это знаете, Кассандра. Вы ведь были в Короне и покинули ее сразу после того, как я взошла на трон. Или незадолго до этого? Ее голос был не тихим и не громким. Уверенным. Я поражалась тому, насколько сильно изменилась за это время принцесса, которую я знала, став взрослой женщиной, способной править страной и вести международные переговоры без помощи своей правой руки. Отец, уже достаточно долго находящийся вне королевства, вдали от бумажной политической волокиты, которой он предпочел фронт, предложил мне вернуться на родину только из-за королевы. Он был уверен, что я смогу заменить его, но я сама искренне в этом сомневалась. Его мудрости можно было всегда завидовать и складывать о ней легенды, когда себя я могла назвать больше воительницей, чем мыслительницей. Но речь шла о королеве. Речь шла о Рапунцель. О девушке, которую я с самого начала недооценивала. О девушке, которая смогла преобразиться и стать примером самых разных слухов в Эренделле. О девушке, которая вызывала у меня немой и незримый восторг такой силы, что сердце билось сильнее. — Я покинула Корону утром в день Вашей коронации, — мой ответ ее удовлетворил. Напряжение в бровях спало, словно она сбросила груз с плеч. Она кивнула, легко стирая с перил пыль. — О чем Вы хотели поговорить наедине? — Я могу задать несколько вопросов? — Вы здесь королева. Можете задавать сколько угодно вопросов. — Разумеется, — на мгновение на ее лице пробежала тень удивления. Ее губа дрогнула, будто всю ее душу только что выдернули из зоны комфорта и бросили в непредвиденные обстоятельства, когда неизвестно, что может ждать: тернии или звезды. И эта перемена напомнила мне ту Рапунцель, которую я и встретила тогда у Стены — испуганную, загнанную в угол и так яро желающую найти хоть в ком-то успокоение и поддержку. — Вам ведь тридцать лет? — Двадцать девять. — И Вы служили в Эренделле четыре года. Почему Вы перевелись из Короны туда? Разве в тот период нам не требовались воины Ваших лет — зрелые и не поддающиеся малолетнему страху? Я хмыкнула, незначительно сократив между нами расстояние, чтобы опереться на перила рядом с ее руками — у нее они были такими чистыми. Без единого изъяна и мозолей. Не помню, когда в последний раз и мои такими были. Еще в раннем детстве? Хотелось коснуться их, чтобы убедиться в собственных догадках, но это было бы чрезмерно бестактным. Рапунцель больше не беззаботная принцесса, танцевавшая под музыку городских музыкантов на площади и уплетающая свежие мягкие булки с маслом и сахаром на рассвете рядом с пристанью. Она — королева. И это не просто ее титул. Это уже ее состояние души. Под линиями платья и прядями собранных волос скрывается сталь. Именно эта невидимая сталь заставляет меня чувствовать себя рядом с ней менее зажатой в угол. Она такая же женщина, как и я, и мы обе для кого-то занимаем главенствующие позиции. И обе слышат за собственными спинами один и тот же предрассудок о том, что женщина не может стоять у власти. Хотелось бы верить, что Рапунцель не сталкивается с подобным в Короне, как сталкивалась я, слыша это о ней в Эренделле от горожан, недовольных даже собственной королевой. — Вы знаете, кем мне приходится капитан Димитреску? — Ваш супруг? Я рассмеялась, но в глазах девушки увидела лишь непонимание. — Он мой отец. Здесь было нелегко оставаться гвардейцем с отцом капитаном. — Предвзятое отношение? — она спросила это с пониманием, и я коротко кивнула ей, отворачиваясь к городу. Свет нигде не горел. На закате свечи тушили или завешивали окна черной тканью, чтобы большое количество огня не формировало свечение. Оно едва могло доходить настолько высоко, чтобы обычные особи увидели, но с тех пор, как вернулись дикие, все старались любыми возможными способами обезопасить себя. — Ваши сослуживцы считали, что Ваши заслуги вовсе не Ваши, а родительские? — Рапунцель на мгновение осеклась, исправившись: — Отцовские. — Да. В Эренделле требовалась гвардия после того, как старшая сестра королевы покинула королевство и туман скрыл зону за их Стеной. Вы ведь знаете, что Эльза обладала магией? — Наслышана. — Местная гвардия считала, что их малое количество покроет та самая магия, но, когда Стена Короны была проломлена, лишилась ее. Им требовались сильные воины больше, чем Короне. Я была из числа таких. — Всего за четыре года Вы стали капитаном. Дело только в том, что гвардии Эренделла настолько нужна была помощь? Нет. Не только в этом. И от правды мне не становилось лучше. Эту правду я сама предпочла бы не знать, не говоря уже о том, чтобы рассказывать ее кому-то. Тем более королеве государства, в котором у меня возник шанс занять место отца, если он решит остаться за пределами Стены и не возвращаться без экстренной надобности на сравнительно безопасную территорию. Истина. Истина всегда одна, но правда разная, как и отношение к ней. Становилось страшно за то, какую правду увидела бы Рапунцель, скажи я ей, как все есть на самом деле. — Да. Вы ведь не покидали Корону с начала войны? — С тех пор, как вернулась сюда. Из башни, — она обняла себя за плечи, попытавшись придать себе прежней уверенности приподнятым подбородком. Но у нее получилось не так хорошо. — Думаю, в Эренделле и правда плохо шли дела. Как сейчас там? — Если бы все было так же, как и прежде, я бы не вернулась в Корону. — Так Вы уезжали туда временно? Собирались вернуться? — Конечно, нет. Капитан Димитреску, отец, попросил заменить его. — Вы думаете, что сможете? Нет. Никто не сможет заменить моего отца. Особенно я. Но именно это и собираюсь сделать, иначе окончательно застыну на месте, так никуда и не сдвинувшись. Так и не узнаю Рапунцель с новой стороны, ведь сейчас этого мне по-настоящему хочется. Она и вправду смогла так измениться? Взаправду так легко отказалась от своей сути — полной счастья, надежд и желания взлететь выше облаков, выбрав вместо нее приземленную жизнь в пределах дворца без шанса даже немного увидеть мир? — Да, — я солгала, повернувшись к ней всем корпусом. Она смотрела прямо на меня недолго. Затем взгляд зеленых потухших глаз сместился в другую часть лица. Кажется, на мой шрам, успевший огрубеть за четыре года. — Рада, что Вы не отказались от правления. — Почему Вы так думаете? — Сомневаюсь, что на свете есть хоть кто-то, кто смог бы сделать лучше то, что Вы делаете для своего королевства. Уголки ее губ дернулись. Но она так и не улыбнулась, поправив выбившиеся пряди светлых волос. Она другая. Не осталось румянца, округлых щек и вздернутых в постоянном наслаждении от каждой вещи бровей. Есть только застывшие глаза, бледные губы и неживая четкая речь. Четыре года. Она совсем другой человек. — Я Вас узнала, — Рапунцель произнесла это, коснувшись своего лица в том месте, где начинается мой шрам, — по шраму. В нашу первую встречу Ваше лицо было перебинтовано. Что с Вашим глазом случилось? — Я им слабо вижу. — Вы немногословны. Я спросила о том, что случилось, а не как он сейчас. Я вскинула брови. Давно никто не акцентировал внимание на том, что я часто отходила от поставленного вопроса и отвечала только частично, не вдаваясь в детали происходящего со мной или с моим телом. Странно было думать, что впервые это сделала королева. — Коготь особи отскочил во время сражения. Он незначительно задел глаз, поэтому его быстро достал мой сослуживец, но попала инфекция. Я едва не потеряла возможность им видеть. А что с Вами случилось? — О чем Вы? — она удивилась. Несмотря на то, что выражение лица не изменилось, я заметила по дрогнувшему носу смену эмоций. Ее нос всегда вздрагивал от удивления. Еще когда она вернулась из башни, я это заметила. И до сих пор отчего-то помнила. — Вы изменились, Ваше Величество. Это власть на Вас сказалась или война? Она недолго молчала, все прожигая меня взглядом. Хотелось найти все же в нем нотки того, что было прежде, но мне не удалось: она не дала, опустив в голову, чтобы повернуться ко мне спиной и направиться к выходу с балкона с коротким прощанием: — Я распоряжусь, чтобы Фридборд подготовила Вам покои. Завтра в шесть утра я буду ждать Вас в кадетском корпусе, где готовят юношей и девушек. Посмотрите, как проходит обучение. — О покоях можете не беспокоиться. Я остановилась в своих прежних. Она бросила едва заметный короткий взгляд через плечо в мою сторону. Отвечать ничего не собиралась. Только посмотрела. Посмотрела на меня, оценивая с ног до головы, и смотрела несколько незначительных секунд, прежде чем окончательно уйти, оставляя меня наедине в темноте, под давлением Стен. Я улыбнулась ей в спину уголками губ. Всю оставшуюся ночь я провела в привычном беспокойстве: стало слишком типично за последние четыре года о чем-то тревожиться и никогда не спать с плотно закрытыми глазами в глубоком сне. Я служила преимущественно внутри Стены Эренделла, стараясь помочь солдатам, чем только смогу. Вина. На мне лежала вина не за то, что настигло мир после смерти Арианы, а за то, что происходило после и все еще происходит. Я старалась отгонять это чувство так долго, что забылась в нем, а теперь, встретив вновь привычные лица, молчаливость Фридборг и собственную комнату на нижнем этаже рядом с комнатами старших служащих, я поняла, что окончательно сбежать никогда не смогу — вина живет во мне, а не вне. От себя не скроешься, как быстро ни беги и как хорошо ни прячься. Я сняла солдатскую форму, развязала бинты, утягивающие для удобства быстрых передвижений выпирающую сквозь рубаху грудь. На моей постели уже лежал плащ с гербом Короны: золотое солнце на фиолетовом фоне. Как платье и волосы королевы. Легкость появилась только от мысли о том, что сейчас у меня появился шанс вновь увидеть ее. Стало странно для меня самой, что за четыре года возник такой интерес. Слухами о властности Рапунцель полнился не только Эренделл, но и земли за его пределами: между Короной и Эренделлом пролегали зоны повышенной опасности для пребывания. Их называли по-разному: кто красными, кто просто второй зоной. Там водилось больше всего обычных особей: огромных, уродливых, с выпирающими костями сквозь обнаженную кожу и пустыми глазницами. Вторая зона не была населена никем. Только солдатами, что отчаянно сражались. За ее границами уже была негласная третья зона — полная заброшенных деревень и старых подземных городов, построенных еще при первых нашествиях особей, чтобы спасти жителей. Там работали военные ученые, исследующие природу монстров, чтобы наконец понять, как с ними бороться. Столько раз я хотела перевестись туда, но все не решалась: какой был смысл исследовать то, что я и без того я знаю. Исследовать вопрос, на который знаю ответ, но боюсь признаться в нем, потому что самостоятельно справиться не смогу, а никому доверять я не научилась. Даже собственному отцу, помешанному не просто на истреблении обычных особей — помешанном на диких, совсем редких. Я взглянула в пыльное зеркало на стене, рассматривая шрам, на который обратила внимание Рапунцель. Да, я уже и успела забыть, что при нашей первой личной встрече он только заживал под бинтами. Прежде никто не говорил о нем. Никто не акцентировал. Никто не упоминал. Все смотрели исподлобья, косо. Заглядывались, но тут же отводили стыдливо глаза, как только я замечала пристальное наблюдение за собой. Шрам ужасал тех, кто еще не бывал на фронте и давал понять, что за Стенами совсем не сладко. Шрам внушал другим какое-то слепое уважение, больше похожее на страх перед реальностью, когда для меня он был напоминанием о собственной глупости и еще одной причине, по которой мне никогда не удастся принять свою истинную суть. Той ночью я так и не смогла уснуть, проведя часы за попытками написать письмо отцу о своем прибытии в Корону. Решила отложить на более позднее время — обстановка все равно не ясна, так какой толк зря тратить его время? С момента восхождения Рапунцель на трон от него не осталось ни капли сантиментов, что помогали общаться с ним как с отцом, а не как с капитаном, даже если родным он не приходился мне, и я об этом знала. Фридборг поприветствовала меня на рассвете, встретив в коридоре. Она помогла запрячь лошадей, и тогда стало вполне ясно, что в Короне, очевидно, не осталось конюхов. В городе стоял странный неприятный смрад, будто кто-то не проветривал изолированную комнату несколько недель. Люди стали отрешенными. Большинство пекарей, что я знала, теперь занимались не выпечкой сладостей, а ковкой оружия. Они смотрели в землю, не выпуская из рук инструменты. Детей, играющих в салки, в подворотнях не осталось. Все стало совершенно другим за четыре года. Корона замерла, лишившись своего привычного обаяния, танцев на площади и огня в глазах горожан. Как и ее королева. — Доброе утро, — я не заметила, как мы приблизились к высокому забору, перед которым с уверенно расправленными плечами стояла королева. Она обернулась ко мне. На ней была уже не королевская мантия, а подобие солдатского пиджака и длинная юбка, прикрывающая колени. Ее светлые волосы по-прежнему были собраны, как и вчера вечером. Все еще сложно было привыкнуть к ней такой — не проявляющей эмоций. — Как Вам спалось? — Доброе утро, Ваше Величество, — я слезла с лошади, хватаясь за поводья одной рукой, а второй пожимая руку Рапунцель. Пустые формальные вопросы напомнили Эренделл, где меня никто не знал, но продолжал проявлять фальшивую верность. Королеву вряд ли беспокоил мой сон или его отсутствие. Прежняя она не спросила бы просто так. И это вновь заставляло ощутить странную и будоражащую тоску. — Нормально, — я решила смолчать о том, что сон или его отсутствие на кровати всегда лучше, чем на сырой земле или в окопе, укрываясь листьями. — Я не опоздала? — Нет. Вы вовремя. Это я пришла пораньше, — ее ответ был лишен эмоций. Она поприветствовала охрану у входа. Перед нами открылись ворота, приглашая на территорию кадетского корпуса. — У нас три здания: казарма, штаб и тренировочное помещение. Большую часть времени кадеты тренируются на улице, но в учебных классах проходят теорию по использованию устройства воздушного маневрирования¹. Вы пользовались им? Я решила смолчать о том, что когда-то была причастна к комиссии, испытывающей новые модели УВМ, в которых вместо обычных канатов появились дополнительные железные частицы для устранения неполадок во время использования, а вместо бензина переход на газ: — Да. По какой программе готовят кадетов? — По программе покойного короля ДанБроха. — Почему не по программе капитана Димитреску? — К сожалению, только он сам мог доходчиво объяснить кадетам свои методы. Без него другие командующие и преподаватели не смогли освоить эту программу на уровне, на котором ее могли бы объяснить. — Что насчет преемников? — У капитана Димитреску не было учеников, способных его заменить, — Рапунцель опустила на мгновение голову. В ее глазах проскользнула печаль и разочарование. Мне было известно из писем отца, что они сблизились со смертью Фредерика. Во многом именно отец помог поддержать в Рапунцель дух и силу воли, чтобы не сломаться. Но никому это не было известно. Не просто так все же капитан был не одним лишь капитаном, а правой рукой королевы, ее советчиком. И, похоже, близким другом. — Кроме Вас, полагаю? Я посмотрела на нее удивленно, но наши взгляды не столкнулись. Странно было услышать такой вопрос. Никто не воспринимал меня как достойную замену отцу. В глазах многих я была просто человеком, попавшим на службу даже не за собственные заслуги, какими бы они ни были. Как такой вопрос мог прийти в голову королеве? Разве она не слышала ничего обо мне от других членов света, что знали меня еще с самых детских лет, и первыми смеялись над каждым моим промахом, не сомневаясь, что я никогда не смогу стать сильным воином из-за пола. — Меня? — я сощурилась. Вчера я сказала, что собираюсь занять место отца, и просила называть меня по его званию. Значит, пусть и дальше она считает, словно я верю в свои же силы на уровне капитана Димитреску. — Разумеется, — голос на секунду дрогнул. — Сомневаетесь в своих силах, Кассандра? — Ничуть, Ваше Величество. Мы подошли ко входу в переднее здание: самое обычное и серое. Окна с решетками. Территория полупустая, на где-то позади раздаются звуки шагов и нечленораздельная громкая речь командира. Проходят тренировки. — Это наш штаб. Предпочтете посмотреть документацию? — Зачем она мне? Я здесь, чтобы тренировать солдат. Мне нравятся другие методы — не теоретические. Практические, — королева остановилась, оценив меня взглядом. В ней оставалось некоторое сомнение, но при этом, кажется, удовлетворение тем, что она услышала. Тогда, достаточно постояв в тишине, она указала рукой вперед, маня пройти вперед за здание. — Тренировки проходят там? — Да. Кадеты, совсем молодые и совсем хилые по телосложению, наматывали круги по песочному и бугристому кругу под свист командира, недовольно бурчащего на них. Отец так не делал. Он старался найти общий язык со своими учениками и подчиненными, предпочитая, чтобы каждый понимал, зачем вообще нужно потеть до потери сознания и качать пресс. Если бы он был здесь, не одобрил бы криков и ругательств. Подобное не стимулирует прогресс. И это на лицо — пробегая мимо нас с королевой, кадеты выглядели измученными настолько, что я не сомневалась: будут радоваться передышке и воспринимать новые тренировки как пытку, а не шанс научиться и внести вклад в спасение мира от особей. — В Эренделле, я наслышана, отправляют исследователей в третью зону для изучения особей? — нарушила молчание Рапунцель. Я сложила руки за спиной, отвлекаясь. — Да. — Как успехи? — Плачевно. Что насчет Короны? — У нас крайне мало тех, кто готов посвятить себя жизни под землей и постоянному изучению истории, биологии. — Насколько мало? — Настолько, что в третьей зоне от Короны только два ученых. Третья, Минт, вернулась с новой информацией, но пока не готова ею поделиться. Я напряглась. Была убеждена, что пока не достанут тело дикой особи, никто не продвинется в исследованиях, потому что я знала правду — все дело именно в диких. Обычные лишь последствие. Я прибыла в Корону, чтобы поделиться этим, но не знала, когда настанет лучший момент, и как я объясню, откуда знаю. Видимо, сейчас настал тот самый лучший момент хотя бы для частичного раскрытия: — Вообще-то от ученых Эренделла мы узнали достаточно. Особей, сколько ни пытайся, не истребить до конца, и наверняка потому что они лишь пешки. Вы ведь знаете, что Диманитус создал девять особей? — Да. И все они дикие. Откуда появились остальные, неизвестно. Считается, что они просто незавершенные образцы. — Обычные особи пошли от диких. — Что? — Дикие породили их. Каким-то образом. Но ученые Эренделла предположили, что, если истребить девять особей, то и их детища умрут вместе с ними. — Но каким образом? Они все связаны? — Да. Стену Короны пробили три дикие особи, а затем исчезли. Но за дикими появились обычные. Возможно, дикие призвали их. Рапунцель задумчиво отвернулась от меня. Никакие ученые ничего не узнавали. От Эренделла никогда не было толка в этом аспекте. Все это знала лишь я, и готова была рассказать только королеве места, в котором я выросла. Только Короне я хотела принести славу по истреблению особей. И я знала, как найти диких. Знала, как убить. И должна была подготовить лучше кадетов, чтобы создать новый отряд. Королева резко вскинула голову, радостно хватая меня за плечи. Я дернулась от неожиданности. Ее зеленые глаза загорелись, и я не успела даже опомниться, как меня охватило с головой необъяснимое счастье. Счастье за то, что Ее Величество наконец-то улыбается. — Понимаете, что это значит? Мы наконец-то можем победить их! — она услышала это впервые. И мои слова обнадежили ее. Возможно, ложно. Я все равно не смогу рассказать, откуда на самом деле получила информацию, а, значит, и слишком странно будет выкладывать, как на духу даже способы истребления диких. Я лишь коротко улыбнулась ей, заставляя тем самым принять прежнюю позу и тяжело задышать от волнения. Ее грудь вздымалась тревожно. Она убрала за ухо выпавшую прядь волос. Зрачки бегали от волнения. — Но есть подвох, верно? Такая информация слишком хороша. Дело в том, что диких не убить так, как стандартных? Тем более, стандартные не погибают до конца. Я задумалась. Конечно. Для убийства диких для начала нужно словить их и вернуть в тот облик, который они имели до Диманитуса. Но никто спустя столько лет не знал, что дикие не просто создания из пробирок. Они нечто большее, чему не повезло стать незавершенным опытом. Они не просто так дикие — водятся неизвестно где и попадаются на глаза войскам крайне редко, а, если чуют человека, исчезают, словно их поблизости и не было никогда. Ни один живой человек никогда прежде не видел вблизи дикую особь. Кроме меня. И об этом лучше никому пока не знать. Особенно королеве, все еще сомневающейся в моих способностях. — Не знаю, Ваше Величество. Я поделилась тем, что знаю. А сейчас, если Вы не против, я хотела бы поговорить с руководителем тренировок. Она кивнула, поникнув. Хотелось щелкнуть ее по носу, заставить область щек и веснушек покраснеть, но я сдержалась. Мы распрощались, вновь пожав руки. На этот раз ее мягкость и тепло кожи скрывали кожаные перчатки с резным узором. Программа нынешних тренировок значительно уступала прежней. Рассмотрев и сделав определенные выводы, я смогла поговорить с каждым преподавателем и подтвердила свои мысли — юноши и девушки уставали настолько, что их мотивация и желание сражаться оставались где-то на дне. Даже не рассмотреть. Непонятно, как они вообще захотели идти воевать, если совсем были бессильны и лишены воли. Несмотря на их хорошую физическую подготовку, с ними стоило поговорить далеко не военному, не видевшему войны давно — а человеку, который знает все тонкости боя и готов поддержать их. Дать стимул. Видимо, единственным, кто вообще представлял, что говорит, была я. Я — та, что не сильна в проявлении чувств и дикторстве. Я — покинувшая Корону, даже не оповестив отца лично, даже не сказав ему, что со мной случилось на фронте и о собственном искалеченном лице, глазе. Но и я — толкнувшая Рапунцель не отказаться от престола и не сломаться под гнетом горожан. Хотелось бы верить, что дело было взаправду во мне, но ведь у королевы, а, тогдашней, принцессы был Юджин Фицерберт — знаменитый вор, теперь ее муж и принц-консорт, получивший частичную власть и возможности руководить. Он был с ней все эти четыре года. Далеко не я. Майор Лэр выдал мне отдельный кабинет в штабе на период работы с солдатами. Помещение было пустым и лишенным души. Напоминало мою комнату и в Короне, и в Эренделле. Я заставила себя взять в руку карандаш и попытаться написать хотя бы несколько подходящих слов мотивации, но все было не то. Каждый новой лист мялся спустя несколько секунд. Грифель ломался от напора руки, а на моем лбу выступали капли пота. Я прикрыла здоровый глаз, позволяя себе видеть лишь поврежденным — перед ним все плыло и частично было покрыто черными просветами. Так думалось лучше.Дорогие, кадеты. Вскоре, вы выпуститесь из кадетского корпуса. Вам предстоит сражаться на стороне Короны за вашу королеву Рапунцель.
Нет. Не то. Все не то. Все было не тем. В голове звучало так просто, а на бумагу выливалось лишь дерьмо, вызывая головную боль. Я стиснула зубы, спокойно откидываясь на твердом деревянном стуле. Какого черта я вообще делаю? Постоянно бегу от чего-то, откуда-то. Сначала из Короны, испугавшись самой себя и того, что могу делать. Затем из Эренделла, осознав, что раскрытие моей сути близится. Теперь бегу от реальности. Всегда бегу от реальности. Подготовка солдат? Это не мой путь, а путь отца. Я далеко не мотиватор. Я ведь солдат. Я провела за Стенами больше четырех лет. Для меня привычно не сидеть в кресле и придумывать, как помочь тем, кто младше меня на десяток лет, а ползать по земле, пачкаться, бинтовать глубокие раны и ранить особей. С чего я вообще взяла, что мне нужно вернуться в Корону? Что если я здесь просто, потому что хочу увидеть, кем на самом деле стала Рапунцель, и стала ли, а не просто решила притвориться ради адаптации? Я должна исправить то, к чему была причастна. Значит, должна заниматься не тем, чем сейчас. Что говорила Рапунцель про вернувшуюся ученую из третьей зоны? Она что-то важное смогла узнать, но не готова рассказать. Мне следует поговорить с ней первой.* * *
Тонкие руки сжали волосы, опрокидывая на кровать. Я прикрыла глаза, подставляя шею для поцелуев. Мокрых, опустошенных поцелуев, лишенных эмоций и чувств. Я никогда не испытывала такого жара от соприкосновений голых грудей, как описывали в романах из запретных уголков библиотеки. Это все было не то, потому что это была не любовь. Любовь можно зажечь, а похоть нет. Похоть остается как отдушина и облегчение для тела спустя дни напряжения за Стеной. — Вы Минт, как я понимаю. — Я оперлась о деревянную стену. В баре воздух был наполнен запахом пива и сигарет. Странно было узнать от капитана Лэра, что именно здесь бывает ученая чаще всего. Перегаром несло от женщины напротив меня. Она оценивающе приподняла одну бровь, сдвигая квадратные очки к переносице: — Кому обязана? — Кассандра, — я протянула ей руку. Она ответила, отвлекшись от кружки пенного пива. — Прежний капитан армии Эренделла. — Наслышана о Вашем приезде в Корону. Что Вы хотите? — Ее Величество рассказало, что Вы изучали в третьей зоне особей и вернулись с важной информацией. Хотелось бы узнать, что Вам известно. Я перехватила ее ладони, наваливаясь сверху. Она расплылась по постели, словно медуза, и удовлетворенно потянулась, вдыхая полной грудью воздух. От моих движений пальцев вдоль широкой талии, ее соски затвердели. По чужому лицу пробежала усмешка, а за ней и слова: — Уверена, что хочешь этого? — в голосе лишь издевка. Она прекрасно знает, что у меня просто нет выбора. — Я хочу получить информацию, а не тебя. Женские ладони сжали мне бедра, оттягивая ремень на армейских штанах вниз. — Твой первый секс с женщиной? — Нет, — я ответила без раздумий, помня, со сколькими девушками до нее спала, но никогда не могла до конца и надолго заполнить пустоту внутри. Когда постель остывала, а они уходили, завязав корсет, я оставалась одна в тишине, слыша лишь биение собственного сердца. И лишь едва ощутимая пульсация внизу живота напоминала о случившемся. — Я сплю только с женщинами. — Жаль. Хотелось быть твоей первой. — С чего бы? — Женщины, которые спят с мужчинами и внезапно оказываются в умелых руках другой женщины, никогда больше не лягут с мужчиной, потому что только такая же женщина, как и ты, может понять, как сделать действительно приятно. Хотела, чтобы ты удивилась, когда я доведу тебя до оргазма. — Тебя заводит приносить кому-то удовольствие? — Вообще-то да. Я больше дарительница. Это интереснее, чем деньги. — Ладно, — я пожала плечами, смирившись с тем, что даром ничего не добьюсь от собеседницы. — Сколько? — Что «сколько»? — Минт встала из-за барной стойки. — Сколько тебе заплатить за то, что ты расскажешь мне раньше, чем королеве об особях? — Думаешь, мне нужны деньги? — А что же еще? Это международная валюта. — Мне не нужны деньги. — Тогда чего же ты хочешь, раз просто так не собираешься говорить? Минт обвела взглядом весь бар, задержав взгляд на лестнице, ведущей наверх. По ней поднимался мужчина вместе с юной девушкой, придерживая ее за плечо уверенным давлением руки. Не выглядело так, будто Минт задумалась. Скорее, она прекрасно знала, что потребует у меня взамен, но искала подходящие слова. В итоге, когда я уже поторопила ее тяжелым выдохом, она приблизилась, говоря мне прямо в губы: — Ты можешь отплатить мне своим телом, — она посмотрела на меня исподлобья, будучи лишь на пару сантиметров выше. — Что? — я рассмеялась, решив, что она шутит. Но лицо напротив оставалось серьезным. — Действительно? Вместо денег ты хочешь переспать со мной? — Да. Я удивленно посмотрела на ее кружку с пивом. Брови сами собой поползли вверх. Мне не впервые предлагали провести вместе ночь женщины, но впервые предлагали в обмен на информацию. Звучало все слишком просто. Я не придерживалась высоких моральных ценностей: у меня было достаточно разных партнерш, а когда-то давно и мужчин по глупости. Все слишком просто. Секс — просто секс, и для меня он никогда не значил ничего большего. — Если я пересплю с тобой, ты расскажешь все? Я правильно понимаю? Она кивнула. Минт была привлекательной женщиной. Впрочем, как и все женщины. У нее были мальчишеские бедра — узкие, и длинные волосы, которые она выпустила из высокого хвоста, когда я все же дала ей ответ: — Где? — Наверху бордель. Мы можем остановиться там. Минт приподнялась в сидячее положение, но я так и продолжила сжимать ее бедра своими. Она почти наклонилась к лицу для поцелуя, как вдруг замялась и опустила губу к шее, проводя языком по жилкам: — Как ты так быстро согласилась? — Секс для меня ничего не значит. — Правда? — горячий вздох и сжимающие до синяков спину чужие пальцы с мозолью только на указательном пальце левой руки — слишком часто пишет, да и к тому же левша. — Тебе неприятно? — Почему же? — я взяла инициативу, перехватывая запястья чужачки. На них выступило покраснение. Чем раньше заставлю ее кончить, тем быстрее узнаю то, что мне надо. — Мне нравится секс с женщинами. Я просто не придаю ему никакого значения. — Травма юношества? Тебя отвергали? — Мы будем болтать или все-таки переспим и покончим с этим? Минт была в чем-то права. Я перестала верить в то, что у меня есть шанс на долговременные отношения, когда мужчины оказались не тем полом, с которым хотелось бы провести всю жизнь, а в женщину мне не удавалось по-настоящему влюбиться; они только возбуждали, воодушевляли. С момента начала войны, пять лет назад, отменили все законы, что не касались улучшения обстановки на фронте и внутри Стены. Закон и содомии попал под перечень снятых законов. Никто больше не имел права убивать гомосексуалов, но каждый был вправе решать, как к ним относиться. Большинство продолжали проявлять агрессию. Стало легче молчать об этом и довольствоваться редкими любовницами, но ни одна из них не могла надолго удовлетворить потребности. Чем больше я спала с женщинами, тем больше понимала, что мне нужен не примитивный секс. Мне нужны чувства. Мне нужно ощутить и увидеть эти звезды в глазах от крышесносной любви и дурманящего аромата обнаженного тела человека, который по-настоящему дорог, а не того, который доводит до физического облегчения. Незаметно для меня Минт высвободила одну руку из хватки и скользнула ею под ткань штанов, пропуская на две фаланги палец во влагалище. Проникновение было чувствительным, но легким и вызвало только выдох, заставляя сжать мышцы, чтобы прочувствовать каждый миллиметр в себе. Пальцы постепенно скользили. Прелюдии было предостаточно, чтобы скопилась смазка. Я ощущала только, как тело откликается на прикосновения, но не ощущала душевный покой. Беспокойство давило сильнее, чем подушечки пальцев на переднюю стенку, и становилось невыносимым сосредоточиться на процессе. Минт, видя это и прекрасно все понимания, второй рукой свободно обняла меня за спину, призывая насаживаться самостоятельно. — О чем ты думаешь? — прозвучал ее голос над ухом. О том, за какую информацию отплачиваю телом и не имею ничего против, потому что и до нее адски хотела расслабиться. О том, что, когда подвернулась удача, остаюсь напряженной. О том, как изменилась Рапунцель. О том, что по какой-то причине вместо лица Минт я вижу лицо королевы, и сдерживаю гортанный стон с ее именем. — Ни о чем, — я отогнала переживания, позволяя войти в себя глубже и заставила мышцы перестать так сильно сжиматься. Дыхание стало прерываться, — Давай лучше я. Лучше я доставлю тебе удовольствие. Ответ Минт заглушился стуком в дверь. Сидя к ней спиной и не видя вошедшего, я повернулась вполоборота, качнув бедрами в последний раз. От удивления и шока у меня загорелись щеки и уши. Я задышала тяжелее. В дверном проеме по какой-то неясной причине стояла Рапунцель: серьезная с примесью непонимания и смущения. Я подхватила простынь, оборачивая ее вокруг обнаженной груди и встала с постели. Ноги подрагивали, а живот сводило от незавершенности, но гораздо больше меня волновало, что забыла королева на втором этаже паба-борделя. — Ваше Величество, Вы что-то хотели? — Да, — она ответила неуверенно, сплетя между собой пальцы. Ее зрачки бегали, осматривая то меня, то мою партнершу. — Доброй ночи, Минт. — Здравствуйте, Ваше Величество, — она в почтении склонила голову, не стесняясь своего обнажения. — У меня был для Вас срочный разговор, — Рапунцель отвела взгляд, краснея пуще меня, — но, похоже, Вам сейчас не до этого. Когда освободитесь, приходите в зал переговоров во дворце. Дверь за ней плавно закрылась. Я почувствовала пугающий укол в грудной клетке. В солнечном сплетении что-то развязалось неприятным узлом неодобрения собственных поступков. Отчего мне может быть стыдно? Лишь неловко. Только и всего. Но стыд был. Он продолжал охватывать меня. И, когда Минт подтолкнула меня к себе, продолжая водить ладонями по талии с мокрыми пальцами, я ускользнула от ее движений, сползая ногами на пол. — Я знаю, что это значит, — женщина улыбнулась. — Ты мне нравишься, Кассандра. — Меня не интересуют продолжительные отношения. — Что ж, меня тоже. Но ты мне нравишься как человек. Сложно было понять, что это значит. Но спрашивать я не стала, объяснив все тем, что ученых тяжело понять и без этого. В спину она лишь бросила мне: — Надеюсь, мы еще пообщаемся, Кассандра. Что бы Рапунцель ни хотела сказать, это будет для меня важнее секса. Всегда будет важнее чего угодно.