Мысли вверх — я совсем один, Просто дай мне сейчас уйти.
Кассандра.
Взгляд Рапунцель вытаскивал из глубины души страх. Новый и совсем необузданный страх того, что впереди меня ждет только пустота. То, как ее зрачки расширились, сужались, стоило мне заговорить с ней, — это все отдавало в животе мотыльками. Живыми, яркими. Совсем не мертвыми, как прежде. Дышащими и наполненными жизненной силой. Я сглатывала слюну, зажимала губы до тонкой белесой нити и выпрямляла спину, делая вид, что уверена в своих действиях, ощущениях. Уверена в самой себе по-прежнему, а не подавляя приступы паники. Голод по непоколебимости сокрушал с невиданной силой. Мне хотелось свернуться, спрятаться и вернуть время вспять. Мне хотелось быть обычным человеком. Хотелось действительно ничего не знать. Хотелось дожить жизнь до конца. Два дня назад. Запах медикаментов, сильно бьющий в нос, кружил голову. Перед здоровым глазом все плыло настолько сильно, что казалось, словно я лишилась и хорошего зрения на нем. Я проморгала несколько раз, прогоняя пелену. Слезливость глаз от резкой вони этилового спирта на ватке под носом прошла. Я приподняла руку, отводя в сторону пальцы медбрата. Мужчина что-то сказал в сторону, и я насупилась. Слух изменился: все отдавало в ушах эхом, будто меня контузило. Сконцентрироваться было нелегко, но очевидным оставалось одно — я жива. После того, как я отключилась в лесу, успела подумать, словно так и умру из-за хлещущей крови из широкого пореза, пролегающего от шеи вдоль ключицы до самого пупка. Но выжила. — Где я? — в горле пересохло. Всученный прямо ко рту стакан с водой вернул четкость речи. От первых слов стало лучше: слух постепенно возвращался. — В медпункте второго отделения почты, — медбрат постучал по стеклянной банке с жидкостью, от которой был проведен резиновый провод к моей вене. Я ощутила, как жгут игла и раствор внутри. — Вторая зона. Мы разослали письма по отделениям остальных четырех почтовых баз о том, что отряд Лилии нашел Вас в лесу, капитан Димитреску. Из первой пришла телеграмма. Ваш отряд скоро будет здесь. — Меня нашли в лесу? — я ужаснулась. Меня могли найти в каком угодно виде. Но, если бы я была не в своем теле, меня бы попытались убить на месте. Меня бы не доставили сюда. Значит, беспокоиться не о чем. Нужно просто прогнать этот ужас и успокоиться, но учащенное сердцебиение не позволяло. Наверняка из-за раствора, который в меня вливают. Идиотская инфузионная терапия, которую пустили в ход едва только придумав, с ее последствиями. — Как много времени прошло? — Немногим больше суток. Вас доставили пару часов назад. К счастью, состояние стабилизировалось, — я попыталась приподняться в постели, но меня опередили, ладонью уложив обратно на матрац. Треснувший кафель на потолке раздражал. Какая мерзость — лежать на койке. — Лучше пока не двигаться. У Вас… — …да-да, я знаю, что у меня рана, — я взглянула под простыню, слегка оттянув край. Грудная клетка и шея до поясницы были плотно перевязаны бинтами с вонючей мазью под ними. — Пройдет. Я почти не чувствую боли. — Вам вкололи опий. Разумеется, Вы не чувствуете боли. Швам еще нужно зажить. Нагрузки противопоказаны. — Со мной все нормально. Я же сказала, что пройдет. Жара ведь нет? — Нет. Он спал сразу после того, как мы начали вводить Вам раствор соды. Я выдохнула. Тяжесть в груди сменялась легкостью, когда воздух из легких улетал вверх, и возвращалась с новым вдохом. Рана затянется быстро. Нужно совсем немного времени в сравнении с тем, как заживают раны обычного человека. Нет смысла пытаться беречь себя. Так или иначе — организм регенерируется. Главное, что еще одна дикая особь мертва, а я обошлась одной небольшой царапиной в сравнении с тем, что могла вообще умереть, зная, насколько крупной оказалась особь. Повезло, что ее кто-то успел подбить до меня. Может быть, она сама. Не имеет значения. Она мертва, и на этом все. Нельзя сожалеть и даже допускать мысли о том, кем она могла быть и хотела ли она навредить нашему отряду. Она шла за мной по запаху, и так или иначе нам бы пришлось столкнуться. — Отряд Анемон прибыл, — послышалось за ширмой. — Я попрошу заведующего встретить их. Не пытайтесь встать для Вашего же блага, капитан, — медбрат указал мне пальцем и быстро скрылся. Почему дикая особь оказалась во второй зоне? Как так быстро она успела добраться к местности, близкой к Стене, если они все прячутся под землей или в пещерах? Она не могла бы со своей раной даже долететь за какие-то сутки, если почуяла меня, покидающей Стену. Это могло означать только одно — она следовала за мной, еще когда я уезжала из Эренделла. Если бы мы отправились на день позже, она могла бы оказаться уже у Стены и попытаться разрушить ее. Нам просто подвернулась удача. Раз она была одна, других рядом не могло быть. Они бы сбежались раньше. Пока я под землей на почте, они не смогут найти меня по запаху. Здесь я не представляю опасности для остальных солдат. Но на поверхности можно ожидать чего угодно. Запах нужно перебить чем-нибудь резким, раз ментоловый табак перестал помогать. Или просто прокурить одежду сильнее. За ширмой послышались шаги. Я напряглась, отводя взгляд от потолка к источнику звука. Гуляли тени. Где-то заговорили люди, но их речь затмилась, когда перед глазами застыла фигура королевы — ошеломленной и одновременно облегченной. Она медленно стянула с плеч плащ, кладя его мне на постель, и сделала несколько неспешных шагов вперед. — Ваше Величество? — Вы сдержали обещание, которое так и не дали мне. — О чем Вы? — Вы остались живы. Перед глазами вспыхнули картины нашей встречи. Встречи, которая могла бы быть последней. Ее просьба пообещать выжить. Страх и паника в глазах цвета утренней травы. Мой нервный смех, скрывающий не менее сильную дрожь по телу. Я сдержала необещанное и коротко хмыкнула, приподнимаясь на локтях. — Да, похоже. — Что там случилось? — она присела на край кровати. Ее рука невзначай опустилась мне на ногу. Что я могла ей ответить? Что заставила весь отряд лететь сломя голову к почте, внушила им мысль о том, что я одна справлюсь с дикой особью, когда они видели во мне такого же человека, как они? Что я действительно единственная, кто знал, как убить ее, и с отрядом у меня были бы связаны руки плотными веревками с шипами, режущими кожу, потому что страшно знать, что можешь повлиять на обстоятельства, но не на их глазах? Потому что я единственная, кто знает, как пробраться к сердцу дикой особи — уязвимому месту? Потому что, как мне объяснить, откуда я знаю, не будучи разоблаченной раньше времени? Любой ответ был бы фатальным для меня же. Правда была бы для меня фатальной. А от лжи воротит, когда она настолько неубедительная, какую не сочини. Рапунцель кормить ею — кощунство — она давно с подозрением посматривает на меня, а я все обещаю ей рассказать, когда придет время, хотя знаю — время придет лишь перед моей смертью. — Смутно помню, — я изобразила попытку отыскать ответ, сощурив глаза. Сейчас эффективно только притвориться, что отшибло память от травмы, прежде чем придумаю что-нибудь оригинальное и подходящее. — Но дикую особь я, кажется, убила. — Каким образом? — Вы не поверите мне, — я усмехнулась. Да, как раз вовремя пришли в голову свежие идеи: сказать правду под видом городских слухов. — Хотя, поверите. Дикая особь ведь мертва. Мой отец рассказывал легенду, которая бродила среди городских лекарей и алхимиков: Диманитус вколол препарат настоящим людям. Девять человек стали добровольными подопытными. Все умерли, кроме троих. Одной была тогдашняя королева, вторым неизвестный человек, а третьей — Готель, — глаза Рапунцель расширились, — ведьма, что похитила тебя. Она единственная смогла принять человеческое обличье вновь — после того, как эксперимент вышел из-под контроля, а лекарство сделало из них монстров. Всю жизнь она искала исцеление от проклятья особи и нашла его в солнечном цветке. Когда его сорвали для королевы Арианы, Готель забрала тебя, потому что лишь с магией твоих волос могла оставаться в человеческом теле. — Но как это связано с тем, что ты смогла убить дикую особь? — Это не все. Готель смогла обратиться в человека, потому что препарат не до конца изменил человеческую суть. Сердце осталось прежним. Оно человеческое. Если его пробить, то дикая особь умрет. А вместе с ней и обычные особи, которых она породила. Я решила проверить эту теорию. И не ошиблась. — Так почему не рассказала раньше? Почему не пошла со всеми нами? — королева возмущенно свела брови к переносице и сжала простынь. — Зачем все это скрывать? Именно это ведь ты скрывала? Ты узнала об особях не от ученых Эренделла, а из легенды, рассказанной покойным капитаном Димитреску. — Это была лишь теория. Даже гипотеза. Ради одной легенды подвергать опасности других людей? — я выдохнула. Так почти и было. Но я знала, что права. Просто не хотела, чтобы кто-то пострадал. И, чтобы кто-то увидел, как я сама обращаюсь. Ведь в теле такой же дикой особи легче убить другую. — Это было бы глупо. — Тогда почему сразу не сказала все? Еще в Короне? Я приподнялась, опираясь на стену, и убрала с груди простынь. Рапунцель перевела взгляд на бинты, сквозь которые незначительно прошли пятна от сукровицы. Она сглотнула, словно пыталась подавить приступ тошноты. — В Корону прибывает солдат из Эренделла. Как любят говорить другие солдаты обо мне: беглянка из армии родного королевства, — я хмыкнула, — с репутацией какой-то мелкой дочери капитана Короны — Стивена Димитреску. Требует показать ей подготовку академии гвардейцев. Диктует новые правила, не обсудив старые. Даже, если она и права, то ставит условия слишком уверенно. Ее не знает королева Рапунцель. И тут королева от нее же узнает о какой-то старой легенде. Рискнула бы королева отрядами, чтобы проверить на их шкурах предположение об убийстве диких особей? Тех самых, что нанесли урон Стене? Привели к смерти стольких мирных жителей? Рапунцель смиренно кивнула. — Вы правы, капитан. Я бы не рискнула. Но тогда я бы ошиблась. Тогда я Вас не знала. Тогда я видела в Вас совсем другую девушку. В сравнении с той, что я встретила у Стены. — Что для Вас изменилось? — я напряглась. Произошло много всего за столько лет, но я никогда не думала, что могла измениться в глазах других. — Вы стали не просто дерзкой девчонкой с перебинтованным лицом. Вы стали женщиной. Зрелой женщиной, которая знает, зачем вернулась в Корону. И пусть эту женщину я не понимаю до сих пор, потому что цели этой женщины для меня пока размыты, я бы доверилась ей. Я бы доверила ей свою жизнь. И доверила бы судьбу Короны. — Ее Величество убрало за ухо выбившиеся пряди светлых волос из тугой косы. Глаза. Такие прекрасные глаза смотрели на меня, а я не могла успокоиться. Эти глаза искажали мой образ — в них отражался человек, а не чудовище. В нем отражалась та, какую я хотела показать. И одновременно та, какую я забыла. Я, еще способная оставаться самоотверженной не из чувства долга. Приказала бы я остальным бежать, если бы с ними не было Рапунцель? Нет. Вряд ли. Я отдала этот приказ, чтобы спасти Рапунцель. Потому что я почувствовала в ней не просто королеву, за которую я поручилась. Я почувствовала в ней родного человека. Такого, какого хочется защищать не просто из долга. А из крика сердца. Да, я была дикой особью, и мое сердце правда не изменилось, в отличие от всего остального. Оно по-прежнему было способно начать испытывать новые неизведанные чувства. Такие, какие подтолкнули меня накрыть своей ладонью тыльную сторону руки Рапунцель и сжать в жесте поддержки. — Я доверяю Вам, капитан Димитреску, — она наклонилась, приобнимая меня. Так дружески, и одновременно так интимно, нежно, — потому что Вы подарили мне надежду. И возможность вспомнить саму себя. Настоящую саму себя. Хотела бы я сказать ей всю правду. Но моя правда породила бы еще больше вопросов и привела бы к окончательному раскрытию меня. Три Королевства, вдоволь настрадавшиеся из-за особей, и сейчас узнавшие, что они все произошли от диких, не дадут мне жить, если до них дойдет, что я одна из них. Что я десятая дикая особь. Единственная, которая может сохранять разум. Единственная, которая может пребывать в двух обличьях. Единственная, возраст которой не достигает тысячи лет, потому что она была рождена от одной из диких особей. От Готель. — Ваше Величество, — я обняла ее в ответ, — я защищу Корону. Я сделаю все, что в моих силах. Я не дам Вам умереть. Рапунцель улыбнулась краем губ и выдохнула: — Вам нужно поправляться и возвращаться к нам. Как много времени понадобится, чтобы Вы встали на ноги? — Вообще-то, — я ухмыльнулась, — у меня не такая серьезная рана. Не стоит верить доктору, если он выставляет меня катастрофически больной. Я без труда сяду обратно в седло и смогу уверенно в нем держаться. Но есть кое-что, что я бы хотела сообщить, — Ее Величество это не одобрит. Она не поймет мое решение, но я понимала его. И понимала, почему это важно. — Я хочу расформировать нынешний отряд. Сейчас. Идея расформировать отряд была единственным выгодным для меня решением. Сейчас, когда близнецы усомнились в моих действиях, написав просьбу о переводе, я не сомневалась в нем. Я потушила третью подряд сигарету носком ботинка и выдохнула дым от последней затяжки вниз. Он коснулся волос, лица. Теперь вонь точно останется. Она должна перебить мой запах и не дать диким найти. Я должна застать их первыми. Точнее, мы. Теперь мы. Новый отряд пополнился лишь Энни и лишился близнецов. Новый отряд поставил себе цель истребить диких особей, а я знала, что осталось их не больше двух с учетом того, что я уже убила несколько и предотвратила взросление когда-то рожденной. И каждый в этом отряде был готов умереть ради спасения Короны. Других королевств. В этих оставшихся я не сомневалась. Кроме Энни. Энни всегда была целеустремленной, бойкой. Она всегда повиновалась приказам. Не задавала вопросы. Но я знала, что на самом деле она беспокоится о себе не меньше, чем о Короне, в отличие от Лилиан, Адриана и Рапунцель. И меня. Я старалась не относиться к ней предвзято. Она могла измениться. Кроме того, достоинств у нее было больше, чем недостатков, а неприязни ко мне не демонстрировала. Хотя могла. Потому что я бросила ее, даже не простившись. Не оставив письма. Тогда для меня это ничего не значило, а сейчас? Сейчас я представила, что было бы со мной, если бы Рапунцель вдруг сбежала молча. И это оставляло горький осадок. — Я осмотрю местность на севере, — я оставила свою клеенку недалеко от погашенного костра, — а с моим возвращением — Лилиан осмотрит на юге. После нее Адриан — на востоке, и Энни — на западе. Дальше километра не отходим. Неделю мне пришлось приходить в себя по настоянию врача и Рапунцель. Но два дня назад мы наконец двинулись. Пришла информация от других отрядов, что тень, напоминающую дикую особь, видели в области Мертвого леса. Лес назвали таким из-за густых крон деревьев и россыпи полей из ликориса. Он напоминал мне о событии, которое я хотела бы стереть из своей памяти, но не могла. И именно эта память влекла меня к себе. Туда, где я могла бы побыть сама с собой и отпустить случившееся. — Есть, капитан, — Энни невинно улыбнулась мне. — Мы ведь можем лечь спать, пока наша очередь не пришла? — Разумеется. — Капитан, — Адриан достал флягу с водой, — королева не будет дежурить? — Будет, но со мной после Энни. Ее Величество еще не освоилось в этих местах. Не хочу рисковать ее безопасностью и поручать дежурство в одиночестве. Я ушла. Рапунцель еще спала. Она легла раньше. Стала чаще уставать. Наверняка вылазки из подземной почты для тренировки с Лилиан, пока я отлеживалась на койке, отразились на ней. Выдержка, конечно, еще та. Я никогда не недооценивала ее. Знала, что она способна на многое, даже если сама так не считает. Даже, если она притворяется смелой, чтобы внушить самой себе надежду. Я знала — она способнее других. Она способнее меня, ведь вышла на фронт, желая заступиться за Корону. Она взваливала на себя слишком многое, и мне становилось страшно от этих мыслей. Как такому человеку удается справиться? Как она не сломалась? Как она смогла? Ветер щекотал щеки. Осень оставалась благосклонной и не дарила морозы. В такую погоду легче. И зацвел ликорис. Я хотела сорвать цветок, но сдержала себя. То существо не заслужило цветов. Оно было чудовищем. Оно угрожало человечеству. Оно могло отличаться от других диких, как отличалась я. Так рисковать нельзя было. Оно заслужило смерти. И не заслужило отпевания даже спустя четыре года. Подножья невысоких гор. Я увидела такое знакомое дерево. На нижней ветке по-прежнему была плотно завязана тряпка. Она развивалась на ветру. Я развязала узел, сняла и отбросила в сторону. За кустом небольшой вход в совсем крошечную пещеру. Свет не проникал. Я прикрыла слабо видящий глаз, и картинка стала четче: сухая трава, валяющиеся обрывки ткани, окропленные засохшей кровью. Поразительно, как это все не растащили еще звери вроде койота. Легкая усмешка задержалась на лице, но уголки губ предательски задергались. Откуда взялась эта дрожь? Почему я дрожу? Почему меня так крупно бьет и колени начинают подкашиваться? Я прошла внутрь и присела перед продолговатым бугром. Сквозь землю проросли сорняки. Как символично — сорняк над таким же ненужным сорняком. Влага. Влага в глазах. Я испугалась, резко хватаясь за щеки. Они горели. Или просто мои руки слишком холодные. Какая разница, если мое тело реагирует так, как не должно? Я не имею права плакать. Но плачу. Я так усердно стала пытаться убрать катящиеся капли, что стало смешно. Какая глупость. Какой идиотизм. Под землей труп дикой особи. Я не имею права лить слезы по монстру. Четыре годы назад. Сырая земля забралась под сломанные ногти. Я сгребла ее резким движением. Больше не могла копать. Руки не слушались. И такой глубины хватит. Хоть что-то. Вряд ли какое-то животное сможет раскопать. А если и сможет, то какое к черту дело? Я должна радоваться. Это существо должно умереть. Оно уже мертво и должно быть мертво. Я посмотрела на пушистое тело размером с настоящего человеческого младенца. Крошечные крылья не успели раскрыться. Чудовище все было в крови. Нож торчал из шеи. Я вынула его резко, а кровь лишь сильнее хлынула. Резкий запах мертвечины ударил в нос. Дикие особи разлагаются быстрее людей. Я плотно прикрыла нос, растирая больше крови по лицу и вслепую взяла тушку. Что-то кричало во мне: это ребенок! Он еще ничего не сделал! Он не виноват, что дикая особь! Ты не имела права так поступать! Кто дал тебе право решать, кто может жить, а кто нет, когда это создание ничего не сделало? Я не слушала. Я воин. Я солдат. Я поступаю в интересах всего мира. Я не имею права подвергать кого-либо риску. Я должна была убить его. Оно должно было умереть. Я поступила правильно. Не верно, но правильно. И это важнее. Слезы покатились по щекам ручьями. Я всхлипнула и стала активно забрасывать тело землей, отворачивая голову в сторону. Что я делаю? Что я только творю? Что я о себе думаю? Нет. Я делаю все правильно. Я обязана думать только о том, что предотвратила другие смерти. О том, что это существо не сможет создать обычных особей и рожать новых диких. Я права. Я сделала все правильно. Правильно. Правильно. Правильно. Но, если правильно, то почему так больно? Если правильно, то почему я не могу перестать рыдать и кричать? Сейчас. — Кассандра? Я дернулась от голоса Рапунцель, резко поворачиваясь в сторону входа в пещеру. Рука рефлекторно схватилась за нож, спрятанный в сапоге. — Какого черта? — вопрос вырвался из груди с надрывом, хрипом. Я прокашлялась и опустила глаза, чтобы королева не увидела слезы. У нее слишком хорошее зрение для этого. И слишком повышенная эмпатия. Она и без зрения все поймет. Посмотрит в саму душу. — Ваше Величество, что Вы здесь делаете? — Я сказала Лилиан, что отойду в туалет, но решила поискать тебя, — она вдруг перешла на непринужденную форму общения. Так мы делали только, когда разговоры становились слишком близкими. Слишком личными. Которые я могла вести только с ней. Только с женщиной, которая нашла меня тогда, когда мне нужен был кто-то, как и я нашла ее. — Что ты здесь делаешь? — Ничего, — я сглотнула нервный ком. — Исследовала местность и нашла пещеру. Уже собиралась возвращаться. Не стоило беспокоиться. — Не стоило? Тогда почему ты сжимаешь в кулаках землю? Я резко расслабила руки. Из ладоней высыпался песок с черноземом. В горле пересохло. Я с трудом подавила всхлип. — Что произошло? — Рапунцель стала приближаться. Она несмело осматривала пещеру, а, столкнувшись взглядом с кровавыми тряпками, коснулась рта и двинулась быстрее, хватаясь за них. — Кровь засохшая. Слава Богу. Я уж было подумала, что ты ранена. Чье это? — Наверное, здесь кто-то прятался. Может быть солдаты, — ложь. Абсолютная ложь. — Кэсс, — эта форма имени. Я дрогнула, искоса поглядывая на Рапунцель. Она присела рядом, протягивая мне ткань, — не обманывай меня. Почему ты здесь? — Я же сказала, что нашла эту пещеру случайно! — голос вновь сорвался. Я почти закричала это, а затем вспомнила. Вспомнила абсолютно все, что было. Каждую вещь. Каждую секунду боли. Вспомнила грязь под ногтями, вспомнила лютый холод. И снова боль. Только боль. Адскую, невыносимую, пронзающую и разбивающую на тысячи осколков. Боль, рвущую душу, сердце, внутренность в клочья. Как и почему я еще жива? Почему? Почему я не испытывала это столько лет? Почему именно сейчас? Почему я вообще решила прийти в это место, если мне должно быть плевать? Если я должна гордиться убийством, а не сдерживать горечь слез и давиться, давиться, давиться от тоски. — Пожалуйста, Ваше Величество, идите обратно в лагерь. Я последую за Вами. — Нет, — она отрезала. Четко и ясно. Так, что я замолчала. Она вдруг схватила мое лицо, прижимая к своей груди. — Здесь что-то случилось. И ты здесь была. Верно? — я ничего не могла ответить. От боли становилось нечем дышать. — И это… — я поняла, что она наткнулась на бугор взглядом, — могила. Ты здесь кого-то похоронила? Я невольно кивнула. — Эта могила такая маленькая. Здесь лежит… ребенок? Ребенок. Одно лишь слово. Слово, которым я боялась назвать существо. Я заставила себя думать, что это было чудовище. Не ребенок. Отродье. Монстр. Кто угодно, но не ребенок, которым оно являлось. Оно родилось младенцем. Оно лишь позже приняло облик дикой особи. Оно. Было. Ребенком. Ребенком, которого я убила в приступе ужаса и выученного от отца долга ставить обязательство выше эмоций. Ребенок. Одно лишь слово. Слово, заставившее меня гортанно застонать, хватаясь за талию королевы. Я разрыдалась. Прямо как тогда. Когда я была ребенком во взрослом теле и убила той ночью не только захороненного ребенка. Но и ребенка внутри себя. Того, что вырвался сейчас на волю. Что дал мне прочувствовать не пережитое. — Прости, что спросила, — Рапунцель утешительно коснулась моих волос, поглаживая их. — Значит, это был кто-то важный для тебя. Горевать — это естестве… —…Нет! Нет, Рапунцель, нет. Я не могу. Не могу. Я должна оставаться капитаном. Я не имею права плакать по этому чудовищу. Я все сделала правильно. Правильно. Правильно, — я заладила так, что не могла остановиться. И знала, что была не права. — Что я наделала? Что я наделала, Рапунцель? Осторожный поцелуй в макушку. Я обвисла в объятиях, но продолжала чувствовать, что эти хрупкие руки так и держат меня. Не дают упасть. — Я убила этого ребенка. Я лишила его жизни. Это все я. — Ты… — я слышала, как ее сердце учащенно бьется. Как она не успевает подобрать слова. — Он был дикой особью. Она. Это была девочка. Она была такой крошечной. Но она была дикой особью. Я сделала все правильно. Так учил отец. Я должна была. Если я должна была, то почему мне так… — я сжала плащ Рапунцель, оттянула вниз, — …почему мне так больно? Почему мне так невыносимо больно? — Ты не виновата, — девушка отстранила меня от себя и заглянула в глаза. Я плохо видела ее сквозь пелену слез. Она стала последовательно оставлять поцелуи на моих щеках, остановилась на лбу, и зашептала: — Я ничего не знаю, Кэсс. Я не знаю, что тут произошло, но знаю, что ты не хотела этого. Иначе ты бы не плакала. Иначе тебе не было бы больно. Ты ни в чем не виновата. Ты не виновата в том, что следовала тому, чему тебя заставили следовать. Я знаю. Я понимаю, каково это. Ты не виновата, — она говорила так, словно не только мне. Она пыталась убедить и себя в чем-то. Ей тоже было больно, и свою боль она не могла выразить. Нам обеим было больно, но по-своему. И лишь друг с другом мы могли показать свои истинные чувства. Я поняла это по ее взгляду. Еще тогда поняла, но не готова была себе в этом признаться. Со мной она открывалась. И с ней открывалась я. Мы стали друг для друга единственными, кому можно показать всю свою суть. — Все будет хорошо. Ты не должна рассказывать. Пожалуйста, поверь мне: все будет хорошо. Я сделаю что угодно, только бы с тобой все было хорошо. Я не знаю почему, но я так сильно хочу, чтобы тебе не было больно. Ее слова. Ее лицо. Ее присутствие. Я отпустила все накопленное в себе. Я призналась в том, в чем не хотела. Призналась в том, что боялась услышать. Я убила ребенка. Лишила жизни, потому что так правильно, а это правильно продиктовал отец. И лишь с Рапунцель я увидела верный путь. Я совершила убийство, которое не смогу себе никогда простить. Я убила саму себя. — Рапс, — я не могла дышать. Положила руки ей на лицо, — пожалуйста, скажи, что я не одна это чувствую? Она знала, что я имею в виду. И она ответила мне. Двинулась вперед, а я двинулась навстречу, целуя так чувственно, так глубоко, как только могла. Мы слились в поцелуе, схватились друг за друга. Я опомнилась лишь в ту секунду, когда мы оказались снаружи, а за спиной ощущалась твердость горного склона. Рапунцель вжимала меня в стену, не позволяя и глотнуть воздуха. Она целовала так страстно и откровенно. Так мокро. Она не целовала меня так никогда. У нас не так много было поцелуев, но этот отличался от прочих — в нем соединилась боль. Моя, ее — неважно. В нем соединилась благодарность. Все те эмоции, что мы хоронили в сердцах, и только вместе смогли отпустить, чтобы пережить. — Рапунцель, — я опустила голову на ее плечо, растирая поцелуи по коже, — я не могу тебя отпустить. Что это значило — я не знала. С губ слетало все, что только приходило в голову. Я не могла думать. Просто говорила. — И не надо, — ее теплые ладони схватились за ремень на брюках, расстегивая все узлы, держащие УВМ, — Ты мне очень нужна. Я ни с кем не была так близка. Я никому так не могла доверить свои чувства. Я никому не могла рассказать, как было больно все эти годы. И ты никому не могла. Я знаю. Не отпускай меня. А я не отпущу тебя. Не хочу, чтобы ты была моей партнершей только по УВМ. Хочу, чтобы ты была со мной. Она мазнула мокрыми губами по моей щеке, и я почувствовала, как ткань штанов туго слезла по ногами, оказываясь внизу. Слезы катились по щекам. Светлые слезы. Горячие слезы от прилива счастья и надежды. Я видела свет. С ней я видела свет. Рапунцель стала моим светом. И я не могла даже вообразить, как бы жила, если бы ночью во дворце она не предложила бы нам заняться сексом. Тот секс изменил все. Она была собой в тот момент, а я была собой. Мы были настоящими нами, превратившись в единое целое — целое, наконец-то ни разбитое и ни измятое долбаной войной, лишившей нас самих себя. — Ты понимаешь, что мы делаем сейчас? — Да, а ты? — Как никогда прежде. Рапунцель рассмеялась, спускаясь вниз. Я была пустой. Совершенно пустой после того, как обратилась впервые. После того, как узнала о матери. После того, как все стерлось в пыль. Я была такой пустой, что сама потерялась в этом ощущении. Но Рапунцель заполнила этот промежуток. Ее горячее дыхание обожгло в области солнечного сплетения, и я опомнилась. Что мы делали? У нее муж в Короне, а меня впереди ждет только смерть. В пещере лежат кости младенца, убитого мной, и она не винит меня. Почему? Потому что она знает, каково это делать что-то, потому что так сказали, а не потому что хочешь? Потому что она тоже совершала ошибки? Я опомнилась. Да, действительно опомнилась, но ничего при этом не решила менять. Боль выплескивалась из меня потоком, а я не контролировала ее. Из меня выходило столько чувств, что я терялась в них. Не успевала пережить одно, как белой волной накрывало новое, и я тонула. Тонула. Тонула. — Рапс, — я прошептала ее имя, взглянув на то, как ее ладони схватились за бедра, оставляя тлеющие отпечатки, — у тебя муж. — Разве ты еще не поняла? — она подняла голову, и оставила поцелуй на тазовой кости, не отводя взгляд затуманенных глаз пеленой ошеломительного безумия. — Я чувствую себя живой с тех пор, как мы впервые переспали. Я хочу продолжать чувствовать себя живой. И если я могу быть счастлива лишь на войне, то пусть так и будет, — пальцы затанцевали по торсу. — Расслабься, Кэсс, — улыбка была такой невинной. Такой искренней, что у меня закружилась голова. — Перед тобой на коленях стоит королева, которой ты служишь, — она рассмеялась, и я вспомнила, как еще несколько недель назад она говорила о том, как перед ней еще никто не становился колени, не чтобы поклониться, а доставить удовольствие. — Я пошутила. Просто расслабься. И все. Я плотно сжала губы, подавляя смех и всхлип от слез. Не имела ни малейшего понятия, откуда она вообще находила в себе силы столько говорить. У меня дрожали колени. Как сдержаться на них, я просто не знала, но продолжала держаться. Поцелуи Рапунцель опускались ниже, пока не достигли внутренней стороны бедра, и я не закрыла глаза, отдаваясь полностью ее соображениям. Я никогда не закрывала ни с кем глаза. Хотела все контролировать и отдавать себе отчет в том, что делаю. А сейчас какой в этом смысл? Что толку пытаться сохранить остатки сознания, когда все и без того пошло так, как должно было. Пусть аморально, пусть безнравственно, и пусть пошло — так и должно было быть. Все остальное — фон. Есть только сейчас. Для нее, скованной титулом, браком — есть только сейчас. Для меня, ослепленной долгом, — есть только сейчас. У нас обеих нет ничего большего. Ничего, что было бы дороже. Это крошечное сейчас. Горячими губами она захватила клитор, проводя по нему кончиком языка. Я потерялась. Совсем потерялась, схватилась за камень, едва не согнулась пополам и глухо застонала, прижимая ладонь ко рту. Она делала все по-настоящему, немного неуверенно, и я невольно поперхнулась воздухом. — Я делаю правильно? — раздался ее голос, прошедшийся вибрацией по телу. — Совершенно правильно, — я пыталась восстановить дыхание, шумно выдыхая воздух через нос. — У меня грязные руки, поэтому я не могу… — Да, я знаю. Просто… — она перебила меня, плавным движением языка поникая внутрь. Я почувствовала, как ударилась головой, резко отклоняясь назад. У нас было не все в порядке. Иначе мы бы не решили переспать прямо в лесу. Когда вокруг сплошное поле ликориса, опасности — грани между жизнью и смертью. И все же — это было сейчас. И какая иначе разница? — Рапунцель. Удовольствие наполнило меня с головой, и стон смогли приглушить только губы Рапунцель, втянувшие в поцелуй. Она поднялась так неожиданно, но так вовремя: подхватывая и заключая в объятия. Я отстранилась, пытаясь наполнить легкие воздухом: — Дай мне секунду. Королева вновь засмеялась, поглаживая по плечам. От одного подобного касания мое состояние ухудшалось: чувства приходили в порядок, и среди них я находила только то, какого боялась всегда. Чувства, толкающего на совершенно сумасшедшие поступки, характерные лишь душевнобольному. Чувства, что могло дать сил жить дальше. Чувства, отогнавшего прочь боль и тоску. Наполнившего все нутро счастьем, а глаза слезами. — Почему ты смеешься? — Потому что живая. Только шум и треск веток заставил нас отстраниться друг от друга. Вдали показалась блуждающая тень. Она двигалась плавно и осторожно. — Кто это? — Кто-то из отряда. Особь бы давно напала. Я поспешила одеться, стараясь лишний раз не создавать звуков. К счастью, именно тогда, когда одежда уже вернулась на тело, тень вышла из-за дерева. Я с трудом могла разглядеть этого человека в кромешной мгле со слабовидящим глазом, но голос помог: — Ваше Величество? Капитан? — это была Энни. — Что вы здесь делаете? — Я помогала Ее Величеству с УВМ, — ровно ответила я, и почувствовала взгляд Рапунцель на себе. — Почему не предупредили? Лилиан решила, что что-то произошло. — Мы не собирались возиться так долго. Случилась накладка с моим УВМ. — У Вас уже лучше получается? — Энни обратилась не ко мне. — Да, спасибо. — Лучше? — Я тренировала Ее Величество в использовании УВМ, пока Вы шли на поправку, капитан. Это заявление заставило брови подскочить. За эту неделю и дни в пути никто не рассказал, что Рапунцель действительно практиковалась. Но УВМ на ней не было. Почему ей его не выдали? — Вы закончили? — Энни произнесла это холодно и спокойно. Не было похоже, что она заметила, чем мы тут занимались. Значит, не о чем беспокоиться. — Да. Дорога до лагеря была короче, чем когда я шла к пещере в одиночестве. Под ногами прогибались стебли красных цветков. Цветы ликориса появляются первыми. Лишь после их отмирания вырастают листки. Так, листок и цветок никогда не встретятся, что характерно для других растений. Мне всегда казалось, что именно так будет со мной и счастьем — я буду там, где его нет, но ошиблась. Была совсем слепа и не подозревала, что человек, с которым испытаю что-то будоражащее сердце и душу, восседает на троне и носит бремя правительницы. Когда мы вернулись, Лилиан наконец смогла вновь лечь спать, чтобы спокойно передать пост Энни. Наши клеенки с Рапунцель были рядом. Я легла на спину и не сдержала улыбку. Я была собой. Была собой этой ночью вновь. Никогда не подозревала, что быть собой без масок так прекрасно. И не подозревала, что порой помощь приходит оттуда, откуда не ждешь. Но Рапунцель не одна дала мне надежду. Я давала ей ее тоже. Со мной она улыбалась. Со мной она смеялась. Со мной она и правда была живой, а не проживающей. — Ваше Величество, — прошептала я, переворачиваясь набок к ней. Мы столкнулись взглядами. Все это время она смотрела на меня, — Рапунцель, — голос стал еще тише, — в следующий раз ты будешь первой. Ее щеки вдруг налились румянцем, когда она поняла, о чем именно я говорю, и моя улыбка стала шире. Она невольно прикрыла глаза: — Это неважно, — худой указательный палец коснулся моего, сплетая их, — потому что мне было очень хорошо знать, что тебе приятно. Почему мне стало так неловко в этот момент? У меня было много женщин до нее. Они говорили вещи пооткровеннее, но именно эта наивность в голосе Рапс заставила меня впервые в жизни действительно смутиться. Я хотела было что-то сказать, как заметила, что она неожиданно встала. — Что такое? — Нет, все в порядке. Просто немного мутит. — Мутит? Ты давно ела? — Нет, совсем недавно. Я не голодна. Просто стало вдруг нехорошо. Я поднялась за ней. Ее лицо побледнело. — Твой ужин был свежим? — Да, с ним было все замечательно. Я и до этого так питалась. — Наверное, это просто нервы. На мгновение мне показалось, что ей стало лучше, потому что она выпрямилась, но все резко изменилось: Рапунцель побежала за соседнее дерево и упала на колени. Ее вывернуло. Я взяла ее косу в руку и убрала пряди с лица. Ей было плохо еще тогда, когда она увидела бинты на мне неделю назад. И в пути ее подташнивало, но мы полагали, что из-за тряски верхом. Когда она слезала с седла, все приходило в норму. А теперь я забеспокоилась сильнее. — Я принесу воды, — когда девушка осела, тяжело дыша, я смогла отойти, взяла флягу и вернулась к ней. — Легче? — Да, немного, — она жадно стала пить.— Это все запах твоих сигарет — я уверена, — улыбнулась. — От меня несло дымом гораздо сильнее, когда мы были в пещере. Там ты обнимала меня, была ближе, и плохо не становилось, а здесь мы лежали на расстоянии вытянутой руки. Что-то другое, как мне кажется. — Я в порядке. Всего лишь смена обстановки дала о себе знать. Я видела, как она старалась выглядеть непринужденно, но я знала: это не к добру. И догадка заставила меня напрячься. Я покосилась на грудь девушки. Под затянутой рубашкой и бинтами для удобства ничего нельзя было рассмотреть. — Твоя грудь увеличилась? — Что? — Грудь стала больше? — Не знаю. Я не обращала внимания. Если бы нас не прервали, то ты могла бы сказать точно. — Она не ноет? — Не уверена. Что за странные вопросы? — Рапс встала на ноги. — Почему ты спрашиваешь? Может быть немного ныла. Скоро должны начаться месячные. Все равно не понимаю, к чему ты клонишь. — Ты давно занималась сексом с мужем? — Ну все, хватит, Кэсс, — она стала отходить в сторону. — Давно были прошлые месячные? — Ты слишком сильно переживаешь. Меня просто стошнило от волнения, — и тут она замерла, оборачиваясь. — Ты же не подозреваешь, что я… Нет, Кэсс, это глупости. Ты накручиваешь. Пойдем спать. Но я не могла выпустить эту мысль из головы. Ни ночью, ни на рассвете. Она оставалась со мной, и все, во что мне хотелось верить, что я правда накручиваю себя.