Я буду любить тебя, несмотря ни на что, Даже если это убьет меня, ты та, кого я хочу.
Кассандра.
Запах сырости, плесень на потолке. От влажности было тяжело дышать. Я закашляла. Частое многолетнее курение все чаще давало о себе знать. Кашель — был единственным, что казалось сухим в полном мрака пространстве широкой комнаты, разделенной серыми ширмами. Я закусила сигарету, зная, что все равно не могу ее закурить. Хотя бы вдохну запах. Я начала курить только потому, что знала — запах нынешних сигарет настолько едкий, что ни одна дикая особь не почует меня и не признает во мне своего родственника. А сейчас эта привычка стала опустошать сознание от тревоги и нервов. Резкий привкус крови на языке вернул меня в реальность. Рана на губе после стычки с особью стала кровоточить. Слишком сильно прикусила. Страх за Рапунцель не давал спокойно усидеть на месте. Что если она и правда беременна? Я буду обязана заставить ее вернуться в Корону для ее же и ребенка безопасности. А если она не захочет оставлять ребенка? Кто поможет ей совершить самопроизвольное прерывание беременности, зная, что она носит наследника или наследницу? Кому можно доверить такую тайну, зная, что он не разболтает? Можно ли довериться доктору Вернер? А будет ли выбор, когда она единственный врач на все отделения, который квалифицирован в акушерской практике? Вдруг вообще нельзя будет прервать беременность, потому что срок перешел отметку в допустимые двенадцать недель? Я почувствовала, как начала задыхаться, и встала с деревянного стула, прислоняясь спиной к стене. Сквозь тонкую рубашку и перевязочные бинты ощущалась умиротворяющая прохлада. Нужно было отвлечься, но не получалось. Вдруг дело не в беременности, а в болезни? Тем более, королева должна будет вернуться во дворец и вылечиться. Тогда я бы потеряла ее, и, вероятно, навсегда, потому что в мои планы не входило покидать фронт живой. Я знала, в чем моя задача: убить диких особей, а затем и себя. Я одна из них, и я никогда не могу знать, не потеряю ли разум, подобно им, забыв все, что связывало с человечностью. Если Рапунцель вернется в Корону, то мы больше никогда не встретимся. И я не посмею даже допустить мысль оставить ее рядом с собой. Я не посмею подвергать ее опасности, когда есть те причины для возвращения, которые она уже оспорить не сможет. Что бы ни чувствовала, чего бы я ни хотела — я не позволю этому стать выше безопасности королевы. Я дала слово самой себе, что сберегу ее жизнь. Это тот долг, который я собираюсь оправдать, несмотря ни на что. И если этим двум неделям, что мы провели бок о бок суждено, стать единственными двумя неделями в моей жизни, когда я испытывала светлые чувства, — пусть так и будет. Главное, что Рапунцель останется невредима. Я взяла в руки плащ Рапс, встряхивая и вешая ровнее на тремпель. Из кармана выпал конверт с подписью:Кому: Кассандра Димитреску. От кого: Стивен Димитреску.
То самое письмо от отца, которое Рапунцель собиралась мне отдать. Оно датировано числом, когда отец был еще жив. Очевидно, он направил его в Корону, когда я прибыла туда, собираясь передать какие-то указания и рекомендации, касающиеся службы в родном королевстве. Дошло оно только до первого отделения и там задержалось, в связи с тем, что направлять его было некуда — в Короне меня к тому моменту уже не было. Что делать с ним, я не имела ни малейшего понятия. Читать последнее, что смог сказать мне отец? Желания не было. Я потеряла всяческую веру в наши родительско-детские отношения давным давно — когда он перестал видеть во мне ребенка. Когда в его глазах я стала человеком, из которого он вырастит универсального безэмоционального солдата. — Доктор Вернер, — позвала я врача, заметив, как она вышла из-за ширмы, — как Ее Величество? — Что ж, сейчас сложно сказать однозначно, идет ли речь о беременности. Я хочу взять у нее анализ крови. Скажу, когда Вы сможете вернуться к ней, — холодно проговорила она, доставая из подвесного шкафа шприц. — Пока можете заварить себе чай. Он у секретаря. — Спасибо. Я проводила ее взглядом, и, когда силуэт оказался вновь за ширмой, рискнула — проломила сургучную печать, вытащила пыльный лист бумаги со слегка растекшимися буквами:Моей дорогой Кассандре, Надеюсь, когда до тебя дошло это письмо, Ее Величество уже ввело тебя в курс дел. Честно признаюсь, Корона сейчас переживает не лучшие свои времена, касающиеся подготовки солдат. Я попросил тебя вернуться, потому что во мне нуждаются на фронте больше, чем внутри Стены. Я достаточно тебя обучил, и вижу, что ты показала выдающиеся результаты на службе в Эренделле. Не сомневаюсь, что тебе хватит знаний и полномочий, чтобы продолжить начатое мной и привести в порядок обучение новобранцев. Тем не менее, последняя наша встреча четыре года назад была крайне эмоциональной и бурной. Я долго думал о том, чтобы на несколько дней вернуться в Корону и обсудить с тобой все лично, ведь то, что я хочу сказать, далеко не дело одной переписки. Но обстоятельства складываются иначе — особи нападают слишком активно, а нашу тайну становится хранить тяжело, когда знаешь, что правда могла бы отразиться положительно на продвижении в истреблении этих существ. Риск слишком высок — ты сама это понимаешь, поэтому я выскажусь сейчас в одном письме. Не уверен, когда мы снова увидимся, но, надеюсь, ты успеешь обдумать мои слова и дать рациональный ответ, как я учил тебя. Я сожалею, что отвергал тебя, когда ты была ребенком, и был тебе больше командиром, чем отцом. Как и сожалею, что с самого начала не рассказал тебе о том, что твоя родная мать Готель была одной из первых девяти диких особей. Твои эмоции в нашу последнюю встречу были очевидны — я стал холоден к тебе в тот момент, когда понял, что ее природа передалась тебе и ты являешься одним из этих существ. Я не могу оправдать свое решение отдалиться от тебя больше. Могу лишь сказать, что переосмыслил все, и пришел к выводу — я должен был поступить как отец, и не дать тебе продолжить винить себя в разрушении Стены в день смерти королевы Арианны. Я скрыл от тебя истину. Стена пала не из-за тебя, а из-за королевы. В числе первых диких особей вместе с Готель была тогдашняя королева. Она решила позволить вколоть в себя сыворотку, потому что так хотела подать пример гражданам — не стоит бояться того, что должно защитить. Конечно, сейчас мы знаем исход эксперимента — она обратилась в дикую особь. Диманитус смог сделать только одно, чтобы это не отразилось пятном на королевском роду — он вернул ей человеческий вид окончательно, при условии, что ген дикой особи останется в ее теле, и будет передаваться от дочери к дочери. Он будет спать до тех пор, пока следующий ребенок не узнает о своей особенности. Следующей оказалась Арианна. В день падения Стены ее ген активировался. Она просила целительницу забрать силу гена из ее дочери, чтобы той не пришлось лишиться рассудка, когда она узнает правду. Целительница смогла лишь перенести его в ее тело. Это необратимо сделало бы Арианну дикой особью. Тогда она покончила с собой. У нее не было инфаркта — я помог скрыть правду, потому что сам направил ее к той целительнице. Для нее было важнее не будущее королевства, а будущее Рапунцель. Из-за меня ты все эти годы винила себя. Ты не была причастна к этому. Мне стоило рассказать еще тогда, когда ты решила уехать. Но я считал, что твой отъезд будет лучшим для всех — и для твоей карьеры солдата, и для меня. Без тебя рядом мне было легче, потому что меня все меньше грызла совесть. Зря. Ты выросла сильным солдатом, но падким на эмоции человеком. Я не показал тебе той любви, которой заслуживает каждый ребенок и которую обязуется дать каждый родитель. Единственное, чем я могу гордиться в себе, тем, что оказался причастен к тому, что ты нашла в жизни цель. И пришла к ней в итоге. Возможно, к тому моменту, когда мы встретимся, ты найдешь в себе желание понять мои поступки. Желаю тебе успехов. С уважением, Стивен Димитреску.
Я ужаснулась. Тем, что отец решил написать подобное, а не рассказать, когда письмо мог кто угодно потерять, а случайный нашедший вскрыть. Единственное, что утешало, — сургучная печать с инициалами Стивена его почерком не была вскрыта. Значит, только я читала это. И никто больше. От понимания стало легче дышать. Но не легче принимать. Злость перекрыла воздух. Как он посмел промолчать, когда видел, что я обвиняю себя в несчастье Короны? Как он посмел не противиться тому, что я повесила эту трагедию и каждую смерть в ее последствии на себя? Как он мог так со мной поступить? Я скомкала письмо и подожгла огнем от свечи, бросая в металлический судок с использованными хирургическими инструментами. Бумага догорела. Вместе с ней тлела вера в этого человека. Четыре года. Четыре года я потратила на ненависть к себе за то, кем родилась, и что не могла исправить. Я была уверена: именно мой запах дикой особи привлек остальных. А на самом деле случилось все из-за матери Рапунцель. От досады жгло в груди. Меня просто использовали для сокрытия тайны. Стивен Димитреску не просто стал причиной, по которой я убила младенца дикой особи в пещере. Он стал причиной, по которой я не могла простить себя за то, чего не совершала. За то, к чему никогда не была причастна. — Капитан, — я услышала голос доктора Вернер, и расслабила лицо. Никто не должен видеть, что сожженное письмо на меня повлияло. Даже я сама не хотела бы увидеть свое отражение в зеркале в этот момент, — что это догорает? — Нежелательное письмо от поклонника Ее Величества. — Я закончила осмотр. Займусь проверкой анализа, а Вы можете поговорить с королевой. — Благодарю. Разговором я не стала утруждать Рапунцель. И не стала показывать, как на самом деле взволнована открывшейся правдой от отца и ее состоянием. Ей еще не хватало думать о моих чувствах. Мы поговорили недолго. Еще одна правда за день — Юджин Фицерберт, принц-консорт, направлял расходы не туда, куда нужно, и лгал в отчетах своей жене. И еще один повод для тревоги Рапунцель. Хотела бы я просто снять рукой все ее печали, но не могла. Единственное, на что оставалось надеяться, — на обычный стресс, который вызвал подобные симптомы. Это было бы самым лучшим исходом. Она заснула, еще держа свою теплую руку в моей. Я натянула одеяло на ее ноги, чтобы не замерзла, и вернулась к Вернер. Она уже ждала меня, несколько взволнованно вытирая мокрые руки о полотенце. — Проверили? — я сложила руки в карманы штанов. — Да. Прекрасная новость — Ее Величество ждет ребенка. Эти слова. Эти четыре слова, а меня пробрала дрожь посильнее, чем от письма отца. Я взяла со стола чей-то стакан воды и выпила его залпом. Рапунцель возвращается в Корону. Теперь однозначно. Это был последний раз, когда она заснула, не зная о своем положении. Сегодня было наше последнее утро. Это была наша последняя миссия с отрядом. Сейчас нужно придумать, как правильно рассказать о беременности самой Рапунцель, понять, как она решит быть с ребенком. Может быть она и вовсе не захочет его оставлять. Это все осложнит. — Какой срок? — Не больше восьми недель. — Два месяца? Вы уверены? — Да. Во время беременности матка по понятным причинам увеличивается. У Ее Величества она увеличена в пределах нормы срока. Сначала я предположила, что это может быть доброкачественная опухоль или еще что-то подобное, но я проверила анализ, и количество гормона, показывающего беременность, изменилось. Королева беременна, и в этом я не сомневаюсь. Выдох. Он дался мне тяжело, словно на грудь обрушился тяжелый камень. Ясно почему — Рапунцель оказалась в положении прямо на войне. — И как ее ребенок? С ним все в порядке? — Матка естественного для срока размера. Значит, эмбрион развивается без отклонений. Симптомы у нее соответствуют симптомам в первый триместр беременности. — А жар? — Он бывает тоже. Довольно частое явление. — Все в порядке? Что-то случилось? — Рапунцель выглянула из-за ширмы, и я готова была сжать кулаки от досады. Я даже не успела ничего придумать, что ей сказать, но за меня все сделала Вернер, провозгласив громкий вердикт обнадеженным тоном: — Поздравляю: Вы беременны. Рапунцель сделала торопливый шаг назад. Я ринулась к ней, страхуя со спины, будто она собиралась упасть в обморок, но это не случилось. Она продолжала стоять. Изумрудные глаза распахнулись в ошеломлении. Она закачала головой так быстро, как могла. С ее губ слетало только: Нет. Нет. Нет! Я свела брови к переносице и строго глянула на врача. Женщина развела руками, повторяя ровно то же, что сказала и мне, убеждая королеву в ее беременности, в том, что она протекает, на первый взгляд, нормально и ей не о чем беспокоиться, военное положение не успело сказаться на ней, но я прекрасно понимала, что реакция Рапунцель связана совершенно не с ее переживаниями о ребенке. Она связано с неверием, непониманием. — Мне нужно подышать, — выпалила она и ринулась в сторону выхода, но я успела опередить ее, вставая перед лицом. — Капитан. Кассандра. Хочу глоток воздуха. Мне нужно. — Ваше Величество? — Доктор Вернер, я помогу королеве. Заварите пока чай с мятой. Я увела Рапунцель обратно к кровати и обняла, позволяя уткнуться носом в грудь. Она тяжело дышала через нос, пытаясь успокоиться. Ее руки дрожали, цепляясь за мою рубашку, сминая ее в маленьких кулаках. Я перехватила кисти, поцеловала в ладонь и шепотом проговорила: — Дыши. Просто дыши. Вдох и выдох. Вот так. — Как это могло случиться? Я не собиралась заводить детей. Знаю, что должна была бы рано или поздно родить, но только не сейчас. Не во время войны. Я знала, что спрашивать, собирается ли она оставлять ребенка, был бы совсем ни к месту. Но она ответила даже на не озвученное: — Я не знаю, что делать, — ее глаза были сухими. Она не плакала, не похоже, что собиралась, а, скорее, искала ответы. Я не была уверена, действительно ли она хочет услышать от меня хоть что-то, что ей поможет. — Как бы ту поступила на моем месте? — Если бы я была беременной? — Да. Представь, что ждешь ребенка, а за окном война. Что бы ты сделала? Я напряглась, но не отвела взгляд, продолжая смотреть прямо в лицо Рапунцель. Представить, что я беременна. Просьба не озадачила меня, а испугала. Ее срок довольно маленький. Ни о каком ребенке как младенце и речи быть не может. Есть только эмбрион, зародыш. Пусть и так, но еще месяц, и она не сможет безопасно для себя прервать беременность. Еще пять лет назад, до войны, это была не самая известная практика, а сейчас в почтовом отделении не могло обойтись без медика, который не умел бы проводить аборт. Женщины воевали ровно столько же, сколько и мужчины, и приличная доля из них беременела по неосторожности. Оттого снятие закона о содомии даже радовало: гомосекусалы больше могли не прятаться, свободно вступать в отношения, а от однополого брака не заработать нежелательные последствия. Но мне и представлять не надо было. Я прекрасно знала, что значит быть беременной. И прекрасно знала, каково это пытаться сражаться на позднем сроке, когда нет сил даже наклониться. Я была беременна. Когда-то была, но уже давно успела об этом позабыть. Хотела стереть это воспоминание из головы, но едва только получалось. Я смогла научить не думать об этом. Не больше. И вот Рапунцель пробудила старые эмоции. — Рапс, я, честно сказать, была на твоем месте. — Что? — он удивлена у нее дрогнула губа. — Но я думала, что ты никогда не была с мужчинами. — Один раз была. Он был моим лучшим другом, а я еще не готова была признаться самой себе, что мужчины меня не интересуют. С ним я была ради того, чтобы доказать что-то себе. — Он знал, что ты забеременела от него? — Да, узнал, но тогда он уже был в отношениях с другой девушкой. Она, конечно, удивилась не меньше тебя, — я рассмеялась. Да, добряк Ланс, который никогда не унывал и поддерживал меня, что бы ни случилось. — Она знала, почему мы переспали и почему продолжаем хорошо общаться. Она тоже была моей подругой. У нее не было повода злиться на кого-то из нас: то, что случилось между ним и мной, случилось до нее. Не было никакой измены. — Так ты все же прервала беременность, да? — Не совсем, — я закусила щеки изнутри. Горло начало гореть от воспоминаний. — Хотела. Собиралась прервать, а затем Ланса и Адиры не стало, — я думала уточнить, о ком говорю, но Рапунцель прекрасно поняла, что я всего лишь назвала их имена. — Они погибли. А я решила оставить ребенка в память о них обоих. Все-таки тогда я подумала, что другого случая забеременеть не предоставится, а воспитывать кого-то, дать что-то новому человеку — я хотела этого, — королева взяла меня за руку, подбодрив воздушной улыбкой. Я набрала в легкие побольше воздуха. — Мне только должно было исполниться двадцать четыре. Я не думала всерьез о детях никогда. Моей целью было стать хорошим солдатом, а затем и воином, но в тот момент что-то во мне изменилось. Я продолжала сражаться будучи в положении. И до тех пор, пока не вырос живот, не покидала вторую зону. — Ты родила? Несколько секунд я размышляла, что ответить. И пришла к выводу, что должна сказать правду: — Да. — Где твой ребенок сейчас? — Моя дочь не выжила. Я получила ранение, после него вернулась в Корону и узнала, что у меня есть возможность покинуть королевство. И тогда мы впервые встретились у Стены. Я уезжала в Эренделл. — Я и подумать не могла, что человек, который помог мне собраться с силами, недавно пережил смерть ребенка, которого хотел. Рапунцель резко подалась вперед, крепко обнимая меня, будто поддержка здесь нужна была мне, а не ей. Я не сказала, что это я убила Ланса и Адиру, обратившись по неосторожности в дикую особь. Не сказала многого еще, но Рапунцель обняла бы меня в любом случае — я это знала наверняка, и обняла в ответ, целуя в макушку со всем тем теплом, что было. Хотела бы отдать ей все это свое тепло. Хотела бы отдать ей все, что от меня осталось. И отдавала настолько, насколько могла. — Оставлять ребенка или нет — это только твое решение. Я помогу тебе всем, чем смогу. Только скажи, Рапс, — прошептала я ей на ухо и убрала упавшие пряди светлых волос. — Сейчас ты бы хотела детей? — она спросила глухо, дыша мне в ключицу. — Не знаю, — я растерялась. Не думала о детях после того, как не стало того, которым была беременна. Сложно было позволить себе допустить такую мысль. А сейчас допустила, — В таких условиях совсем не до воспитания детей. У меня есть работа, обязанности. Сомневаюсь, что когда-нибудь смогу жить спокойно. Но, наверное, если представить, что все в порядке, то да. Хотела бы, пожалуй. Я хочу давать что-то людям, а не только забирать. Сейчас я счастлива быть рядом с тобой и быть полезной. — Ты не просто полезная, — девушка отстранилась и рассмеялась, неловко беря мое лицо к себе в ладони. — Ты очень нужная. Мне. Ты очень нужна мне. Она подмяла ноги под себя, немного приподнимаясь, и оставила легкий поцелуй на носу. Это было даже больше похоже не на поцелуй, а не невинный «чмок». — Я принесла чай, Ваше Величество, — голос доктора Вернер заставил нас обеих напряженно отшатнуться и повернуть головы на нее. Рапунцель замялась, словно собираясь объясниться. Нас никто не должен был видеть так близко. Люди еще те сплетники, а сейчас не хватает только распространения о том, что королева и капитан пересекли границу дозволенного, когда у первой муж во дворце. — Не нужно, — притормозила доктор Рапс, передавая ей в руки чашку с чаем. Запахло мятой. — Я распространяться не собираюсь. — Это не совсем то, что Вы подумали… — я машинально нашла руку Рапунцель, чтобы она не разволновалась. — Капитан Димитреску, я врач. И не лезу в то, что меня не касается. Это не мое дело. — На ее губах вдруг промелькнула обнадеживающая улыбка. — Дайте мне знать, если решите прервать беременность, Ваше Величество. — Я не собираюсь, — улыбнулась королева. Эти слова поразили меня. Я почему-то думала, что она, вероятнее всего, решит избавиться от ребенка, ведь не собиралась рожать наследника сейчас, но ошиблась, и бросило в жар. В горле пересохло, и я едва сдержалась от желания взять чашку из руку девушки и выпить чай залпом, даже если он горячий. — Тогда, думаю, мне пора сообщить о письме во дворец. Вы сами хотите продиктовать эту прекрасную новость о малыше и возвращении или мне попросить секретаря? — Нет, погодите. Я бы хотела оставить известие о моей беременности между нами тремя. Вы ведь еще никому не сообщили, доктор Вернер? — Конечно, нет. Вы не просили об этом, Ваше Величество. — Тогда и не стоит. — Хотите вернуться с сюрпризом? — Я не собираюсь возвращаться. Моя беременность только объясняет симптомы, но никак не влияет на развитие событий. Я останусь здесь — за Стеной. — Что? — от ошеломления я опустилась перед ней на колени, заглядывая в сверкающие зеленые глаза снизу вверх. — Ты, верно, шутишь? Я не заметила, как вдруг перешла на неформальную форму обращения. Стало неважно, что рядом чужой человек. У меня закипело все внутри от того, что я услышала от Рапунцель. — Нет, о таком не шутят. — Лучше бы ты шутила. Ты не можешь сражаться во время беременности. — Но, — она осеклась, наклоняясь ко мне и шепча: — ты ведь сражалась. — Я с детства держу оружие в руках. А ты только неделю назад УВМ научилась пользоваться. Здесь столько опасностей. Это подвергнет риску твоего ребенка. Нет, это не обсуждается. Ты возвращаешься в Корону. Точка. — Нет, — она возмущенно подняла руку, набирая в легкие воздух. — Ты не станешь настаивать на том, чего я не хочу. Доктор Вернер, ребенку не угрожает опасность? — На самом деле, у Вас только через месяц закончится первый триместр беременности, поэтому до этих пор опасность всегда присутствует. Если мы говорим о физических нагрузках. — Но беременность протекает нормально, так? — В пределах нормы. — Хорошо, — Рапунцель протянула чашку еще с полным чаем доктору. — Тогда измерьте мне температуру, и нам с капитаном нужно выдвигаться. Отряд еще ждет нас. Доктор Вернер была в замешательстве. Она смятенно поглядывала то на королеву, то на меня, но в итоге покинула нас, не обращая внимание на недопитый чай, отданный ей явно под предлогом. — Я знаю, что мое решение глупое. Еще глупее, чем решение отправиться за Стену, — начала Ее Величество, вырвав все слова прямо у меня изо рта, — но я так хочу. Если я вернусь во дворец, мне придется воспитывать ребенка с Юджином. Я не знаю, могу ли доверять ему. Он проворачивал странные дела с казной. Не могу вернуться, пока у меня не будет достаточно информации об этом. — Тебе придется вернуться однажды. И ты все равно вернешься с ребенком. — На этот счет я уже знаю, что делать. Пока не готова тебе об этом рассказать, но доверься мне. Если и придется вернуться в Корону с ребенком, то я вернусь, зная наверняка, что делать с Юджином. — Если мы найдем объяснение его действиям, ты все равно будешь воспитывать ребенка с ним. Так или иначе. Но Корона узнает о наследнике или наследнице. — Нет, — она ответила твердо, держась за мою руку, — я не могу вернуться к Юджину. — О чем ты? — Ты меня не любишь, я тебя не люблю, и знакомы мы немного, но возвращаться к человеку, который давно не относится ко мне так, как ты, я не намерена. С тобой я узнала, что значит быть… — «любимой». Она именно это хотела сказать. Я знаю точно. И почти сказала. Но прервалась. Мы обе знали, что такие слова нельзя произносить. Что бы мы ни чувствовали, мы не имеем права любить друг друга в нашем положении, — …счастливой. Что значит, когда о тебе искренне заботятся и беспокоятся. Я не променяю это счастье на него. Даже зная, что у нас разные пути, Кэсс, я сохраню то, что случилось и что будет между нами, и буду помнить всегда. Ты останешься тем самым человеком в моей жизни. Мне стало так страшно. Так страшно, и я опустила голову ей на колени, закрывая глаза, когда ее пальцы зарылись в мои волосы, перебирая и поглаживая. Страшно, что она все же сказала те слова, от которых кровь стала бежать по венам быстрее. А еще страшнее от того, что те же самые слова вертелись на языке, но не смели сорваться, чтобы все не усложнить. Но Рапунцель прекрасно знала, что она говорит. Она всегда думала о своих словах. Всегда обдумывала каждую букву, каждый звук. И сказала она это еще ужаснее, чем могла: с нежностью, восторгом, восхищением, уважением и, в конце концов, любовью. — Что же ты собираешься делать, Рапс? — спросила я, хотя вопрос был больше в пустоту, чем конкретно для нее. И она не ответила, тихо хмыкая, а затем поднося мою руку к себе. Я подняла на нее взгляд и покачала головой, чуть ли не срываясь то ли на смех, то ли на отчаянный плач. — Я доверяю тебе, хотя совсем ничего не понимаю. Я просто боюсь тебя потерять, потому что, если тебе будет угрожать опасность — я не смогу сдержаться. Я убью каждого, кто попытается причинить тебе вред. Я так боюсь тебя потерять, ведь знаю, что однажды ты возненавидишь меня. — Не сходи с ума, Кэсс, — она притянула к себе, покрывая поцелуями все лицо. От приступа паники от чувств мне пришлось плотно зажмурить глаза, кусая внутреннюю сторону щек в кровь. — Не смей так говорить. Я от тебя никогда не откажусь. Никогда. Никогда не говори «никогда», Рапс. Она не знает, кто я на самом деле. Если что-то случится, если она будет опасности — я подвергну всех риску, потому что в первую очередь помчусь защищать ее. Обернусь дикой особью, убью всех, но не дам ей пострадать. Чувства — это опасно. Они доводят до безумных вещей. До необдуманных поступков. Как только что-то почувствуешь светлое, что-то, что напомнит тебе любовь — сразу захочешь удержать. А ничего не удержишь. В наше время все могут отобрать. Главное просто сдаться. Главное продолжать говорить, что мы друг друга не любим. Главное убедить себя в этом. Пока не сдаешься, есть хоть какая-то власть над судьбой. Даже если она мнимая. — Я так наивна, да? — продолжила Рапс, смеясь. — Наивность — это подарок, милая.* * *
Рапунцель измерили температуру. Она была более чем в норме. И мы собрались в путь. Доктор Вернер, как и обещала, ни слова не сказала никому о беременности, но дала с собой жаропонижающие, некоторые еще таблетки и попросила секретаря передать старые письма от имени Юджина Фицерберта о суммах, передаваемых в конверте, на нужды отделения. Я успела поговорить с ней между делом. Нужно было убедиться, что она правда не будет сплетничать о том, что видела нас с Рапунцель, и о том, что слышала, как мы переходим допустимые нормы общения королевы и капитана. И убедилась. Вернер сделала вид, будто не понимает, что я вообще имею в виду, и была очень убедительна. Мне хотелось верить, что она не собирается начать болтать, как только за нами закроется дверь. — Так, что мы собираемся делать? — заговорила Рапунцель, сидя в седле за моей спиной. Теперь не было необходимости контролировать ее. Она пообещала сказать, как только хоть немного почувствует головокружение. Поэтому смогла сесть сзади на старое двойное седло, завалявшееся на почте. — Доберемся к межевому камню. Там расскажем остальным про семена ликориса и будем собирать их. — У меня есть идея: может быть можно перетереть семена в порошок, с чем-то смешать и обмазать наконечник стрелы? Такой стрелой выстреливать прямо в сердце дикой особи. — Это сработает, если только стрела сможет пройти сквозь кожу особи. Но мы можем попробовать таким способом ослаблять ее. Например, попасть прямо в глаз. Пока особь будет в замешательстве, добить ее. Пообещай мне только, что не будешь лезть на рожон и будешь пользоваться УВМ только в паре со мной. Так точно не навредишь себе. — Обещаю, — я услышала, как она по-доброму усмехнулась и вдруг положила подбородок мне на плечо, целуя в шею. — Как думаешь, Кэсс, я смогу стать хорошей матерью? — Ты? Разумеется. — Почему ты так уверенно ответила? Ты ведь не видела меня с детьми. — Вообще-то видела. На городской площади до начала войны. А во время коронации ты даже успокаивала какого-то младенца. Вроде, сына короля Мирлифлора. — Ты запомнила такие мелочи? — У меня хорошая память. — Правда? Что еще такого ты помнишь, о чем кто-то мог бы забыть спустя пять лет? — Дай подумать, — я улыбнулась, чуть ускоряя ход лошади, когда мы наконец приблизились к середине Сумеречного леса. — У тебя на внутренней стороне правого бедра есть родинка, немного напоминающая сердце. — Как ты… — только хотела начать Рапс, как вдруг замолчала и уткнулась мне носом в спину, тихо посмеиваясь. — Конечно. Ты еще и успела изучить мои родинки. Сколько веснушек у меня на лице посчитать не успела случайно? — Нет, я не настолько хорошо все помню. — Мы недолго еще поехали в тишине. Рапунцель прижималась щекой к моей спине, подсвистывая иногда птицам. Ее пальцы оттанцовывали у меня на бедрах такт какой-то мелодии, пока не успокоились и она поежилась. Я ощутила, как ее мышцы на лице немного дернулись. Она улыбалась. От мысли, что улыбается она, хотелось улыбаться и мне. Я не сдерживалась. Такой покой был на душе. До сих пор трудно было поверить, что она правда беременна, но так и было. Хотелось понять, что она собирается делать, когда вернется в Корону. Допытываться не собиралась — она сказала, чтобы я доверилась, и я доверилась. Она знает что делает, и отчего-то не было сомнений, что у нее все получится. Я очень сильно верила в нее. Как ни в кого другого. — Ты собираешься рассказывать отряду о беременности? — Пока нет. И, Кэсс, ты никогда не любила, так ведь? — ее голос был тихим, тон умиротворенным. Казалось, словно она не едет верхом на лошади позади меня, а валяется в постели, под утро потягиваясь. — Почему ты вдруг спросила? — Энни говорила о тебе. — И что она говорила? — Я знаю, что вы спали какое-то время до того, как ты отправилась в Эренделл. Еще ты всегда уходила первой и делала вид, будто между вами ничего не было. Каждый раз, когда приходился случай, она усмехалась и вспоминала о тебе, но не как о тебе, а как о женщине, с которой можно было переспать. — Что это значит? — Энни говорила только о твоем теле. О том, что ей нравился секс с тобой. О том, как ты двигаешься, как выглядишь, какая у тебя фигура и… — я не сразу поняла, почему Рапс замолчала, поэтому обернулась. Ее лицо было все багровое. — Следи за дорогой, Кэсс, — она смутилась. Я сжала губы, переводя внимание. — И какие «умелые» пальцы. Я не удержалась, и прыснула, тихо хохоча. — Что в ее рассказе смешного? — Нет, совсем ничего. Мне стало очень забавно с того, как ты смутилась, когда пыталась описать, что обо мне думает Энни. Это очень мило, знаешь? — Хэй, — она легонько стукнула меня по плечу, обратно возвращая щеку к спине. Не сомневаюсь, что ее кожа была горячей, хоть и через плащ невозможно было прочувствовать. — Тебя саму бы не смутило? — Нет. Я знаю, что у меня очень умелые, как ты выразилась, пальцы. — Это формулировка Энни. Я просто процитировала. — О, а ты так не считаешь? — я пыталась ее подначивать, зная, какую реакцию вызову. — Что? — Ты так не считаешь, что у меня умелые пальцы? — Почему мы вообще говорим об этом? — Потому что ты решила спросить, любила ли я когда-нибудь. — Меня смущают эти разговоры. Ты невероятная, когда смущаешься. Твои краснеющие щеки и веснушки прекрасны. Твой смех, твоя улыбка — поразительны. Я только слышала дыхание Рапунцель, и уже внутри разливались океаны. Уже хотелось жить, существовать, что-то делать, действовать. Я не любила ее. Я не любила королеву. Рапунцель обняла меня за талию, прижимаясь плотнее. Дело близилось к вечеру. Постепенно смеркалось. Мы почти добрались до нужного нам межевого камня. Лошадь ступала по цветкам ликориса, втаптывая их в землю. Когда мы добудем их семена, проверить действенность будет просто: я должна как-то на них отреагировать. Главное самой не ослабеть слишком надолго. Или вообще безвозвратно. — Порядка двухсот. — Что? — Рапунцель посильнее обвила меня руками. — У тебя на лице порядка двухсот веснушек. — Ты считала? Я кивнула. — Почему сразу не сказала? — Потому же, почему и ты сразу не признала, что у меня умелые пальцы. Мы обе рассмеялись вновь. — Ты ведь это говоришь не потому, что любишь меня? — Ни за что. Рапс, я не люблю тебя, честно, — сказала это, скрестив пальцы на ноге. — Я тоже тебя честно не люблю, — но я почувствовала шевеление рук у себя на теле. Рапунцель тоже скрестила пальцы.* * *
Незадолго до подхода к лагерю, мы спустились с лошади, чтобы не издавать лишний шум и не вызвать неожиданную реакцию дежурных. Рапунцель шла позади, придерживая за поводья лошадь. На всякий случай я держала наготове оружие. Желание закурить начинало уже скрестись, а не просто присутствовать, но с тем, сколько я сигарет скуриваю и как от меня несет табаком, пора позабыть об этой привычке. Королева постоянно рядом, а для нее, беременной, даже пассивное курение может стать проблемой. Удачно, что перед отправлением из почты я смогла заполучить крайне стойкий одеколон. Он должен перебивать мой естественный запах не хуже, чем дым. — Капитан, — Лилиан вышла из-за дерева бесшумно, — Ваше Величество. — Здравствуйте, Лилиан, — улыбка на лице Рапунцель расцвела вновь. — Как Вы узнали, что это мы? — По стуку копыт лошади. С возвращением. Как все прошло? — Ваше Величество, можете пожалуйста отвести Фидель к отряду? — заговорила я, указывая на лошадь. Рапунцель кивнула, оставляя нас наедине. Женщина быстро указала в сторону, где они разбили лагерь, и вновь вернула внимание ко мне. — Все в порядке. Дело было в стрессе. Доктор из четвертого отделения дал нам с собой некоторые лекарства и плед для королевы на случай, если вдруг еще поднимется температура. Я хотела взять для всего отряда, но у них был только один. — Удивительно, что хотя бы один был. Мы пересеклись с другим отрядом. Он направлялся к третьей зоне. Они сказали, что в четвертом отделении почты последний матрац сгнил. Они уже послали письмо в Корону с просьбой о новых вещах. Но я рада, что с королевой все хорошо. Ей не нужно вернуться во дворец? — Нет. Она и сама того не хочет. У вас ничего не случилось, пока нас не было? — Все хорошо, капитан. В Туманном лесу сейчас началось лето Святого Мартина. Никак не перестаю поражаться тому, как после начала войны разные области одного густого леса могут отличаться по климату. Во всяком случае, за межевым камнем есть небольшое озеро. Может быть слышали, оно называется Голубой Шпиль. Как только мы прибыли, искупались по очереди в нем. Сейчас на дежурстве только я, поэтому можете с Ее Величеством освежиться и заступить на дежурство после Энни. — Конечно, я слышала об этом озере. Там сравнительно теплая вода даже ранней весной. Спасибо Вам, Лилиан. — Капитан, — женщина остановила меня легким прикосновением руки к плечу, — наверняка Вы уже слышали это в Эренделле, но теперь услышите в Короне: Вы еще себя недостаточно зарекомендовали, и все же я рада, что капитаном стали именно Вы. — Что изменило Ваше мнение? — Ваша собранность в стрессовых ситуациях. — Вы о том, что я разделила отряд, когда королеве стало плохо? — Да. Это было поспешное решение, но я сомневаюсь в том, что кто-то из известных мне солдатов мог бы скоординировать, как Вы, весь отряд, когда неизвестно, что с правительницей королевства, которому мы служим. — Благодарю за службу, Лилиан. — Вода в озере действительно теплая. Она перескочила на другую тему очень быстро. По ее лицу было ясно, насколько непривычно говорить ей такие слова, но она все же это сделала, и даже по своей собственной воле. С Рапунцель я успела расслабиться и прямо сейчас готова была подумать, что обзавелась новой союзницей. Хотелось бы, чтобы это действительно было так. Я прошла к отряду. Солдаты спали крепким сном по кругу. В центре собраны ветки для будущего костра и сооружено место для быстрого приготовления еды. В котелке уже что-то лежало. Либо готовили, либо собирались по утру. Хорошо, что в межевом камне действительно оказался паек. — Ваше Величество, — я подошла к Фидель, доставая из походной сумки льняное полотенце, — тут есть озеро. Не хотите искупаться? — Было бы замечательно. Так жарко было в дороге, — Рапунцель блаженно выдохнула. Я передала ей второе полотенце и подошла чуть ближе, шепча на ухо, чтобы нас никто не услышал: — Я, надеюсь, не из-за того, что я пошутила про пальцы? — Нет, ты что! — шикнула она, резко уходя вперед, прикрывая лицо тканью. — Ты прячешься, потому что покраснела? — Ничего подобного. Мы отошли на достаточное расстояние. Я помнила Голубой Шпиль, потому что еще в раннем детстве отец читал мне сказки об этом озере. Многие плавали там еще до появления особей. С годами дорогу туда забыли, потому что настолько далеко от Стены никто не отходил многие годы. Но началась война, и кто-то успел его обнаружить. Оно превратилось в некое пристанище для уставших солдат, собирающихся смыть с себя всю накопившуюся грязь и отправиться с новыми силами в бой. — Не вижу здесь озера, — Рапунцель раздвинула ветки, хмыкая. — Оно не на поверхности, Рапс, — я быстро соскочила в овраг, подавая девушке руку. Она осторожно спустилась за мной. — Это что-то вроде лагуны в подземной пещере. — Разве подземные озера не холодные? — Обычно, да. Но сейчас лето Святого Мартина. А еще в Голубом Шпиле достаточно теплая вода. Не могу объяснить как, но она теплая. Это одно из странных событий, случившихся во второй зоне с появлением особей. — Да, я уже заметила, что в Сумеречном лесу еще было прохладно, а день пути, и мы в Туманном лесу, где очень тепло. Я сбросила с себя плащ. — Что ты делаешь? — Лучше раздеться здесь. Когда мы спустимся, там будет небольшой выступ, а дальше вода. — Ты уже бывала тут? — Да, однажды. Очень запомнилось это место. — И чем же? Я заговорчески улыбнулась, помогая Рапунцель с ремешками УВМ, когда сама осталась без одежды: — Сейчас увидишь. Осторожно, камень скользкий. Я спустилась вниз первой. Нащупав ногами влажную поверхность камня, протянула руки к королеве. Она медленно спрыгнула вниз. Ее пятки заскользили, я попыталась ее удержать, но вместо этого мы обе резко, рассекая воздух, рухнули в воду. Она взаправду была очень теплой. Я водила руками, плотно сжимая веки. Ощущала, словно парю, а не плыву. Будто на облаке. Меня обволакивало темнотой, которая напоминала о тех временах, когда я временно не могла видеть совсем ничего после сражения с особями. Тогда мне было страшно. Страшно навсегда ослепнуть. А сейчас было спокойно. Все потому, что я с Рапунцель. Рапунцель. Рапунцель. Именно ее рука схватила меня за кисть, поднимая на поверхность. — Кэсс, что это? — она была несколько ошеломленной. Торжественно ошеломленной. Я распахнула веки, глотая воздух. Вокруг наших тел вода светилась сапфирово-лазурным блеском. Я посмотрела на королеву. Она оглядывалась вокруг, тяжело дышала и, кажется, беззаботно смеялась. — Это светящийся планктон. — Правда? Я читала о нем, но не знала, что он водится в озерах. — Он и не водится. Это одно из чудес Голубого Шпиля. — А здесь глубоко? — Для тебя, думаю, да, но я могу коснуться ногами дна. — Я не такая и низкая! — Рапс быстро провела рукой по воде, разбрызгивая ее на меня. Свет усилился, и я не сдержалась, начиная хохотать вместе с ней. Она подплыла ко мне, положила руки на плечи и поцеловала. У меня сильнее забилось сердце от близости с ней. Я обняла ее за талию, давая возможность обвить себя ногами, чтобы наши лица поравнялись. Тепло разливалось внутри. Я не могла дышать, но и не хотела. Готова была даже задохнуться, если речь шла о поцелуях с этой девушкой. Она прижалась плотнее: грудью к груди, положила небольшую ладонь мне на шею, осторожно растирая капли воды по ней. — Прикоснись ко мне, — ее голос отдавался эхом по стенами небольшой пещеры, но еще громче звенел в моей голове. — Как? — Ты не знаешь как? — Хочу узнать, как именно хочешь? Что именно хочешь? Рапунцель невинно провела кончиком носа по моей щеке. Я чуть не захлебнулась от этой ласковости. Ее кожа была такой бархатистой и приятной на ощупь. От этого свечения я еще лучше видела, как краснеют ее щеки. Она смущалась, но продолжала покрывать все участки тела, до которых могла достать на поверхности. Она ничего не отвечала. Ладони стали блуждать по бедрам. Чтобы дотянуться, ей пришлось опуститься в воду по подбородок. Заметив это, я приподняла ее, оттягивая чуть ближе к камню, с которого мы еще пару минут удачно упали, устраивая озеру ту еще встряску. — Хочу тебя, — прошептала она, и я вновь подалась вперед, втягивая в поцелуй. Губы были горячими, словно я целовала огонь. Жар ее тела обжигал, а прикосновения оставляли тлеющие отпечатки. Не хотелось, чтобы они остывали. Эти чувства заставляли так сильно гореть, что становилось неудобно в собственном теле. Хотелось содрать с себя кожу, только бы остыть. Воздуха критически не хватало. — Ни с кем так не было хорошо, как с тобой. — Так пальцы умелые, да? — я разразилась новым потоком смеха. Было так трудно сдерживаться. Да и вовсе не хотелось. Со мной была Рапунцель, а это гораздо важнее, чем все мое прошлое, в котором я улыбалась только для вида и из вежливости. С ней хотелось улыбаться искренне. С ней я была счастлива. — Да, но я совершенно не об этом сейчас, — она столкнулась спиной с камнем и взяла в руки мое лицо, глядя прямо в глаза своим отчаянно-счастливым взглядом. Если бы не плотность воды, у меня бы совершенно точно задрожали колени. Почему ты так на меня влияешь? Почему с тобой весь мир становится сказочным? — С тобой я слово заново научилась жить. Дышать. Мне так хочется нарисовать тебя. Вечность не брала в руки карандаш. И тут вдруг такой прилив вдохновения. Это все ты, капитан Димитреску. Я не могла отвести от нее глаз. Такой она меня видела? Такая я была перед ней? Вдохновляющей, помогающей дышать? Если она была для меня такой, то, наверное, не стоило сильно удивляться, что это взаимно. А я все продолжала удивляться, вскидывать брови. — Поцелуешь меня? — Поцелую, — я чуть оттолкнулась, спустившись под воду, чтобы подхватить Рапунцель за бедра и усадить на камень. — Только не соскользни на этот раз. — Смотря, что ты собралась делать, — я услышала в ее голосе нервозность и немного напряглась, оставляя руки лежать на ее коленях. — Ты в порядке? — Более чем. Просто мне все еще немного неловко. — Не стоит. Я не сделаю ничего против твоей воли, ты ведь знаешь? — Разумеется, — она согнулась, вовлекая в поцелуй. Он был мокрым, глубоким, всеобъемлющим. Наши языки хаотично сталкивались, переплетаясь в своем собственном непонятном для нас самих танце. Ни одна из нас не пыталась перехватить контроль, взять инициативу. Мы поддавались друг другу, отдаваясь ощущениям настолько, насколько могли. У нас ведь и правда есть только сейчас. И в это сейчас я ловила приливы счастья. Такие, что душа распевала всевозможные серенады. Я мягко развела ноги девушки, прикасаясь к груди, невесомо сжимая в ладони. Сосок зажался между пальцев, и она выдохнула мне в рот. — Я хотела начать первой, — произнесла она. — Я ведь обещала, что в следующей раз первой будешь ты. Отклонись немного назад, милая. Рапунцель прислонилась спиной к каменной стене. Ее бедра заскользили, но я удержала их, припадая губами к внутренней стороне правого. — Вот и твоя родинка. — Кэсс, у нас не так много времени, — она тяжело вздохнула. Я почувствовала, как мышцы на ее ногах напряглись. Поэтому покрыла поцелуями каждый участок кожи, плавно приближалась к лобку. Руки помогали ей удержаться. Девушка закусила губу. Под блеском было заметно, что уже не первый раз за эту ночь. Вероятно, они саднили. С трудом можно было сдержаться от желания снова притянуть к себе, расцеловать и будто помочь с этими искусанными губами. Вместо этого я вернулась к нежной коже, оставляя мокрую дорожку языком по бедрам, затем по области тазовых косточек. Меня встречали крупная дрожь по телу и нетерпеливое дыхание. Мне было невыносимо трудно сдерживаться от желания услышать ее голос, но она точно понимала не хуже меня, что любой стон разнесется по пещере эхом и как-то может выйти за ее пределы. Я довольствовалась только мыслью, что, бродя губами вокруг да около, повышаю градус возбуждения. — Кэсс, поторопись, правда мало времени, а я не собиралась оставлять тебя без… — ее голос сорвался. Она закрыла глаза, выгибая спину. В этот момент и последовала ее просьбе и провела широким жестом языка по всей промежности, задерживаясь губами на клиторе. — Черт, черт, черт. Она ругалась еле слышно. Руки сжимала в кулаки, поэтому я бережно разжала их, сплетая вместе с пальцами одной руки. — Дай вторую руку, — попросила она, но я только ухмыльнулась: — Рапс, она мне понадобится. Королева замерла, откидывая голову назад. Ее ключица выпирала острыми лезвиями крыльев бабочек. Да, такие же бабочки сейчас поселились у меня в животе, все паря и паря, хлопая крыльями, как хлопала ресницами Рапунцель, пытаясь найти точку, в которую можно устремить взгляд. Указательным пальцем я осторожно провела между внутренних половых губ. Мышцы сжались. Звук учащенного дыхания стал отдельной мелодией. — Расслабься, Рапс. Я не сделаю больно. — Знаю. Это привычка. — Я буду аккуратна. Мы остановимся, если ты захочешь. Она была мокрой и совсем не из-за воды. Палец легко и медленно проник внутрь. Я мазнула языком по клитору и посмотрела на Рапунцель, убеждаясь, все ли хорошо: — Не больно? Она быстро замотала головой. Светлые пряди дождем сыпались по плечам. Она сжалась изнутри, продолжая кусать губы: — Продолжай, пожалуйста. Толчок был пробным. Мы так сблизились за последние недели, а полноценно переспали так недавно, что казалось, будто несколько жизней назад. В прошлый раз Рапунцель говорила, что проникновение для нее всегда было болезненным, но я вложила все возможные силы, чтобы не причинить ей вред. Чтобы доставить ей удовольствие. Не знаю, откуда во мне взялись все эти позывы. Ни о ком мне так не хотелось заботиться, как о ней. Никто так не светился. Ни у кого не всем белом свете не было такого ангельского сияния, как у этой веснушчатой девушки с горящим нутром и надломленным стоном, едва не прорывающимся из груди. Второй толчок был уже двумя пальцами. Я замедлялась, пытаясь понять, правильно ли делаю. Рапунцель ничего не говорила. Она только отбрасывала голову назад, слегка приподнимала ноги и едва не сводила. — Могу продолжить? — Да. Не спрашивай больше. Все очень хорошо. Я дам тебе знать, если мне станет неприятно, — она выдала ответ нервно, всем видом демонстрируя, насколько она хочет не слышать мои вопросы, а получать отдачу движениями. — Ты слишком сильно заботишься обо мне. А движения выливались в движения. В воде уже было невыносимо. Я постепенно доходила до собственного предела, и старалась сконцентрироваться исключительно на ощущениях Рапс. Я сгибала пальцы в области второй фаланги и продолжала ускоряя, когда пульсация становилась сильнее. — Можешь немного глубже? — Могу. Только давай попробуем еще так, — я трепетно потянула ее тело на себя, вынуждая принять сидячее положение. Руку оставила лежать кистью вниз. Рапунцель буквально насадилась на пальцы до конца. Она сжалась так сильно, что не оставить поцелуй на ее ноге было грехом. Толчков больше не последовало. Я продолжала изгибать пальцы так, чтобы надавить на переднюю стенку, постепенно ускоряясь. Победа. Это была маленькая победа, потому что на второй раз нашего занятия любовью я окончательно убедилась, что нашла правильную точку. — Быстрее, — на выдохе добавила Рапс, и большой палец коснулся клитора. Она содрогнулась, вцепилась в мою руку так сильно, что могла бы сравниться с кадетами в Короне. Хватка правда такая сильная, а я лишь плавно придерживаю, продлевая ей удовольствие замедленным ритмом. — Черт. — Хорошее завершение дня, правда? — я рассмеялась. Она медленно приподнялась, соскальзывая воду. Я словила ее в объятиях, целуя в макушку. — Мне нужна только минута. — Я пока принесу полотенце. Я только собиралась отплыть к импровизированному берегу, как уверенная хватка Рапунцель не позволила мне это сделать. За шею она притянула к себе, поспешно целуя. Ее расширенные зрачки, все еще сбитое дыхание давали мне понять, что она выбилась из сил, но то, насколько сильной она была сейчас заставляло меня смятенно приоткрыть рот. — Куда это ты собралась, Кэсс? Мы ведь не закончили. — Брось, Рапс. В следующий раз. Нас могут начать искать. — Мы не так долго тут. И почему в следующий раз? — она кое-как дотянулась до моих бедер, забрасывая ноги себе на талию. Вода позволяла это сделать. Скорее всего, на суше она бы не удержала меня. — В первый раз ты тоже не сразу согласилась, чтобы я доставила тебе удовольствие. Тебе не нравится быть принимающей или может быть дело в другом? Я закусила щеки с внутренней стороны. — Я не привыкла, что обо мне заботятся. Улыбка Рапунцель была особенной. Такой особенной, будто всю пещеру озарило солнце. — Тогда привыкай. Я не отпущу тебя отсюда, пока ты не почувствуешь то же, что и я, — от ее слов у меня вырвался смешок. Я едва не поперхнулась смехом, но ее рука очень быстро спустилась к животу. Она прижала меня к твердой поверхности, вырывая воздух из легких поцелуем. Язык разгуливал по моему в том же темпе, в каком подушечки пальцев скользили по клитору. От переизбытка чувств было почти невозможно сдержать звуки в груди. Помогали только поцелуи, в которые мне удавалось мычать. Отстранилась девушка, чтобы спросить: — Я вхожу, хорошо? — Да, — я положила ей лицо на плечо. — Можешь не осторожничать. — Могу, но буду, — поцелуй в мочку уха. И я совсем растаяла. Как сливочное масло на солнце. Мне хватило нескольких последовательных толчков, чтобы увидеть перед глазами звезды. Ни с кем так не было. Ни с кем, кроме Рапунцель. Только она значила что-то. Только в ней был смысл. Я понимала это, целуя ее плечо, боясь оставить пятна. — Кэсс, — ее смех. — Да? — Раз ты меня не любишь, давай поженимся? Тем же смехом поперхнулась и я. Что на нее нашло я прекрасно понимала. Это была почти смертельная доза счастья. Такую порцию за раз не переварить. Такое счастье, которое делили мы, было необъяснимо. Как и то, что она сейчас говорила. А говорила она по-детски наивно, что я смеялась, но не над ней. Над тем, что я была такой же по-детски наивной в ее объятиях. — А не наоборот должно быть? — Не знаю. Неважно, как должно быть. Я сказала первое, что пришло на ум. — Тридцать. — Ты о своем возрасте? — Тридцать веснушек я насчитала на твоих плечах.