Нечестивый союз

      Ночь тихая. Джон не включает свет. Ему не нужно видеть, чтобы точно знать, что и где находится в этих стенах, вмиг отчего-то ставших такими чужими.       Одежда, книги, еда на кухне. Соевое молоко в тихо рычащем холодильнике, которое он не любит, но все равно выпьет. Нет никакого смысла выбрасывать. До остальных вещей он доберется позже. Через день или... или потом. Когда-нибудь. Может, когда швы на боку заживут хотя бы до той степени, чтобы он смог нормально дышать.       На кровати прозрачный пластиковый пакет, наполненный вещами, которые ему больше не принадлежат. Избавиться от них — не проблема. Костюм, рубашка, кобура, галстук, пистолет — униформа работы, которой у него больше нет, он похоронит ее, как все остальное. Со временем он забудет. Постарается. Однажды у него получилось. Получится снова.       Собака перемещается по дому с куда большей уверенностью, чем он сам. Пес осматривается, жует все подряд и подволакивает теннисный мячик Дейзи. Время от времени он становится темными лапами Джону на колени и ждет, пока его потреплют по холке. Кажется, большего ему для счастья и не нужно.       Джон не дает ему имени.              Он завязывает пакет. Есть в этом жесте какое-то досадное отсутствие завершенности. Джон осознает, как легко было бы снова открыть его. Что ж... Похоронить прошлое придется прямо сейчас. Он надеялся дождаться утра. Джон не уверен, что доверяет себе, чтобы откладывать дольше.       На тумбочке оранжевый пузырек с таблетками. Примите две для полного функционирования. Хватит и одной. Таблетки действуют быстро, и по мере того, как боль отступает, он чувствует, что ему нечем заполнить тишину.       Джон почти облегченно выдыхает, когда что-то с грохотом падает и разбивается в коридоре. Он кладет пакет обратно на кровать и отвлекается.       — Плохой пес, — ругает он, но тут же осекается, чувствуя себя едва ли не чудовищем. — Но... все в порядке. Что ты натворил?       Собака, виляя хвостом, бежит из противоположной от звука стороны коридора, и Джон нерешительно замирает в дверях. С другой стороны. Это была не собака. Да и разбиваться в той части дома нечему. Так откуда же звук? Показалось?       Джон чувствует, как сознание, заторможенное сильными болеутоляющими, плывет, и он уже с трудом различает углы собственного дома. Быть может, этот звук был только в его голове?       Если только кто-нибудь не разбил стекло, чтобы отпереть заднюю дверь и проникнуть в дом. Издалека, будто бы из под толщи воды, Джон слышит скрип. В мыслях проносятся все те разы, когда Хелен просила его смазать петли. Он обещал, а через минуту они напрочь забывали об этом.       Интересно, как много систем безопасности он подсознательно установил для себя?..       Руки уже торопливо разрывают пластиковый пакет, и рукоять пистолета послушно ложится в ладонь. Магазин, патроны, кобура не нужна. Он не отдает себе отчета в том, что делает. Одни лишь инстинкты.       Пятеро незваных гостей, они все одеты в черное, их лица скрыты, у каждого в руке катана. Глупый выбор оружия для дома с узкими коридорами. Джон останавливается в дверях спальни. Они его еще не заметили. Можно все закончить чисто.       В его доме пять гребаных ниндзя, а он понятия не имеет, что они здесь делают.       Я на чертовой пенсии, думает он, отправляя первым двум по пуле в лоб прежде, чем они даже замечают его. Третья пуля идет ниже, с расчетом на то, что они уже начали двигаться, и она достигает своей цели, окрашивая пол и стены кровью одного из вторженцев.       Двое оставшихся переступают через трупы, бросают катаны и достают пистолеты. Они традиционалисты, а не глупцы. И вот тогда схватка становится серьезной.       Джон в пару шагов пересекает коридор. Он рассчитывает на то, что темнота укроет его, рассчитывает на то, что незваные гости не знают планировку дома и расположение комнат. Вражеская пуля вонзается в стену на уровне его плеча, вспарывая штукатурку. Следующая — рвет половицы паркета. Джон ныряет в кухню.       — Вы ошиблись домом, — кричит он, когда несколько пуль оставляют отверстия на деревянных панелях столешницы. — Я на пенсии. В отставке. Я ушел.       Он не знает, где пес. Если в лопоухой голове есть хоть капля здравого смысла, он будет прятаться под кроватью или еще где, пока шумиха не уляжется. Джон надеется на это. Он не готов копать новую могилу. Земля под последней все еще мягкая. Настолько, что он может вскрыть ее голыми руками.       — Джон Уик, — зовет один из вторженцев. Джон слышит его шаги в коридоре. Они приближаются, но он знает, где они. — Добро пожаловать обратно, — усмехается голос. — Добро пожаловать домой.       Этого достаточно, чтобы точно знать, где ублюдок стоит. Джон стреляет через стену на высоте груди. Дважды, идеально метко в одно и то же место — штукатурка и дерево осколками брызжут в разные стороны, и с той стороны доносится вскрик. Джон опускается на одно колено в дверном проеме, высовываясь достаточно далеко, чтобы увидеть последнего оставшегося.       И даже если его тоже заметили, только один из них достаточно быстр, чтобы выстрелить первым.       Джон встает. В ушах звенит. Он осторожно ступает в коридор; кажется странным, что пять человек вошли через одну и ту же входную дверь — никакого гребаного смысла. Но никто из них не выжил, чтобы можно было хоть попытаться задать вопросы; только тот, в которого он стрелял через стену, все еще истекает кровью и жадно глотает последние вздохи. Пневмоторакс легкого — тело слабо дергается, кровь толчками выходит изо рта, перемешиваясь с пеной, пока ублюдок, наконец, не замолкает. Совершенно безжизненный. И некому сказать, что, черт подери, происходит.       И все же Джон никак не может понять, почему они вошли в одну и ту же дверь. Они не полицейское подразделение, не военная ударная группа. У убийц нет причины группироваться, в их интересах рассредоточиться в максимально возможном количестве мест. Парадная дверь, боковые двери, окна, крыша. Так много вариантов — Джон перепробовал все под видом домашних забот. Он знает.       Если только нет причины, по которой они не стали этого делать. Если только другие входы — не вариант.       Джон слышит голоса за входной дверью. Громкие, раздраженные; звук приглушен, но вокруг определенно уйма гостей, и они не ждут его гостеприимства. Он возвращается к первым двум мертвецам и меняет свое оружие на их. Два полных патронника — нужно только добраться до подвала и найти еще оружие.       Снова слышится звук разбитого стекла, на этот раз из спальни. Джон раздраженно пригибается к полу и возвращается в относительную безопасность кухни. Он видит, как в коридоре зажигается свет. Слышит поступь шагов в тяжелых армейских ботинках — шаг, шаг, еще один. Слишком небрежно. Это больше не тихие ниндзя. Тяжелая артиллерия?..       Если они причинят вред его собаке, им придется поплатиться за это. Джон с радостью рассчитает их.       Он оставляет один из пистолетов под кухонным столом, и слитным движением дотягивается до подставки с ножами. Нескольких ножей не хватает еще с прошлого раза, и это заставляет ярость клокотать с новой силой, затапливая холодный расчетливый разум. Нож для нарезки сыра Джон прячет в шлевки домашних штанов, а длинный поварской — за пояс.       Джон выходит в коридор и натыкается на первого незваного гостя.       Они допустили глупую ошибку, включив свет в спальне; в коридоре все еще темно, и они не знают, где находятся выключатели. Зрение Джона начинает адаптироваться ко тьме.       Первая пуля попадает мужчине в голову — он дергается, будто кто-то резко крутанул руль у него в голове, и валится на тех, кто идет позади. Раздаются крики. Джон открывает огонь, полагаясь на то, что большинство из них как последние идиоты топчутся в дверном проеме, и что его цель достаточно велика, чтобы обеспечить приличный разброс попаданий. Снова раздаются крики.       У одного из вторженцев хватает ума схватить своего падающего коллегу прежде, чем тело осядет на пол, и держать его вертикально, прикрывая дверной проем. Джон всаживает несколько пуль в безжизненную плоть и у него кончаются патроны. Граната могла бы решить сейчас большинство его проблем, но, что ж... едва ли жизнь когда-нибудь была к нему настолько щедра.       Он вытаскивает поварской нож. Тот человек, который прикрывается телом как щитом, умнее своих собратьев, но недостаточно — руки все же лучше держать вне досягаемости. В доли секунды Джон оказывается рядом и вонзает нож в ладонь, спрятанную под перчаткой. Он проворачивает лезвие, кость поддается так легко, будто он нарезает морковь для супа; кровь пропитывает одежду мертвеца и заляпывает уже и так не самую чистую футболку Джона. Он резко ведет нож в сторону, оставляя руку без двух пальцев, и следующим движением проводит лезвием от одного уха до другого, вскрывая шейную артерию.       Джон отступает в темноту коридора. Из-за света, горящего в спальне, глаза ослеплены, но не настолько, как у того, что стоит чуть дальше. Он ныряет обратно в кухню, нащупывая под столом второй пистолет. В коридоре раздаются голоса, яростно кричащие на испанском. Наконец, вспыхивает свет.       В первую секунду Джон жмурится, а в следующую нож для нарезки сыра уже проворачивается в глазнице кричащего мужчины. Следующий за ним, размахивающий мачете, достает Джона по касательной, вспарывая кожу на предплечье, и в тот же момент получает пулю в лоб.       Джон зажимает рану. Не важно. Всего лишь царапина.       Доминиканцы, отстраненно понимает он, разглядывая цвета одежды и татуировки на безжизненных телах. Ниндзя и доминиканцы в один вечер. Что, черт возьми, происходит?       В коридоре раздаются еще шаги. Джон выныривает из-за угла — два выстрела в голову, один в грудь. Шальная пуля попадает в высокое окно, разбивая стекла, ведущие в боковой сад. Будто алмазы, осколки стекла рассыпаются по полу, и он думает о двух вещах: о том, что стоило все же обуться, и о том, что это стекло поменяли всего несколько дней назад.       То, что остается от терпения Джона, истощается до предела.       Последний из визитеров пытается бежать. Джон ловит его на пороге спальни, вонзая в спину длинный поварской и уже окровавленный нож. Он делает несколько ударов, чувствуя, как лезвие проходится по кости позвонков; вытаскивает его, протягивает руку и вонзает в грудь мужчины, толкая под углом чуть выше ключицы. Его руки намокли от крови, рукоять ножа соскользнула и едва не рассекла его собственную ладонь. Джон выпускает его, прежде чем успевает пораниться. Тело валится на пол.       Слишком поздно он понимает, что торопиться не нужно было. Оставить последнего в живых. Допросить, вытрясти ответы. Он опускается на колени рядом с незнакомцем.       — Говори, — рычит он, его голос хриплый от напряжения и осознания того, что ему снова придется возиться с уборкой. — Что вам нужно? Я в отставке, вы не можете просто войти в мой дом с оружием. Что происходит?       Джон вновь хватается за рукоять ножа, торчащего из груди мужчины, и вдавливает его глубже, проворачивая. Ублюдок всяко умрет, но Джон все еще может сделать так, чтобы смерть пришла к нему в немыслимой агонии.       Человек под его руками кашляет, захлебываясь собственной кровью, стекающей из дрожащих губ. Он улыбается, его зубы тоже в крови.       — Правление кланов, — едва слышно хрипит он. — Они сказали, что ты вернулся. И ты... нажил много врагов, Уик. Они идут за тобой. Мы идем за тобой.       Его хрип тонет в тишине, но он все еще сражается за свою жизнь. Джон вынимает нож из его груди и одним слитным движением перерезает горло, оставляя подрагивающее тело в дверях спальни. Он возвращается на кухню и, наконец, включает свет, надеясь заставить свой мозг думать.       Правление кланов. Он не слышал их имен уже много лет и не хотел бы никогда услышать снова. Тем более сейчас. Нет никаких причин, по которым они могли бы объявить на него сезон охоты. Он не сделал ничего, чтобы вызвать их гнев. У Братвы, конечно, есть место за их круглым столом, но Вигго не связан с этой конкретной ветвью. Никто из Тарасовых. Если только за последние пять лет ситуация в корне не изменилась, в таком случае...       В полной тишине, противовесом звуку вторжения почти вежливо раздается звонок в дверь. Джон вмиг опускается на пол, прислоняясь спиной к кухонному шкафу. У него осталось всего три патрона. Он может достать больше, без сомнения — тут куча трупов, остывающих в его кухне, коридорах, среди обломков его жизни, и в следующее мгновение он будет рыться во всем этом мусоре, как гиена среди мертвых тел. Он поднимется, чтобы отразить атаку. Снова и снова. Сколько бы их не было. Он знает это. Они тоже знают это.       Через мгновение звонок перестает звонить.       Джон неподвижно замирает за кухонным островком. Он слышит, как тихонько приоткрывается входная дверь, и слишком поздно вспоминает, что она вообще никогда не была заперта. Три пули — и придется импровизировать. Кто-то входит в его дом.       — Джон? Ты здесь?       Пяти лет и бетонного гроба недостаточно, чтобы память разложила воспоминания об этом голосе. Сотни лет может оказаться недостаточно. И Джон помнит.       Его затылок с глухим стуком встречается с поверхностью шкафа. Кажется таким чертовки несправедливым, что в мире все еще осталось то, что может причинить ему боль. То, что всегда находит не клейменное место на его коже, чтобы оставить шрам.       Джон кладет пистолет на колено и поднимает взгляд к серому потолку. Несколько мгновений он думает о том, чтобы не отвечать, но все же подает голос.       — Сантино.       — Я не вовремя?       Вопреки здравому смыслу, Джон усмехается.       — Нет, просто идеально. Входи. У меня немного не прибрано.       — Ночка выдалась напряженной, я погляжу. — Голос Сантино приближается, стекло хрустит под каблуками туфель. Следом за ним три пары торопливых ног оставляют звуки шагов и затихают у самого входа. Джон знает, что дом окружен. Они все, чужаки, разумеется могут попытать счастья, пытаясь добраться до него — того, кого знают лишь по слухам и шепоткам, блуждающим в подземном мире. Но Сантино — не чужак. С ним больше трех. С ним вся его армия. — Тот ты, которого я помню, не любил шумные компании.       — Я их точно не приглашал.       — В самом деле?       — Я в отставке, — в который раз за вечер повторяет Джон. Это начинает злить.       — Вигго Тарасов, вероятно, с тобой не согласится. — В голосе Сантино проскальзывает усмешка, его шаги все ближе. — Как и все эти несчастные. Затеял ремонт, Джон?       Джон подтягивает под себя колени. Сантино уже в коридоре. Один угол, полуразрушенный стол — слишком мало укрытий. Дерево в панелях, стекло, кафельная плитка — так много вариантов оружия, но у него будет только один шанс. Всего одна попытка неожиданности.       — Если ты пришел, чтобы критиковать декор...       — Ты в курсе, что колумбийцы устроили снайперское гнездо на доме твоих соседей? — небрежно спрашивает Сантино. Он останавливается прямо перед дверью в кухню, не переступая порога. — И итальянская мафия ждала по ту сторону улицы. Мы... поговорили. Они не доставят проблем. Но я видел машину триады, не знаю, чего ожидать от них...       — Полагаю, ты уже заметил мертвых ниндзя, — отвечает Джон, хотя вопроса как такового не было.       — В самом деле. Они тут повсюду, — Сантино толкает носком туфли пару отрубленных пальцев.       Его тон легок, он смеется над собственной шуткой так, будто у него на вечер не запланировано ничего, кроме светского визита к старому другу. Вино на террасе, неспешный разговор, крики и выстрелы на заднем плане. Лужи крови, растекающиеся под ногами. Вечер приятных воспоминаний.       — Я надеялся, что мы сможем поговорить. Возможно, не здесь. Пройдемся?       — Пожалуй, сразу перейдем к той части, где мы пытаемся убить друг друга.       Сантино несколько долгих мгновений молчит. Так, что Джону даже начинает казаться, будто он исчез и готовится к атаке.       — Зачем бы мне убивать тебя?       — Как и всем остальным.       — Джон, — устало выдыхает Сантино, в его голосе сквозит нежность, для которой сейчас не время и не место. Джон с силой прикусывает язык. — Подумай. Я здесь единственный, у кого нет причин убивать тебя. Разве ты забыл?       Что-то металлическое ударяется о кафель пола и скользит прямо к тому месту, где он затаился. Джон напрягается. Инстинкты кричат ему, что это граната, мышцы уже готовы к молниеносному прыжку через всю комнату, чтобы схватить предмет и швырнуть его обратно, пока его не разорвало на кровавые куски, но...       Крошечный череп подмигивает ему пустыми черными металлическими глазницами на маленьком диске, похожем на старинное дамское зеркальце.       Quod debitum sanguine. Его долг. Его кровь.       Большой палец покалывает в том месте, где он разрезал его пять долгих лет назад, оставляя клятву. Будто это было вчера. Нет, будто прошло всего пару минут, за которые его свобода сковалась одним красным отпечатком пальца безжалостного человека.       Джон прислоняется горящей щекой к прохладной поверхности шкафа.       — Я не могу, — безучастно говорит он, глядя на вексель в своих руках. — Я не могу... что бы это ни было. Я не могу тебе помочь.       — Благодарность умирает быстро, — говорит Сантино так, будто бы и не ждал другого ответа. — Я знаю это, я видел это всю свою жизнь. И все же я верил, что ты благородный человек. Что ты отплатишь своему другу за то, что он рисковал собой ради тебя. Ты помнишь об этом, Джон?       — Сейчас не самое подходящее время для этого.       — Ты не ответил на мой вопрос, — настаивает Сантино.       — Не делай этого, — тихо говорит Джон. Вексель до боли впивается в плоть его ладони. Он предпочел бы, чтобы это была граната. — По-видимому, за мной не охотится только мертвый. В этом замешано Правление кланов, но я понятия не имею, чем мог вызвать их гнев. Я не могу тебе помочь.       — Может быть, не сейчас, — соглашается Сантино. — Но я могу это исправить. Могу дать тебе выход, как и в прошлый раз. И когда ты будешь в безопасности, мы вновь поговорим о векселе. Если к тому моменту это все еще будет актуально.       — Зачем?       Он стоит в дверях, такой элегантный, как и всегда. Дорогой костюм, шелковая удавка галстука, знакомая легкость позы, жуткие бледные глаза. Джон смотрит на него снизу вверх и чувствует, как что-то выталкивает его из-под толщи воды. Словно он просыпается от туманного, прекрасного сна, и теперь вновь стоит на холодной морозном воздухе реальности, а последние пять лет существовали только в его воображении.       Сантино улыбается. Его улыбка все еще его лучшее оружие.       — Мы были друзьями, Джон. Разве ты забыл? Много чего случилось, но мы всегда были друзьями. И это не тот конец, которого я бы хотел для тебя.       Он почти не изменился. Чуть старше, чуть увереннее. Высокомерен, как всегда. Он входит в разгромленную кухню Джона безоружным, доверяя свою жизнь весу металлического диска, зажатого в руке Джона, и будто сама смерть стелется перед ним кроваво-черной ковровой дорожкой.       Измученный, с разошедшимися швами на ребрах, Джон не находит, что сказать. У него три пули, полный дом незнакомцев. Не то чтобы так уж много вариантов.       Сантино оглядывает кухню с выражением особенного восхищения, которое бережет для оружейных и художественных галерей.       Пес выбирает именно этот момент, чтобы высунуть нос из укрытия, где бы он там не прятался. Обеспокоенно поскуливая, он прячется за Джона, когда видит чужака, но у него достаточно здравого смысла, чтобы не пытаться напасть. И все же какой-то порочный инстинкт в его маленькой ушастой голове решает, что этот человек — друг.        — Ну здравствуй, — улыбается Сантино и присаживается на корточки, чтобы заглянуть собаке в глаза. Тихим голосом, настолько, что Джон даже не улавливает и слова, он шепчет псу что-то на итальянском, ероша уши со столь дикой и нехарактерной для него нежностью. На мгновение Сантино выглядит действительно очарованным.       Это и спасает ему жизнь.       Пули безостановочной очередью начинают пробивать стены, вырывая зияющие куски штукатурки и дерева и превращая всякую мебель в труху. Сантино пригибается — и это единственная причина, по которой его не разрывает на кровавые куски.       — Лежи, — рычит Джон, но в этом нет необходимости. Выругавшись, Сантино ныряет за кухонный стол, за ошейник волоча за собой собаку.       Они прячутся за скудным укрытием, сверху сыпятся куски стен и осколки керамической посуды. Миниган, догадывается Джон, и судя по скорости сто тридцать четвертый. Не очень большая цельность, но кому нужно прицеливаться с таким радиусом поражения.       Джон на ощупь находит ошейник собаки, его рука встречается с прохладной, судорожно сжатой ладонью Сантино, и они вместе затаскивают испуганное животное на колени, пряча между собой. Из коридора слышатся крики.       — Это твои люди? — громко спрашивает Джон, не зная, к чему готовиться. Он едва слышит собственный голос. В ушах звенит.       — Не знаю, — отвечает Сантино. — Вероятно. Джон, мы не можем здесь оставаться. Я не рассчитывал, что окажусь в центре гребаной войны!       — О, ну прошу прощения за отсутствие гостеприимства, — огрызается Джон. — Я бы предложил тебе кофе, но кто-то только что открыл огонь по моей кофеварке!       — В самом деле, жертвы среди гражданского населения — это всегда трагедия.       Зажатый между ними пес скулит. Джон чувствует, как он дрожит и все ближе притискивается к его боку. Насколько громко звучат выстрелы и пули, крушащие все вокруг, для животного, которое никак не может понять, что происходит. Едва ли собака заслуживает постоянного непрекращающегося ужаса. Сантино гладит пса по макушке, и тот пытается спрятать морду у него под рукой.       — Я начинаю понимать, почему ради собаки можно убить восемьдесят человек, — бормочет он.       Сантино поднимает глаза и встречается взглядом с Джоном. Они не смеются, но неуместное среди разрушений ощущение веселости не покидает их. Здесь и сейчас, пожалуй, всякое ощущение, кроме холодной собранности и расчетливости, неуместно. Это теплое зарождающееся чувство принадлежит тем людям, которыми они оба были пять лет назад; тем им, которые могли смеяться над такой бесчеловечностью — лишь ради того, чтобы не сойти с ума.       Быть может, Сантино все еще тот человек. Но Джон — больше нет.       Огонь останавливается так же внезапно, как и начался — патронная лента закончилась, тридцать секунд на перезарядку, максимум — минута. Джон вдыхает пыль от стен, деревянных панелей и своего лучшего сервиза. Кашель раздирает горло.       — Если твои люди контролируют парадный вход, то это наш единственный шанс, — Джон ненавидит себя за эти слова, но других вариантов вырваться из засады нет. — И собака тоже идет.       — Разумеется.       — Я ни на что не соглашаюсь, — предупреждает Джон.       Он протягивает вексель, и на мгновение ему кажется, что Сантино не примет его обратно. Но когда его пальцев касаются чужие, забирая нагретый от тепла ладони диск, Джон облегченно выдыхает, пусть и выражение лица Сантино не сулит ничего хорошего.       — Я, конечно, тоже рад тебя видеть, Джон, — с явным сарказмом говорит он. — Ты знаешь, как я бесконечно счастлив рисковать ради тебя своей жизнью каждый раз, как ты в этом нуждаешься. И когда ты, позволь спросить, отплатишь мне тем же?       Он прав. Он совершенно прав и в то же время глубоко заблуждается, потому что человека, с которым, как ему кажется, он сейчас разговаривает, этого человека больше не существует. Тот Джон Уик мертв. Никто не может требовать долг памяти с мертвеца.       — Тогда иди, — тихо говорит Джон. Ребра болят так, будто по ним били кувалдой — действие болеутоляющего заканчивается; конечности отяжелели, и бесчисленные бессонные ночи последних недель давят на него не хуже пресса. Собственный разворошенный дом, окруженный мстительными озлобленными ублюдками, — не то место, где он хочет умереть. Но другого выбора у него нет. — С меня хватит, Сантино. Я устал. Мне жаль, но тебе придется найти кого-нибудь другого. Я не могу отплатить тебе за услуги.       Пес утыкается холодным носом ему в бок, и Джон едва сдерживает проклятия, отталкивая его. Он опускает взгляд и замечает, как по грязному белому хлопку футболки расползается кровавое пятно, размером с ладонь. Похоже, швы порвались. Интересно, заживет ли когда-нибудь эта рана? С его ежедневными мероприятиями он бы не стал всерьез на это рассчитывать.       — Тебя задело? — спрашивает Сантино. У него хватает совести оттащить собаку и не позволить ей лизнуть рану Джона.       — Ножевое. Пару дней назад. Кажется, швам пришел конец.       — Тебе больно.       — Есть ли в этом хоть что-то новое?       Сантино смотрит на него непроницаемым взглядом несколько долгих мгновений. Затем кивает.       — Отлично, — выплевывает он. — Никаких одолжений. Я вытащу тебя в память о нашем прошлом, как своего друга. И ради собаки.       — Спасибо, — начинает Джон, но Сантино его не слушает.       Он высовывается из-за относительно безопасного укрытия столов и шипит пару имен. Из коридора Джон слышит такие же приглушенные ответы. В голосе охранников звучит облегчение, и Джон понимает, что они не могли знать, что их босс все еще жив. Сантино торопливым четким итальянским бормочет приказы.       Джон пытается понять смысл сказанного. Его итальянский спустя столько времени без практики поддается с трудом, но это не оправдание, если от понимания приказов зависит жизнь. Он должен понимать, о чем они говорят.       Джон учил язык. Медленно, кропотливо, по правде говоря не особо продуктивно, но тем не менее он знает его — того требовала работа. И как бы сильно итальянцы не кривились его невыносимому акценту...       Впервые он действительно улавливает смысл в расстановке гласных звуков, когда имя Сантино срывается с его губ. О, для него было так важно, чтобы Джон произносил его имя правильно... Он заставлял повторять свое имя сотни, тысячи раз — неспешными днями и тихими вечерами — извлекая звуки, медленно и нежно проводя руками по голому телу своего нерадивого ученика.       Как давно это было. Будто бы в другой жизни.       Джон моргает, заставляя себя вернуться в настоящее. В коридоре слышится какое-то движение. Он держит пистолет с тремя патронами наготове.       В дверях появляется женщина. Джон знает ее: короткая стрижка, татуировки, по которым можно прочесть всю ее жизнь, и руки, по локоть замаранные кровью. Арес. Все еще живая после всех этих лет. И наверняка все такая же злобная сука. Она коротко кивает Сантино и с чистой ненавистью смотрит на Джона. Он подозревает, что кровь на ее одежде уж точно не ее собственная. Ничего нового.       «Албанцы, — жестами показывает она, кивая в ту сторону, откуда мгновения назад велся огонь. — Говорят с триадой. Надо уходить».       — Идем, — говорит Сантино. Он хватает пса за ошейник и тянет за собой, ныряя в дверной проем. Джон поднимает пистолет и следует за ним.       В коридоре притаились черные тени: черные костюмы, черное оружие — совершенный профессионализм. Они общаются исключительно с помощью жестов, так что кроме едва уловимого шелеста ткани ничего не слышно. Никто из них не стоит прямо, все рассредоточены по углам или притаились у стен и на полу. Стеклянные окна, выходящие на улицу, полностью разрушены и предоставляют врагу отличный обзор. Снаружи слишком темно, чтобы что-то разглядеть, но они все понимают, что миниган стоит в той стороне, и что огонь может возобновиться в любой момент.       Один за другим по цепочке они бегут через остатки входной двери на улицу. Джон держится поближе к Сантино и псу. Только это помогает ему не поддаться безумному порыву, который велит развернуться и вернуться в дом, чтобы вместе с ним кануть в бездну и умереть, погребенным под ненавистью людей и воспоминаниями.       Снаружи еще с десяток охранников; они окружили несколько припаркованных высоких «тойот», держа наготове оружие и только ожидая приказа. Арес подходит к одному из них и о чем-то торопливо переговаривается жестами. Выражение ее лица становится мрачным, когда она возвращается к Сантино.       «Есть проблема», — показывает она.       Сантино краем глаза смотрит в ее сторону.       — Что на этот раз?       Арес поднимает руки, чтобы Джон ясно мог видеть, что она показывает. Ее пальцы складываются в букву за буквой, и он не может не чувствовать, что они предназначены в большей степени для него, чем для кого-либо тут находящегося. Будто она хочет, чтобы он точно знал, в какие неприятности втянул их всех.       «Т а н к»       — Ты шутишь, — решительно говорит Джон. Но они оба знают, что это не так; она никогда не отличалась особенным чувством юмора, и шутки, которые кажутся смешными ей, ни один нормальный человек забавными не сочтет. — Чей?       — Скорее всего русские, — отвечает за нее Сантино. — Это не имеет значения, мы уходим. Пусть они сами с этим разбираются.       «Они не пропустят нас с ним», — Арес указывает на Джона. Он встречает ее агрессию и гнев холодным взглядом, не давая ответной реакции, которой она так жаждет. И пусть мысленно он отрезает ей палец за пальцем, начиная с того, которым она в него тычет, он не вступит в бой. Ни сейчас. Ни когда либо еще. Он выше этого, и они оба это знают.       — Я не собираюсь говорить им, что он с нами, — обрывает ее Сантино. — Или ты думаешь, что они рискнуть обыскать нас? Нет? — Его голос сквозит предупреждением, будто бы советуя не переходить черту. Арес качает головой и опускает взгляд. — Хорошо. Садись в машину, Джон. И не высовывайся.       Джон не спорит. Он скользит на заднее сидение ближайшей машины, укрываясь за тонированными пуленепробиваемыми стеклами, которые, конечно, не смогут защитить их, если танк откроет огонь. Трудно не чувствовать себя беспомощной мишенью.       Через несколько секунд Сантино заталкивает к нему собаку.       — Проблем возникнуть не должно, — говорит он. Джон слышит, как остальные тоже садятся по машинам. Сантино отодвигается в сторону, позволяя поставить большой черный ящик на заднее сидение рядом с Джоном.       — Я хочу знать, что это?       — Запасной план, — холодно усмехается Сантино и захлопывает за ним дверь.       Джон двигает взволнованную собаку в сторону и склоняется над сидением, чтобы открыть задвижки на ящике.       И это, конечно, чертов гранатомет. Он захлопывает крышку, осставляя ее незапертой. У него уже нет сил удивляться. Но он очень сомневается, что с гранатометом Сантино собирался идти против танка. У него на уме была другая цель.       Двери передней части машины открываются. Водитель занимает свое место и рядом на пассажирское переднее садится Сантино. Он поворачивается и в упор смотрит на Джона.       — Если нас остановят, я поговорю. Тебя здесь нет.       — Ты принес гранатомет.       — Да. И что?       — Я думал, ты не ждал неприятностей.       — Я ждал тебя, Джон, — отвечает Сантино. — А теперь пригнись, если хочешь остаться в живых. — Он отворачивается.       Они едут медленно, давая знать всем присутствующим, что они не убегают, а лишь с гордостью отчаливают, потеряв всякий интерес к происходящему. Танк и его конвой встречают их на дороге прямо у дома Джона. Разговор проходит коротко, напряженно, без происшествий. Джон спускается между спинками передних кресел и задними сидениями, прижимая к себе собаку. Сантино опускает стекло и холодно приветствует того, кто ведет новую группу. Джон улавливает только обрывки фраз.       «...Албанцы добрались первыми...»       «Жаль, они не дождались нас...»       «К чему такая спешка?..»       «Arrivederci, buona serata...»*       Их пропускают беспрепятственно, и Джон возвращается на свое место, убирая пистолет за пояс.       Усталость захлестывает его с новой силой, разъедая глаза долгим отсутствием сна. Собака, неловко потоптавшись, сворачивается между его бедром и чертовым ящиком с гранатометом, и затихает. Джон машинально трет мягкое черное ухо.       Позади них раздается взрыв. Такой неуместный и чужой в этом тихом районе — звук будто бы из другого времени, из жизни другого человека.       Война в саду Эдема. Осадное орудие у жемчужных врат. Рай, подожженный и оскверненный.       Джон ерзает на сидении, вглядываясь в заднее стекло. Но там больше не на что смотреть. И все же он уверен, что на горизонте танцует зарево огня. Он ничего не чувствует.       Собака скулит у него на коленях. Иногда по теплому телу проходит дрожь. Пес не знает, как ему помочь.       — Это был мой дом, — говорит Джон. Его собственный голос звучит странно отстраненно, и он как будто бы слышит себя издалека. Будто он не здесь, а все еще там.       Глаза смыкаются сами собой.       Он дома, на диване в гостинной, с книгой на коленях и чашкой горячего кофе на подлокотнике. На горизонте восход. Раннее утро, еще даже птицы не проснулись. По выходным Хелен долго спит. Она встанет только через несколько часов, а до тех пор он с удовольствием подождет. Он счастлив.       Далеко позади раздается еще один взрыв.       — Был, — говорит Сантино. — Я понимаю, что они злы, но... Танк? — Джон чувствует, как он проходится по нему взглядом через зеркало заднего вида, но не шевелится, и Сантино возвращает внимание дороге. — Вряд ли он бы им помог.       Джон открывает глаза. Он в машине. Итальянская кожа на сиденьях, низкий рокот двигателя, обещающий отвезти его так далеко от всего этого кошмара, как только возможно. Его собственная машина, вероятно, разбита вдребезги, а ее части разбросаны по всей лужайке. Или, быть может, раздавлены гусеницами танка. Превращены в прах, как и все остальное, чем он так дорожил.       Пройдет немало времени, прежде чем включатся сирены. Как и местная полиция, пожарная служба точно знает, кто живет в том самом доме на углу, и почему плохая идея — слишком быстро реагировать на звонки в том самом районе. Он всегда уважал это; аварийные службы никоим образом не готовы к проблемам, которые создает его старый мир.       Но только на этот раз он хотел бы, чтобы они поторопились. Возможно, в доме еще осталось что-нибудь ценное? Фотографии. Вещи. Воспоминания. Его жизнь. Если бы им удалось спасти хоть что-нибудь, хоть одну, пусть даже самую маленькую безделушку, этого было бы достаточно.       Машина петляет по все более незнакомым дорогам, оставляя огонь позади.