Нечестивый союз

      Черный аппарат телефона Континенталя будит звоном слишком рано. Джон со стоном переворачивается, его ребра выражают явное неодобрение любому шевелению. Он хватает трубку, натягивая провод, и аппарат едва не слетает с тумбочки. Под боком раздается недовольное ворчание Сантино.       — Доброе утро, — раздается голос Харона. — Жаль беспокоить вас в столь ранний час...              — Не так жаль, как мне, — бурчит Джон, проводя ладонью по лицу. Цифры электронных часов светят невыносимо ярко — он щурится: едва пробило семь. — Полагаю, случилось что-то чрезвычайное.       — Боюсь, что да, сэр. Прибыл Судья Правления кланов.       — Уже? — Раздается шорох одеял. Джон приподнимает руку и обнимает Сантино за плечи. Тот сдавленно зевает и кладет голову Джону на плечо. Он достаточно близко, чтобы слышать все, что говорят на той стороне телефонной линии, и его светлые глаза куда как более заинтересованы и внимательны, чем у Джона.       — Вигго Тарасов тоже здесь, — продолжает Харон, — он... настаивает на немедленной аудиенции.       — Его энтузиазм достоин восхищения, — наклоняясь к трубке, говорит Сантино. — К сожалению, мы не сможем удовлетворить его просьбу: мы молодожены — вы знаете, как это бывает... Думаю, господину Тарасову повезет, если он увидит нас до полудня, а этим утром... у меня другие планы на моего мужа.       Харон издает звук, который Джон мог бы назвать смешком, будь то не идеальный и безупречно лишенный любых эмоций портье.       — Я предполагал, что так и будет, сэр. Немедленно передам ваше сообщение.       — С нашими найискреннешими извинениями, — добавляет Сантино.       — Разумеется, — отвечает Харон. — Если вам потребуется обслуживание номеров, в любое время обращайтесь на стойку регистрации. Завтрак за наш счет в качестве поздравлений.       — Спасибо. — ...спасибо, — эхом отзывается Джон, а затем кладет трубку обратно на телефон.       Он чувствует, как ленивая тяжесть оседает во всем теле от недостатка сна. Давление головы Сантино на его плече приятно, его рука на груди, прямо на самом сердце источает сонное тепло. Джон уже начал забывать, каково это — лежать на спине и держать его тело в своих объятьях. Он начал забывать, как часто они это делали раньше.       ...Сантино всегда трахался как демон. Без чувства боли, без ограничений, без стыда. Он весь в синяках и ссадинах, с багряными и синими отпечатками пальцев на хрупкой шее, пока Джон выбивает из него все высокомерие. Сантино нравится грубо, без подготовки — когда они оба, и он и Джон, ведут себя как дикие животные. А после — ему нравится обниматься. Может быть, это позволяет ему чувствовать себя не таким использованным. Может быть, ему это нужно, чтобы убедить себя, что он нечто большее, чем нелюбимое дитя Джузеппе Д'Антонио...       Джон проводит рукой по спутанным волосам Сантино, стараясь окончательно не завязать их в узлы. Сантино едва ли не мурчит, как большой разнеженный на солнышке кот, от каждого его прикосновения.       — Засыпай, — говорит Сантино, убирая его руку со своей спины. — Мы спустимся, когда будем готовы, и не минутой раньше.       — Ты хочешь разозлить Правление кланов?       — Они уже злы, — пренебрежительно отмахивается Сантино. — Я слишком устал беспокоиться о том, как угодить им. Если проснешься раньше меня, закажи кофе. — И он снова опускает голову на плечо Джона.       Джон смотрит в пустой белый потолок. Он считается секунды, минуты; считает, пока дыхание Сантино не становится глубже и пока сознание не ускользает обратно в сон. Ему всегда было сложно принять, что кто-то может вот так легко заснуть рядом с ним. Сантино — особенно. Потому что он больше, чем «кто-то» — он видит и знает, кто Джон на самом деле. Он видит сквозь тонкую вуаль самоконтроля, сквозь дорогие костюмы и галстуки, что натянуты как свежие обои на сгнившие доски стен. Сантино знает, что такое Джон Уик. Сантино знает. И все же он засыпает, обнимая Джона за плечи. Засыпает, с разинутой пастью монстра прямо у своего горла.       Джон прикрывает глаза.       А когда открывает их вновь, запах эспрессо пьянящий и близкий, соблазнительный настолько, что Джон с усилием отбрасывает последние цепкие нити сна и садится на постели. Мышцы сводит легкой судорогой; он разминает шею и промаргивается. Сантино протягивает ему чашку кофе — без сахара, без сливок.       — Доброе утро, — говорит он. — Больше всего в Континентале я ценю скорость обслуживания номеров. Когда я заказываю кофе в доме Джианны, это настолько долго, что мне приносят его холодным. Ее персоналу есть, чему поучиться.       — Или ты можешь сам встать и приготовить себе кофе.       Сантино одаривает его теплой улыбкой:       — Но тогда кто будет управлять Каморрой?       К счастью они сидят близко, и не приходятся тянуться за поцелуем далеко. Джон опускает свою чашку и накрывает его улыбку губами. Сантино на вкус как крепкий кофе и лень раннего утра. В медленном соприкосновении языков нет вчерашней поспешности, нет привычного безумия, нет отчаянной потребности. Теперь их поцелуи — чистое потворство желаниям. Джон думает, что он привыкнет к этому слишком быстро. Давно похороненные воспоминание просыпаются в царапинах проступившей щетины на щеках, в пальцах Сантино на его челюсти, направляющих их обоих туда, куда ему хочется.       — Допивай свой кофе, — шепчет Сантино в его губы. — И присоединяйся ко мне в душе. — Он отстраняется, заглядывает в глаза напротив, ища там что-то одному ему известное.       Джон соглашается, еще раз глубоко и жадно целуя его:       — Дай мне минуту.       — Не спеши.       Кофе почти обжигает язык, но Джон все равно залпом проглатывает его. Ему хочется надеяться, что он не слишком очевидно нетерпелив. Сантино слезает с кровати и пересекает комнату, совершенно нагой и без капли застенчивости. Еще пара морщин вокруг глаз, еще пара новых шрамов на коже. Но он все еще красив настолько, что не восхищаться им невозможно.       Джон отставляет чашку с плещущейся на дне кофейной гущей. Заклеивает швы пленкой. Признаваться сложно, но он торопится.       Вода теплее, чем он привык, но Джон позволяет ей стекать по спине. Он смаргивает капли с глаз и откидывает назад мокрые волосы. Сантино совсем близко, его бедро между бедер Джона, и он прижимается к его груди своей, обнимая. Капли стекают по носам и скулам. Они целуются, глубоко и будто бы бесконечно, глотая воду, пока она не заменяет воздух и не заставляет задыхаться.       Сантино прижимается щекой к плечу Джона. Джон инстинктивно зарывается пальцами в его мокрые кудри. Руки Сантино спокойно лежат на его талии, расслабленные и нетребовательные. Близость кажется такой простой.       Если бы они могли просто остаться здесь. Если бы только время замерло, если бы они могли выйти за границу реальности и тех ужасов, что они уже пережили и, без сомнения, которые их только ожидают. Если бы они только могли остаться такими, какие есть сейчас, в этот самый момент, и забыть все те причины, по которым этого не случится. Если бы только...       Джон касается губами лба Сантино, и в этом — вся та мольба, что не сказать словами. Сантино позволяет ему. Он наклоняет голову, замирает на мгновение, а затем целует Джона в мягкую мокрую кожу чуть ниже уха.       — Джианна прислала записку, — выдыхает он. Из-за шума воды голос едва слышен. — Правление кланов знает, что мы сделали. Они прекратили дело против тебя. — Он усмехается; Джон кожей чувствует, как губы Сантино растягиваются в презрительной ухмылке. — У них не было выбора.       — Хорошо.       — Вигго подал еще одно прошение. Он утверждает, что брак фальшивый. Уловка, чтобы избежать правосудия Правления кланов.       — Так и есть. — Джон оглаживает шею Сантино и оставляет руку там. Нежность — притворство, но сейчас они оба хотят потакать ей.       — Они не смогут доказать этого, — бормочет Сантино, завороженный его движениями. — Джианна солжет им. Она расскажет им обо всем, и у них не будет другого выбора, кроме как поверить ей. Жаль только, что Кассиан присоединился к нам слишком поздно. Не важно. Арес видела достаточно. Более чем достаточно.       — Это не сработает, — говорит Джон. — Твоя сестра, твой телохранитель. Заинтересованные лица.       — Жаль, что мы были такими осторожными, — фыркает Сантино, и Джон смеется, коротко, но искренне. Он помнит. Как выскальзывал из спален до рассвета, как спускался по пожарным лестницам с балконов, как они оба второпях приводили себя в порядок после секса в неожиданных местах. Он не уверен, как находил в себе силы для этого, но, стоило признаться, глубоко в душе он любил весь этот спектакль. Тайны. Вызов. И награду после.       — О да, как жаль, что я слишком хорошо справлялся со своей работой, — говорит он.       На этот раз смеется Сантино.       — Это правда, — признается он. — Я помню. Ты всегда был слишком хорош, Джон. Ты все еще такой.       Его губы теплее воды; он слизывает капли с кадыка Джона, его бедро чуть подрагивает. Они оба возбуждены, лениво толкаются друг другу навстречу. Никакой спешки, никакой срочности.       Молодожены... Что ж, они могут сыграть в эту игру.       Джон проводит пальцами по коротким волосам Сантино и тихо стонет, когда тот впивается зубами в его шею. Это больно, как пощечина, след горит под ласковым прикосновением языка. Синяк наливается почти моментально — его не скрыть под воротником.       — Я никогда не мог сделать этого, — говорит Сантино. Он прижимается губами к поврежденной коже, так обманчиво нежно улыбается. — Столько раз хотел. Ты даже не представляешь.       — Могу догадаться.       — Или я могу показать тебе.       Сантино снова прихватывает зубами кожу на его шее — хочет оставить свои следы. Его кольцо на пальце Джона, следы его зубов на шее Джона. Джон — весь его. Зубы впиваются глубже.       Джон протягивает руку между их телами и обхватывает ладонью член Сантино. Они оба промокли насквозь, вода стекает между пальцев, и Джон сжимает их крепче. Сантино разжимает зубы на его шее, задыхаясь в беззвучном стоне.       — Мне всегда нравились твои руки, — выдыхает он. Джон недоверчиво хмыкает.       Его руки покрыты шрамами, все в мозолях и слишком грубые, костяшки пальцев всегда разбиты в кровь. Затянувшиеся росчерки ножей, старые переломы — жестокая картография десятилетий смерти. Пару дней назад он сломал шею старому знакомому, кости хрустнули между его ладоней, и тело в последний раз дернулось прямо на его руках. А теперь одна из этих ладоней обхватывает головку члена Сантино, нежно сжимая и потирая.       Сантино оставляет еще несколько следов на его шее, пока Джон не находит ритм в движениях своей руки, скользкой и быстрой вокруг члена Сантино. Его собственный стоящий колом член он предпочитает игнорировать; это неприятно, почти больно, но — плевать. Он может подождать. Растянуть удовольствие и чувствовать, как Сантино становится все более податливым, как его дыхание становится поверхностным и жадным, как он рефлекторно дергается, толкаясь в руку Джона.       А потом его зубы впиваются слишком сильно, так, что Джон вздрагивает и отстраняется.       — Черт. Прекрати.       — Нет, — смеется Сантино, прижимаясь к плечу Джона; его глаза горят. — Пока нет.       — Что, отправить письменный запрос твоему секретарю?       — Нет, но вместо этого можешь кончить мне в глотку.       Сантино смеется недоверчиво выгнутой брови Джона, его удивлению — он всегда получал особенное удовольствие от того, что был самой непредсказуемой непостоянной в жизни этого удивительного, страшного человека. Сантино опускается на мокрую плитку душевой с гораздо большей грацией, чем это вообще можно себе представить. Он преклоняет колени, он подчиняется, но ни у кого из них нет сомнений в том, кто здесь устанавливает правила.       Джон опирается рукой о стенку душа, когда губы Сантино касаются кончика его члена в насмешливом поцелуе. Он опускает другую в мокрые волосы Сантино. Ему это понадобится, чтобы успокоиться и устоять на ногах — он помнит об этом. Это не то, к чему можно привыкнуть. Инстинкт заставляет задержать дыхание, когда Сантино целует его член, а затем заглатывает его без предупреждения. Рука в его волосах не помогает. Джон задыхается в беззвучном стоне, его член уже касается задней части горла Сантино.       Кажется, этому человеку не знакомо понятие рвотного рефлекса.       Выражение на лице Сантино ясно говорит о том, что он точно знает, что делает с Джоном.       Горячая вода стекает по плечам, капает с волос на плечи. Джон толкает Сантино к стене, и тот прижимается спиной к мокрой стене. Он хватает его за волосы и грубо проталкивает член в самое горло. Никакой осторожности. Никакой тонкости.       Если и есть что-то, в чем они оба были согласны друг с другом, так это в том, что милосердию в их постели не место.       Джон натягивает рот Сантино на свой член. Он опускает ладонь к его горлу и впивается пальцами в тонкую кожу, чувствуя безрассудное, ритмичное движение своего члена. Джон сжимает пальцы сильнее.       Сантино сражается за каждый вздох, пока вода, стекающая по его лицу, и длина члена в глотке на делают это невозможным, а затем он задыхается, его руки упираются в бедра Джона, оставляя красные следы. Он все еще тверд, до боли. Слезы текут из уголков глаз. В голове — блаженная пустота.       Такой невероятно красивый, — проносится в голове Джона шальная мысль. — Так наслаждается собственной уязвимостью.       Сантино прикрывает глаза, позволяя воде уносить слезы в сток.       Джон сбивается с ритма и начинает двигаться грубее, совсем беспорядочно. Он видит, как губы Сантино бесконтрольно пытаются изогнуться в самодовольной ухмылке. А может, ему просто кажется. Он толкается еще сильнее, до самого основания, зная, что когда они закончат, в уголках этих грязных губ будут трещины от растяжения. Сантино мычит и стонет, и вибрации в его горле, давление языка толкают Джона за край.       Он отстраняется, все еще в кулаке удерживая волосы, и позволяет Сантино вздохнуть. Ведет тыльной стороной ладони по раскрасневшемуся лицу, глядя на то, как безостановочно дрожит тело в его руках.       — Ты все еще хорош, — говорит Джон. — Я и забыл.       — А вот я помню, что раньше ты мог продержаться дольше, — лениво и будто бы для галочки парирует Сантино хриплым голосом. Он не может стоять без поддерживающей его под локоть руки. Его губы распухли, и Джон целует их, чувствуя солоноватую от собственной спермы слюну. Сантино трется о его бедро.       Так заманчива идея оставить его желать. Раньше Джон мог бы это сделать. Они играли друг с другом в эти игры: синяки и кровь, отрицание и предвкушение, грубая власть в спальнях старых итальянских вилл и пятизвездочных отелей.       И он все еще может сделать так сейчас.       Но теперь они женаты, и Джон решает, пусть это будет его свадебный подарок. Он нежно целует Сантино в истерзанные губы и улыбается:       — В постель. Дорогой.       Радостный смех Сантино приятен, но приятнее всего то, что он подчиняется и делает то, что ему говорят.       Растянувшись на одеялах, все еще раскрасневшийся и мокрый, Сантино раздвигает ноги, и Джон позабыто, но вместе с тем привычно устраивается между ними, чувствуя, как спины касается лодыжка. Сантино легко потягивается, мышцы его живота двигаются в такт движениям головы Джона. И Джон никогда не относился к этому так естественно, как Сантино, он никогда не забывал захватывающую тяжесть члена между губами, вкус на языке, тяжесть в горле.       В пределах досягаемости нет смазки, но, Джон вспоминает, что в ней нет необходимости. Никаких предупреждений, никакой подготовки. Он опускает руку, напоследок прходясь по стоящему члену, собирая влагу, и входит двумя пальцами сразу.       Сантино издает надтреснутый, жалобный, но вместе с тем одобрительный звук. Пятка его ноги больно вдавливается между лопаток. Джон перехватывает голень другой его ноги и отводит ее в сторону, касается языком солнечного сплетения. Он изгибает пальцы внутри Сантино так, как помнит: память ведет его, и, очевидно, некоторые вещи забыть невозможно. Спусковые курки на оружии, спусковые курки в людях.       Сантино ерзает, хнычет — совсем жалко и требовательно, почти умоляя, и Джон перехватывает его бедро сильной рукой, намертво фиксируя в неподвижности.       Особенное удовольствие знать, что он может заставить Сантино кончить быстрее, чем Сантино заставляет кончать его. Временами это превращалось в соревнование. Джон, чувствуя судороги оргазма в теле под собой, хмыкает, вспоминая, что всегда выигрывал.       Последствия всегда слишком... мокрые. Простыни, одеяла, тела — ни один из них не потрудился принести полотенце. Они лежат, запутавшись. Все боли предыдущих дней, начинают возвращаться; до того сдерживаемые адреналином и сексом, теперь они пробиваются обратно в сознание. Джон прикрывает глаза. Швы на его ребрах, кажется, целы. Он стал слишком стар для того трюка, что выкинул с людьми Вигго, и теперь расплачивается за это.       — Есть ли шанс назначить встречу через пару недель? — бормочет Джон в живот Сантино под своим лицом. Ласковая рука обхватывает его плечо, скользит по бицепсу, лениво поглаживая татуировку. — Думаю, ты сломал меня.       — Уже? — со смешком спрашивает Сантино. — Ты врешь. Я был нежен.       — Боже...       — Нет, всего лишь я. Но когда твои раны затянутся, и мы вернемся на территорию нашей семьи... Тогда я заставлю тебя поверить, что ты узрел Бога.       Джон недоверчиво смеется в подушку. Он возбужден, согрет оргазмом и воспоминаниями, лучшее из его прошлого и настоящего смешались в одном моменте, и сейчас он не думает о жизни, которую пытался оставить, не думает о будущем, которое отверг в угоду случая.       Он не верит, что Сантино женился бы на нем, останься он в их мире тогда, пять лет назад. Не потому что не хотел. Время было неподходящим, и выбора не оставалось. Страшные годы для всего преступного мира. Джон терял рассудок от постоянной охоты, кровь никогда до конца не вымывалась из пор кожи. Не проходило и недели без покушения на жизнь Сантино, или Джианны, или их отца. Война превратила их в осколки стекла, и они не могли собраться воедино, не изрезав друг друга. Сантино терялся на постоянных контрактах и сделках. Джон терял сон из-за кошмаров, испытывая боль каждую секунду своей жизни. Раны не успевали заживать. Понятие человечности было слишком далеким. Он с каждым днем все ближе подходил к той грани, за которой не было ничего.       И самое худшее, что Джон мог сделать, — утащить за собой на дно Сантино.       Как тебе это удалось? — хочет спросить он. — Как ты выжил, как снова стал самим собой?       И однажды он спросит, когда они избавятся от псов Правления кланов, когда Вигго будет уничтожен, когда они вернутся на родную землю. Тогда Сантино будет в настроении рассказать. Наверное, это хорошая история. Джон хотел бы ее услышать.       В дверь номера осторожно стучат. Джон вздыхает, отнимает лицо от теплой кожи Сантино и умоляюще на него смотрит.       — Нет, — говорит Сантино, не открывая глаза и будто бы слыша мысли Джона. — Теперь твоя очередь.       — Да, я так и подумал.       Джон с трудом отстраняется, заглядывает в ванную за полотенцем, чтобы обернуть его вокруг талии. Вода капает с него всю дорогу до двери. Горничная возненавидит их, но плевать — Сантино платит. Еще несколько человек, ненавидящих Сантино, вообще ничего не изменят.       Он открывает дверь, встречая тщательно вышколенное нейтральное лицо Харона. Шевеление у ног привлекает его движение, и Джон улыбается.       Собака бросается к его ногам, вырывая поводок из рук портье. Пес упирается лапами в колени Джона, поскуливает, пока не получается заветное внимание хозяина. Его хвост виляет из стороны в сторону. По какой-то неясной для Джона причине, собака действительно рада его видеть.       — Он скучал по вам, — объясняет Харон. — Он вел себя очень хорошо, и я подумал, что, возможно, воссоединение было бы уместно.       — Спасибо, — благодарит Джон, поглаживая собаку и морщась от обжигающей боли во все еще заклеенных пленкой ребрах. — Какова ситуация внизу? Уинстон держит все под контролем?       — Мы делаем все, что в наших силах. Но, если вы позволите, возможно, было бы целесообразнее не затягивать слишком долго. Судья не склонен к терпению. И господин Тарасов очень зол.       — Ничего интересного, — закатывает Джон глаза. Он отступает в сторону, позволяя собаке проскочить в комнату. Оттуда слышится испуганный возглас Сантино, а затем смех.       — Удачи, мистер Уик, — серьезно говорит Харон. — Если вам что-нибудь понадобится, прошу вас, дайте нам знать. Континенталь всегда ценил ваше покровительство. Я лично буду рад помочь всем, чем смогу.       Золотые оправы его очков отражают свет в коридоре. В выражении его лица есть что-то тяжелое, что-то значимое. Его слова — профессиональная этика Континенталя, совершенно безликие и безукоризненные, но у Джона остается отчетливое впечатление, что ему только что предложили помощь, если она понадобится. Он встречает учтивый взгляд Харона и думает, что теперь у них есть еще один человек, готовый солгать для их дела.       А это значит, что Уинстон решился и выбрал сторону. Чем это закончится, еще предстоит выяснить. Поддельные гостиничные записи многолетней давности, ложные истории и додуманные воспоминания:       «Да, было несколько случаев, когда эти два гостя приезжали вместе...»       «Нет, насколько я помню, требовалась только одна комната...»       «... они обедали вместе, и я не мог не заметить, что они казались... близкими. Это бросилось мне в глаза. Это было нехарактерно для них обоих».       — Я ценю ваше предложение, — искренне отвечает Джон. — Не могли бы вы передать, что мы спустимся через полчаса?       — Разумеется, сэр.       Джон позволяет двери захлопнуться. Он мгновенно сосредотачивается на неминуемой реальной угрозе. И Джон подойдет к ней так же, как подошел бы к любой другой работе. С холодной логикой. Шаг за шагом.       Слова Харона отпечатываются в подсознании, заставляя мозг работать.       — Сантино, — зовет он, оборачиваясь обратно в спальню. Сантино сидит на кровати, скрестив ноги и наполовину укрывшись одеялом, и ерошит уши пса. Его улыбка неосторожна и слишком искренняя. Джону почти больно возвращать их обоих в реальность.       — Да?       — Ты помнишь все те разы, когда мы останавливались в римском Континентале лет... двадцать назад? — Джон пересекает комнату, направляясь к гардеробу и паре чемоданов. На одном из них бирка с его именем, но внутри — не его вещи. — Есть ли шанс, что у Джулиуса остались записи постояльцев с того времени? Комнаты всегда были раздельными, но...       — Не всегда, — медленно произносит Сантино. Выражение его лица становится задумчивым, тепло его улыбки исчезает и он погружается в свое привычное опасливо сосредоточенное состояние. — Мои люди оформляли заказы, но я помню, что иногда я бронировал лично. Не всегда отдельные номера. Я не... Не думал об этом. Зачем, если мы никогда не пользовались второй комнатой?       — А разве не ты был «слишком осторожен»?       — Брось, Джулиусу так же все равно, как и Уинстону. А я был... несколько безрассуден. Ты помнишь.       — Скорее нетерпелив, — усмехается Джон.       Вся одежда в чемодане его размера, она, без сомнения, подойдет идеально. В шкафу несколько костюмов, которые точно не принадлежат Сантино. Слишком знакомый фасон, слишком знакомые цвета. Его униформа. Черное и белое, или только черное. Траурное. Джон думает, что последнее не произведет хорошего впечатления на их гостей. Хотя Вигго, по крайне мере, сразу поймет скрытый подтекст.       Джон одевается. Он берет первую попавшуюся белую рубашку, надеясь, что они все одинаковые, и ненадолго задерживается взглядом на оружии. Ничего столь же впечатляющего, как гранатомет Сантино несколько дней назад; ничего, что остановило бы чертов танк на его пути. И все же хорошо снова быть вооруженным. Джон надеется, что Сантино не будет против, если он позже ознакомится с его оружием. Предполагается, что это неотъемлемая часть их брака.       На заднем плане он слышит, как Сантино тихим итальянским говорит по телефону, несколько раз он упоминает имя Джулиуса.       Стоит попробовать, если ничего большего у них нет. Арес и Джианна могут сказать все, что угодно, но веские слова управляющего Континенталя стоили бы гораздо большего. Хотя Джону хорошо известно, что римское отделение не настолько строго нейтрально, как нью-йоркское. Рим поддерживает свою роскошь за счет дружбы с благодарными покровителями, и Каморра часто пользуется его услугами. Так что Джулиус скажет то, что будет нужно. Его купили, за него заплатили.       Он и Сантино — разные люди, готовящиеся к одному и тому же. Эффективные, хладнокровные, двигающиеся вокруг друг друга с предугадываемой легкостью, будто не прошло пяти лет с тех пор, как Джон в последний раз готовился к охоте, а Сантино готовился использовать оставленную после Джона благоговейную пустоту в своих интересах. Они моются, бреются и одеваются, а собака тихо грызет простыни, наблюдая за суетой непонимающими глазами.       Для промедления нет причин. Работа есть работа.       Джон натягивает на плечи черный пиджак. Подкладка наверняка пуленепробиваемая, но проверять не хочется. Он смотрит, как Сантино повязывает галстук на шею — великолепный шелк, с рисунком, который Джон никогда бы не рискнул попробовать — и думает о том, что они молодожены.       — Позволь мне, — улыбается он, подходя ближе и отталкивая руки Сантино от галстука. Он ловит холодные предостерегающий взгляд, а затем на губах напротив расплывается удовлетворенная улыбка.       — Конечно, — благосклонно кивает Сантино. — Grazie, amore.       — В любое время. Что сказал Джулиус?       — Он найдет записи, — коротко отвечает Сантино. Джон воспринимает это как намек на то, что спрашивать больше не нужно.       Они выходят из номера, игнорируя повисшую тишину. Никакого зрительного контакта. Никакой притворной близости. Джона гложет напряжение, и он задается вопросом, чувствует ли Сантино тоже самое. Это больше не шутка. Больше не игра. До него начинает доходить, на какой риск они идут.       Внизу, у стойки регистрации, Харон указывает им в направлении отдельной приемной, забирая у Джона поводок собаки. Псу совсем не нравится передача полномочий, он наблюдает вслед людям, поскуливая всего один раз, когда они исчезают из поля его зрения.       Дверь в приемную закрыта. Джон колеблется. Он не уверен, почему; под пиджаком в кобуре пистолет, к лодыжке пристегнут нож, и ему не нужно ни того, ни другого, чтобы убить всех в комнате за проклятой дверью. Восемьдесят человек не смогли удержать его от Йозефа Тарасова. Ему нечего бояться.       И все же он колеблется. Сантино открывает дверь.       Они все сидят за столом. Уинстон во главе, выражение его лица напряженное. Джианна стоит рядом с ним, Кассиан за одним ее плечом, Арес — за другим. Вигго сидит на другом конце, в костюме и красной рубашке, он едва сдерживает ярость. Ави справа от него, как обычно. Слева от него— Перкинс. Джон бросает на нее взгляд; она откровенно нервничает, ей неудобно здесь находиться, и единственной причиной, по которой Уинстон еще не убил ее, — защита Вигго. Это почти успокаивает, не быть единственным человеком в комнате с нависшим над ним топором.       Несчастье любит компанию.       В центре стола сидит женщина, которую Джон никогда раньше не видел. Седые волосы собраны в безупречный пучок, очки с острыми краями, юбка-карандаш и черный жакет. Секретарь в Аду. Секретарь Сатаны. На столе перед ней лежит открытая книга. Рядом с ней никто не сидит. Кажется, никто не хочет на нее смотреть. И это все, что нужно знать о Правлении кланов.       Монета появляется из ее внутреннего кармана, скользит по столу со скрежещущим звуком, от которого у Джона болят коренные зубы. Черное дерево и золото; вставка со стилизованной буквой I, поддерживающей набор сверкающих чешуек. Латинский текст неясен, но английская половина достаточно ясна. Судья.       — Мистер Уик, сеньор Д'Антонио, — холодно приветствует она. — Я Судья, направленный Правлением кланов для рассмотрения вашего дела. Присаживайтесь. — Она указывает на пару стульев перед собой, и в ее голосе приказ, никак не предложение. Джон садится, уже заведомо просчитывая каждый путь отступления на случай непредвиденной ситуации. Сантино ведет себя более непринужденно, закидывая руку на спинку стула Джона.       — Счастливы, наконец, с вами познакомиться, — говорит он. Его улыбка очаровательна и совершенно фальшива. — Надеюсь, мы не заставили вас ждать слишком долго.       — Заставили, — остро, словно лезвие бритвы, отвечает Судья.       — А, ну что ж, приносим вам наши извинения.       — Задержка понятна, — говорит Уинстон. — Учитывая обстоятельства, я уверен, что никто не держит зла на...       — Не нужно, — понижает голос Судья, перебивая его, — пытаться влиять на мое мнение, Уинстон. Ваша беспристрастность уже под вопросом. Я здесь для того, чтобы задавать вопросы и раскрывать секреты. Мое решение поможет Совету Правления кланов принять окончательное решение, которое будет варьироваться от полного «экс-комьюникадо»... до казни всех причастных с обеих сторон. Решение может быть любым.       В комнате заметно холодеет. Уинстон подчеркнуто вежлив, как и Джианна. По другую сторону стола Вигго не может сдержать улыбки — он словно собирается насладиться тем, чего так долго ждал. Джон ловит его взгляд.       — Еще раз здравствуй, Джон, — говорит он. — Видимо, мы обречены встречаться только в неприятных обстоятельствах.       — Ты мне не враг, — тихо отвечает Джон, сдерживая ярость. — Только твой сын, который напал на меня. Я был готов отпустить тебя с миром.       — И ты думал, что я вот так просто уйду? — Вигго подается вперед, упираясь ладонями в край стола. Джон видит, как все вокруг подбираются, готовые остановить физический конфликт в любой момент. — Мой единственный сын, — продолжает Вигго. — Мой наследник. Ты убил его из-за гребаной собаки и почему-то думаешь, что это равный обмен. А потом, когда я обратился к Правлению кланов, чтобы просить о справедливом суде, на который я имел полное право... ты делаешь вот это! — восклицает он. — Брак! Тебе недостаточно уничтожить себя, не-ет, тебе нужно утащить за собой кого-то еще.       — Вынужден поспорить с вашими словами, — спокойно прерывает его Сантино. — Наш брак не имеет никакого отношения к вашему покойному сыну. Это совершенно разные вещи.       Вигго переводит на него взгляд. На его лице мелькает сожаление.       — Я хорошо знал вашего отца, — говорит он. Джон чувствует, как Сантино напрягается. — Джузеппе, один из старой гвардии. Мои соболезнования вашей потере. Он был хорошим человеком, пусть иногда и недальновидным. Знаете, я всегда говорил ему: «Джузеппе, почему ты так суров со своим сыном? Ты видел моего Йозефа? Каким бы разочарованием ни был твой сын, ты должен радоваться, что не хуже моего».       — Вигго, — предостерегающе рявкает Джон, прежде чем кто-либо еще успевает раскрыть рот. — Достаточно. Мы здесь, потому что того требует Правление кланов, и если тебе нечего сказать по делу, я предлагаю тебе держать свой рот на замке.       — Не то что? — ухмыляется Вигго. — Ты знаешь правила, Джон. Никакой крови на территории Континенталя.       — Спросим об этом у мисс Перкинс, — бормочет Уинстон. Его слова, будто рябь, пробежавшая по воде, и все присутствующие обращают внимание на нее. Перкинс хмурится, смутно знакомый синяк под ее глазом распух и выглядит не очень хорошо.       — Пока я здесь, не будет никакого кровопролития, — говорит Судья. — Все вовлеченные стороны должны воздерживаться от каких бы то ни было конфликтов до тех пор, пока допросы не будут закончены, а правда не будет установлена. Я говорю от имени Правления кланов, и все мои приказы — их приказы. Неподчинение будет караться со всей серьезностью. Вопросы?       — Да, — говорит Джианна. Она впервые подала голос с тех пор, как они вошел в комнату. Джон смотрит на нее. Она не сводит глаз с Судьи. — Правление кланов хранит завещание моего отца; его чтение было отложено из-за инцидента с сыном сеньора Тарасова и моим зятем. Я хотела бы знать, когда мы можем ожидать чтения. Правление кланов должны понять: дальнейшие задержки только увеличивают горе, которое испытывает моя семья. Как мы можем отпустить нашу потерю, не услышав последних слов отца?       — Правление кланов осведомлено о вашей ситуации.       — Разумеется, — встревает Сантино. — И когда нам ожидать перехода от осведомленности к действиям?       — Это решаю не я, — холодно отрезает Судья. — Но, полагаю, многое зависит от того, как скоро будет решен текущий вопрос.       Смысл ее слов яснее некуда. Д'Антонио переглядываются, Джон чувствует, как рука Сантино соскальзывает со спинки стула ему на плечо. Есть во всей этой их настойчивости нечто странное. Да, конечно, имеет смысл, что они хотят как можно скорее узнать, кому оставлено место за круглым столом, и по сути, их жизни приостановлены, пока они не выяснят, чье имя назвал Джузеппе. Но Джон не может отделаться от мысли, что здесь кроется нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Заговорщические взгляды между ними двумя, напряжение в руке Сантино, что ищет успокоение в кончиках его волос, и закушенная внутренняя сторона губы Джианны. Дело не только в желании узнать, кого папочка любил больше. Им нужно, чтобы завещание было озвучено.       Происходит что-то, о чем Сантино умолчал, Джон понимает это. И эта секретность не сулит ничего хорошего ни для одного из них.       Джон прочищает горло:       — Я готов сотрудничать со следствием. Если мы готовы начать.       — Да, — кивает Сантино. — Чем раньше мы закончим, тем лучше.       — Хорошо. — Судья кладет чернильную ручку на страницы книги; Джон подавляет искушение протянуть руку, забрать чертову ручки и вспороть Вигго глотку. — Обвинения таковы: Джон Уик, вы совершили акт мошенничества, чтобы избежать судебного разбирательства Правления кланов по другому, не связанному, по вашим словам, делу. Вместо того, чтобы присутствовать на суде и отстаивать свои интересы, вы вступили в брак с человеком, который вскоре либо займет место в Правлении кланов, либо станет прямым наследником держателя места. Это делает его в равной степени соучастником вашего преступления, и поэтому, в случае если таковым будет решение расследования, вы оба предстанете перед судом.       — Брак настоящий, — говорит Джон. — Уинстон засвидетельствовал его.       Уинстон пожимает плечами:       — Это так, я лично провел обряд и был свидетелем принесенных клятв, подписания Книги и обмена кольцами. Брак был зарегистрирован согласно всем нормам и правилам. В глазах наших законов все в полном порядке. — Он окидывает руку Сантино на плече Джона и усмехается: — И позвольте мне еще раз поздравить счастливую пару.       — Ваши поздравления неуместны, Уинстон, — говорит Судья, недовольно сверкая глазами из-под очков. — Вы свидетельствуете о процедуре брака, но в этом нет необходимости: я уже изучила Книгу, все совпадает с вашими словами. Юридически брак действителен.       Вигго издает резкий лающий смешок. Стоящий позади него Ави приподнимает брови.       — Да, мы знаем, что брак законен, — осторожно говорит он. — Я сразу сказал об этом. И, возможно, для всего мира этого достаточно, но не в нашем случае. Законен и действителен — боюсь, разные понятия. Довольно подозрительно, что мы появляемся, чтобы задать вопросы об убийстве Йозефа, а обнаруживаем, что Джон внезапно женился на человеке, брак с которым дарует ему неприкосновенность. Слишком удобно.       — Такое случается, — говорит Джон. — Это не всегда заговор.       Ави сухо ему улыбается.       — Не в твоем случае, Джон. О чем тут может идти речь, а? Ты исчезаешь на пять лет с женщиной своей мечты, а потом, не проходит и месяца со дня ее смерти, ты... что? Без ума от парня, которого оставил в своем темном прошлом?       — Прошлое, которое ты оставил, — бормочет Вигго. Ави кивает его словам.       — Или, может быть, ты вернулся к своему бывшему? Как ты вообще раскрутил его на этот брак? Должен сказать, я жду не дождусь всех подробностей.       Джон прикусывает язык. Из их уст ситуация звучит нелепо. Просто смешно. Он знал об этом с самого начала и все равно решился. Разве есть способ убедить их?       Ведь на самом деле бывали моменты, когда Джон верил — когда граница между правдой и ложью стиралась, и появлялась совершенно новая реальность, несколько более сложная, чем «то, что происходит между нами, прошлое, ставшее настоящим». И именно эта реальность была их единственным шансом.       — Я знаю, как это выглядит с вашей стороны, — расслабленно и почти дружелюбно улыбается Сантино. Его пальцы вновь касаются кончиков волос Джона. — Поверьте, я был так же удивлен, как и вы сейчас. Разве мог хоть кто-либо предположить, что все закончится браком, когда я навестил Джона после похорон?       Судья отвлекается от своих записей и спрашивает:       — До той встречи вы контактировали в течение последних пяти лет?       — Нет.       — Каковы были ваши отношения до отставки мистера Уика?       Сантино колеблется. Он бросает взгляд на Джона: этот взгляд правильный — наигранное нежелание, образ человека, опасающегося разглашать давно и надежно хранимые тайны.       Джон улавливает его намек.       — Скажи им, — кивает он.       — Джон был другом семьи долгие годы, — тихо начинает Сантино. — Двадцать? Двадцать пять лет? Это целая жизнь. Вигго не даст мне солгать: Джон, с его позволения, часто выполнял для нас некоторую работу. Вы не найдете недостатка в свидетелях. И недостатка в могилах — тоже.       — У меня на зарплате много наемников, — говорит Вигго. — И все же каким-то образом мне удается не трахаться с ними. Тот факт, что Джон работал на Д'Антонио, ничего не значит.       Сантино криво ему улыбается.       — К сожалению, мне не хватало вашего самообладания, синьор Тарасов. Джон спасал мою жизнь слишком много раз, я даже не могу сосчитать. — Он переводит взгляд на Судью и продолжает: — Все началось с доверия. Через некоторое время я понял, что мне нужно нечто большее, чем дружба. И, к несчастью для нас обоих, это желание было взаимным. Наши отношения зашли гораздо глубже, чем можно было ожидать.       — Вы утверждаете, что состояли в романтических отношениях? — без интонации уточняет Судья. — Кто-нибудь может это подтвердить?       — Да, — говорит Джианна. — Хотя, признаюсь, я старалась закрывать на это глаза, как только могла. В то время я не одобряла этих отношений. С точки зрения семьи, это была неподходящая партия.       Умно. И крайне убедительно. Джон посылает ей внимательный взгляд и спрашивает себя: знала ли она на самом деле?       Арес делает шаг вперед, привлекая к себе внимание. Она кивает всем присутствующим, ее хмурый взгляд застывает в одной точке где-то между окном на противоположной стене и стаканом воды на столе.       «Я знала, — показывает она. — Я видела слишком много того, чего хотела бы не видеть никогда. Вы даже не представляете».       Те, кто понимают ее, сдерживают смешки: губы Сантино, Джианны и Кассиана подергиваются. Судья просто кивает, делая пометки в книге и не требуя подробностей.       — Два свидетеля, — говорит она. — Хотя есть вероятность предвзятости, учитывая их отношение к обвиняемым.       — Я связался с управляющим Континенталя в Риме, — кивает ей Сантино. — Мы с Джоном часто бывали там вместе. Они все еще хранят записи о постояльцах и периоде визитов.       — Это не доказательство, — спорит Перкинс. Она кривит губы и бросает беглый взгляд в сторону Уинстона, но тот ее игнорирует. — Сегодня вечером я остановилась здесь, Вигго тоже. Это не значит, что я скачу на его члене.       — Решение будет вынесено, когда я увижу записи лично, — обрывает ее Судья.       Джон неловко ерзает на стуле. Неподвижное сидение начинает его раздражать: вопросы споры, подозрения, неприязнь — и все по кругу. Предчувствие, будто его вот-вот атакуют. Дверь за спиной, но он знает, что должен остаться.       Воспоминания всплывают в памяти сами собой. Его прошлое, его похороненная в бетонной пыли история, запертая и спрятанная. Он провел пять лет в тщетных попытках заставить себя не спускаться в склеп воспоминаний, заставить себя поверить, что в прошлом была лишь боль.       Вот только это не было правдой. Джон начинает примиряться с тем фактом, что между невыносимыми страданиями были моменты глубокого счастья. Звезды света в душной темноте бесконечного неба.       — Мы всегда были осторожны, — говорит он, и это правда. — У нас не было другого выбора, все здесь помнят, что то было за время. Никто не мог знать, что принесет следующий день. Поэтому я ушел.       — И связал себя с другим человеком.       — С моего благословения, — тихо говорит Сантино. — Я видел, что работа на Тарасовых делала с Джоном, но я не был в состоянии помочь ему. Все мои попытки... Вигго, без сомнения, сохранил документацию. Я пытался перекупить у него контракт Джона. — Он опускает глаза в пол и не поднимает их. Это тоже правда, понимает Джон. — Несколько раз. Сделки проваливались. Не думаю, что Вигго хоть раз воспринял меня всерьез, но я был честен в своих предложениях.       Почему так больно слышать эти слова? Разве есть у этой боли причина? И все же Джон чувствует себя так, будто в сердце провернули нож.       — Я не знал об этом, — качает он головой.       — Не было смысла говорить, ведь ничего не получилось, — тихо отвечает ему Сантино.       Джон думает о том, как встреча, на которой предполагалась только ложь, стала поводом для столькой правды. Где-то сквозь толщу воды он слышит, как Судья уточняет, так ли это, и Ави неохотно признается, что да, и письма, и чеки, и контракты — все это у них есть, а затем пытается убедить ее в том, что это ничего не значит...       Что делать? Что сказать? Почему так больно? Почему не получается просто отмахнуться от этого знания, как от давно минувшего прошлого?       Как я мог не знать об этом? — думает Джон. — Как ты мог не сказать мне? Что ты предложил Вигго за мой контракт?       Должно быть, это было целое состояние. У Сантино есть свои собственные земли, свои активы в предприятиях, доступ к обширным семейным счетам — и все же цена ошейника Бабы Яги была слишком высока. Сантино попытался, но потерпел неудачу, принял отказ и снова выдвинул предложение, а затем он дал ему вексель, за который расплатиться можно было только собственной жизнью.       Эта правда никак им не поможет в деле, но Джон... едва ли может с ней справиться.       — Ты должен был сказать мне, — он неуверенно поворачивается к Сантино. — Я бы...       — Нет, — Сантино не дает ему закончить. — Не было ничего, что ты мог бы сделать, и что не закончилось бы твоей смертью. Мне потребовалось время, но я смирился с этим. Ты обрел свой покой. Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что тебе не удалось его сохранить.       — Закончим на этом, — внезапно прекращает разговоры Судья.       Пораженный, Джон заставляет себя отвести взгляд от Сантино, его бледные глаза полны сожаления и вины, и он почти кажется разбитым.       Судья закрывает ручку колпачком: книга перед ней блестит черными чернилами и неразборчивыми пометками. Какой-то шифр.       — На данный момент мне нужна вся вышеупомянутая документация и записи римского Континенталя. Я поговорю с несколькими свидетелями наедине. Пожалуйста, не покидайте территорию отеля и не обсуждайте детали процесса ни с кем, кроме присутствующих в этой комнате. Все свободны.       Никто не знает, что значат ее слова. Все прошло хорошо? Плохо? Лицо Судьи как гладкая мраморная стена, и о чем бы она ни думала, делиться не собирается.       Джон благодарен за этот перерыв. Он неуверенно поднимается, цепляясь за спинку стула. Джианна подходит к нему нежно касается предплечья. Одетая во все черное, она пахнет розами, и этот запах, почему-то, помогает Джону прийти в себя.       — Пойдем со мной, — просит она. — В пределах Континенталя, конечно.       Чего она от него хочет? Джон бросает на нее усталый взгляд. В любое другое время он бы с радостью согласился, хотя бы потому, что Джианна Д'Антонио никогда — никогда — не просит. Но сейчас он не может заставить себя думать о ней.       — Позже, — говорит Джон ей. — Сейчас я бы хотел поговорить со своим мужем.       Ее ответ не имеет значения. Джон отворачивается, ловит взгляд Сантино и кивает головой в сторону выхода. Хочется поскорее уйти отсюда прочь.       — Да, — соглашается Сантино и встает. — Давай поговорим.       Уходят они так же, как и пришли: вместе, бок о бок, и все глаза в комнате устремлены на них.