Нечестивый союз

      — Ты должен был сказать мне, — говорит Джон. — Я должен был знать.       Сад на крыше Континенталя как всегда идеально ухожен; статуи, зелень — выдержанный классический стиль, подчеркивающий любовь Уинстона к показухе. Здесь приятно прогуливаться, проветривать голову, но сегодня у дождя другие планы.       Они стоят в дверном проеме, стеклянные двери отделяют взгляд от унылого полудня, скользкой бетонной плитки и депрессии городского пейзажа. Туман, несмотря на дождь, окутывает все вокруг молочной пленкой.       — Ты знал, что мой отец интересовался твоим контрактом, — Сантино пожимает плечами и не смотрит в глаза. — Я сделал тоже самое. Какое это имеет значение?       — Твой отец был главой Каморры. У него были причины пытаться перекупить меня.       — У меня тоже. Тоже были причины, Джон.       На несколько секунд повисает тишина. Джон устало вздыхает и прижимает Сантино к себе, обнимая его за плечи и ожидая того, что его сейчас оттолкнут. Но Сантино позволяет притянуть себя ближе. Его рука обнимает Джона за талию, пальцы стискивают ткань костюма. Они так и стоят под каплями дождя, опираясь друг на друга. На фасаде Джон замечает красный глаз камеры видеонаблюдения, направленный прямо на них.       — И какова была цена? — тихо спрашивает он.       Сантино в ответ жмёт плечами.       — Половина. Половина всего, что у меня есть.       — Сантино...       — Я бы оправился. Да, за несколько лет, но... с тобой за моей спиной это бы не стало проблемой. Я бы никогда не давил на тебя как Вигго. Никогда.       — Значит, хотел себе свой личный ночной кошмар, — тяжело говорит Джон. — Баба Яга, с твоим именем на ошейнике.       Это имеет куда больше смысла, чем любая из мыслей до того посещавших Джона. Ничего личного. Лишь еще одна игра власти в круговороте преступного мира.       Сантино под его руками разочарованно вздыхает.       — Mio Dio, брось Джон. Да, я хотел, что бы тот самый Джон Уик работал на меня. Кто бы не хотел? С тобой рядом я мог бы заставить другие кланы присягнуть мне на верность. У них не было бы выбора. Или я, или... или ты. Мафия, Ндрангета — кто угодно. Я мог бы вернуть все территории, что мы теряли годами, за несколько месяцев. Твои навыки, Джон, да — я хотел получить их. Но они никогда не были единственной причиной, по которой я хотел твой контракт. Подумай, разве я могу желать по одной вещи за раз.       — И чего же ты хотел?       — Тебя, — просто отвечает Сантино. — Всего тебя. Рядом со мной, как равного. Мы могли бы много достичь вместе. Мы бы все изменили.       Нет, — думает Джон, — мы бы оба умерли.       И это правда. Окровавленный силой безжалостных амбиций Сантино и жалящей правдой о том, что он никогда не станет любимым ребенком, как бы ни старался. Что все, чем владела семья, будет передано Джианне. Она была старше, хитрее, непредсказуимее. А они просто умерли бы, вместе или порознь, и эта смерть не имела бы никакого смысла — лишь еще одна жестокая трагедия среди бесчисленного множества.       И вот теперь история собирается повториться. Второй шанс совершить все ошибки, которых они избежали пять лет назад. Джон поворачивает голову и прижимается губами к виску Сантино.       — Расскажи мне, что происходит с Каморрой, — просит он. — То, как вы с Джианной дергаетесь от каждого слова... Дело не только в завещании, верно?       — Проблемы начались еще до завещания, ты прав. Но и эти задержки не помогают.       — Конкретнее.       — Мой отец... — Сантино колеблется. Он смотрит на залитый дождем сад, на плачущие статуи. В руках Джона тепло и спокойно — давно забытое чувство. — За последние несколько лет было несколько... проектов, которых быть не должно было вовсе. Джианна не согласна с этим. Она считает, что отец был прав, а результат, с которым мы сейчас столкнулись, — простое стечение обстоятельств и невезение. Но она ошибается. Как ошибался отец. Дела в Нью-Йорке только вредят, Джианна и отец действовали чрезмерно осторожно там, где нужен был решительный удар. Слишком медленно. И теперь, после смерти отца, все трещины в Каморре стали огромными пропастями. Место в Правлении кланов пустует слишком долго. Каждый день бездействия стоит нам сомнений кланов в нашей способности править ими.       — Звучит слишком знакомо.       — Звучит слишком похоже на начало войны, — фыркает Сантино. — Может быть, это оно и есть. Я не знаю. С возвращением, Джон. Здесь все в точности так, как ты и оставил. Мы все прокляты.       Дождь, усиливаясь с каждой минутой, глушит его слова. Они возвращаются в отель.       День превращается в вечер, и Джон пытается не сойти с ума в давящих на разум стенах. Слухи распространяются среди гостей Континенталя; шепотки, пристальные взгляды — неужели они все думают, что он не замечает? Центр всеобщего внимания часто становился его почетным местом, но, Боже, как же он ненавидел это. Он жаждет уединения, тишины, минуты или двух покоя. Но не получает ничего из этого. Прятаться — не вариант. Едва ли хоть кто-нибудь верит в их счастливый брак, а убедить общественность сейчас — цена свободы.       Джанны и Кассиана нигде нет. Уинстон, наверняка, избегает их. Арес тоже пропала. Сантино пожимает плечами, когда Джон упоминает об этом за ужином в зале ресторана. Притвориться, что тишина не выводит его из себя, — настоящий подвиг. Они притворно улыбаются; прикасаются друг к другу, делятся едой, и все это кажется таким же настоящим, как и свадебная церемония.       Дождь не прекращается. Гром грохочет сквозь стены и окна, и каждый звук слишком похож на взрыв хохота.       Слишком похоже на начало войны, — проносится в голове Джона. Он изо всех сил пытается поддерживать вежливый разговор со всеми желающими поздравить их, и все же большую часть отставляет на Сантино. Как и всегда. Они рано сдаются. Кофе остается нетронутым, и когда они уходят, в ресторане становится тихо.       Выйдя в коридор, Джон понимает, что понятия не имеет, чем себя занять. Вариантов не много: отправиться в бар, убить пару часов за алкоголем и не обращать внимания на стресс, пока не удастся убедить себя, что он вовсе не хочет отвести Сантино наверх и повторить сегодняшнее утро, а после, конечно, сдаться. Или к чертям бар и посмотреть, как далеко они смогут зайти, прежде чем кто-нибудь сорвется первым и на простынях появится кровь.       — Ресепшен, — резво обрывает его мысли Сантино. — Наверняка Харон знает, где Уинстон. Как я ненавижу всю эту таинственность.       — Что? — Джону требуется несколько секунд, чтобы понять, что они говорили о том, чтобы найти Уинстона. — А, да.       Стойка регистрации пуста, в холле тоже никого нет. У Джона нехорошее предчувствие. Ощущение, будто здесь, в отеле, больше не безопасно, и где-то внизу живота теплится желание схватить Сантино и убежать туда, где мир все еще имеет смысл.       От грома дребезжат окна. Из-за стойки администратора доносится пронзительные визг. Харон поднимается, странно видеть на его лице тревоженное выражение.       — Как удачно, — с облегчение говорит он. — Я как раз собирался позвонить вам. Мне очень жать, но, кажется, ваша собака испытывает исключительную неприязнь к грому. Боюсь, ничего не помогает успокоить его.       — Его легко напугать, — кивает Сантино, протягиваю руку к поводку. — Произошел прискорбный инцидент с миниганом.       — Оу. Мне жаль это слышать, синьор.       Джон оставляет их наедине с любезностями и опускается на колени около стойки регистрации, чтобы уговорить свою испуганную собаку выбраться из укрытия в тени. Пес узнает его сразу и, пригнувшись, крадется, чтобы уткнуться холодным носом в руку.       — Хороший мальчик, — шепчет Джон. — Все хорошо. Никто не стреляет. Здесь они не посмеют.       — Нам удалось выйти на прогулку на несколько минут до того как грянул гром, — сообщает Харон. — И его накормили.       — Мы так вам признательны, — улыбается Сантино и тоже присаживается. — Думаю, сегодня пусть останется на ночь с нами. — Он переводит вопросительный взгляд на Джона, и, получив утвердительный кивок, вновь обращается к администратору. — Где мы можем найти управляющего?       Харон встречает его непроницаемым лицом и подчеркнуто нейтральной улыбкой.       — Мне очень жаль, сэр, но этим вечером он недоступен. Могу я передать сообщение?       — Нет. Благодарю.       Сантино явно раздражен отсутствием ответа и выглядит так, будто готов получить его любым способом. Но в следующий момент, стоит только псу подойти к нему, он будто становится другим человеком и что-то тихо и успокаивающе бормочет на итальянском. Может быть, это и его заставляет чувствовать себя лучше.       Сантино поднимает взгляд на Джона, и больше не кажется злым, скорее — просто уставшим.       — Идем наверх? — спрашивает он. Джон кивает.       Дождь не прекращается весь вечер. Капли бьют по окнам номера, скрывая вид на огни города, и стучат, как головная боль в висках.       Они растягиваются на диване, Сантино с ноутбуком, Джон с книгой из библиотеки внизу. Пес лежит между ними, голова на бедре Джона, хвост на лодыжке Сантино. Он дергается с каждым раскатом грома, но, кажется, совершенно уверен в том, что они оба защитят его от любой беды.       — У него все еще нет имени, — отстраненно роняет Сантино, не отрываясь от экрана ноутбука. Джон поднимает взгляд от книги.       — Я плохо разбираюсь в именах для собак.       — Не перекладывай на меня. Ты его завел.       — Мм. Я подумаю об этом.       Сантино поворачивается к нему, несколько секунд в упор глядит из под спавших на глаза прядей.       — Я скажу тебе, если будет совсем плохо.       Он снова возвращается к ноутбуку. На что бы он там ни смотрел, вряд ли это доставляем ему удовольствие, выражение лица — чистая покорность. Значит, в отчетах никаких сюрпризов. И Сантино ничего не может сделать, чтобы вмешаться. Теперь он в такой же ловушке, что и сам Джон. Так же беспомощен, так же не готов и точно так же не справляется с половиной всех накативших чувств.       В этом они всегда были похожи.       — Ты сожалеешь? О том, что мы поженились, — внезапно спрашивает Сантино.       Джон бросает на него удивленный взгляд, затем указывает глазами туда, где они оба несколько часов назад обнаружили скрытую камеру. Сантино пожимает плечами: как будто мне не наплевать. Все его мнение по поводу сложившейся ситуации написано на лице.       — Я никогда не тешил себя надеждами, что это будет просто, — отвечает Джон, тщательно подбирая слова. — Жаль лишь, что у нас не было больше времени, чтобы все обсудить. Жаль, что у нас просто не было больше времени. На все.       — Никогда не было достаточно, — соглашается Сантино. — Мы не понимали этого, пока оно совсем не закончилось. Я сожалею, что у нас не было больше времени, прежде чем ты ушел. Я сожалею... что не успел сказать тебе всей той правды, что должен был, Джон.       — Ну, ты никогда не лгал мне. — Джон тянется через развалившуюся собаку и берет Сантино за руку. Герб на обручальном кольце сияет приглушенным золотом.       — Да, не лгал. Но кое-что скрывал, — тихо говорит Сантино. Он смотрит на руку Джона в своей, смотрит, как его муж большим пальцем потирает кольцо. — В ту ночь, когда ты пришел ко мне — в ночь твоей невыполнимой миссии. Я сказал тебе, что ты поступаешь правильно. Что ты должен уйти. Что ты заслуживаешь счастья. Это была правда. Но не то, что я тогда хотел тебе сказать.       — Скажи сейчас.       Сантино долго молчит. Джону кажется, будто они оба затаили дыхание. Разум непреднамеренно возвращает его на пять лет назад, в темноту виллы в Неаполе.       Сантино наконец заговаривает:       — Останься. — Он прикрывает глаза и глубоко вздыхает. — Останься со мной, Джон. Я... я нравлюсь себе тем человеком, каким становлюсь рядом с тобой. Этот человек все еще знает, что такое счастье. — Он сжимает его пальцы в своих.       Джон осторожно поднимается с дивана, чтобы не разбудить собаку, и тянет Сантино на себя. Они раздевают друг друга медленно, с заботой, с уважением — будто нет в мире вещи естественнее, чем их ладони друг на друге. Одежда соскальзывает на пол, руки блуждают по телу, каждый последующий поцелуй нетерпеливее предыдущего. Срывая запутавшуюся в рукавах рубашку, Джон прижимает Сантино к дверце шкафа, обхватывая его лицо ладонями, и глубоко целует, принимая его стоны и болезненное касание ногтей по татуировкам спины.       Если бы не чертова дыра в его ребрах, он бы обвил ноги Сантино вокруг талии и трахнул его прямо там, у шкафа, а Сантино бы упирался лодыжками в его поясницу, проклиная и благословляя каждое движение. Они делали так сотни раз. Воспоминания живы как никогда. Но сейчас это не вариант, да и настроение все равно неподходящее. Сантино опускается на кровать, утягивая за собой Джона. Лицом к лицу, на бок, в знак уважения к огнестрелу. Они сплетают ноги, прижимаясь вплотную, и ноющие мышцы встречаются с синяками.       Джон подносит ладонь в горлу Сантино и оставляет её там. Камеры смотрят, они оба помнят об этом, есть вещи, которые они могут дать друг другу только наедине, и это касание сейчас — обещание. Сантино кладет подбородок на изгиб большого и указательного пальцем Джона. Он понимающе улыбается, принимая обещание каждым голодным поцелуем, в котором больше зубов, чем нежности. Ребра Джона болят он напряжения, но он не отстраняется, и по мере того, как удовольствие нарастает, боль отходит на второй план.       Они кончают друг другу на руки, тяжело дыша в шею и ключицы, покрытые испариной, делят дрожь. Джон в изнеможении роняет голову на подушку. В позабавленном оцепенении он наблюдает, как Сантино подносит испачканную руку к лицу, вскидывает бровь и медленно слизывает с пальцев потеки спермы.       — Ты нечто, — смеется Джон. Он откидывает голову назад и приоткрывает губы, позволяя пальцам Сантино хозяйничать у себя во рту — один за дргум, пока на языке не остается ничего, кроме шершавой плоти и соли. Джон прижимает его запястье к себе и оставляет поцелуи на костяшках. Сантино наблюдает за ним с полной сосредоточенностью.       — Вау, — бормочет он, глядя, как Джон вылизывает его ладонь. — Bravo, Джон.       В Джоне не осталось ни капли сил, чтобы ужаснуться любому из своих действий. Он уже давно перестал задаваться вопросом, что за безумие пробуждает в нем Сантино.       Он засыпает, прижавшись спиной к груди Сантино. Среди ночи собака переползает с дивана на кровать и устраивается между ними. Джон прислоняется ногой к теплой тушке, переворачивается к Сантино лицом и легко проваливается обратно в сон.       Утро начинается в семь. С очередного телефонного звонка. Харон даже не пытается извиняться.       — Судья начала раньше?       — К сожалению.       — Время?       — Вас ждут не позднее восьми. Я взял на себя смелость отправить завтрак в ваш номер.       Джон откидывается на подушки. На кровати слишком тесно, чтобы как следует растянуть мышцы после сна: собака лежит поперек, и Сантино занимает явно больше своей половины. Мстительно, Джон толкает их обоих. Пес полностью его игнорирует.       — Знаю, — ворчит Сантино в ответ на его территориальный упрек. — Но если ты прикоснешься ко мне еще хоть раз до того, как принесут кофе, у тебя будут проблемы, Джон.       — В Континентале наверняка есть семейный психолог.       — Джон. Ни один сраный психолог тебе не поможет. А теперь, умоляю, заткнись.       Они спускаются вниз без пяти восемь, останавливаясь у стойки регистрации, чтобы передать собаку Харону. Джон все еще чувствует себя виноватым, обременяя его.       В переговорной намного тише, чем накануне. Вигго сидит по одну сторону стола, Судья — по другую. Кроме них никого нет. Джон бросает взгляд на Сантино, но его лицо не выражает ровным счетом ничего. Если он и чувствует себя загнанным в угол, то, конечно, не показывает этого. Должно быть, Джианна предупредила его, что на этой встрече будет отсутствовать. Было бы не плохо знать об этом заранее.       — Доброе утро, — приветствует Вигго. Он лучится издевательским весельем, перед ним стакан с чем-то наполовину прозрачным, что со стопроцентной уверенностью не вода. Он поднимает тост. — Так приятно видеть... счастливую пару.       — Вигго, — любезно кивает Сантино.       Джон не утруждается себя разговорами. Он садится на свое место и снова пересчитывает пути отступления. Острые предметы. Тупые предметы. Снова и снова — пока не почувствует себя лучше. Сегодня на это уходит непозволительно много времени.       — Я переговорила с некоторыми свидетелями, — начинает Судья. — Больше их присутствие не потребуется. Я надеялась задать вам обоим несколько вопросов, но господин Тарасов настоял на еще одной встрече. Поэтому, мы ждем.       — С минуты на минуту, — говорит Вигго. — Они уже у Континенталя. Очевидно, мисс Перкинс поторопила их. — Он переводит взгляд на Джона и улыбается. — Ей не нравится, когда у нее из-под носа уводят ее добычу. А я не люблю, когда меня обманывают.       Джон перестает дышать.       — Ты отменил заказ.       — Не раньше, чем он пообещал мне его выполнить. Я лично ходил к нему, Джон. Мы говорили лицом лицу, под крышей его дома. Он дал мне обещание.       — Не все продают своих друзей так же быстро, как ты.       — Он был и моим другом тоже, — сцепив зубы выплевывает Вигго. — По крайне мере, я так думал. А теперь представь себе это чувство предательства. Я доверил ему жизнь своего сына... А он вместо этого открыл дверь в преисподнюю и выпустил жнеца. Ты, как оказалось, все же был ему большим другом, чем я. Пусть так. В любом случает, он, конечно, может рассказать нам о ваших с сеньором Д'Антонио отношениях пятилетней давности.       Сантино бросает на Джона настороженный взгляд. Это явно не входило в его планы. Что бы ни случилось дальше, теперь они шагают вслепую.       Джон смутно представляет себе, как дальше будут развиваться события. Он никогда не говорил Маркусу. Никогда не говорил ни Уинстону, ни Джианне, ни кому-либо вообще в этом мире, по одной просто причине — их отношения с Сантино касались только его и только Сантино. К тому же, он все равно не знал, как об этом сказать. Все, что он когда-либо любил, было у него отнято, только если он не хранил эту любовь в тайне. Как самый большой секрет. Это был единственный шанс сохранить хоть что-нибудь.       Дверь открывается. Джон поворачивается в кресле.       Маркус входит с поразительным достоинством для человека, одетого в старую пижаму, халат и клетчатые тапочки. За его спиной пара громил Вигго, но он не обращает на них ни капли внимания. Он знает правила Континенталя, как приклад своей винтовки, и он знает Уинстона дольше, чем кто-либо в этой комнате. Ему не о чем беспокоиться. И он, насколько Джон может судить, цел и невредим. Крови нет. Ни хромоты, ни явных травм. Они не причинили ему вреда. И не причинят, Джон положит на это свою жизнь — теперь он не оставит им ни шанса.       — Не слишком ли рано вы начали день? — огрызается Маркус. — Что с вами всеми не так? У меня есть телефон, знаете ли. Позвоните. Назначьте встречу. Как цивилизованные люди. — Он садится на пустующее место рядом с Джоном, и поворачивается на звук шагов Перкинс, входящей в комнату. — Как, черт возьми, Уинстон еще не разобрался с тобой? Я видел, что ты сделала.       — Временная отсрочка, — с гадкой ухмылкой отвечает она. — Такое случается.       — Впервые на моей памяти.       Судья открывает новую страницу своей записной книги и переводит взгляд на Маркуса:       — А вы?..       — Я в шоке, — гневно продолжает он. — Понятия не имею, что происходит и что я здесь делаю. Хотя нынешняя компания кое-что объясняет. Здравствуй, Джон. Во что, черт тебя дери, ты втянул меня на этот раз?       — Это долгая история.       — Да, — ворчит Маркус, — держу пари, так оно и есть. Кстати, миленькие засосы. Вижу, ты здесь времени зря не теряешь. — Он обменивается несколькими вежливыми кивками с Сантино.       Джон сидит между ними и едва сдерживает желание встать и уйти, а еще — поднять стойку воротника рубашки повыше, пусть это и не поможет.       — Итак, вы знакомы с мистером Уиком и сеньором Д'Антонио, — возвращается к себе его внимание Судья.       Маркус пожимает плечами:       — Я знаю Джона с того самого дня, как он впервые появился здесь. Я научил его всему, что знаю, и кое-чему научился у него сам. Что касается сеньора Д'Антонио, я выполнял для него несколько заказов. Он хорошо платит. И он нравится Джону. Это единственное, что меня волнует. А теперь вы не могли бы рассказать мне, что происходит?       — Вигго пошел к Правлению Кланов, — коротко отвечает Джон.       — У меня есть на это право, — рычит на него Вигго, поднимаясь со своего места.       Джон тоже инстинктивно встает. Вигго через стол от него, Перкинс рядом, двое громил у двери. Где-то рядом Ави, и кто знает, чем он вооружен. Несколько адвокатов — просто пушечное мясо. Едва ли они все станут препятствием. Эта мысль позволяет ему почувствовать себя лучше.       Вигго продолжает:       — Мальчишка был никчемной тряпкой, но он был моим сыном. Ты не имел права забирать его. Кто ты такой, чтобы...       — Он ворвался в мой дом, напал на меня. Убил мою...       — Да-да, — выплевывает Вигго, — убил твою собаку и угнал тачку — кого это вообще волнует? Это просто капля в море, Джон. Я позвонил тебе, принес свои извинения. Я готов был возместить тебе все, что он забрал, мы могли уладить это как мужчины. Но не-ет, вместо этого ты бросился на поле боя, как бешеная тварь, которой всегда и был...       — Осторожнее, — перебивает его Сантино.       Его голос звучит тихо, но Вигго мгновенно замолкает. При всей своей ярости и вспыльчивости, он всегда был умным человеком. Вигго Тарасов знает, что при некоторых людях нужно держать язык за зубами.       Сантино вальяжно разваливается на кресле со змеиной, шипящей улыбкой кобры на губах — каждый в комнате знает, что в его руках намного больше власти, чем когда-либо было или будет у Вигго.       — Просто напоминаю, господин Тарасов, придет время и этот фарс с расследованием закончится. Дни, недели, не важно. Все имеет свойство заканчиваться. И вот, когда в поддержании нейтралитета больше не будет нужды, поверьте, вы не захотите, чтобы я запомнил вас как человека, который назвал моего любимого мужа бешеной тварью.       — И вынут был меч из ножен, — мягко усмехается Маркус. — Брось, Вигго. Не связывайся с Каморрой. Поверь тому, кто убил достаточно попытавшихся идиотов — это того не стоит.       Вигго протягивает руку. Джон принимает ее, пусть внутри все и горит от ярости и боли. Каждый нерв натянут как струна. Как было бы приятно перегнуться через стол, схватить Вигго и бить его лицом о любую доступную поверхность, пока от его головы не останется ничего кроме кровавого месива — ни самодовольства, ни насмешек и ни капли триумфа. Да, это был бы конец: отлучение от церкви, быстрая и неминуемая смерть. Но если Судья решит, что он виновен, и казнь неминуема, то почему бы не утащить за собой в пекло еще пару ублюдков?       Дверь за его спиной снова открывается. Джон не утруждает себя взглянуть.       Раздается звон керамики.       — Слава Богу, — довольно вздыхает Маркус. — Уинстону все еще не все равно. Я уже подумывал было идти за своим.       Хорошо одетый портье протягивает ему стакан с вязкой коричневатой жидкостью, и Маркус, кажется рад получить... что бы это ни было. Джон прослеживает, как напитки расставляют по столу: вода для Судьи, кофе для него и Сантино, несколько стопок водки для Вигго. И высокий стакан для Маркуса, какой бы невыразимо причудливой диетой он ни увлекся в этот раз.       — Ну что ж, — прерывает тишину Сантино. — Так намного лучше. Джон, прошу тебя. Мы здесь для того, чтобы сотрудничать.       Джон опускается обратно на свое место. Он совсем не хочет кофе, но горячая кружка в ладонях позволяет успокоиться — Джон представляет на ее месте глотку Вигго. Сантино сочувственно похлопывает его по бедру. Скорее всего, он представляет тоже самое.       Маркус потягивает свою жижу с явным удовольствием и отирает остатки с усов.       — Так, кто-нибудь собирается сказать мне, что вообще происходит? Что Джон натворил на этот раз?       — Стал трусом, — бормочет Вигго.       Джон не втыкает чайную ложку ему в глаз, хотя очень близок к этому, и старается сосредоточиться на словах Маркуса.       — Это будет звучать... несколько безумно, — неуверенно начинает он.       — Конечно, — усмехается Маркус, — как все те трюки, которые ты проворачивал до этого. Давай, сделай этот день лучше. Что ты сделал?       — Женился на мафии.       Маркус давится своим соком. Он ставит стакан, все еще кашляя, и требовательно протягивает к нему руку. Джон знает его достаточно долго, чтобы не противиться. Смиренный, раздраженный и несколько обиженный, он послушно протягивает ему левую руку. Маркус пялится на его безымянный палец с тяжелым золотым кольцом.       — Господи Иисусе, ты только посмотри на это. — Он вертит его руку, осматривая со всех сторон, и, наконец, отпускает. Джон убирает руку с глаз долой. — Это правда? Клятвы даны, бумаги подписаны и засвидетельствованы?       — Да. Уинстоном.       — Хм. Ну, что я могу сказать. Самое время, черт вас обоих подери.       В комнате повисает тишина. Даже фоновое непрекращающееся царапание ручки по бумаге Судьи умолкает.       — Вы не удивлены. — Она не спрашивает, лишь констатирует факт.       Маркус пожимает плечами в полном замешательстве.       — Нет. А должен быть?       — Маркус, я никогда не говорил тебе. — Джон поворачивается и глядит в его неудивленное лицо. Уверенность старика звучит до ужаса странно, и смотреть на Сантино сейчас ему отчасти даже стыдно. Это единственное обещание, которое Джон никогда не нарушал, единственная тайна, которую он хранил как зеницу ока, никогда не подвергая сомнению ее сохранность. — Никогда.       — Не было необходимости, — говорит ему Маркус. — Как давно мы знаем друг друга? Джон, перестань, я догадывался еще до того, как увидел его, только по тому, как ты рассказывал о нем. Никто не в здравом уме не горит желанием работать на итальянцев. Ладно-ладно, здравый ум это не совсем про тебя, но я работал с вами обоими, и с моим зрением все в порядке. Ты никогда не поднимал эту тему, и я решил, что вы, парни, сами с этим разберетесь. Чем бы оно ни было.       — Оно... было, — выдавливает Джон. — И зашло несколько дальше, чем предполагалось изначально.       Маркус медленно кивает.       — Ну, да. Знаешь, меня это не удивляет. Даже если ты в конечном счете ушел.       — Я поддержал его в этом решении, — говорит Сантино. — Так было лучше для него. Шанс на счастливую жизнь.       Джон оборачивается к нему. Вчерашний спор давит с новой силой — секреты, недосказанности, тайны и несправедливость, с которой он никогда не мог примириться. Все это сдавливает сердце внутри грудной клетки.       — Я был счастлив с тобой, — говорит он Сантино как неразумному ребенку. — Единственное, что я не хотел оставлять позади, это ты.       Сантино посылает ему вымученную болезненную улыбку и уклончиво пожимает плечами:       — Я знаю. Но ты должен был.       Судья прочищает горло.       — Значит, отношения не были подтверждены. Правление Кланов не берет в учет догадки. Если у вас нет доказательств, то показания имеют не так много веса.       — Какие показания? — спрашивает Маркус. Его голос полон иронии. — Что вы тут пытаетесь доказать?       Вигго смеется. Каждый звук от этого человека действует Джону на нервы.       — Джон не хотел сталкиваться с последствиями убийства моего сына. Когда Правление Кланов обратило на него свой взор, он побежал за помощью к Каморре. Вопрос только в том, котого он пытается обмануть. Мы здесь, чтобы доказать, что их счастливый и такой своевременный брак — чушь собачья, и что они оба лжецы, которые заслуживают того, чтобы предстать перед правосудием.       Маркус впечaтленно присвистывает:       — Это что-то новенькое.       — Но тем не менее это правда.       — Вы не задумывались о том, что возможно, все не так просто, как кажется на первый взгляд? Удобное время не делает брак фальшивым. Как я уже сказал, я не удивлен этим союзом. — Маркус вскидывает брови в сторону Джона. — Просто разочарован, что меня не позвали шафером. Серьезно, Джон? Я понимаю, что мое присутствие было нежелательным на твоей свадьбе с Хелен, но это священное бракосочетание в преступном мире. Я должен был присутствовать. Мое приглашение что, затерялось на почте?       — Мы опустили тему планирования, — холодно улыбается Джон. — Прости.       — Я подумаю.       Судья стучит ручкой по столу, привлекая их внимание. Она разглядывает всех присутствующих через свои очки с острыми уголками, и ее приевшееся пустое выражение лица омрачено долей замешательства.       — У меня остались вопросы к свидетелю. Я вынуждена попросить уйти всех, кроме... Маркус, верно?       — Да, мэм.       — Маркус останется. Все остальные немедленно покинут помещение.       Наконец, долгожданная отсрочка. Джону кажется, что он никогда не ненавидел комнату так сильно, как начинает ненавидеть эту. Он хлопает Маркуса по плечу, поднимаясь и бормоча еще одно извинение. Тот лишь закатывает глаза.       — Это не самая дикая вещь, которую ты делал в своей жизни, Джон, — сухо говорит он. — Но как бы ты ни был мне дорог, я не настолько хороший лжец, чтобы связываться с Правлением Кланов. Надеюсь, ты это понимаешь.       — Конечно, Маркус.       — Поздравляю со свадьбой, придурок. Пригласи меня на юбилейную вечеринку.       Головорезы Вигго торопливо отходят от двери, стоит Джону приблизиться. Перкинс же напротив, совсем не торопится. Она медлит, и Джон с уверенностью может сказать, что она думает о той ночи нападения и о с позором проигранной битве, а затем взвешивает свои возможности: пять лет на пенсии и серьезная травма против ее хитрости и коварства. Несмотря на все это, он победил ее в прошлый раз. Он сделает это снова, если понадобится. Или просто если захочет.       Перкинс отходит с его пути без малейшего намека на поспешность.       — Увидимся, Джон, — шепчет она. — Вигго добьется моего помилования.       — Не думаю. Уинстон не прощает.       — У Уинстона нет выбора.       Утро превращается в еще один мрачный, затяжной день. На улице пасмурно, дождь размывает улицы, а Континенталь кажется слишком тесным. Джон чувствует себя плывущим по течению реки листом.       Он забирает собаку у Харона, и на полчаса выводит пса на улицу. Облака ненадолго расступаются, пропуская немного солнца. Сантино составляет им молчаливую компанию.       Позже, в саду на крыше, они уродуют один из идеальных кустарников Уинстона, обламывая ветки и бросая их собаке, которая все еще не освоила часть «отдай».       Сказать друг другу им нечего. Джон выкидным ножом обтесывает палку и бросает короткий взгляд на безразличное лицо Сантино.       — Я не говорил Маркусу, — наконец нарушает тишину он. — Клянусь. Я нарушил много обещаний, но не это. Я знал, чем ты рискуешь.       Сантино равнодушно пожимает плечами.       — Я никогда в тебе не сомневался.       Он принимает палку, которую протягивает ему Джон, и они оба возвращаются к попыткам научить собаку хоть капле дисциплины. Дождь возвращается слишком быстро.       В снующих лицах постояльцев около полудня Джон замечает Джианну. Она входит в зал ресторана под конец обеда и ловит взгляд Сантино. Что-то резко меняется в выражении ее лица, она подзывает брата, не говоря ни слова, и Сантино следует за ней без малейшего признака того, что хочет ее компании. Это последний раз за день, когда Джон его видит.       Харон говорит ему, что Уинстон все еще «недоступен». Маркус больше не появляется.       Внизу в баре, Джон перехватывает Эдди до начала ее смены. Она бросает на него жалостливый взгляд и отказывается налить.       — Сейчас два часа дня, а ты женат всего пару дней, — говорит она ему. — Еще слишком рано начинать день с выпивки. Кстати, пошел ты к черту за то, что не сказал мне. Не могу поверить, что ты хранил это в тайне. Мне пришлось выпытывать все у Арес, а она была совершенно не в состоянии после четырех шотов. Серьезно, я думала, она просто издевается надо мной.       — Эдди, давай.       — Бар закрыт, Джон, — мстительно отрезает она. — Я делаю это, потому что мне не все равно. Говорят, ты ранен. А еще Уинстон велел мне присматривать за тобой и твоим состоянием.       — Отлично. Где он?       Она поднимает руки: я что, выгляжу так, будто знаю? — и Джон пытается не чувствовать себя слишком преданным. За все годы, что он останавливался в Континентале, она ни разу не отказалась налить ему, и плевать ей было на часы работы.       Джон не знает, чего пытается избежать больше всего. Судьи? Казни, нависшей над ним, как хрустальные люстры Континенталя? Секретов, в которые его не посвящают, и которые наверняка потом обернутся против него? Брака, которого он не хотел? Мужчины, к которому не знает, что чувствует?       Тишина. Почти такая же как дома, в пустые сотни часов после смерти Хелен. Джон чувствует себя бесполезным, беспомощным. Запертым в клетке собственной кожи без возможности убежать от боли и горя, которые преследуют его по углам. Он не хочет думать об этом. Последние несколько дней у него было достаточно забот, чтобы забыться, отогнать эту тишину хоть ненадолго.       Кольцо на его пальце слишком тяжелое, а фамильный герб на золоте мог быть с таким же успехом выжжен на его спине клеймом, рядом с другими татуировками. Впрочем, об этом он тоже думать не хочет.       Ранний вечер застает его в библиотеке, прячущегося от взглядов других гостей. Один день закончен, следующей уже на подходе. Сантино находит его несколько незапоминающихся страниц книги спустя, за его плечом стоит Судья. Джон смотрит на них обоих, пытаясь найти признаки... какой-нибудь ясности. Почему никто не предупредил его, что Сантино допрашивали? Джон терпеливо ждет, пока один из них начнет разговор.       — Я здесь с ума схожу, — заявляет Сантино. — Римский Континенталь предлагает куда больше развлечений. Культурных, я имею ввиду, конечно. Джон, не составишь мне компанию на прогулке?       — С удовольствием, — говорит Джон. — Но последнее, что я слышал, мы застряли здесь без разрешения покидать территорию.       Судья пристально смотрит на него. Кажется, она даже не моргает.       — Ваш муж считает, что мне не удастся понять природу ваших отношений, если вы оба будете чувствовать себя в ловушке окружения. Его аргументы возымели смысл. Я разрешаю вам на несколько часов покинуть Континенталь. Разумеется, с моим ненавязчивым сопровождением.       Как будто есть что-то ненавязчивое в непрестанной слежке Судьи Правления Кланов. Тем не менее, Джон почти достиг той стадии отчаяния, где любое отвлечение от реальности ценно.       — Ладно. И куда пойдем?       — В музей, — говорит Сантино. — «Новая Современность Нью-Йорка». Есть кое-что, что я бы хотел показать тебе.       Любой повод отвлечься. Все, что угодно. Джон подавляет тяжелый вздох и коротко улыбается.       — Я... конечно. Хорошо. Звучит захватывающе.       — Не собираешься спросить, что именно?       — Может, просто скажешь мне?       Сантино искренне улыбается его тону.       — Признаюсь, это моя сентиментальная привязанность. Музей принадлежит моей семье. Но я управлял им последний год. Это первая выставка, которую я организовал сам, без... посторонней помощи. — «Без вмешательства моего отца», — не говорит он, но Джону это отчетливо ясно из контекста. И так же ясно, что Сантино хочет похвастаться: слишком небрежен в своих словах, слишком беззаботен. Он на самом деле хочет, чтобы Джон пошел с ним.       К удивлению, Джон и сам понимает, что ему интересно.       — В таком случае, да. Я бы с удовольствием взглянул.       Собираются они быстро. Судья занимает пассажирское сиденье в машине, позволяя им вместе сесть сзади. Джон пытается выведать у Сантино подробности, но его попытки ни к чему не приводят. Сантино становится все тише и тише по мере того, как машина приближается к музею.       Нервничает? Так ново для любого, кто его не знает, и так поразительно знакомо Джону.       Он помнит, как Сантино относится ко всему, чем действительно гордится, во что вкладывает душу — чаще всего это, конечно, работа, но бывают и исключения. Осторожные махинации, жесткие эффективные атаки. Акты насилия и запугивания курируются с той же утонченностью, что выставки, и видеть Сантино в галерее так же привычно, как и на месте кровавой резни. Он так горд всем, что делает, и так нелепо пытается скрывать свои эмоции. Всегда ищет глазами Джона, не в силах сдержаться, ждет похвалы от того, кем восхищается сам.       Они идут молча. В промежутках между своими обычными наблюдениями (план этажа, выходы, слабые места, слепые пятна камер наблюдения, возможное оружие) Джон позволяет себе насладиться выставкой. Сантино заслуживает этого.       Каждая комната внутри — стандартная, ничем не примечательная белизна стен, чистые, резкие линии и редкие картины на стенах. Джон мог бы притормозить и несколько минут поглядеть на них, если бы Сантино это было нужно. Пусть он не оценит искусства, но он более чем способен потакать прихотям других людей. Это совсем не проблема.       Но Сантино не останавливается. Картины — не то, что он хочет показать Джону.       В конце крыла они выходят в атриум. Мерцающие цифровые стеллажи, яркие агрессивные цвета — особое представление. Отражение души. Джон упускает слабую улыбку.       — А вот и оно, — говорит он. — Твою руку легко узнать.       Сантино сухо кивает ему. Он кажется рассеянным, будто не в своей тарелке. Внезапно он отворачивается от атриума и направляется в совершенно другой коридор, не останавливаясь посмотреть, следует ли Джон за ним.       — Куда ты?       — В обход, — коротко зовет Сантино.       Джон ускоряет шаг, пытаясь догнать его, но Сантино даже не замечает, что рядом с ним никого нет, как не замечает и все указатели, кричащие о том, что он движется в противоположную от выставки сторону. Это совсем не обход. Но Сантино знает, куда идет. Они проходят мимо еще одного ничем не примечательного поворота в одну из постоянных экспозиций музея. Джон колеблется, замечая табличку.       Работы взяты из личной коллекции Джузеппе Д'Антонио.       Джон чувствует, как волоски на загривке встают дыбом. Ни один из них не выйдет из этой комнаты не искалеченным.       — Сантино, — зовет он, но Сантино оставляет его позади.       В паре шагов стоит Судья со своей проклятой записной книжкой и ручкой на изготовке в ожидании первой супружеской ссоры. Лучшего момента она и подгадать не могла, и это, пожалуй, единственная засада, к которой Джон не готов.       Он переступает порог экспозиции.       В этой части музея безлюдно. Последние из вечерних посетителей предусмотрительно обходят эту часть крыла стороной. Слишком тихо. Ни единой живой души, кроме них.       Сантино сидин на низкой бархатной скамейке перед огромной картиной, которая занимает все пространство на стене. Джон бросает на полотно мимолетный незаинтересованный взгляд. Он знает, как выглядит война — ему не нужна картина, рассказывающая об это черной плесени, пробирающейся по белым стенам и разъедающей все, к чему прикасается. Джон видит эту войну в глазах Сантино, сидящего здесь, перед картиной, вид которой будто сжимает его тисками, делает его меньше, слабее, ничтожнее, чем тот Сантино, которого знает Джон.       Он осторожно присаживается рядом, не зная, как близко ему позволено подойти. Насколько безопасно вообще сейчас приближаться к нему?       — Мой отец так гордился своим пристрастием к искусству, — наконец, нарушает тишину Сантино. — В этом, как и во многом другом, наши мнения, конечно, расходились. Ты помнишь. Я всегда находил его вкусы устаревшими. Он — всегда предпочитал ностальгию новым идеям, экспериментам, смелым решениям. Его коллекция пополнялась с каждым годом, но за все время так и не изменилась. Одни и те же сцены, одни и те же художники, одни и те же техники, повторяющиеся до бесконечности. Никакого признания меняющегося мира. — Сантино невесело усмехается. — Впрочем, говорить об этом смысла, конечно же, не было. С чего бы ему вообще доверять моему мнению? Он часто говорил, что я смотрю на его картины и... и не вижу ничего. Краска на холсте. Искусство тратится в пустую на человека вроде меня.       Джон не находит, что сказать. Ему невыносимо неуютно здесь, рядом с призраком старого Джузеппе, заключенного в его картинах. Этот человек мог вызвать самую настоящую катастрофу одним из сотен доступных ему способов. И Сантино прав, Джон помнит.       Из всех ужасающих вещей, которые Джон видел в своей жизни, мало, что так сильно подтачивало его нервы, как то, как Джузеппе Д'Антонио обращался со своими детьми.       Джон ничего не говорит.       Сантино пристально смотрит на картину. На его лице глубокая тоска, растерянность, поражение.       — Я часто приходил сюда, когда он умирал, — говорит он. — В те дни, когда ему было... хуже. Когда боль была настолько сильной, что он не мог выносить моего присутствия. Только Джианну. Всегда только она. Но я чувствовал, что хоть как-нибудь должен быть рядом с ним. Если не телом, то мыслями. Поэтому я приходил сюда.       — Это помогало?       Сантино прикрывает глаза и горько усмехается.       — Нет. А теперь он мертв, а я снова здесь. Зачем? Почему я вернулся?       Джон прикрывает глаза, не в силах больше выносить этого. Отстраненность слетает, будто ее никогда и не было, и чужая боль вмиг ощущается, как своя собственная. Не настолько он хладнокровен, чтобы оставлять Сантино одного, но он и не хочет — больше не хочет быть тем, кто поворачивается спиной.       Джон наклоняется и перехватывает ладонь Сантино своей. Сплетает пальцы. Нежность, привязанность — это дается не легко, но ради Сантино, Джон думает, что должен постараться.       — Потому что ты скорбишь.       — Я действительно любил его, — Сантино открывает глаза. — Даже после всего. Каждый день я ловлю себя на том, что задаюсь вопросом — что еще я мог сделать для него? Почему я так часто подводил его? И как годы пролетели так быстро, он ушел, а я все еще здесь? Почему времени было так мало?       Пять лет пролетели в мгновение ока. Такие короткие, будто сон наяву, полузабытая фантазия на границе бреда и реальности. Куда делось все это время? Джон уже пытался отделить воспоминания от размытого чернильного пятна памяти, но каждый раз, когда он опускает руку, пытаясь вспомнить, кончики его пальцев оказываются черными, как в грязи. Вход с одной стороны пяти лет, выход с другой, а между ними — ничего. И вот он снова в подземном мире. Снова рядом с Сантино Д'Антонио в его постели. А краткий взгляд на рай — всего лишь временная передышка.       Большой палец Сантино касается тыльной сторони его ладони.       — Я причинил тебе так много боли, Джон, — говорит он. — После всех твоих трудов и стараний, попыток избавиться от нее. Прости меня.       — Это не твоя вина. — Джон не уверен, о чем они говорят. Не уверен, что Сантино может сейчас мыслить здраво, но сам — говорит серьезно. — Тебе не нужно мое прощение. Ты не виноват.       И что бы Сантино не собирался ему ответить, Джон никогда не узнает об том. Вдалеке раздается грохот. Они отводят друг от друга взгляды, оглядываются назад, натыкаясь на Судью, замершую в дверях со своим блокнотом. Грохот распространяется по зданию музея сверху вниз, сотрясая стены и заставляя стекла в окнах дребезжать.       Землетрясение?       Но некоторые звуки, как ни старайся, из памяти не стереть. Инстинкты просыпаются раньше, чем Джон успевает подумать о том, что делает: он хватает Сантино за плечи, грубо швыряет его на полированный паркет, переворачивает скамью между ними и углом несущей стены и молится на то, что правильно угадал направление взрывов.       Эпицентр второй волны грохота через две комнаты от них. Взрыв гремит совсем рядом.       Мир заволакивается темнотой.       Джон приходит в себя со звоном в ушах и головной болью, мышцы горят от перенапряжения. Куски штукатурки и пыть покрывают его как хлопья снежного одеяла.       Он лежит, поджав колени к груди, спиной к комнате, зажав Сантино между своей грудью и скамейкой. Кашель раздирает горло. Легкие едва справляются. Он не может понять, ранен ли — болит все тело от головы до пят.       Джон осторожно приподнимается на локте.       Комната превратилась в руины. Осколки стекол, конечности мраморных статуй, ошметки картин, портьеры, изодранные и покрытые пылью. Внутренних стен попросту нет — их унесло внутрь помещения, а на их месте куски деревянных панелей и металлопрофилей.       Все здание едва стоит. Впрочем, Джон тоже.       Он чувствует, как у него на груди дрожью заходится тело Сантино. Живой. Очнулся. Разум затапливает ошеломляющим облегчением.       — Сантино, — зовет Джон. Собственный голос кажется далеким, и совсем не понятно, насколько кромко он говорит. — Давай. Нам нужно убираться отсюда.       Долгие несколько секунд ответа нет, а затем Сантино поднимает голову. Белый от штукатурной пыли, трясущийся от шока, он руками находит плечи Джона и прижимается ближе.       — Santa vergine Maria, почему это всегда происходит с нами? Я иду к тебе, и кто-то появляется с миниганом. С танком. Я веду тебя в музей, и кто-то подрывает чертово здание. Что дальше? Авиаудар по острову на нашем медовом месяце?       — У нас будет медовый месяц? — переспрашивает Джон.       В данный момент вопрос кажется ему логичным. Недоверчивый взгляд, который бросает на него Сантино, наводит на мысль, что это не так.       — У тебя шок, Джон, — говорит он. — Оставим глупые вопросы на потом. Нужно найти выход.       Им удается сохранить вертикальное положение, и это в данном случае подвиг. Непозволительно много времени уходит на то, чтобы убедить сознание в том, что пол не состоит из подвижных сыпучих песков. Выпрямившись, Джон обнимает Сантино за талию, и они делают первый шаг.       — Мы не можем выйти тем путем, которым пришли.       Путь, которым они пришли, больше не существует. Хрупкие пластиковые и стеклянные двери уничтожены, а их остатки смешаны с остальными горами мусора и всем, чем только можно. Жуткая картина. И куда как более походит на сцену войны.       Сантино оглядывает его нечитаемым выражением, но у Джона нет времени пытаться расшифровать его мысли.       В углу у разрушенного дверного проема раздаются стоны и шевеление. Судья с трудом выпрямляется и прислоняется к стене. Ее очки разбиты, на лице несколько глубоких ссадин, и, кажется, сломана рука. Она прижимает к себе блокнот побелевшими костяшками пальцев и смотрит на них с полным шоком в глазах.       — Вы можете идти? — спрашивает Джон.       Она заторможенно кивает.       — Приношу свои извинения, — язвит Сантино. — Так обычно проходит каждое наше свидание. — Он начинает нервно смеяться, и Джон борется с желанием встряхнуть его. Нежно.       — Сосредоточься. Выходы. Где они?       — Налево, — говорит Сантино, указывая. Он все еще смеется, когда Джон тащит его вперед.       Идти обхватив его за талию неудобно, но Джон скорее упадет сам, чем уронит его. Они оба все еще говорят слишком громко или слишком тихо, путаясь в понятии равновесия. Джон оглядывается и видит, как Судья, хромая на высоких каблуках в изодранных колготках на разбитых коленях, медленно пробирается через завалы за ними.       Ближе к выходу Сантино уже передвигается самостоятельно, он спотыкается и выругивается, его голос эхом разносится в тихих коридорах. Слух Джона тоже восстанавливается, он начинает медленно воспринимать отдаленный, гудящий вой сирены. Пожарная сигнализация. Сигнализация эвакуации.       — Как дела со страховкой? — спрашивает он, когда Сантино сворачивает в следующий коридор. На стене обнадеживающая табличка с указателем выхода.       — Отлично, — отвлеченно отвечает Сантино. — А если нет, я лично выпотрошу адвокатов. Они должны были предусмотреть все ситуации.       — Включая пару взрывов посреди твоего любимого музея?       — Три. Было три взрыва.       — Я не слышал третьего, — настораживается Джон.       — Нет, — соглашается Сантино. — Ты был без сознания. После взрыва. Но я не был.       Ты спас мне жизнь, — ни один из никогда не говорил этого другому, но Джон видит осознание на лице напротив каждый раз, когда Сантино смотрит на него. Если бы они остались сидеть на скамейке, они были бы мертвы. Если бы Джон был моментом медленнее. Если бы он двигался только для того, чтобы спастись самому, оставив Сантино на произвол судьбы.       Пожарный выход — тяжелая дверь; они наваливаются оба, что открыть ее и, наконец, выйти на прохладный ночной воздух. Они оказались за углом здания, впереди — открытая улица. Со стороны главного входа Джон слышит вой сирен. С той стороны, откуда они пришли, доносятся крики.       Он чувствует запах дыма на ветру. Музей горит.       Джон уводит их обоих подальше от зоны бедствия. Земля все еще влажная от дождя; воздух прохладный, благословенно разряженный после бушевавшей стихии. Он глубоко вдыхает и надеется, что это очистит его легкие от пыли.       На другой стороне улицы они оба оборачиваются, чтобы посмотреть на музей. Теперь дым виден отчетливо, поднимаясь серыми и тяжелыми клубами над зданием, которое рухнет в любой момент. Над головой гудит пара вертолетов. Инстинктивно Джон тянет Сантино в укрытие навеса. Они не цепляются, но держатся друг за друга. Это происходит непреднамеренно. Вместе они немного более стабильны.       — Мне нужно позвонить в Континенталь, — говорит Сантино. Он роется в кармане в поисках телефона, на ходу отряхиваясь от пыли. Пот прочертил морщины на его грязном лице. Его костюм почти наверняка испорчен. У Джона все еще хуже. — Арес будет волноваться. И Уинстон.       — И Джианна.       — Да. Она бы беспокоилась о тебе. Не обо мне.       Сантино уставляется на экран своего телефона. Аппарат, кажется полностью рабочий, в отличие от самого Сантино. Джон сочувственно проводит ладонью по его талии.       — Это опять по мою душу? — Он кивает в сторону здания. — Похоже на повторение прошлого раза.       Сантино устало качает головой.       — Нет, Джон. Откуда они могли знать, что ты приедешь? Только один из нас провел там значительное количество времени; только один из нас использовал музей в качестве временной операционной базы. Для встреч, сделок и перемещения товара. Но это было совсем недавно. Мало кто знал об этом. А те, кто знал, из Каморры.       Джон размеренно дышит, размышляя.       — Так вот оно что. Значит, война.       — Да. Скорее всего.       У основания здания наблюдается движение, когда женщина, прихрамывая, выходит через пожарный выход, который они оставили для нее приоткрытым. Даже контуженная, Судья тратит время на то, чтобы привести себя в порядок. Она замечает их сразу. Ни один из них не извиняется, за доставленные неудобства. Если она работает на Правление Кланов, должна понимать риски.       Судья останавливается в нескольких шагах от них и отряхивает пыль со своей записной книжки.       — Это было неприятно, — говорит она без какой-либо интонации. — На грани катастрофы. Правление Кланов не любит терять своих людей.       — Они сами навлекли это на себя, — говорит ей Сантино. — Чем дольше они держат завещание моего отца, тем более беспокойными становятся кланы. И чем дольше я остаюсь прикованным к Большой Земле, тем меньше я могу сделать, чтобы успокоить их. Это только начало, синьора. С этого момента все станет намного хуже. Вы знаете, что такое Каморра. И когда Каморра начинает войну, весь мир истекает кровью.       Она кивает.       — Итак, ваше непосредственное желание — оставить позади безопасность Континенталя и вступить в самую гущу войны за территорию. Интересно. А вы? — Судья поворачивается к Джону. Она не моргает даже сейчас, с полными глазами пыли. — Чего хотите вы?       Он мог бы дать так много ответов. Так много лжи, которую он может выдать за правду. Истина, которой он не хочет делиться. Джон предпочел бы вообще не отвечать. Но молчание — не вариант, поэтому от говорит первое, что приходит на ум, и это достаточно честно.       — Я не оставлю его самого разбираться с этим.       — Джулиус еще не смог найти необходимые записи, — говорит женщина, ощупывая раны на своем лице. — Возможно, их больше не существует. Если они вообще существовали. Что касаемо остальной документации, Правление Кланов примет ее к сведению. Но это совсем не доказывает вашу правоту. И ваши свидетели совершенно необъективны. Сестра, телохранитель, старый друг. Они не имеют никакой ценности. Доказательств по прежнему нет.       Сантино бросает на нее совершенно презрительный взгляд. Ты тратишь мое время на это сейчас? Он ничего не говорит, но подтекст очевиден в том, как он выпрямляется и освобождается от защитной хватки Джона, стоя без посторонней помощи. Исчезло притворство, а с ним все очарование и вынужденная вежливость последних нескольких дней. Он смотрит на нее несколько мгновений и совершенно неприкрыто обдумывает ее убийство.       Джон не заполняет паузу в разговоре. Он ждет. У него это хорошо получается. И к тому же он очень хорошо осведомлен о пистолете под пиджаком Сантино; а если Судья попытается улизнуть или позвонить кому-нибудь, он узнает об этом еще до того, как она дернется. Он убьет ее, если придется. Если Сантино решит, что это необходимо.       На другой стороне улицы продолжает гореть музей. Пепелище хорошее место, чтобы спрятать тело.       — Однако, — продолжает Судья. Она смотрит между ними. Если у нее и есть представление о том, насколько шатка ее ситуация, она этого не показывает. — Если бы документация была всем, что требовалось Правлению Кланов для принятия решения здесь, они бы просто попросили предоставить ее, вместо того чтобы посылать сюда меня. Есть и другие факторы. Поведение. Эмоции. Взаимодействие. И хотя документы и показания свидетельствуют о том, что вы оба не лжете, многие более значительные детали... рисуют совсем другую картину.       Джон переводит взгляд на Сантино, тот резко вздыхает и поджимает губы, но ни один из них не произносит ни слова, чтобы выдать удивление.       Значит, это сработало. Неудивительно. Они проделали хорошую работу.       — Я видела записи с камер в отеле, — сообщает им Судья. — Все, на которых вы фигурируете. — Она говорит это так, как будто комментирует погоду, а не их секс. Джон чувствует укол смущения под кожей. — И этим вечером я увидела... еще кое-что. Разумеется до вынесения решения еще далеко. Но я не думаю, что непрестанное нахождение на территории Континенталя поможет продвижению дела.       — Значит, мы можем уехать, — подталкивает к сути Джон.       Она кивает.       — Да. Да, я думаю, что это было бы лучше всего. Итак. Мистер Д'Антонио. Мистер Уик. Настоящим вы вольны делать все, что вам заблагорассудится. Если вы хотите путешествовать, вы можете это сделать. Но куда бы вы ни направились, имейте в виду, что я последую за вами. Я буквально стану членом вашей семьи до тех пор, пока не буду готова вынести окончательное решение.       Сантино молчит, раздумывая. Как будто у него есть выбор, но он притворяется, что этот выбор все же есть. В этом весь Сантино. В конце концов он кивает.       — Хорошо, — коротко говорит он. — Мы вылетаем, как только самолет будет готов. Надеюсь, вам понравится Италия, синьора. Вы проведете там много времени.       — Место меня ни в малейшей степени не интересует, — осаждает его она. — Только ложь, которую я выведу на чистую воду. Или правда, в которой убежусь. Посмотрим.       На этой зловещей ноте, под сигнализации пожарный машин и крики людей, они заканчивают разговор.