Нечестивый союз

      — А, у меня новости о музее.       — Да?       — Страховка покроет ущерб, но... спасти полотна не удалось. Коллекция потеряна.       — И что ты об этом думаешь?       Сантино смеется, его голос срывается на полувздохе.       — Спроси меня позже. Прямо сейчас я... блять. Мне все равно.       Джон приподнимается на локте и целует Сантино в затылок, не обращая внимания на предупреждающую боль в ребрах: позвоночник Сантино вдавливается в грудь и живот, и каждое движение тянет рану. Но Джону плевать. Все его внимание сейчас сосредоточено на жестком рваном ритме коротких толчков, которые заставляют Сантино дрожать и задыхаться.       Джон впивается пальцами в кожу бедра Сантино. Пот делает его хватку скользкой и неуклюжей. Как долго они уже продолжают?       Сантино лениво ведет рукой по своему члену. Он весь раскраснелся, податливо лежит на боку, откинувшись назад в объятия Джона. Энергия и запал, с которых они начинали, ушли, оставив после себя лишь истощенную сладость удовольствия. Он принимает все, что Джон ему дает, время от времени срываясь на негромкие полузадушенные всхлипы-стоны, когда угол толчка особенно удачен. Они никуда не спешат. Прошлой ночью Джону сняли швы. Сейчас лучше повременить с грубыми играми, но это вовсе не значит, что они ничего не могут делать. Стоить только быть немного... внимательнее.       — Мм, вчера я говорил с Джианной, — лениво сообщает Сантино. Его голос измотанный и вялый. — Она становится все более настойчивой.       — Все еще хочет, чтобы мы вернулись?       — Ага. Да. В Нью-Йорк, чтобы «обезопасить наши территории».       — Тебе решать. — Джон толкается глубже, останавливаясь, наполовину погруженный в сопротивляющееся тело Сантино. Ему нравится жар, теснота вокруг его члена. Нравится ощущение контроля — если бы захотел, он мог бы заставить Сантино кончить за считанные секунды, и тот бы не сказал ни слова. Или мог бы продолжать растягивать удовольствие, и так бесконечно долго, пока им не овладеет сон или скука. Возможно, он мог бы снова уснуть, не вынимая из него члена. Да, Джон может получить все, что пожелает. Это осознание приятно.       — Погоди-погоди, — Сантино хватает его за бедро, останавливая на особенно глубоком толчке. — Останься внутри.       Джон усмехается, глядя на то как закатываются его глаза.       — И мы останемся здесь, — продолжает он хриплым голосом, — дома так хорошо. Если Джианна хочет Каморру в Нью-Йорке, пусть подавится. Я никуда не поеду.       — Вам двоим не стоит надолго разделяться — так было бы безопаснее. — Джон прижимается носом к линии волос Сантино, спуская губами по загривку и прикусывая. Он возобновляет медленные толчки, с каждым движением погружаясь до самого основания, чувствуя, как Сантино сжимает его внутри себя, пытаясь удержать. — Мы обсуждали это.       — Может быть, нам нужно обсудить снова.       — Нет, не нужно.       — Брак — это компромисс, Джон. Сотрудничество. — Сантино протягивает руку назад, вслепую путаясь в волосах Джона и притягивая его к себе. Поцелуй медленный, развязный, слюна небрежно размазывается по губам и языкам.       — Я сотрудничаю.       Джон откидывается назад, разрывая поцелуй. Головка его члена натягивает края мышц Сантино, и он толкается вперед, грубо, с громким шлепком кожи о кожу и болезненным покалываем в ребрах. Но это того стоит. Сантино рычит и хватается за простыни, пытаясь удержаться на одном месте. Он замирает, его мышцы напрягаются. Джон отбрасывают всякое притворство медлительности и задает быстрый безжалостный темп. Каждое движение тянет свежую рубцовую ткань на ране, боль сражается с удовольствием, но последние, конечно, побеждает.       Они больше не разговаривают. Дыхание сейчас — и без того сложная задача. Внезапная жесткость приходит из ниоткуда, и Джон чувствует, как она лишает мышцы Сантино вялого подчинения, заставляя выгибаться в крепкой хватке и ругаться на сбивчивом итальянском, когда его утыкают лицом в постели и берут торопливо и без капли щадящей нежности.       Сантино замолкает, когда кончает, он слишком запыхавшийся, чтобы выдавить хоть звук. Джон держится на несколько толчков дольше, натягивая Сантино на себя и позволяя чувствовать каждую секунду удовольствия.       — Что на счет такого сотрудничества? — усмехается Джон, когда осознанные мысли и способность говорить возвращается к нему. Он не из тех, кто заводит разговоры в постели, но сегодня он чувствует исключительную язвительность и желание окончательно разбить Сантино. Боль в перенапряженных мышцах начинает приятно зудеть от того, что нет ничего более изматывающего, чем час затянувшегося секса. Его раны медленно, но уверенно заживают. Две недели покоя в Неаполе сотворили невозможное чудо. — Я бы назвал его образцовым.       — Я не буду разговаривать, пока ты все еще внутри меня, — ворчит Сантино. Он проводит рукой по спутанным влажным прядям, открывая умиротворенное лицо.       — Хочешь, чтобы я...       — Нет. Нет. Пару минут.       Джон ложится на бок, прижимая Сантино спиной к свой груди, обхватывает его руками под грудью и чувствует себя достаточно ублюдком, чтобы в последний раз толкнуться внутрь. Сантино совсем не мужественно взвизгивает и пихает его локтем по здоровой стороне ребер.       Лежать вот так слишком... мирно, наверное. Они прижимаются друг другу, восстанавливая дыхание и успокаиваясь в тишине, начиная думать о реалиях остального мира. Солнце начинает всходить, а может, уже взошло, за задернутыми портьерами не видно. Домашние просыпаются чуть позже, но они оба всегда просыпаются слишком рано.       В спальнях дома Сантино («Нашего дома», — постоянно напоминает он Джону) нет камер. Нет посторонних глаз. Никто не знает, что они делают или не делают за закрытыми дверями спальни.       Но они, конечно, делают. Без оправданий, без необходимости поддерживать видимость счастливого брака, без давления извне — каждый вечер они ложатся в одну постель и каждое утро встают из нее с россыпью засосов и укусов по всему телу. Джон старается не думать об этом.       — Судья хочет поговорить сегодня утром, — бормочет Сантино. — Вообще-то она сказала мне об этом еще вчера, но я забыл предупредить тебя. Прости.       — Что ей опять нужно?       — Я не спрашивал, она не говорила. — «Мне совершенно плевать», — звучит в его тоне.       За последние несколько недель он стал относиться к представителю Правления Кланов менее уважительно. Джон думал, что это было связано с тем, что на родной земле, в окружении своих людей Сантино чувствовал себя хозяином положения. А может, дело было в том, что Судья могла безопасно находиться здесь, на территории империи Д'Антонио, только под личным патронатом Сантино. Конечно, он злился и раздражался — она принимала его гостеприимство и защиту, а отвечала вмешательством в его личную жизнь. Хотя Джон никогда не был особо заинтересован тонкостями ведения дел и всеми этими хитрыми манипуляциями, трудно было винить Сантино в том, что он чувствовал себя оскорбленным. Это, в конце концов, был его дом.       И дом Джона тоже. Конечно.       — Она вела себя подозрительно тихо всю неделю. — Джон лениво гладит Сантино по груди и животу, размышляя. — Наверное, у нее закончился персонал для допросов.       — У меня слишком много дел, чтобы следить за ней.       — Кстати об этом. Время вставать. — Джон прижимает извиняющимся поцелуем к плечу Сантино, прежде чем откинуться на простыни и выскользнуть из него.       Его сожаление искренне. Здесь и сейчас, когда рассвет едва-едва выходит из-за горизонта, а в доме все еще тихо, у них есть несколько минут наедине с собой. Спать, или просто болтать ни о чем, или затрахивать друг друга до беспамятства. Джон все меньше задерживается в воспоминаниях о тех блаженных пяти годах покоя. Вместо этого он проводит каждый свой день, заново изучая давно знакомый дом и сравнивая нынешние наблюдения с теплыми воспоминаниями былых времен.       В те далекие времена ему нравилось бывать здесь. Причудливые картины на стенах, дубовые полы с глушащими шаги коврами, обеды на террасе летом и поздней осенью, шум многолюдного города, сдерживаемый высокими заборами и обширными садами — а еще кропотливая кровавая работа, ради которой ему приходилось по-настоящему выкладываться. И Сантино, которому всегда было теплее в его постели. А Джон чувствовал себя спокойно здесь, с ним под боком. Монстр в спячке.       Несмотря на все междоусобные проблемы Каморры, здесь почти ничего не изменилось, как не изменился и Сантино, будто дом отражал его душевное состояние.       Отношения между ними сейчас самые человечные, какие только были за все время. У Джона травмы, у Сантино стресс — и они ведут себя осторожно. Играют в романтику. Делят постели и дом, вместе ужинают и часто говорят о собаке, которая осталась на попечении у Харона. Они избегают больных тем: смертей, которые преследуют их обоих, туманного неясного будущего и, в первую очередь, векселя, который, позабытый, где-то спрятан Сантино. А еще они не говорят о завещании Джузеппе.       Чтение назначено на следующую неделю.       Этот покой слишком похож на затишье перед бурей. Джон слишком расслаблен, слишком счастлив, но разве для такого человека как он такое может продлиться долго? Вряд ли. Что-то пойдет не так. А все, что он может сделать, это надеяться, что он будет готов.       Они встречаются с Судьей в одной из переговорных, где Сантино проводит деловые встречи. Эта комната намного проще остальных: меньше идеально отполированного дерева мебели, никакого современного искусства — принципиальная полезность в каждой детали. Пара диванов и журнальный столик, простые, без украшений. Место для общения с людьми, намного ниже его по статусу. Сантино выбирает, где проходят встречи в его доме, и его намек совсем не прозрачен.       Джон опускается на диван, благодарный за чашку кипяточного кофе перед ним. Судья еще не прибыла — и этот намек, как ответ Сантино, тоже совсем не тонкий. Сантино посылает за ней спустя один кофе и пару тяжелых вздохов. Джон полностью согласен с ним.       Когда она приходит, как обычно наперевес со своим черным блокнотом и авторучкой, Арес закрывает за ней дверь, плотно сжав губы в тонкую раздраженную линию. Она, как и все, что принадлежит Сантино, отражает его состояние. Напоследок она успевает бросить на Джона тяжелый взгляд, но Джону плевать. Пусть удавится.       — Доброе утро, — прохладно здоровается она, садясь, как и всегда, напротив них. Не то чтобы тут было место куда еще сесть. Очки с острыми уголками вернулись, и если происшествие в музее беспокоит ее, она успешно скрывает это. Будто ничего и не было. — Как ваш брак?       — Блаженно, — роняет Сантино, закидывая ногу на ногу. — Я очень счастлив.       — Хорошо, — отвечает Джон, когда она переводит на него взгляд. Это, наверное, звучало несколько оборонительно, но Джон ловит себя на мысли, что совсем не врет.       Щелчок авторучки начинает действовать Джону на нервы. Он внутренне дергается, когда она переворачивает новую страницу и принимается что-то строчить там.       — Я заметила, что большую часть дня вы проводите порознь.       — У нас обоих есть свои дела, — пожимает плечами Сантино. — Не всегда в одной и той же комнате. Это нормально.       — Но вы делите спальню.       — Среди прочего.       Джон бросает на Сантино взгляд, полный ужаса и предостережения. Тот, забавляясь, сжимает его колено ладонью и продолжает:       — Но, возможно, нам лучше сменить тему. Моего мужа стесняют такие вопросы.       Судья не отвечает на его улыбку.       — У меня есть несколько вопросов касательно вашего настоящих и будущих планов. Ваше возвращение в Неаполь, к счастью, стабилизировало положение некоторых наиболее громких проблем. Очевидно, этот мир временен. Что вы намерены делать с этим дальше?       — Это не имеет отношения к делу, — отрезает Сантино. — Отношения с другими кланами это внутренние дела семьи, и они никоим образом не затрагивают ваше расследование.       — Верно. Но рядом с вами сидит Джон Уик. Один из, если не самый, известный и... авторитетный человек в нашем мире. Наверняка ваш муж где-то, но фигурирует в ваших планах. Я так понимаю, он отошел от дел, но вернулся, женившись на вас.       Джон думает о том, что никто и нигде об этом не упоминал. Они не говорили об этом. И было так легко игнорировать эту угрозу, две недели свободного, прекрасного времени, далекого от дел. Дни, заполненные прогулками, вкусной едой, книгами, осмотром окрестностей, а ночи — принадлежат Сантино.       Они не говорили об этом. Не говорили о его возвращении.       — Я в курсе, чего желал Джон, отходя от дел, — говорит Сантино. — Поверьте, в этом вопросе я более осведомлен, чем вы. И я поддержал его тогда и поддержу сейчас. Я не позволю повториться тем временам, что были при Тарасовых. Постоянный риск, ни минуты продыху, не затягивающиеся раны — ничего этого больше не будет. Прежде всего, он мой муж.       Какой элегантное обещание ничего. Джон пожимает плечами в ответ на вопросительный взгляд Судьи. Ему нечего добавить. Все ее вопросы — это вопросы, на которые и он сам хотел бы получить ответ, но здесь и сейчас не место и не время для этого.       — Я не хотел возвращаться, — наконец, говорит он. — И я все еще не вернулся. Но... Не стоит заблуждаться, думая, что я буду стоять в стороне, если кто-то будет угрожать моему мужу.       — Спасибо, милый, — улыбается Сантино.       — Это не ответ на вопрос, — говорит Судья. — Но так и быть, я приму его. Без сомнения, время покажет правду. — Она снова поворачивается к Сантино: — Завещание вашего отца будет оглашено на следующей неделе, верно?       — Да.       — Это будет любопытно.       — К чему вы клоните?       — Король Бауэри претендует на некоторые территории Каморры в Нью-Йорке, — бесстрастно говорит Судья. — На сегодняшний день уже одиннадцать смертей. Ваших людей, а не его.       Сантино равнодушно пожимает плечами.       — Он просто крыса, которая грызет края. Рано или поздно крыса погонится за сыром и попадет в крысоловку. Сейчас меня это не волнует.       — Ваша сестра с вами не согласится.       — Она часто это делает.       — Она считает, то вам следовало бы остаться в Нью-Йорке, чтобы сохранить присутствие обоих наследников и контролировать ситуацию.       — Да, мы обсуждали это. — Сантино обреченно вздыхает и отворачивается к окну. Его рука на колене Джона сжимается сильнее. — Я не согласен с ее доводами.       — Разве это не было бы разумнее? — спрашивает Судья. К удивлению, она выглядит действительно заинтересованно. — Если вы оба отступите в центр империи, это будет интерпретировано как слабость. Сейчас вы жертвуете территориями, которые могли бы сохранить, если бы остались...       — Синьора. — Тон Сантино заставляет ее резко замолчать. Джон заставляет инстинктивно напрягшиеся для броска мышцы расслабиться и сидит неподвижно, не заинтересованно. Выражение лица Сантино напротив, искажено яростью, он едва сдерживается и поднимается. — Я вынужден мириться с вашим присутствием в своем доме. И, поскольку у меня нет выбора в этом вопросе, я принимаю ваше вторжение и ваше нежелательные комментарии по поводу моего брака. И о моем муже. Но не заблуждайтесь в том, что можете судить о том, как я правлю Каморрой. — Он несколько мгновений не моргая глядит на нее в упор, но она и бровью не ведет. После Сантино выходит, хлопнув дверью, оставляя за собой последнее слово.       Джон ничего не говорит, он даже не шевелится. Судья задумчиво смотрит на дверь. За весь разговор на эмоциях она не записала ни слова.       — У вашего мужа вспыльчивый характер, — говорит она после нескольких минут тишины. — Как вы справляетесь с ним?       Я не знаю, думает Джон. Он не злится на меня. На своего отца, на сестру, на самого себя. Только не на меня. И когда он зол, я просто могу переждать. Буря всегда утихает.       Он ненавидит себя за злость.       Он видел, что она сделала с его отцом.       — Терпение, — отвечает Джон.       — И только?       — Да.       — А вы? — внезапно спрашивает она. — Вас, безусловно, сложно разозлить. О вашем терпении ходят легенды, но непогрешимых не бывает. Восемьдесят человек пали жертвами вашей ярости.       — Это было оправданно.       — Вопрос не в этом. Как ваш муж справляется с вашим темпераментом?       — Он...       Никак, думает Джон. Ни он, ни кто-либо еще. Даже я.       — ...он никогда не причинял мне такой боли, как Йозеф Тарасов.       — И вы не верите, что он может предать вас? — спрашивает Судья. Ее скептицизм режет не хуже ножа. Каждое слово касается обнаженных нервов. — Ваш муж — Сантино Д'Антонио. Предательство — всего лишь один из инструментов в его распоряжении. На вскидку, прямо сейчас я могу назвать минимум три примера его предательства, повлекшие за собой необратимые последствия, только за последний год. Хотите послушать?       — Нет. Спасибо.       За всеми попытками избежать ее взгляда, Джон ловит себя на том, что думает о гранатомете в машине Сантино. О векселе. Он принес их к порогу Джона совершенно очевидным намерением. А необходимость использовать их предотвратили только неудачное время и вмешательство Правления Кланов. Но... насколько все могло пойти иначе?..       — Тогда ответьте на вопрос.       — Мне нечего вам больше сказать, — Джон пожимает плечами. — Я никогда не был зол на него по настоящему. Раздражен — конечно. Но ничего такого, что я не мог бы просто отпустить. Мне хочется думать, что большинство вещей мы с ним можем обсудить и решить словами. Он достаточно уважает меня, чтобы выслушать, а я достаточно себя контролирую.       В большинстве случаев это действительно так, но Джон не может забыть — ни о векселе, ни о сраном гранатомете. Ведь ни то ни другие не приносят на встречу со старым другом, который недавно пережил тяжелую утрату и нуждается в поддержке.       — Ясно, — кивает Судья. — Спасибо за вашу честность.       — Боюсь это не тот ответ, который бы вы хотели получить.       — Я хочу только правды, мистер Уик. И я получу ее, хотите вы того или нет.       Разговор продолжается еще долго. Она спрашивает о всяких мелочей, никак на первый взгляд не относящихся к делу, и в конце разрешает Джону покинуть переговорную — хотя технически комната, как и все в этом доме принадлежит ему.       У него есть чем себя занять. Скука для него понятие далекое. Подземный домашний арсенал становится его главным пристанищем. Возникает ощущение, что все вокруг искренне рады его присутствию. Годы пренебрежения ведением дел и отсутствие хозяина дома начинают проявляться в каждой детали. Новый гранатомет не обезопасит их дом.       Смена караула — еще один продолжающийся проект, который он, похоже, сам на себя навлек. Один любопытный вопрос о патрулях и схемах периметра, и весь этот беспорядок был брошен ему на колени с удручающим количеством благодарности от начальника охраны. Все, что вы скажете, мистер Уик. Мы внесем изменения. Только скажите нам, что делать.       Похоже, в мире никто вообще больше не помнит о его пяти годах пенсии. А у Джона все еще в ребрах наполовину зажившая рана от разбитой бутылки, которая говорит, насколько он расслабился. Никто здесь не должен обращаться к нему за советом. И все же людские умы затянуты слухами и байками, и даже если почти все они правдивы, Джону это доставляет только больше проблем и неуемных взглядом. Баба Яга поселилась в старом доме на холме, и дом стал ее крепостью, откуда она наводит ужас на всех своих врагов. Боже.       Сантино не особо полезен. Предложение об обновлении оружия сотрудников ворот встречено пустым взглядом и напоминанием о том, что Джон имеет полный доступ к банковским счетам, личным и семейным, на оффшорах и остальным, и что он более чем может заказать любое оружие, которое ему понравится. Теперь это его деньги.       «Это именно то, что ты получаешь, если пытаешься убедиться, что твой муж в безопасности, пока он спит», — криво думает Джон, вытаскивая стойку с ножами. Рукояти некоторых повреждены и это видно даже непрофессиональным взглядом. Все, что хранит в себе арсенал вполне рабочее и в приемлемом состоянии, но не в идеальном. Джон морщится и думает, какого вообще черта он оставляет свое собственное оружие вместе с вот этим. Если бы он знал о состоянии арсенала заранее, он заставил бы обоих наследников Д'Антонио остаться в римском Континентале, пока не убедился бы, что их дома действительно пригодны для жизни. Особенно в сложившейся обстановке.       — Итак, расскажи мне, Джон. Неужели нас всех убьют в наших постелях?       Джон не отрывает взгляда от ножей. И все же он чувствует, что улыбается.       — Не с этим оружием.       — Плохие новости, я так понимаю, — закатывает глаза Сантино.       — В целом... да. Не хочешь найти человека, чтобы кто-нибудь привел все это безобразие в порядок?       — Зачем? — спрашивает Сантино. — Зачем искать, если я смотрю сейчас именно на такого человека?       — Нет, — говорит ему Джон. — Ты смотришь на наемного убийцу, который был на пенсии пять лет. Я не успеваю следить за новыми моделями. Я не знаю, что сейчас используют, а что уже нет, или что может быть использовано против нас. Все, что я могу тебе сказать, это то, что нужно заменить всю эту рухлядь, и запасы боеприпасов... вызывают беспокойство. Ты вообще забыл о существовании этого дома?       Сантино опирается на ближайший шкаф, не обращая внимания на пыль, которая оседает на его светло-сером костюме.       — Я не был здесь три года. А до этого часто был в разъездах, так что...       — Я думал это «твой дом».       — Так и есть, — соглашается Сантино. — Но мой отец распространял свое влияние на новые территории, и признавал он это или нет, ему нужна была моя помощь. В какой-то момент я устал от перелетов из Неаполя в Нью-Йорк и обратно. Проще было сразу остаться там.       Странно представлять, как Сантино оставляет место, которое считал своим домом. Которое считал просто своим. Место, где он всегда казался самым счастливым.       — Тебе нравилось в Нью-Йорке? — спрашивает Джон.       Сантино пожимает плечами.       — Мне нравится культура. Искусство. Такой экспериментальный, такой инновационный. Город никогда не стоит на месте, каждый день что-то новое. Я всегда это любил.       Джон вытаскивает из стойки самый печально выглядящий нож. Металл поцарапан, несколько вмятин. Лезвие затупилось по краям. Центр тяжести сбит. Он не уверен, что хотел бы доверить этому свою жизнь в ближнем бою.       — Посмотри на это, — бормочет он. — Чувствуешь себя в безопасности рядом с куском мусора?       — Джон, — терпеливо улыбается Сантино. — Однажды ты убил трех человек карандашом.       — Он был заточен.       — Ты упускаешь из виду мою мысль.       — Ты игнорируешь мою.       Сантино смеется.       — Вот и закончился медовый месяц, — говорит он. — Наша первая ссора как супружеской пары; мы ссоримся из-за состояния чертового арсенала. Джон. Замени все, что тебе нужно. Замените хоть все в доме, если это поможет тебе спокойно спать по ночам. Мне действительно все равно. Нет никого во всем мире, кому бы в вопросах безопасности доверял бы больше, чем тебе.       Джон кладет нож на ближайшую скамейку. Положить его обратно к остальным — кощунство.       — Судья спрашивала об этом, после того, как ты ушел. Сегодня утром.       — О нашем арсенале? О моем доверии к тебе? Не мог бы ты быть более конкретным.       — О том, как мы справляемся с ссорами.       — Боже мой, — раздраженно говорит Сантино. Он закатывает глаза. — Это расследование Правления Кланов или семейная терапия? Кого это вообще волнует? Мы же все еще не убили друг друга.       — Я определенно обдумывал это, — беспечно говорит Джон.       Оглядываясь назад, это действительно кажется намного менее серьезным, особенно когда Сантино наблюдает за ним, смеясь над вопросом, который явно считает нелепым. Опасность преуменьшена, гранатомет низведен до нематериальности. Не похоже, чтобы Сантино вообще задумывался над этим. Да, он принес с собой оружие. Но может быть, на самом деле важно только то, что он сделал в итоге. Для начала, спас жизнь Джону. Подверг себя этому фарсу с расследованием, когда вообще не было необходимости его вовлекать.       — Если бы ты действительно подумывал о том, чтобы убить меня, Джон, я был бы уже мертв, — говорит Сантино. — Я, наверное, мог бы потянуть время. Назначить цену за твою голову, как это сделал Вигго. Купить себе несколько дней. Но в конечном счете ты все равно достанешь меня, и тогда я умру. Вот и все. Спор разрешен.       — Я постараюсь избежать этой ситуации, — с улыбкой обещает Джон.       — Ради своего собственного блага я очень надеюсь на это.       Гранатомет можно простить, решает Джон, вытаскивая из стойки еще один складной нож. Этот покрыт порошкообразным веществом, скорее коричневым, чем красным, как кровь, там, где лезвие встречается с рукоятью. Легко догадаться, что это такое. Ржавчина. И это угнетает.       — Она хотела знать, как я с тобой справляюсь, — говорит Джон, роняя нож на скамейку рядом с первым, стараясь не прикасаться к нему больше, чем это нужно. — Сказала, у тебя вспыльчивый характер.       — Что? У меня? — переспрашивает Сантино, притворно обиженный, и Джон смеется вместе с ним.       — Ага. Кто бы мог подумать.       Они улыбаются друг другу; оба вспоминают все те времена, когда проявился печально известный характер Сантино Д'Антонио. Как будто он до этого не был хорошо известен актами почти невероятной жестокости в ответ на оскорбления любых масштабов. Этот человек реагирует на оскорбления резней, но редко сразу после. Дни, недели, месяцы спустя. Когда этого никто не ожидает.       — Я помню, — резко говорит Сантино. — В первый раз, когда я посмотрел на тебя и увидел не просто наемного убийцу или друга семьи, тогда я был в ярости из-за неудачной сделки. Я потратил месяцы, планируя захват. Это была банда контрабандистов? Нигерийцы в общем-то.       — Припоминаю.       — Ты очень помог тогда, — продолжает Сантино. Погруженный в воспоминания, он подходит и встает у скамейки, которую Джон начинает заполнять забракованными ножами. Стеллаж пустеет. — Боже, это было невероятно. Помню, я занимался планированием, подготовкой, исследованиями — все так скрупулезно, мелочь к мелочи. А потом Джианна налетела, как стервятник, которым она между прочим и является, и заявила, что все теперь принадлежит ей. Из-за какой-то глупой формальности. Но мой отец, как всегда, слышал только ее, и моя работа не имела никакого значения. Я был... так зол. Ты видел худшую сторону меня.       — Вовсе нет, — тихо говорит Джон. — Тебе просто нужно было, чтобы кто-то выслушал.       Сантино никогда не нравилось испытывать чувство всепоглощающей ярости. Обиды, которые гноятся, как незаживающие раны, вспышки гнева и ответное насилие — он ненавидит это. Больше ему по душе спланированное и безукоризненно выполненное уничтожение противников. Самодовольный триумф. Не ослепляющая ярость. Он всегда ненавидит себя немного больше после своего собственного гнева.       — Все мои охранники знали, что в таком настроении лучше оставить меня в покое, — вспоминает Сантино. — Но тебе было все равно. Ты пришел ко мне и спросил, все ли со мной в порядке. Ты извинился, как будто это была твоя вина, что моя сестра сделала то, что она всегда делает. Я сказал тебе убираться. Но ты даже не двинулся.       Джон помнит молодого человека, беспомощного и разочарованного поражением, раздавленного своей бесконечной неспособностью сравниться с сестрой, которая была на восемь лет старше и в глазах отца намного превосходила брата. Это было несправедливо, но их мир никогда таковым не был. Тот случай возвестил начало его понимания иерархии в семье Д'Антонио.       — Ты сел рядом со мной, — говорит Сантино. — И сказал мне: «Говори». Только это. Ты никогда не произносил больше слов, чем было нужно, и это было именно то, что я искал. Поэтому я заговорил. О моей семье, о моих неудачах. Я выплеснул на тебя весь мой гнев. А ты забрал все, хотя ни в чем из этого не было твоей вины. И когда я закончил, ты посмотрел на меня и сказал, что был впечатлен тем, что я сделал. А потом ты ушел. И я понял два удивительных факта.       Он принимает складной нож, который Джон без слов протягивает ему, осматривая его опытными руками. Он знает, что ищет, несмотря на свои заявления о безразличии. Без подсказки он обнаруживает изъян в запирающем механизме, который должен позволять лезвию аккуратно складываться обратно в рукоятку.       — Во-первых, — продолжает Сантино, — я понял, что больше не сержусь. Ты забрал всю мою злость с собой, оставив мне только покой. — Он бросает сломанное лезвие в кучу остальных. — И во-вторых, я понял, как желал твоей компании, как я хотел, чтобы ты всегда был рядом со мной. Твое спокойствие. Твое внимание. Твое терпение. Ни в ком другом я не видел этого в достаточной мере, как в тебе Джон, и в тот момент, когда я это понял, я уже знал, что могу быть по-настоящему самим собой только в твоем присутствии.       Он кладет руку на стойку с выкидными лезвиями, осторожно отодвигая ее. Теперь обращай внимание только на меня, кричат его действия, когда он подходит ближе.       — Я никогда этого не забывал, — тихо говорит Сантино. — Пять лет без тебя, но я выжил. И даже если бы ты не вернулся, я был бы в порядке. Но это не было б... — Он останавливается, подыскивая слово, которое никак не приходит ему в голову ни на одном языке. Джон не может заполнить паузу; он потерялся, пытаясь ухватить то, что кажется вот-вот будет произнесено спустя столько лет. Не хочет перебивать Сантино.       — Я не собираюсь уезжать в ближайшее время, — говорит он, когда Сантино поднимает на него беспомощный взгляд. Эти слова не идеальны, но, похоже, все равно помогают ему. Часть напряжения спадает с плеч Сантино.       — Нет, конечно нет, — говорит он. — И как хорошо, что ты вернулся. Чего бы это ни стоило.       Дыба впивается Джону в позвоночник, контрастируя с теплом Сантино на его бедрах, груди, губах. Это неторопливый поцелуй, теплый, без намерения. Никаких обещаний и никаких предложений чего-то большего. Никаких камер, чтобы запечатлеть изгиб руки Джона на затылке Сантино или то, как Сантино снисходительно позволяет себе наслаждаться нежностью. Никаких укусов. Никаких синяков. Окруженные оружием, они целуют друг друга, затаив дыхание. Джон теряет время. Теряет вообще все в этом мире, кроме учащенного пульса Сантино под кончиками пальцев.       Он запомнит этот момент. Чтобы ни случилось, он обещает себе помнить то немногое хорошее, что существует в его жизни. В темный час это единственное, что вытянет из пучины безумия.       Когда Сантино отстраняется, Джон неохотно отпускает его.        — Я... — неловко начинает Сантино, но снова целует его, а затем останавливается, чтобы сделать глубокий вдох. — Боже, я слишком стар для таких приключений. Мне нужно идти на встречу.              — Я не останавливаю тебя.       Руки Сантино свободно обхватывают ребра Джона, поглаживая его спину. Джон гладит его по шее.       — Я, наверное, все равно опоздал, — говорит Сантино. Похоже, никакая встреча его совсем не беспокоит. — Я скажу всем, что это твоя вина.       — Ты сам спустился сюда.       — Разве это преступление — хотеть увидеть своего мужа?       — И ты увидел его, — говорит Джон, забавляясь. — А теперь он говорит тебе, чтобы ты шел на свою встречу. С кем, кстати?       — Просто семья, — отмахивается Сантино. — Несколько кузенов. Они не обидятся, если я задержусь.       Его руки движения становятся более очевидными там, проскальзывая под рубашку, проходясь вдоль позвоночника и, наконец, задирая ее до груди. Выражение лица Сантино говорит о том, что он всерьез подумывает о том, чтобы разложить Джона прямо на полу.       Джон целует его в щеку.       — Кто я такой, чтобы тебя останавливать. Но ты опоздаешь.       — Джианна может принять гостей, — медленно произносит Сантино. Он задирает рубашку Джона повыше, пока Джон не стягивает ее через голову и не бросает на ближайшую скамейку. Руки Сантино двигаются к его обнаженной груди, потирая живот, осторожно касаясь новых шрамов на ребрах. Он проводит ладонями по соскам Джона, и теперь они оба тяжело дышат. — Пусть развлекается. У меня на уме немного другое.       — Например?       — Ты.       Сантино опускает руку на ширинку Джона, поглаживая пряжку ремня кончиком пальца. А затем опускается ниже, пока не находит очертания члена сквозь джинсовую ткань, наполовину твердого и уже чувствительного. Джон сглатывает. Он знает, что Сантино это слышит.       — Я думаю, — говорит Сантино, потирая ладонью член Джона, — что мне бы больше понравилась встреча твоего члена и моего языка. Согласен?       — Что ж, звучит очень... — Джон подыскивает слова, совершенно отвлеченный прикосновением ладони Сантино, приглашающей прижаться к ней.              Он чувствует себя беззащитным, без рубашки на фоне красивой дорогущей упаковки Сантино, пуговицы жилета холодят его живот. Избавление его от этих слоев займет больше времени, чем у них есть. Так что, видимо, только один из них будет здесь голым. Эта мысль разрушает все, что осталось от его сосредоточенности.       Внезапно кто-то очень настойчиво стучит в дверь оружейной. Джон напрягается, выглядывая через плечо Сантино.       Дверь приоткрыта; сам Джон вообще ее не закрывал, и Сантино явно не беспокоится — он в своем доме. Арес стоит в дверях с раздраженным выражением лица.       «Я бы извинилась за то, что испортила момент, — показывает она. — Но мне не жаль».       — Арес, — раздраженно бормочет Джон.       Сантино отступает с удрученным лицом, но спокойный. Он берет себя в руки и поворачивается в ее сторону.       — Я очень надеюсь, что это срочно.       «Звонили кузены. Кое-что случилось. — Она бросает взгляд на Джона, а затем на теряющего терпение босса. — Да, это срочно».       Сантино тихо выругивается. Он уже берет себя в руки, поправляет галстук, сосредотачивается. Не говоря ни слова, Джон хватает свою рубашку со скамейки. Он делает пару глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Это все, что ему действительно нужно. Профессионализм берет верх.       — Конкретнее, — спрашивает он, снова надевая рубашку и наполовину не веря, что она ответит ему, на Арес кажется не в настроении для своей ненависти.       «Было совершено нападение. Мы ждем новой информации. Босс?»       — Выдвигаемся, — говорит Сантино.       — Я могу что-нибудь сделать? — Вопрос опасный, но, поскольку допрос Судьи еще свеж в его памяти, Джон все равно задает его. Он вдруг обнаруживает, что ему очень хочется знать, что случилось. Прилив адреналина, а не просто последствия их украденного момента.       Сантино рассеянно смотрит на него, похлопывая по плечу.       — Все под контролем. Арес введет меня в курс дела по дороге. Моей сестре уже сообщили? — Он уходит быстрым шагом, его тяжелые шаги по лестнице поднимаются на первый этаж.       Джон остается в пыльной подземной комнате, вокруг него стеллажи с оружием. Он вдыхает запах металла, масла, сырости. Здесь есть работа, которую нужно сделать и он должен вернуться к ней.       И все же он не может подавить тревогу, которая поселяется в его животе.       Джон покидает арсенал полчаса спустя, закрывая и запирая за собой дверь. Он все еще на взводе, и чем дальше он в погружается в составление списка испорченного оружия, тем менее комфортно себя чувствует. А над землей в доме слишком громко. Солдаты и посетители, члены семьи Д'Антонио и другие члены Каморры, еще какие-то люди — кошмар безопасности, но так было всегда. И это еще охранники стали осторожнее с тех пор, как Джон начал указывать на прорехи в их работе.       Он собирается обойти периметр, проверить слабые места и новые камеры безопасности, датчики движения в саду. Джон признается, что не может избавиться от ненавязчивого постоянного патрулирования всей территории, а когда прибудет собака, станет куда проще прикрываться прогулками с ней, а не выставлять на всеобщее обозрение свою паранойю. Он с нетерпением ждет этого. И делает все возможное, чтобы не звонить Харону каждый день за новостями.       Проходя по первому этажу, Джон слышит гневные голоса. Он не закатывает глаза — хотя было было сложно. Джианна здесь в безопасности, по крайней мере до оглашения завещания, но общая настороженность начинает распространяться в доме. Она не может сосуществовать со своим братом. Им лучше жить в разных странах.       Джон поднимается по лестнице на второй этаж, следуя за ее яростными криками Джианны.       — ...если мы сможем создать видимость переговоров, выиграем себе пару дней. И к тому времени, когда они встретятся с нами, у меня будут заложники; я знаю, куда они отправляют своих детей в школу. Мы подыграем им, пока не будем готовы нанести удар. Это хорошее решение, и если бы ты просто успокоился и выслушал...       — Они напали первыми, Джианна. У нас нет пары дней на ожидание, весь Неаполь следит за каждым нашим шагом. Нам нужно нанести ответный удар. Прибереги свои «хорошие решения» для дипломатических миссий. Мы ответим им.       — Твое высокомерие рискует жизнями, которые мы может сохранить! Что, если ты проиграешь? Скажи мне это, Сантино, что тогда? Кто тогда будет выглядеть слабым? Мы возьмем заложников, и точка. Свяжитесь с Контини и скажите им, что мы хотим поговорить. Выиграй Кассиану время, необходимое ему для организации похищения. Мы должны показать им, кому принадлежит власть. И как мы это сделаем? Хитроумный нож в спину или бессмысленный тупой удар в лицо?       Дверь резко распахивается, врезаясь в стену позади нее. Джианна стремительно уносится по коридору, быстро разговаривая с Кассианом и парой других своих охранников. Они поглощены, отвлечены, и никто из них не замечает Джона на лестнице. Но и он их не окликает.       Дрожь предчувствия усиливается. Это не похоже на другие ситуации, с которыми они сталкивались до сих пор. Стойкое ощущение переломного момента.       Джон поднимается по оставшимся нескольким ступеням и входит в комнату, из которой только что вылетела Джианна. Большую часть пространства занимает длинный стол, заваленный различными картами. Вокруг ноутбуков сгруппировались охранники, они что-то бормочут, жестикулируют. Арес просматривает несколько файлов; фотографии рассыпаны по столу. Посреди комнаты Сантино смотрит в свой телефон, напряженный от ярости.       — С твоими кузенами все в порядке? — спрашивает Джон. Арес смотрит на него, усмехаясь. Сантино даже не поднимает взгляда.       — Мы не знаем, — коротко говорит он. — Они перестали отвечать. Может быть, они мертвы, а может, Контини взяли их в заложники. Пятьдесят на пятьдесят.       — Контини не просто шайка гангстеров.       — Второй по величине клан. Был когда-то или все еще, я не знаю. Было трудно контролировать все из Нью-Йорка, когда изменения происходят так часто. А Джианна не обращала внимания; она сосредоточена на более высоких вещах, в то время как почва под ее ногами стала зыбкими песками.       Джон бросает взгляд на карту. Знаки, покрывающие город, ничего для него не значат; это шифр, который Джон не узнает.       — Что ты планируешь?       Сантино кладет телефон на стол. Он мгновение постукивает пальцами по потухшему экрану, прежде чем принять решение.       — Я не стану ждать, — говорит он. — Франческа и Марко, возможно, сейчас живы, но я сомневаюсь, что они будут живы к тому времени, когда у Джанны появятся свои собственные заложники. Нет, я не буду ждать. Арес, ты отведешь своих людей в доки, где они напали на нас. Груз из Кот-д'Ивуара, вы знаете, что делать. Наверняка они умыкнули несколько наших партий. Защитите продукт, убейте любого, кого не узнаете. Но сначала допросите их; я хочу, чтобы моя семья вернулась ко мне. Живые или мертвые, я хочу, чтобы они вернулись.       «Поняла», — показывает она.       — Но этого будет недостаточно, — Сантино смотрит на карту. Его взгляд холоден и насторожен. — Нам нужно донести до них одну важную мысль. Это мой город, и я вернулся домой. Больше никакой дипломатии. Больше никакого терпения. Пусть сточные канавы зальются кровью, пока кланы не вспомнят, кто ими правит. — Он поднимает глаза.       Он смотрит на Джона.       — У них есть склад в Поджореале, — говорит он, Джон отрицательно качает головой. — В промышленной зоне. Центр контрабандных товаров, наркотиков, встреч. Содержимое меня совершенно не интересует. Но сегодня вечером все, кто находится на этом складе, умрут. А здание сгорит. Пусть весь город увидит дым и поймет, что я больше не играю в игры.       То, как он это говорит, — это не просьба. Нет. Это приказ. И ни у кого в этой комнате нет никаких сомнений в том, кто этот заказ примет. Сантино ни на секунду не отводит глаз с лица Джона.       — Не надо, — очень тихо говорит Джон. — Ты так хорошо справлялся...       — Да, — соглашается Сантино. — И теперь я вынужден сделать то, о чем сожалею. Мне жаль. Правда, Джон, я не хочу этого делать. Но у меня нет другого выбора. Если хочешь кого-нибудь обвинить, вини в этом только Контини. Тебя отвезут туда и обратно. Оружие на твой выбор.       — Не делай этого.       — Иди, Джон, — говорит Сантино. — Просто сделай это. — Он отворачивается к группе охранников, что собрались вокруг Арес и внимательно смотрят на ее руки, показывающие приказы. Любой, кто попытался бросить взгляд в сторону Джона, быстро решает этого не делать. Что бы они ни видели, это их пугает.       Так и должно быть.       В спальне Джон переодевается в черное. Костюм, рубашка, галстук. Кобуры, сумка для винтовки. Глоки. Дробовик, которого он касается прокалывающими пальцами, все же решает оставить для другого раза. Ножи: острые, блестящие. Проволока из гарроты.       Он причесывается в ванной, выходит и нерешительно смотрит на сумку, ожидающую его на кровати. Все решилось слишком быстро, но разве у него был выбор. И все же он касается покрывала кончиками пальцев и жалеет, что не может вернуться в то утро. Как он и думал, покой никогда не длится долго, и все же он верил. Глупо. Никто не давал ему никаких обещаний. А теперь он возвращается на войну. Адская тварь возвращается домой. В Ад.       И, черт возьми, как же он зол.       Водитель — мужчина, которого он узнает. Энрико, бородатый и сдержанный, один из старой гвардии. Когда Джон забирается на пассажирское сиденье, он кивает ему. Джон отворачивается. Увидев большой черный ящик на заднем сиденье, он позволяет себе не весело улыбнуться.       — Гранатомет, ага, — говорит Энрико. — Босс хочет грязи.       Энрико кивает один раз. Его английский не очень хорош, а семейная драма хозяев — не его проблема. За эти годы он подвозил Джона к бесчисленным местам убийств. Они абсолютно ничего не знают друг о друге. В каком-то смысле это мило. Просто и понятно. Каждый знает свое место, и никто не переступает черту.       Они останавливаются за углом от указанного склада. Джон говорит Энрико, чтобы тот «поехал покатался минут двадцать». Он вытаскивает винтовку из сумки, полностью игнорируя гранатомет позади. Возможно, он позже вернутся за ним. Для финального аккорда.       Машина бесшумно сворачивает за угол, фары выключены.       Джон направляется к складу.       Снаружи двое охранников лениво бродят по периметру, свет от их сигарет становится полезной мишенью. Джон подкрадывается сзади к первому, засовывает проволоку из гарроты ему под челюсть и туго натягивает, пиная сзади по коленям. Он падает, у него закупорены дыхательные пути, ноги болтаются. Джон пережидает схватку. Сворачивает мужчине шею, когда он впадает в бессознательное состояние, и переходит ко второму. Крик о помощи он заглушает лезвием ножа по глотке. Из-за угла внезапно выходит третий: удар в солнечное сплетение и еще одна сломанная шея.       Кровь стучит в ушах, но руки не дрожат. Джон достает первый глок и входит в открытую дверь склада.       Его никто не замечает. Место промышленное, голое; бетонные полы и высокие потолки, открытые металлические балки. Транспортные контейнеры и деревянные ящики с запрещенными товарами, сложенные в проходах; между ними разбросаны погрузчики. Рабочие с оружием, складывающие кокаин, как мешки с мукой. Горстка гангстеров в строгих костюмах, стоящих вокруг стола, заходится хохотом. Все они совсем молодые, в основном мужчины и пара женщин — не больше двадцати пяти. Они посланы, чтобы доказать свою состоятельность, ущипнуть за нос правящий клан. Так самоуверенно. И так быстро их тела начинают падать замертво.       Время становится туманным понятием. Люди умирают, Джон ведет отдаленный подсчет жертв, не столько из-за права хвастовства — обычно просят об этом его хозяева. Вигго всегда нравилось знать цифры. «Сколько?» — довольно спрашивал он. Это был его повод хвастаться на вечерах покера с боссами картелей. Джон меняет магазины и продолжает считать.       Он плетется между транспортными контейнерами, но в прикрытии почти нет необходимости. Большинство здешних сотрудников гангстеры, а они предпочитают количество, а не качество. К тому времени, когда они поймут, что им нужно бояться, половина уже будет мертва. Но с другой стороны, это не основная база Контини; просто аванпост, через который проходят товары, а охранники носят фамилию для защиты, будто вместо бронежилетов. Это глупая идея. Бесполезная, особенно против него.       Последние четверо сгрудились вокруг полуоткрытого транспортного контейнера; когда Джон приближается, один из них поворачивается с пистолетом на изготовку к человеческой фигуре, что находится внутри. Он целеустремлен, доверяет трем другим, велит им прикончить Джона. Джон стреляет в него первым. У него давно закончились патроны для глоков, но винтовка поет так же сладко, как ему и обещали, хотя беспорядок, в который она превращает тела... значительный.       В наступившей за короткой финальное перестрелкой тишине Джон слышит приглушенный звук из транспортного контейнера. Он перезаряжает винтовку. Выглядывает из-за приоткрытой двери.       Женщина связана по рукам и ногам упаковочной лентой, ее волосы спутаны, она кричит через кляп из скотча. Из носа у нее стекает кровь — по щекам и подбородку, лишь немного разбавленная слезами. Она смотрит на него испуганными, почти до бессознательной паники глазами, и Джон останавливается. Ее глаза...       — Франческа Д'Антонио? — спрашивает Джон.       Она лихорадочно кивает головой. Джон заходит в контейнер и вырывает у нее кляп.       — Тебя прислала моя семья? — спрашивает она. По-итальянски, и Джон отвечает тем же.       — Да. Где... — Джон пытается вспомнить имя второго пленника, но Франческа уже качает головой, протягивая ему дрожащие руки, чтобы он освободил ее. Джон осторожен; он видит ссадины, морщины, неестественный угол, который наводит на мысль о сломанной руке.       — Они убили моего мужа, — говорит она. — В доках. Я все видела. Он не стоил так дорого, в отличие от меня. Я Д'Антонио, он был просто моим мужем.       — Мне жаль.       — Я должна была быть следующей, — говорит она ему, выпутывая ноги. — Изнасилована, убита, затем разрезана на куски и выставлена на всеобщее обозрение в туристических местах в качестве послания. Они больше не боятся нас.       — Теперь это изменится, — говорит Джон, вспоминая, что творится вне металлических стен контейнера. Он помогает ей подняться на ноги, но ей больше не нужна помощь. Вместе они возвращаются на склад. Здесь очень тихо. Кровь мягко стекает со второго этажа, где на лестнице остывает тело.       Сорок семь, по привычке думает Джон. По последним подсчетам.       — Энрико уже должен быть снаружи, — говорит он. — Если вы готовы идти.       Франческа не двигается, лишь замерев стоит посреди склада, затем медленно поворачивается и смотрит на тела.       — Ты один? — спрашивает она. Голос ее не слушается.       — Да.       — И это все?.. Только ты... Santa vergine Maria.       Джон не отвечает. Тишина говорит сама за себя. Наконец Франческа посмотрела прямо в его глаза.       — Это ты, — безучастно говорит она. — Не так ли? Джон Уик. Люди так много говорили о тебе, но я думала... это все сплетни. Преувеличение. Они сказали, что моя двоюродный брат женился на самом Дьяволе, но я в это не поверила. А зря. — Она отворачивается, снова смотрит на кровь на бетонном полу, брызги на транспортных контейнерах и упаковках с кокаином. Пули, вонзившиеся в плоть и металл. Запах места убийства.       Джон ловит себя на том, что с тоской думает о гранатомете. Ему хочется разжечь костер, очистить землю, беспорядок, который он всегда оставляет после себя. Если все здесь сгорит дотла, то можно представить, что ничего и не было. Может быть, он даже сможет забыть.       — Идем, — коротко говорит он, направляясь к выходу.       Франческа следует в нескольких шагах позади, баюкая свою сломанную руку. Она не хочет подходить слишком близко.       Это к лучшему.       Он оставляет ее с Энрико, помогающим ей забраться в машину, и вытаскивает гранатомет из ящика, заряжает его и возвращается на склад. Металл не воспламеняется, и транспортные контейнеры не горят. Кокаин — это совсем другая история. Как и ящики с запрещенным алкоголем, контрабандные транспортные средства и отмытый нал. Они прекрасно горят. И вскоре остальная часть здания тоже занимается пламенем.       Джон возвращается к машине, чувствуя себя так, словно только то поджог сам себя. Его кожа кажется более чувствительной, мышцы более отзывчивыми. Избыток адреналина жжет вены, как раскаленная стальная проволока. Он сглатывает и чувствует на языке вкус чужой крови.       На один опасный момент он подумывает о том, чтобы попросить Энрико отвезти его в доки. К порту на побережье Слоновой Кости, где Арес, возможно, все еще возглавляет атаку на другую базу Контини. Возможно, им нужна его помощь. Он бы хотел этого.       Но Франческа ждет на пассажирском сиденье со сломанной рукой и обручальным кольцом, которое будет причинять ей боль каждый раз, когда она на него посмотрит. Теперь она вдова, и ей нужно планировать похороны. Ей понадобится врач. Может быть, священник или член семьи, с которым можно поговорить.       Сочувствие от кого-то, кто все еще помнит, что это вообще такое.       Джон скользит на заднее сиденье.       — Домой, — говорит он Энрико. — Мы закончили.       Перед домом горит свет; машина выезжает на подъездную дорожку. Джон ловит себя на том, что вспоминает похожую ночь, чуть более двух недель назад. Он сбежал из горящих руин своего дома, нашел убежище у кого-то, кому у него не было причин доверять, и у него не было другого выбора, кроме рискнуть.       Чуть поодаль Арес стоит с группой своих людей, они, видимо, тоже только что прибыли. Машина рядом с ними, задние двери открыты, и видно завернутое в простыню тело, растянувшееся на сиденье. Он видит , как Франческа замечает это, ее губы поджимаются. Но она не издает ни звука.       Джон выходит из машины первым. Арес движется ему навстречу с едкой ухмылкой.       «Повеселился?»       Джон подумывает о том, чтобы двинуть ей ножом под ребро. Обычно ему удается ее игнорировать. Обычно он выше ее маленьких глупых ревностных игр. Но вечер затягивается, и изодранные остатки цивилизации отпадают от него, как сбрасываемая змеиная кожа. Он был бы не прочь затеять с ней драку. Прямо здесь, перед домом, под присмотром охраны. Какие бы проблемы она себе не напридумывала, Джон поможет ей решить их. Раз и навсегда.       Позади него открывается пассажирская дверь. Джон заставляет себя отвернуться, придерживая ее открытой, чтобы Франческа могла выйти. Он рефлекторно протягивает ей руку, а когда понимает, что сделал, что она скорее шарахнется от него, чем примет помощь, пытается спрятать ее за спину. Однако Франческа крепко хватается за протянутую ладонь своей здоровой рукой.       Арес теряет улыбку.       «Это она?»       Франческа бросает на ее руки усталый взгляд. Значит, она не понимает, что Арес говорит. Это имеет смысл, если Сантино не проводил много времени дома в течение последних пяти лет. Арес в этих краях не знают.       В дверях появляется ее хозяин. Свет изнутри льется ему на плечи, отбрасывая тени на лицо. И все же его удивление понятно.       — Франческа? Grazie a Dio, я думал, ты мертва.       — Сантино, — облегченно выдыхает она. — Они убили моего мужа.       — Я знаю, дорогая. Мне так жаль. — Сантино встречает ее на гравии дорожки и обнимает. Он осторожен со сломанной рукой. — Заходи внутрь. Твоя мама здесь, и врач тоже. Тебе нужно отдохнуть. Завтра мы сможем поговорить о Марко. И о том, что делать дальше.       — Что делать дальше? — горько усмехается она. — Ответить на войну войной. Что же еще? Вот к чему привели годы вашего пренебрежения. Кланы нас не боятся.       — Мы можем обсудить это утром, ладно? Иди и скажи своей матери, что у нее все еще есть дочь; она в первой комнате слева. Мы все предполагали худшее. Я предполагал худшее. — Сантино отступает назад, позволяя Франческе войти в дом одной. Его взгляд задерживается на завернутом в простыню теле.       Нет никого, кого Джон хотел бы видеть меньше, чем Сантино, но ему придется пройти, чтобы войти в дом. Он все больше ощущает покалывание в разогретых мышцах, зуд в пальце на спусковом крючке, пульс, бьющийся под кожей. Его поврежденные ребра горят, боль терпима. В кои-то веке он благодарен, что в него не попала ни одна пуля. Только синяки и царапины.       Его одежда липкая от крови, но на черной ткани не видно. Снова. Костюм придется выкинуть. Снова. А затем заказать новый. Снова. Всего лишь часть работы. Снова и снова.       Сантино поворачивается, чтобы посмотреть на него, когда Джон подходит к дому. Джон ловит себя на том, что изо всех сил сдерживает послушный, ведомый привычкой инстинкт, который почти заставляет его послушно отрапортовать: «Сорок семь». Но нет. У него больше нет контракта. Он не обязан этого делать.       Он проходит мимо Сантино, но его останавливает легкая рука на его плече.       — Дело сделано? — спрашивает он.       Джон непонимающе смотрит на него. Так много всего, что он хотел бы сказать ему. Но если он начнет, вряд ли сможет вовремя остановиться и задержать инстинкт. Слов ему всегда было недостаточно. Он больше, чем ярость. Больше, чем Баба Яга. Он должен быть выше всего этого, иначе больше у него не останется ничего.       — Sì, синьор, — сдержанно роняет он и уходит.