Сваха (The Matchmaker)

Золотое Утро Солнце светило за окном номера для новобрачных пятизвездочного испанского отеля, и Мундунгус Флетчер — теперь уже Локхарт, как он полагал, — проснулся в хорошем настроении. Погода в Испании разительно отличалась от лондонской. Каждый день был ясным и тёплым, на небе в поле зрения ни облачка. Это было прекрасно, потому что Дунг ненавидел запах петрикора*. *Петрикор — землистый запах, который ощущается после дождя. Он ненавидел Лондон и его грязные закоулки, постоянное ощущение нечистот и запах канализационных стоков. Он прожил на улицах Лондона половину своей взрослой жизни, так что должен был бы уже привыкнуть к этому, но как только поступило предложение, и появилась возможность покинуть улицы и присоединиться к Гилдерою Локхарту в пентхаусе с частым сексом и свежим душем каждый день, он ухватился за этот шанс. Гилдерой был достаточно приятным человеком, чтобы терпеть его рядом. Он был самовлюбленным до крайности, а когда открывал свой рот, Дунгу хотелось размозжить себе череп. Но у него было красивое лицо и улыбка, которая заставила бы Мундунгуса обомлеть, если бы он был другим человеком. Их брак был заключен в Испании, где однополые браки были легальны уже несколько лет. Их медовый месяц также проходил в отеле на испанском побережье. Утром Мундунгус проснулся обвитый загорелой рукой вокруг своей талии и с похмельем после обильного потребления сангрии. Локхарт все еще блаженно спал. Его привлекательные черты лица становились менее привлекательными, когда расслаблялись, а слюни оставляли влажное пятно на шелковой наволочке. Поморщившись, Флетчер высвободился из хватки мужа, давясь утренним дыханием мужчины. Локхарт был гораздо красивее, когда просыпался, принимал душ и не смердел этой отвратительной смесью секса и лавандового парфюма. Хрустнув шеей, Мундунгус побрел в душ. Пар заполнил ванную комнату отеля, затуманив позолоченное зеркало. Уже голый, он приготовил пушистое белое полотенце, необычайно мягкое, прежде чем шагнуть под душ. Он стер запах секса со своей кожи, и практически застонал от гладкого скольжения мыла. Он никогда не привыкнет принимать горячий душ как что-то должное. Мундунгус наслаждался водой, струящейся по его загорелой коже, но знал, что у него есть только час на то, чтобы встретиться с дилером. Стряхнув капли воды с лысой головы, Дунг вышел наружу и уютно закутался в полотенце. Проведя рукой по заросшему щетиной лицу, Дунг решил оставить небритость. Настороженно поглядывая на храпящего мужа, Дунг натянул пару своих старых ботинок и древнюю потрепанную кожаную куртку. Он очень хорошо играл роль бездомного бездельника, зная, что быстро сможет слиться с толпой, если будет выглядеть и вести себя как «один из них». Гилдерой перевернулся с протяжным мяуканьем. Его наманикюренная рука на мгновение ощупала кровать, прежде чем вцепиться в одеяло Дунга. Он натянул шелковое покрывало до подбородка и еще плотнее прижался к нему. Дунг нахмурился от нахлынувшего на него теплого чувства. Черт побери, но его муж мог быть таким милым, пока его рот был закрыт. Все еще хмурясь, Мундунгус поднял штаны Локхарта с пола и молча выудил оттуда бумажник мужчины. Он посчитал испанские евро, пожал плечами и сунул весь бумажник в задний карман. — Куда идешь, Майки? — глаза Гилдероя распахнулись, когда Мундунгус потянулся к дверной ручке. Мужчина замер. Он ненавидел имя «Майкл», но Гилдерой отказывался называть его «Дунг». Несмотря на протесты, Гилдерой остановился на ласковом прозвище «Майки». Данг каждый раз съеживался от этого. — …Достать что-нибудь на завтрак, дорогой, — выпалил он. — Я ненадолго. — Хм, — Локхарт зевнул. — Принесешь мне лече фрайту*? — Гилдерой даже не попытался произнести это правильно. «Лече фрита», — пробормотал другой мужчина невнятно. Дунг не мог гордиться тем, что свободно говорит по-испански, но кое-какие фразы он усвоил. *leche frita — жареное молоко — испанский десерт из молока, загущённого мукой, а затем жареного — El burro sabe más que tú, * — пробормотал он в ответ. *с исп. — осел и то умнее тебя. — Чего?! Дунг хихикнул про себя. — Это значит… э-э… «конечно». — Тогда почему ты просто так не сказал? — слова были приглушены, так как Локхарт перевернулся на живот. Он снова погрузился в сон. Вздохнув с облегчением, Дунг постарался тихо закрыть за собой дверь. Одернув воротник, он проскользнул в лифт и вышел через черный ход. Деньги Локхарта оттягивали карман, но Дунг не чувствовал себя виноватым. Разве не так они всегда говорили? Что мое, то и твое. Мундунгус вступил в их отношения, не имея за душой ни цента. Он был ветераном, технически подготовленным авиационным техником британской армии. Его уволили после того, как он случайно сломал молотком большой палец своего товарища-техника. Мужчина в ответ ударил Дунга отверткой. У Данга все еще был шрам, и у него вошло в привычку называть его пулевым ранением. «Боевой шрам». Дунг почесал отметину, расположенную прямо под яремной веной. Там был уродливый участок отсутствующих волос, которые никогда не отрастали, и Локхарт любил гладить эту отметину в постели. Это было чувствительное место. Прочистив горло и борясь со смущением, Данг скрылся на улицах Малаги. Белая, осыпающаяся архитектура почти ослепляла в ярком солнечном свете. В Малаге было мало темных переулков, но он воспользовался тенями, отбрасываемыми высокими зданиями. Он уже запомнил маршрут, следуя ориентирам, а не указателям. Прошло еще десять минут, прежде чем он добрался до места встречи. Небрежно прислонившись к стене рядом с мусорным баком, Дунг принялся ждать своего дилера. Делать было нечего, кроме как рыться в бумажнике Локхарта; он склонил голову к маленькому изображению на удостоверение личности и был поражен тем, что Локхарт мог сиять даже на черно-белом снимке. Он подавил смешок. Второе имя Гилдероя было Мэриан; он видел его мельком в их свидетельстве о браке, но, по правде говоря, он был невероятно пьян во время церемонии. Гилдерой, казалось, ничего не заметил, полагая, что шатающаяся походка Мундунгуса была вызвана просто тем, что Дунг был «переполнен эмоциями». — Дунг, — хрипло произнес чей-то голос. Выпрямившись, как шомпол, Дунг захлопнул бумажник и убрал его. Аластор «Грозный глаз» Грюм ковылял по переулку, тяжело опираясь на левую ногу. Этот неуклюжий, покрытый шрамами человек был уроженцем Лондона и бывшим генералом британской армии. Он потерял ногу, глаз и часть носа после того, как попал в плен и подвергся пыткам. Дунг никогда не интересовался подробностями, но, судя по слухам, что он слышал, Грюм пришел в ярость после того, как они пригрозили найти и убить его дочь. Он убил своего похитителя голыми руками. Дунг в этом даже не сомневался. Он с опаской поглядел на деревянную ногу Грюма, заметив очертания ножа, привязанного к конечности. Он дернулся. — У-у тебя есть то, что мне нужно, Грозный Глаз? Ко… — Молчи, Дунг, — рявкнул мужчина. — А что, если кто-то наблюдает? Если бы кого-то из нас прослушивали, если бы я был полицейским, это было бы похоже на устное признание. — Но ты же нет, да? — спросил Дунг. — Конечно, нет, идиот. — Значит, ты достал? Нос Грозного Глаза сморщился, шрам на щеке искривился. В его семье процветал теневой бизнес, и как только он стал инвалидом, его отправили на черную работу. Он ненавидел таких подонков, как Дунг, но ему нужно было платить по счетам и содержать дочь в колледже. — Я достал, — он сплюнул в сторону, обнажив пожелтевший острый зуб. — Мы уже договорились о цене. — Деньги у меня, — заверил Данг, похлопывая по бумажнику Локхарта. — Но сначала я хочу взглянуть. — Конечно, — вздохнул Грюм. Он криво усмехнулся. — Ты теперь при деньгах, не так ли? Приобрел себе богатого маленького мальчика-игрушку… или он шугга дэдди? Я никогда бы не подумал о тебе, как о женатом человеке. Дунг не чувствовал необходимости защищать честь Гилдероя. Он был тем, кем он был. — Что я могу сказать? Брак. Овчинка выделки стоит. Грюм нахмурился, его стеклянный глаз внимательно наблюдал за Дунгом. — Не думаю, что так говорят о браке. — Это был оборот речи, Грюм, — Дунг закатил глаза. — Грязная шутка. Я пытался быть остроумным. Это означает… Неважно, это будет не смешно, если мне придется объяснять. — Хм. Ну, ладно. Выпендрежничество ни к чему не приведет, — предупредил он. Дунг заливисто рассмеялся. Порывшись в своей тяжелой куртке, Грюм вытащил пластиковый пакет с белоснежным порошком. — Я не могу сказать тебе, откуда я его взял, иначе меня пристрелят, так что это, вероятно, скажет тебе о том, насколько он чистый. Дунг облизнул губы и потянулся за деньгами. — В данный момент мне все равно. Я скорее вернусь в этот проклятый гроб, чем проживу еще неделю без дозы. Грюм фыркнул и посчитал евро, дважды и трижды, проверяя, из-за своей паранойи. — Судя по тому, что я слышал, и по тому, что ты мне рассказал, тебя там тоже хорошенько накачали, — он убрал деньги, похлопав себя по карману. — Что бы этот «Сваха», — усмехнулся Дунг. — Ни влил в меня, это плохо отреагировало на кислоту, которую я тестировал. Я ни черта не помню, кроме темноты и раздражающего голоса в голове. По-видимому, я был отличным слушателем, — его губы скривились в тошнотворной «очаровательной» усмешке. — Локхарт любит, когда я под кайфом. — А… так это ради святости вашего брака? — сказал Грюм, забавляясь, когда Дунг тут же насыпал полоску кокаина на крышке мусорного бака. Дунг закрыл одну ноздрю и широко раскрыл глаза. — В болезни и в здравии. В горе и в радости, — пробормотал он. — В богатстве, и в бедности. Увидимся, Грюм. Не дай себя подстрелить. — Бывай, — сказал мужчина. Мир расплылся, и следующее, что он помнил, это лифт, поднимающийся в их гостиничный номер. Он нашел в заднем кармане ключ-карту и вставил ее в замок, шмыгая носом. Тихо напевая себе под нос, «Вот идет Невеста», Дунг бросил сверток с едой на кухонный стол. Внутри дымился свежий «лече фрита». — И не говори, что я никогда ничего для тебя не делаю, — сказал он спящей фигуре Локхарта. Разум гудел слишком сильно, чтобы Мундунгус почувствовал себя усталым, он скользнул обратно в постель полностью одетым и уставился в потолок. Гилдерой хмыкнул во сне, его рука упала на грудь мужа. Молодой мужчина, сияя в золотом утреннем свете, сам напоминал солнечный свет. Обручальное кольцо Гилдероя сверкнуло калейдоскопом красок. Дунг задумался, сколько оно будет стоить на черном рынке; Локхарт был известен своей забывчивостью и всегда снимал его перед тем, как принять душ. Дунг взял его руку и поцеловал. Он спрятал злобную ухмылку и позволил себе плыть по течению, довольный своим «счастливым» браком.

***

Оливковая ветвь Хоть звук телевизора и был приглушен, Миртл показалось, что она может читать по губам. — Я говорил тебе снова и снова, Селестина, — Коротышка Бордмен схватил Селестину Уорбек за руку, ее красивое бледное лицо было измазано слезами. — Мне все равно, амнезия у тебя или ты беременна сыном моего брата… Ты моя родственная душа. Сериал был единственным развлечением Миртл в такие дни, как сегодня. Она работала бариста в «Дырявом котле», и час пик как пришёл, так и ушел. Шел дождь, над городом густо висел смог. Даже для бистро, которые специализировались на свежей, теплой пище, дождь создал большие трудности. Миртл уныло уставилась на банку с чаевыми; та была пуста. Не то чтобы у нее их было много с самого начала. Она еще больше облокотилась на стойку, с восторгом наблюдая, как целуются Селестина и Стабби, — и тут ее локоть скользнул по мокром пятну от смузи. Ее плечо врезалось в кучу грязной посуды, которая с грохотом упала в раковину. Том, ее босс, высунул голову из заднего помещения. — Черт побери, — выругался он. — Ты напугала меня, девочка. Что, черт возьми, ты опять натворила? — Я… споткнулась? — нервно сказала она, поспешно собирая тарелки. Мужчина не очень-то рассердился, но ему не нравилось, когда она бездельничала. — Угу, — настороженно оглядел он ее. Том бросил полотенце через плечо и шагнул к ней. Он был уже в возрасте, но выглядел на несколько лет моложе, с розовыми щеками и колючими седыми волосами. — Чувствуешь себя немного беспокойно, девочка? Легко было определить, что Миртл Уоррен представляла собой шквал из нервных тиков и надутых губ. Миртл дернулась, её руки находились в постоянном движении. Она заправила выбившуюся прядь черных волос за ухо, пыхтя от возмущения. — Я в порядке. Просто скучно, вот и все. Она не была хорошенькой в классическом понимании: у неё были водянистые глаза за уродливыми очками и оспины на лбу. Она не привлекала к себе столько внимания клиентов, как другие бариста; однако она была единственной, кто пришел сегодня на работу. Том был благодарен ей за это. — Как насчет того, чтобы взять отгул на вечер? — предложил он. — Видит Бог, с этим дождем у нас больше не будет клиентов. Я приготовил лишние рогалики; отнеси их своей подружке, удиви ее на работе… И чашку темного свежесваренного тоже за счет заведения. Миртл просияла при упоминании о своей девушке. — Это чудесно, — улыбнулась она, быстро развязывая свой запачканный фартук и распуская конский хвост. Она взяла свою толстовку из комнаты отдыха и неловко остановилась на пороге, как будто что-то забыла. Тома это позабавило. — Напиток сам себя не нальет. — Верно, — покраснела она. Она завела кофемашину и оставила ее делать свое дело. Как только кофе перестал вытекать из машины, мягко дымясь, Миртл разволновалась. Она схватила стакан обеими руками, и тот покачнулся. Немного пролилось на ее джинсы, но капли быстро впитались в ткань. Выругавшись, она пососала обожженные пальцы и закрыла сверху пластиковую крышку. С фломастером в руке и языком, высунутым между губами, она нацарапала «Моей дорогой Олив» на боку стакана ее лучшим почерком. Нарисовав маленькое сердечко и пронзившую его стрелу посередине, Миртл улыбнулась и выпрямилась. — Закончила? — спросил Том, подняв кустистую седую бровь. Он положил мягкую подставку, и Миртл сунула стакан внутрь. — А я могу сделать один для себя тоже? — Если на этот раз тебе удастся удержать его в стакане. Пока заваривалась вторая чашка, она щипцами вытащила из витрины два простых рогалика. Олив не любила ее выпечку, но у нее было тайное пристрастие к малиновому варенью. Миртл стряхнула с рук крошки рогалика. — Думаешь, она будет рада меня видеть? — спросила она, слегка встревожившись. Том колебался. — Я думаю да, — Хотя то, что я думаю, и то, что произойдет, — это две разные вещи, не высказал Том. Наблюдая за взаимодействием Миртл с женщиной-адвокатом, Том мог только рационализировать их отношения как: Я думаю, противоположности притягиваются. Внешне это была прекрасная, трагическая история любви — две женщины, из разных классов, несчастные, одна — «королева», а другая — служанка. Это была сказка о Золушке, но вместо того, чтобы полюбить принца, Миртл влюбилась в злую сводную сестру. …Метафорически. Том отрицательно покачал головой. У него, конечно, были свои сомнения, но он сделал все возможное, чтобы поддержать Миртл. Как ее работодатель и как ее друг. Она была всего лишь ребенком, и уже прошла через слишком многое. Не так давно она была жестоко травмирована нападением Свахи. Почти три месяца назад она пропала посреди ночи, заманиваемая в переулок слабым поскуливанием — как ей показалось — бродячей собаки. Животное находилось в тени, но прежде чем ее глаза привыкли к темноте, чья-то рука сомкнулась вокруг ее рта, и на него опустилась ткань. Она рассказала ему дрожащим голосом, что больше всего запомнила этот голос. Собака начала лаять, почти как бешеное животное, пока тихий голос не прошептал: Тише, малыш, и собака успокоилась. Том сам подал заявление о пропаже, когда она не пришла на утреннюю смену. Весь день он пребывал в смутном беспокойстве, пока не пришло известие, что две девушки найдены заживо похороненными. Видеозапись показала, как их извлекли; он с облегчением увидел, как Миртл и другая жертва выходят из гроба, держась за руки. Другая жертва, однако, стала сюрпризом. Олив Хорнби, адвокат-свидетель, была одета в помятую юбку-карандаш, помада была размазана, каблук сломан; он почти не узнал ее без «Блэкберри», постоянно приклеенного к уху. Хорнби была частым клиентом, которого другие бариста называли «Круэлла Девиль». Том всегда мог узнать, когда она заходила — по стуку ее острых четырехдюймовых каблуков по дереву и по тому, как она огрызалась на своего бедного ассистента. Последнее, что он помнил, это как она уволила беднягу и наняла другого в тот же получасовой перерыв. Миртл всегда работала в ее обеденный перерыв. Олив в лучшем случае была пренебрежительна, а в худшем — жестока к ней — она постоянно металась между заказом темного прожаренного кофе и оскорблениями по мобильному телефону. Несмотря ни на что, Миртл была очарована ярко-красными губами Олив и ее саркастическими шутками. Миртл мечтала часами напролет, вздыхая перед телевизором и игнорируя свои обязанности. Том был почти благодарен, что они встретились. Миртл работала усерднее и быстрее, когда у нее было свидание за вечерним ужином, и всегда приходила на работу вприпрыжку. Он смотрел, как она балансирует с рогаликами и стаканами, поднимает капюшон и выходит из парадного входа. — Пока, Том! — крикнула ему Миртл, взмахнув свободной рукой. Ее голос дрогнул, когда она ступила под холодный дождь. — Мерзость! Льет как из ведра, — пролепетала она. Том лениво поднял руку на прощание, нежно покачав головой. Миртл бросилась на стоянку, ее узловатые колени дрожали под форменной юбкой. Ее грязная машина была припаркована в самом дальнем месте, и она быстро шлепала по лужам. Слегка задыхаясь, она достала ключи и открыла замок. Миртл скользнула на переднее сиденье, дрожа и промокнув до костей. «Она того стоит», — яростно сказала себе Миртл, представляя одобрительную улыбку Олив. Ну, на самом деле это была скорее особенность её губ. Олив почти всегда задерживалась на работе допоздна и откладывала их свидания на поздний ужин. Миртл была немного расстроена, но знала, что Олив занята тем или иным делом. Миртл не знала, чем именно занимается Олив, но поскольку дресс-код требовал юбок-карандашей и обтягивающих блузок, она определенно не жаловалась. Миртл была уверена, что Олив будет рада ее видеть. Шмыгая носом, Миртл включила обогреватель и охватила руль холодными пальцами. Она осторожно сдала назад, прищурившись, чтобы разглядеть что-нибудь сквозь ливень. Ее дворники лениво качались, больше размазывая дождь по стеклу. Густой, горький запах кофе наполнил машину, и в животе у нее заурчало. Скоро, напомнила она себе. Когда через несколько минут она добралась до офиса Олив, она улучила момент, чтобы отпустить козырёк и взглянуть в зеркало. С ее губ сорвалось тихий звук. Она напоминала утонувшую крысу: волосы свисали спутанными мокрыми прядями, очки были заляпаны водой. Она поспешно протерла линзы и попыталась привести волосы в некое подобие прически. Они выглядели жирными и неприятными… Миртл толкнула дверь, сморщив нос и борясь со слезами. Она прижала еду к груди и позволила дождю стекать по коже, холод пробирал до костей. Высоко подняв голову, словно ее ничто не беспокоило, Миртл вошла в офис: Прюэтт, Нотт и Хорнби, адвокаты. Офис не был уютным, с минималистичным декором, но в нем было тепло. Олив работала в большом офисном здании, и зал ожидания был заполнен раздраженными, такими же мокрыми на вид людьми, одетыми в костюмы. Миртл откашлялась, пораженная ощущением, что все они наблюдают за ней. Ее пальцы слегка дрожали, держа держатель для кофе. Она остановилась у стола секретарши, где женщина с каштановыми волосами, стянутыми в тугой пучок, методично делала записи на своем компьютере. — Чем могу помочь? — сухо спросила секретарша. Миртл замерла. Эта женщина уже должна была знать ее — она была девушкой Олив, ради всего святого, и она навещала ее раньше. Неужели Олив никогда не говорила о ней? Миртл подавила свои тревожные, панические, быстро закручивающиеся мысли. Она понимала, что преувеличивает, и секретарь тоже. Женщина посмотрела на Миртл с легким отвращением. — Я… — она откашлялась. — Я девушка Олив — я принесла ей кофе? — она произнесла это как вопрос. — Я вижу, — сказал секретарь. «Ирма Пенсне», гласил ее бейджик. — К сожалению, мисс Хорнби занята. Хотите записаться на прием? — Я не… мне не нужно записываться на прием, — испуганно сказала Миртл. — Может быть, вы просто вызовете ее? Она захочет меня видеть. У вас ведь есть кнопка вызова? Скучающее лицо Ирмы, наконец, вспыхнуло каким-то чувством. Ее пальцы сомкнулись вокруг интеркома, закрывая его. — Мне было ясно сказано не беспокоить ее… Сытая по горло, Миртл оторвалась от стойки. — Неважно! Она может уделить мне немного времени. За ее спиной секретарша издала сдавленный протестующий звук. Она сочувственно поджала губы и покачала головой. — Маленькая идиотка, — пробормотала она, возвращаясь к компьютеру. Миртл кипела от злости всю дорогу до лифта. Она вообразила, что скажет Олив: твоя секретарша обошлась со мной как с грязью, разве ты не сказала ей, что мы вместе? Лифт звякнул, и Миртл вышла на втором этаже. Двери были сделаны из стекла, но жалюзи были опущены. Миртл прочитала О. Хорнби напечатанное на двери. Приготовившись застать Олив за столом, возможно, читающей или разговаривающей по телефону с одним из своих клиентов, или жующей ручку, как она обычно делала, Миртл была удивлена, услышав слабые звуки… это было… стоны? У нее перехватило дыхание, она вдруг испугалась, что Олив задыхается, или ранена, или лежит мертвая на полу. Миртл схватилась за ручку двери и дернула. Кофе выпал у нее из рук. Все, что она могла видеть, это сильная, крепкая спина, одетая в белую рубашку, и две длинные, темные, знакомые ноги, обвившиеся вокруг талии. Глаза Оливии затрепетали при звуке упавшего кофе, длинные ресницы приоткрылись. Ее рот, красные губы, размазанные и влажные, приоткрылись в маленьком «о». Ее рука царапала спину мужчины, ногти впивались в кожу. В ответ он укусил ее за горло, ее голова откинулась назад. — Арктур, — хрипло прошептала она. — Арктур, остановись. Арктур Блэк, эти слова эхом отозвались в голове Миртл. Новый помощник Олив. Ее челюсть задрожала. Он отстранился в замешательстве, и все, что Миртл смогла разглядеть сквозь слезы, застилающие ее глаза, были темные волосы и аристократический подбородок. Просто еще один богатый красавчик. Миртл лихорадочно вспоминала жалобы Олив на этого человека: он был ленив, его изгнали из семьи, он постоянно флиртовал с ее клиентами, он никогда не мог закончить работу вовремя… Видимо, это были его единственные недостатки. Покачав головой, Миртл отпрянула в сторону, и капли воды брызнули в воздух. — М-Миртл, — слабо позвала Олив. — Это не… — С кем ты разговариваешь? — пробормотал Арктур, оглядываясь назад как раз в тот момент, когда Миртл исчезла в коридоре, захлопнув за собой дверь. — Н-ни с кем, — выдохнула Олив через мгновение. Ее рука стиснула его рубашку. — Вообще ни с кем. Миртл издала сдавленный всхлип. Прислонившись к стене, она наконец дала волю слезам. Она издала стон, который, казалось, эхом разнесся по коридорам, унылый и протяжный. Как призрак.

***

Полное лунное затмение С зеркалом в одной руке и влажной салфеткой в другой, Джинни стерла макияж с лица. Ресницы слиплись липкими сгустками, фиолетовые тени для век размазались, придавая ей вид енота. Позади нее раздался высокий, похожий на колокольчик, смех. — Ты похожа на то маленькое животное… То, которое я ловлю копающимся в нашем мусоре по ночам? Луна слегка шепелявила, как француженка; у неё были похожие волосы и бледная кожа. Она росла в Париже с матерью и отцом до самой смерти матери, после чего ее скорбящий отец перевез их в Англию — в дом по соседству с семьей Уизли. Это была судьба, любила повторять Луна, и их постельные разговоры были наполнены сладкими пустяками и бреднями Луны о карме и судьбе. Она соответствовала декору спальни, одетая в каскадное белое платье и яркие серьги с перьями, которые щекотали ее ключицы. Их кровать была покрыта плюшевыми простынями цвета слоновой кости, стегаными одеялами и подушками ручной работы. Украшения и одежда были разбросаны по полу, кружевной бюстгальтер висел над туалетным столиком, альбом для рисования прислонен к зеркалу, цветная фотография мирно спящей Джинни была выставлена на всеобщее обозрение. В их доме не было темных цветов. Однако Джинни, с ее загорелой кожей, коричневыми веснушками и медными волосами, чувствовала себя не в своей тарелке даже в собственном доме. — Енот, — мрачно вздохнула Джинни. — Я знаю. Проклятый макияж не смывается. — Почему ты сегодня так много его нанесла, дорогая? Луна скользнула к Джинни, сидевшей позади нее у туалетного столика в спальне. Она была мягкой и красивой, как и всегда, а бледная, нежная рука гладила волосы Джинни, как домашнее животное. Изголодавшись по прикосновениям, Джинни наклонилась к ней. –…Интервью, — сказала она наконец. — Я общалась со спортсменом, которого, как известно, трудно застать в одиночестве. — Все прошло хорошо? — спросила Луна, искренне радуясь за нее. — Он, несомненно, был человеком сильной воли. Похоже, я ему совсем не понравилась. Жаль, но я получила от него то, что мне было нужно, — ее губы изогнулись в подобии ухмылки. Джинни продолжала смывать тот ужас, который был на ее лице. — Куда ты сегодня ходила? — она постаралась, чтобы ее голос звучал непринужденно. — О, — пренебрежительно сказала Луна. Она запустила пальцы в длинные рыжие волосы Джинни, пряди были влажными и слегка липкими. — Вообще-то никуда. Ты уверена, что достаточно хорошо вымыла голову, дорогая? — Ты меняешь тему разговора, Луна. Я журналист, это моя работа, — губы Джинни нахмурились. — Серьезно, где ты была? Я пыталась дозвониться до тебя несколько раз… Луна издала хриплый смешок. — Больше, чем несколько раз, — мягко сказала она. — Мой телефон чуть не взорвался, правда. — Ну и что? — Джинни поставила зеркало. Она разочарованно обернулась. — Я волновалась. Я скучала по тебе. Луна, которая напряглась от этого резкого движения, медленно расслабилась. — Я выключила телефон, — призналась она легким голосом. — Было приятно не быть такой… связанной. Ты знаешь, насколько опасны телефоны? От них портится зрение, а мой папа всегда говорит, что социальные сети — это крах нашего общества, не говоря уже о микробах, которые собираются на экране, не говоря уже о… — Луна! — раздраженно рявкнула Джинни. Она повернулась на стуле, ее карие глаза сверкали. — Мне…мне все равно, что твой отец говорит о сотовых телефонах. Ты меня игнорировала? — требовательно спросила она. — Так вот что это было? — Нет! — воскликнула Луна, широко раскрыв глаза. — Клянусь, я не пыталась игнорировать тебя. Мы с Невом просто сходили в музей, и я хотела… Джинни помолчала. — Нев? Невилл? Ты была… ты была с ним? — Ну да. Он хотел посмотреть выставку подводной морской жизни и подумал, что мне понравится… — она замолчала, почти смутившись. — И мне правда понравилось. Это было прекрасно. Ты знала, что морские коньки… — Прекрати, — выплюнула Джинни. — Значит, теперь ты ходишь с ним на свидания? Он знает, что ты лесбиянка? — Ты… — у Луны перехватило дыхание. — Я пансексуал, Джинни, ты же знаешь. Но моя сексуальность тут ни при чем. Он мой друг! На днях ты была у Гарри. — Гарри для меня ничего не значит! — голос Джинни перешел в крик. Слова отскакивали от стен, рассекая воздух, как лезвие ножа. — Но ты и Невилл… — Джинни, он купил билеты несколько месяцев назад, ещё до… до всего. Ты же знаешь, что значишь для меня больше, чем он. Почему ты так расстроена? — настаивала Луна, положив дрожащую руку на плечо Джинни. — Клянусь, между нами больше ничего нет, Джинни. Он… он мой лучший друг. — Я должна быть твоей лучшей подругой, — прошипела Джинни, быстро моргая, словно борясь со слезами. — Твой самый лучший друг. У Луны перехватило дыхание. — О, — выдохнула она, как будто это все объясняло. И, возможно, так оно и было. Она притянула Джинни к себе, заключив девушку в крепкие, всепоглощающие объятия. — Прости, — прошептала она дрожащим голосом. — Я не знала, что ты так расстроишься. — Она не использовала слово «ревнивая» или «собственничество», хотя эта мысль приходила ей в голову. — Пожалуйста. Не сердись на меня. Последовала пауза, стук сердца, прежде чем Джинни заговорила. Она прижалась губами к горлу Луны, бормоча слова. — Я не сержусь на тебя, — сказала она, шмыгая носом. — Я злюсь на себя за то, что позволила этому случиться. Надо было заметить, как он на тебя смотрит… Брови Луны нахмурились, и она попыталась отстраниться. — Как он…? — Я не должна была позволять вам проводить вместе время так долго, — яростно продолжала Джинни. — Невилл считает, что мы долго не протянем. Все так считают. Гарри тоже. Черт возьми, моя мать так считает. Но они не понимают. Ты моя, Луна — я единственная, кто тебя любит. Невилл никогда не сможет полюбить тебя так сильно, как я. Никто не сможет. — Джинни, ты несешь какую-то чушь, — обеспокоенная Луна приложила руку ко лбу девушки. Она удивленно моргнула. — Ты… ты такая холодная. Ты хорошо себя чувствуешь? Ты попала под дождь? Поэтому у тебя такие мокрые волосы? — Не глупи, — выплюнула Джинни, отмахиваясь от Луны. — Я не больна. Луна ловко поймала ее руки и притянула к себе. Тупые ногти были грязными, пальцы слегка дрожали, а кончики посинели. — У тебя грязь под ногтями, Джинни, что ты… Почти яростно Джинни отстранилась, ударившись спиной о туалетный столик. Стол задребезжал, и флакон с пионовыми духами опрокинулся. Они проигнорировали звук бьющегося стекла. — Либо я, либо он, Луна, — сказала Джинни, и слова сорвались с ее губ, как цунами. — Я так устала от всего этого. Я не хочу больше быть… на вторых ролях. Я должна быть твоим приоритетом, а не он. Луна вздрогнула. Глаза Джинни только ожесточились. — Я или он. Луна издала почти сдавленный звук. Ее розовые губы раздвинулись, когда она прошептала. — П-почему ты заставляешь меня выбирать? Если ты говоришь, что любишь меня, зачем тебе… — она оборвала себя, покачав головой. Светлые пряди словно парили в воздухе. — Ты это не серьёзно. — Нет. Я серьёзно, — смертельно серьезно. — Я не буду выбирать между вами. Я ухожу, Джинни, — пробормотала она, опустив глаза. Она повернулась к двери, задержав руку на косяке. — Думаю, тебе нужно немного побыть одной. — Ты… — Джинни тупо уставилась на блестящую льняную голову Луны, пряди которой сияли, как нимб, в свете флуоресцентных ламп спальни. Ее губы сжались. - Ты уходишь от меня? — обиженно прошептала она. Ее пальцы сомкнулись вокруг розового осколка стекла разбитых духов. — Это мы еще посмотрим.