Стагнация человечности

…претерпевший же до конца спасётся. От Матфея. 24:17 Тобирама сидел в одном из небольших помещений на первом этаже, переоборудованных под склад всех необходимых медицинских инструментов, с помощью разволновавшегося Ируки пытаясь очистить собственное пулевое ранение. Оно было касательным и не задело никаких крупных сосудов, а потому угрозы для жизни не представляло. Несмотря на попытки убедить педиатра в этом, тот, сидевший за стулом рядом, все время вздрагивал, боясь сделать что-то не так. Он под строгим руководством бывшего хирурга пинцетом вынимал кусочки мертвых тканей, а также постороннюю грязь, попавшие в рану. Ирука никогда прежде не занимался ничем подобным. Во-первых, это просто-напросто было вне его специализации, а во-вторых, на педиатрическом факультете никогда не учили военно-полевой хирургии. Нервная, но довольно тихая и спокойная обстановка тут же исчезла, стоило Хидану толкнуть спиной дверь, вваливаясь внутрь с дрожащей у него в руках Миори. Её пустой взгляд бегал из стороны в сторону, не замечая ничего. Едва ли она слышала и понимала, что происходит. — Док, ей ногу прострелили! Кровь хлещет так, что мама не горюй! — Матсураси принялся оглядываться в поисках хоть какой-то поверхности, куда можно было уложить Миори, но не нашел ничего лучше стола. — Эй, док! Блять, она ведь теряет кровь, вы меня слышите?! Кровь стекала по форме Хидана, и он крепче прижимал к себе девушку, будто бы пытаясь тем самым успокоить её. Он чувствовал, как её трясло, чувствовал, как рвано она дышала, и как слабо цеплялась то за края его бронежилета, то за края куртки. Тобирама скользнул взглядом по бившей из раны струе крови, его глаза округлились. На полный осмотр времени не было, ведь, если он был прав, и ей пуля действительно порвала бедренную артерию, то счет у Миори шел на минуты. — Наложите жгут выше раны, сейчас же! Ирука, будешь лигировать сосуд, понял? — он повернулся к ковырявшемуся у него в раневом канале педиатру. — Я? Доктор Сенджу, я никогда в жизни этого не делал, — он шумно сглотнул, чувствуя подступивший к горлу ком тревоги. — Девушка умрет, если не остановить кровотечение, ты это понимаешь? Если бы мог, я бы сделал это сам, но ты же видишь, в каком состоянии моя рука. Я буду говорить, что делать. Насчет меня не беспокойся, я сам разберусь. Давай, бегом! Ирука ту же подорвался со стула и бросился к стеллажу, где лежали стерильные инструменты. Его руки дрожали, он не знал, каким образом будет зашивать одну из самых крупных артерий в человеческом организме в таком состоянии. На лбу от напряжения проступил холодный пот, до его слуха доносились жалобные завывания Миори, которая, находясь в состоянии шока, постепенно теряла связь с реальностью. Если бы была хоть единая возможность избежать проведения операции, он бы зацепился за нее обеими руками. Но кроме него больше некому было это делать. Взваливать такую ответственность на одну из медсестер было нельзя, но и сам Ирука, будучи обычным педиатром, сомневался в собственных силах. Соверши он хоть одно неверное движение, то сразу бы отправил девушку на тот свет, и от осознания этого становилось ещё страшнее. Он держал в руках инструменты, смотрел на то, как отражался на стали мертвенно-белый свет ламп, и не знал, как ещё оттянуть время, которого и так не было. Не найдя никакой другой альтернативы, Хидан стянул с армейских брюк свой ремень и по указке главврача принялся закреплять его ниже паховой области, но выше ранения. Он был весь в крови, его руки скользили и не позволяли как следует затянуть импровизированный жгут, а извивавшаяся словно змея на столе Миори ситуации не помогала. В конце концов, убедившись, что обильное кровотечение прекратилось, он отодвинул стол на середину комнаты и обошел его, останавливаясь у головы лейтенанта. Она кусала губы от боли, практически не реагировала на рядового, а при его попытках хотя бы взять его за руку начинала выть и отодвигаться. Она почти не чувствовала свою правую ногу, и от этого пугалась ещё сильнее. Матсураси поднял полные непонимания глаза на вернувшегося с инструментами Ируку в поисках ответа. Он понимал, что девушке было больно, и что её жизнь находилась под угрозой, но больше крови его пугала неадекватная реакция на любые манипуляции, даже наложение жгута. — У неё травматический шок, — произнес дрожащим голосом Умино, сам пытаясь хотя бы создать видимость спокойствия и не давать волю не только своим сомнениям, но и переживаниям за пациентку. Пока Ирука менял перчатки и маску, вернулся капитан, запыхавшийся и с автоматом наперевес. Угроза была устранена, и теперь все его внимание было приковано к лежавшей на столе военной, что в полусознательном состоянии бормотала себе под нос что-то неразборчивое. Педиатр обернулся на спецназовца и махнул ему рукой, подзывая к себе. — У нас нет возможности ввести её в наркоз, поэтому мне придется зашивать артерию так, — его затошнило от собственных слов. — В смысле? Что значит, нет возможности? Она же может умереть от болевого шока! — Какаши вспылил, схватил врача за ворот халата и притянул к себе; Ирука чуть не потерял равновесие, напугавшись и инстинктивно вцепившись в крепкие мужские запястья в ответ, пытаясь высвободиться. — Слушай сюда, если она умрет по твоей вине… — Успокойтесь и отпустите врача! — рявкнул Тобирама. — Он единственный, кто может ей помочь, поэтому не усугубляйте ситуацию. У нас тут не операционная, это военно-полевая хирургия, почему я должен объяснять это, словно вы дети малые? Вместо анестезии используйте крепкий алкоголь. Водка есть? Какаши нехотя отпихнул от себя Умино, отрицательно качая головой. Хидан в тот же момент неуверенно пошарил по внутренним карманам куртки и выудил оттуда большую и полную флягу. Дальнейшие действия объяснять не пришлось — пока все ещё дрожащий от волнения и страха Ирука промывал рану, Хидан попытался влить максимальное количество содержимого фляжки в рот лейтенанту. От горького алкоголя она закашлялась, а слезы градом посыпались с её побледневших щек. Она попыталась отвернуться, но Матсураси крепко держал её голову, продолжая поить её. Многое пролилось мимо, и теперь вся комната пахла спиртом, но это было последним, на что обращали внимание. Одежда липла к коже, и стоило Умино коснуться женского бедра, как его вновь затошнило. Несмотря на перчатки, он чувствовал, как сильно ткань брюк пропиталась кровью. Взяв ножницы, он срезал штанину и стянул её, чтобы получить доступ к ранению. Входное отверстие выглядело рваным и неаккуратным, а из него теперь уже мелкой струйкой сочилась кровь. Повреждение мелких сосудов его не интересовало, основной задачей сейчас было лигировать сосуд, чтобы восстановить кровообращение в ноге. Он стер пот со лба рукавом халата и шумно выдохнул. — Держите её. И ногу тоже. Иначе я ничего не смогу зашить, — он взял в руку скальпель и едва ощутимо коснулся холодной сталью её кожи. — Прости, пожалуйста, — прошептал он, после чего надавил, производя разрез. Миори заорала. Так громко, что стоявший рядом с её головой Хидан вздрогнул, вцепился ей в плечи, вдавливая в поверхность стола. Она истерила, вертела головой и махала свободными конечностями, пытаясь вырваться. У Ируки внутри все сжималось в тугой узел от боли. Крики девушки играли на каких-то доселе незнакомых ему струнах души, заставляя его испытывать ненависть к самому себе. И хоть головой он понимал, что спасал ей жизнь, все его нутро, вся его сущность этому противилась. Ему казалось, что это было неправильно. Он рассекал ткани, чтобы получить доступ к поврежденной области, но остановился, не в силах выносить её вопли. Если бы не Тобирама, пристально наблюдавший за всем процессом, то Ирука бы не смог продолжить, но главврач гаркнул на него, приводя в чувства и заставляя работать дальше. Перчатки уже перепачкались в крови. Миори лежала, щекой приложившись к столу, который, как ей казалось в тот момент, полыхал так же, как и она сама. Все казалось горячим — даже скальпель, которым производился надрез. Она шумно дышала, ногтями впиваясь в прижимавшие её к столу сильные руки рядового Матсураси. Девушка ничего не видела перед собой — все было замылено пеленой слез. Она подняла голову на смотревшего на неё с болью и состраданием Хидана, глотая слезы и облизывая языком пересохшие губы. В горле все ещё жглась водка. От алкоголя в голове стоял туман, притуплявший её реакции, и когда Ирука вновь возобновил свои действия, она не сразу осознала. Боль волной прокатилась по её телу, и лейтенант сжала челюсти так сильно, что, казалось, вот-вот раскрошит себе зубы. Главврач предложил вложить ей что-то в рот, дабы та случайно не травмировала себе язык, щеки или непосредственно зубы. Ремень на её штанах ей сейчас уже не пригодился бы, а разрезанные брюки все равно отправятся в мусорку. — Я сделал надрез, что дальше? — Ирука обернулся к Сенджу, пока тот продолжал пинцетом прочищать свою собственную руку, так же шипя от боли. — Все то же самое, что ты делал мне. Промой рану ещё раз, вытащи все инородные тела, потом будешь иссекать нежизнеспособные ткани. Потом зашьешь артерию. Хидан никогда прежде не видел девушку плачущей. Он не знал, что сказать, и ему так же, как и Ируке, было совестно за то, что ему приходилось силой удерживать её в иммобилизованном состоянии. Она смотрела на него своими блестящими от слез глазами, смотрела прямо в душу, а он и слова ей сказать не мог. Видя, как рядовой растерялся, Какаши предложил ему поменяться местами, на что тот согласился. Пока Ирука промывал всю поврежденную область антисептическим раствором, мужчины успели завершить пересменку, и теперь уже Хатаке вжимал плечи лейтенанта в стол. — Все нормально, дыши, кровотечения уже нет, ты не умрешь, — в отличие от остальных у него лучше всего получалось создавать хотя бы видимость спокойствия. — Можешь рыдать и орать, сколько влезет, но придется ещё немного потерпеть, ладно? Давай, старший лейтенант, я же знаю, что ты самая сильная из всех нас. Спорю, Матсураси бы помер от такой боли, а ты молодец, будешь потом своим внукам хвастаться. Слова влетали в одно ухо и вылетали из другого. Миори едва ли понимала, о чем говорил Какаши, она даже лицо его не могла разглядеть. Только мутные темные черты, скрывавшие болезненно слепящую ей глаза лампу. Заметив, что доктор опять замешкался, Хатаке воспользовался шансом и влил девушке в рот остатки водки. Её глаза стали стеклянными от боли и количества выпитого спиртного. Педиатр чертыхнулся, когда малюсенький кусочек брючной ткани никак не хотел цепляться к пинцету. Его запястья ныли от напряжения, а в голове все ещё стояли оглушающе громкие, словно колокола, крики девушки. И хоть речь Какаши каким-то чудодейственным образом заставило девушку хотя бы перестать вертеться, он никак не мог продолжать. Он видел порванный сосуд, видел сгустки крови, видел бурые ткани, подлежавшие удалению, но на живую резать человека было выше его сил. Занятому своим делом главврачу в очередной раз пришлось прикрикнуть на заведующего. Он только и делал, что гавкал, как сторожевая собака, заставляя Умино подпрыгивать на стуле каждый раз. Кое-как оживившись, он продолжил. Закончив с удалением инородных тел, преступил к рассечению тканей в участках первичного некроза, продолжая извиняться перед ней себе под нос. Он не был хирургом. В университете он ненавидел накладывать швы и посещать операционные, где в рамках ознакомления все студенты наблюдали за проведением процедур той или иной сложности. Он терпеть не мог все, что было как-либо связано с хирургией. Но даже если бы пришлось, он бы прооперировал человека. С командой опытных врачей, в стерильных условиях, с возможностью обеспечить пациенту наркоз и подключить его к анестезиологическим мониторам. Но он никак не ожидал, что жизнь вынудит его обрабатывать сквозное пулевое ранение в пыльной комнате где-то в вирусологической лаборатории, где из подручных предметов для проведения срочной операции разве что водка да антисептический раствор. Кровь со стола капала ему на джинсы, капала на пол, все было в крови. Он копался в раневом канале пинцетом, слоями иссекая внутренние ткани. Её мышцы болезненно сокращались от любой, даже самой крохотной манипуляции, но сил кричать у неё почти не оставалось. Девушка изредка приглушенно взвизгивала, предпринимала слабую попытку вырваться, но позже вновь обмякала. Он ножницами вынимал из неё куски мертвых мышц, не подававших никаких признаков жизнеспособности. Хидан, наблюдая за тем, как педиатр, словно мясник, кромсал его подругу прямо у него под носом, аж побледнел. Бурые и потемневшие шматки тканей отправлялись в металлический поднос, пока с ножниц сбегали мелкие капли крови, образуя на столе созвездие. В воздухе стоял запах металла и алкоголя. Наконец, проведя процедуру до конца и осуществив полный гемостаз, мужчина был готов к самому сложному — накладыванию шва на бедренную артерию. — Приступаю к лигированию сосуда, — произнес Ирука, вдевая нить в лигатурную иглу. Накладывать швы в труднодоступных местах было бы нелегко даже Тобираме, многие годы проработавшему в хирургии, а потому педиатр не торопился. Он сделал несколько глубоких выдохов и вдохов, дабы успокоить самого себя, и, наконец, приступил к самой сложной части операции. Миори впилась зубами в ремень, жмурясь и хныча от боли. Она не могла отвлечься, и продолжала мысленно молиться, чтобы высшие силы избавили её от боли. Ей было уже все равно, умрет она или нет, она просто хотела, чтобы эти пытки наконец закончились. Одежда прилипала к её телу от холодного пота. Время, словно жвачка, растянулось. Секунды и минуты теперь казались просто бессмысленными словами, глупыми, смешными. Последнее, что связывало её с реальностью, это горячий и мокрый от крови стол под ней, который она отчетливо ощущала своей спиной. Даже голос Какаши доносился будто бы сквозь толщу воды, а ковыряния в ране хоть и вызывали у неё невыносимо болезненные ощущения, теперь же слились в одно. Перед глазами все было алое, и сквозь эти плясавшие перед лицом пятна крови изредка пробивался то свет ламп, то смазанные черты лица капитана. Она была на грани того, чтобы потерять сознание, когда Ирука наконец объявил о своей готовности. Казалось, прошла вечность. Даже для Какаши и Хидана ожидание стало мучительно болезненным. — Я могу зашивать рану? — устало произнес Ирука; ему самому хотелось как следует прореветься от злости и отчаяния, но он все глубже и глубже заталкивал свои собственные эмоции. — Нет. Сначала дренируй, а уже потом все остальное. Но входное и выходное отверстия не зашивай. У нас нет возможности обеспечить ей полноценный операционный уход, поэтому накладывать шов может быть слишком рискованно. — Может начаться сепсис.., — Ирука вздохнул, принявшись производить последние манипуляции с раневым каналом. — Да, это логично. Понял вас, доктор Сенджу. Приступаю к дренированию. Он устал и теперь делал все на автомате, следуя замечаниям и советам главврача, более не обращая внимания на какие-либо внешние раздражители. Он впал в некое состояние прострации, окончательно отключив собственные эмоции. Неужели все хирурги чувствовали себя бездушными роботами? В таком случае это легко объясняло черствость Тобирамы. Установив дренажные трубки, Ирука подшил рассечение, сделанное им для получения доступа и обзора на всю поврежденную поверхность, после чего забил рану смоченными в асептическом растворе марлевыми салфетками. Под конец он вновь оживился, испугался, что Миори никак не реагировала на него, но убедившись, что девушка была жива, и даже до сих пор в сознании, понял, что, вероятно, травматический шок перешел в свою торпидную фазу. Рану он замотал марлевой повязкой, после чего раздраженно сдернул с рук окровавленные перчатки, вышвырнул их в мусорку и спрятал лицо в ладонях. Он ненавидел себя, но в то же время был счастлив, что сумел спасти девушке жизнь. Поднял усталые и полные боли глаза на Тобираму, мысленно зарекаясь больше в жизни не брать скальпель в руки. Главврач грустно усмехнулся, но промолчал, понимая все те чувства, что сейчас переживал Умино. Усталость и тошнота на него накатили так резко, что он даже подняться со стула не мог. Смотрел на алые лужи на столе и на полу рядом. Его белые Nike были уродливо заляпаны чужой кровью, а этот стойкий неприятный запах застрял в носу. Миори лежала на столе в бессознательном состоянии, иногда подрагивая от прокатывавшихся по её телу судорог. Ирука хотел уйти, чтобы хотя бы принять душ, но, во-первых, ему казалось, что он в жизни не смоет с себя её кровь, а во-вторых, он боялся оставить её одну. Боялся, что она действительно умрет, стоит ему отвернуться или отойти хотя бы на минуту. Её дыхание, как и пульс, были слабыми, и он неуверенно пододвинулся к ней на стуле, укладывая ладонь ей на макушку и осторожно поглаживая её по волосам. — Иди отдохни, — буркнул Хатаке, отходя от стола. — Нет, я останусь и буду наблюдать за её состоянием, — сухо отозвался врач, даже не посмотрев на спецназовца. — Тогда давай я тебе, что ли, кресло хоть принесу. И прикачу кушетку заодно. Мы ведь можем переложить её с этого жесткого стола на другую поверхность? — капитан завис в дверном проеме, переводя взгляд с педиатра на главного врача. Ирука пояснил, что сейчас перемещать её в пространстве нежелательно, но все же согласился. И когда Хатаке вернулся с обещанными пожитками, они вдвоем осторожно перенесли девушку на кушетку. Она на секунду приоткрыла глаза, смотря прямо перед собой, после чего тут же закрыла, проваливаясь назад в царство Морфея. — Спасибо, — благодарно отозвался Какаши, выпрямляясь. — И извини, что сомневался в тебе. — Ничего страшного, я понимаю, — Умино обернулся на забившегося в угол Матсураси, после чего перевел взгляд на такого же полусонного, как и он сам, доктора Сенджу. — Идите. Я останусь с ней. Когда все покинули помещение, он тяжело вздохнул. Он стоял прямо под лампой, в небольшой лужице крови, слушая гудение вентиляции. В воздухе все ещё стоял едкий запах спирта, но проветривать помещение он побоялся, не желая нагружать и без того ослабленный организм девушки. Пока она спала, он принялся прибираться. Протирал кровь с поверхностей бумажными полотенцами, а уже засохшие пятна смывал влажной тряпкой, оставляя после себя розоватые разводы. Стоя на четвереньках, он с остервенением надраивал один и тот же участок уже две минуты к ряду, сам того не осознавая. Эмоции внутри него, как и ожидалось, перелились через край. Он был словно под завязку забитый сушильный шкаф для посуды, и стоило ему открыть дверцы, как все посыпалось наружу со звонким треском. Ирука просто раскололся, сломался. Плечи затряслись, а сам мужчина продолжал оставлять разводы на полу, замечая, как с его глаз капают слезы, смешиваясь с остатками эритроцитов, которые он ещё не успел смыть с холодного кафеля. Педиатр дрожал от усталости и стресса, бесшумно плакал, почти не всхлипывая и не хныча. Он кусал щеки изнутри, чтобы заземлиться, но это ему не помогало. В конце концов он просто занял сидячее положение и уставился в стену перед собой, быстро дыша и стирая с лица слезы. Умино сам не понимал, почему он плакал. В конце концов, пациент хоть и находился в нестабильном состоянии, но был живым, и поводов для беспокойства было не так уж и много. Но его все равно трясло. В конце концов он просто вырубился, свернувшись калачиком в кресле, не в силах больше оставаться в сознании. Но даже поспать спокойно не получилось. Он просыпался каждый час, обеспокоенный состоянием Миори, подрывался со своего места, чтобы проверить наличие пульса и дыхания, успокаивался, опять устраивался в своем уголке и засыпал, после чего все повторялось. Он как белка в колесе, крутился и крутился, не в состоянии разорвать этот цикл. Засыпал, просыпался, и так до бесконечности. Он даже не знал, какое было время суток — в комнате не было окон, телефон разрядился, а биологические часы окончательно дали сбой. Мужчина спал в крайне неудобной позе: одна его нога была на полу, вторая закинута на кресло, руки сложены на груди, а шея выгибалась под каким-то фантастическим углом. Он, видимо, пытался прислониться головой к изголовью, но так и не смог. Когда Миори наконец открыла глаза было раннее утро, хоть никто из них двоих этого и не знал. Девушка, абсолютно потерявшая чувство времени и пространства, не сразу сообразила, где именно она находилась, но, заметив, как по-смешному странно уснул в кресле напротив Ирука, она за несколько мучительно долгих минут все же восстановила события прошедших суток. Все тело ныло, она даже пошевелить рукой не могла, а голова раскалывалась. По ощущениям было похоже если бы на неё надели металлическую каску и начали стучать молотком, на каждый удар которого её тело отвечало сильнейшей дрожью и приступом тошноты. Попытавшись перевернуться на спину, она закашлялась, вследствие чего случайно разбудила и так тревожно спавшего Ируку. Тот подскочил с кресла, чувствуя, как сильно у него затекла шея и спина от долгого нахождения в столь неудобном положении, но в этот момент собственный дискомфорт его мало волновал. — Не двигайся, — тут уже обеспокоенно выдал он, подходя к кушетке. — Как ты себя чувствуешь? Миори повернулась к нему лицом, корча максимально раздраженную физиономию. Она хотела отпустить ядовитый комментарий, но просто не могла позволить себе этого сделать. Только не Ируке, который неизвестно сколько времени зашивал дополнительную дыру в её теле, которой там не должно было быть. Под глазами мужчины красовались темные круги, а густые каштановые волосы вместо аккуратного высокого хвостика сейчас выбивались из какого-то странного подобия криво повязанного на затылке пучка. Выглядел он не лучше её самой. — Дерьмово, — прохрипела она, пытаясь приподняться на локтях. — Воды хочу… Ирука настойчиво уложил её назад на кушетку, а сам, потерев лицо ладонями, ушел. Миори несколько минут молча пялилась в белый потолок, щурясь от яркого света ламп, пока мужчина не вернулся к ней с огромной бутылкой воды. Она жадно вцепилась в неё руками, все же занимая полусидящее положение и тут же присасываясь к ней и проглатывая все содержимое, будто побывавшая на суше рыба. — Такое впечатление, будто я накануне жрала водку с горла, — Миори отлипла от бутылки и вытерла рот тыльной стороной ладони. — Ну, отчасти это правда. Мы не могли никак тебя обезболить, поэтому пришлось насильно влить в тебя водку, — смущенно отозвался педиатр. — То-то я думаю, почему во рту так погано. Фу, — она вновь припала губами к бутылке, продолжая утолять жажду. — Я вколол тебе обезболивающее пару часов назад, так что пока что ты ничего не чувствуешь, но всю следующую неделю ты будешь на анальгетиках и антибиотиках. И под моим тщательным наблюдением, само собой, — Ирука пододвинул к себе стул и сел напротив девушки. — Если никаких осложнений не будет, то через пару дней наложу первичный отсроченный шов. Но для этого тебе нужно будет принимать антибиотики вовремя и сообщать мне, если вдруг что-то не так. Поняла? Ты меня слушаешь вообще? — Извини, что ты сказал? — девушка хищно улыбнулась. — Я не слушала после фразы «под моим тщательным наблюдением». — Раз ты шутишь, я предполагаю, что ты чувствуешь себя… Хорошо, — Ирука не был уверен, чего именно добивалась девушка, а потому удивленно смотрел на то, как она сверкала своими глазами. На самом деле она даже толком не успела установить связь с реальностью, она будто бы витала в невесомости на МКС, отрезанная от всего мира и загнанная в свои собственные мысли и фантазии. На это накладывалось действие сильных обезболивающих, которые уже давным-давно успели всосаться в кровь и теперь циркулировали по организму. Ей не было ни хорошо, ни плохо, она просто пребывала в сознании, и сейчас этого было вполне достаточно. Ирука поднялся и направился к двери, но Миори позвала его, заставляя встревоженно остановиться и обернуться на голос девушки. — Спасибо. Я знаю, что ты не оперирующий врач, поэтому могу только представить, как тяжело тебе было, — она облизнула пересохшие губы, а затем вновь сощурила взгляд. — Я бы встала перед тобой на колени, чтобы как следует отблагодарить, но, боюсь, не смогу долго находиться в таком положении… Ирука, не сразу поняв двусмысленность её реплики, невинно пожал плечами и улыбнулся, нехотя принимая слова благодарности. Но через секунду другую, когда до него окончательно дошло, он покраснел от пят до ушей, замялся и растерянно почесал затылок. — Эм, ну, я пойду скажу твоим друзьям, что ты в сознание пришла, — он поспешил ретироваться, не желая и дальше пребывать в столь неловкой для него обстановке. Миори тихо рассмеялась и откинулась на кушетку, прикрывая глаза от яркого света.