Будем ли мы свободны?

В голове уже был четко сформирован план побега. Оставалось только убедиться в полной возможности его выполнения. На это по сути не должно уйти слишком много времени, но всё же Фёдор пока предпочел подождать недельку-другую. Ну, а вдруг что-то ещё интересное найдет, да и оставалось парочку интересующих вопросов. Ну например: "что за таблетки дают?", "Из чего они сделаны?", "Где держат самых буйных?" И вообще, возможно, что ещё многое может скрываться здесь. *** Достоевский шёл вслед за Гоголем смотря себе под ноги, чтобы не навернуться. Свет ещё не починили. Это хорошо, даже очень. Походу они даже ещё не поняли в каком месте перезаны провода. Много времени однако упускают. Но это только на руку. Вернувшись в запыленный склад Фёдор аккуратно перебирался через груду мусора и поломанных вещей. Выглянув из-за угла и проверив наличие людей, было понятно, что удача сегодня на их стороне. В коридоре никого, только мертвая тишина стояла вокруг, не учитывая шорохи от попыток Николая преодолеть "препятствия". Федя вышел первее и поспешил к палате, по пути стараясь отряхнуть скопившиеся темные пятна пыли с белой кофты. Так же тихо, незаметно парень прошмыгнул мимо носа всё так же спящей медсестры и как ни в чем не бывало улегся на кровать. *** Солнце отвратительно светило в рожу именно Гоголю из-за расположения его кровати прямо напротив окна, так что он, по традиции, ждал, пока часовая стрелка дойдёт до шести. Да, он нашёл новый сборник стихов. Николай очень увлёкся стихами о любви Маяковского, хоть Пушкин и оставался его любимым писателем. Наконец, часы показали шесть и Николай с чистой совестью пошёл сталкивать Фёдора с кровати. На полном серьёзе. Ну а что? Просто стих такой попался. Гоголь встал на коленки рядом с кроватью Достоевского и наклонился поближе к нему: — У меня, да и у вас, в запасе вечность. Что нам потерять часок-другой?! Будто бы вода — давайте мчать, болтая, будто бы весна — свободно и раскованно! В небе вон луна такая молодая, что ее без спутников и выпускать рискованно. Я теперь свободен от любви и от плакатов. Шкурой ревности медведь лежит когтист. Можно убедиться, что земля поката,- сядь на собственные ягодицы и кати-ись! Николай несильно пихнул уже проснувшегося Федю, но так, чтобы этого импульса хватило для падения. Гоголь, на всякий случай, отбежал на безопасное расстояние, а именно: встал вплотную к своей койке. Конечно, расстояние это нихуя не безопасное, но, чтобы потом с хихиканьем убегать от разъярённого Фёдора, этой форы хватит. А для Фёдора же раннее утро только начиналось, но адом оно вроде как не казалось. Парень приоткрыл один глаз и пустил свой сонный взгляд в сторону Николая еле-еле разбирая его слова. Снова стих, но страннее предыдущих. Не так романтично, как оно обычно и бывает. Через пару секунд дрема начала спадать и Достоевский уже увлеченно слушал Гоголя, не желая вставать с кровати. Но следующее действие всё-таки заставило встать.... Только уже не с кровати, а с пола. Федя не сильно ударился, но неприятные ощущения от столкновения были. Полный недовольства парень поднялся с пола и яростным взглядом начал просверливать Николая. Хотелось ударить его, да так, что со всей силы и впечатать в стену, но он сдерживался. Фёдор просто молча подошёл и вмазал не сильную пощечину. — вообще не романтично. Не оценил. После же Достоевский развернулся и принялся заправлять кровать. Желание разговаривать с Николаем, конечно же, пропало. Но ведь Федя чувствовал, что тот обязательно снова пристанет к нему, даже если не сейчас, то потом, хотя минут и пятнадцати не пройдет, как ему наскучит тишина. Обычное дело, которое Фёдор уже знал наизусть. — Э-эй, — обиженно протянул Николай. Щека не болела, да и в принципе он заслужил, но всё-таки.... Гоголь строил из себя оскорблённого до глубины души ещё минут десять, а потом отвлёкся на свои обязанности, как пациента. Ну там температуру померять, таблетку выпить и так далее. *** На завтраке Коля снова пристал к Фёдору с невероятными вопросами. — Федь, — начал он, задумчиво перемешивая ложкой серо-коричневую массу, именуемую гречневой кашей, — а вот если бутерброд всегда падает маслом вниз, а кот — на лапы, то что будет, если привязать к спине кота бутерброд маслом вверх и уронить его? На самом деле, сейчас Гоголя больше интересовал план, который Фёдор рассказал ему вчера. Но об этом он потом спросит. Хотя зачем же потом, если можно сейчас? Гоголь наклонился ближе к Достоевскому и практически неслышно произнёс: — Какие есть взрывоопасные предметы в психиатрической больнице? — Газовые балоны. Ну или же сразу трубы передающие газ. Как будто догадаться самому нельзя.. — Парень не ожидал какого-нибудь нормального продолжения беседы, да и сам не сильно хотел говорить, поэтому молча он встал и отнес тарелку с кашей, к которой даже не прикоснулся. Сегодня не удалось нормально поспать, от силы час. Всё остальное время заняли раздумья о чувствах, которые он испытывал тогда на крыше, да и вообще в любое другое время. Почему же... К сожалению, Фёдор не пришёл к определенному выводу, но зато сам для себя решил, во что бы это не стало наконец признаться. Высказать всё. Только вот проблема, напрямую делать этого совсем не хотелось, поэтому в голову пришла идея получше, да причем беспроигрышная. Написать письмо. Красиво и четко всё изложить. Действовать собрался уже сегодня, а точнее сейчас. У него как раз отменили первый осмотр, а значит было кучу свободного времени. Достоевский пришёл в библиотеку, нашёл там какой-то листочек и выпросил ручку, хотя в больницах такое запрещалось, ну мало ли... Ручкой и убить можно. Сев за стол, Фёдор начал изливать всю душу. "Ты сказал мне, что меня любишь. А я тебе объявляю без церемоний, что я в тебя влюбился. Я никогда и ни к кому, даже не исключая родного брата, не чувствовал такого влечения как к тебе, Николай, и Бог знает, как это сделалось. Тут бы можно много сказать в объяснение, но слишком сложно мне самому осознать, но надеюсь ты, верно, и без доказательств поверишь моей искренности, дорогой мой. Да если б на эту тему написать 10 книг, то ничего не напишешь: чувство и влечение дело необъяснимое. В реальности тебе сказать такое, побоялся бы, но пусть будешь ты это знать. По мне возможно и не видно, но чувствую я слишком много, хоть и стараюсь последнее время пуще прежнего бежать от этого ощущения. Пожалуй, даже многих слов тут и не нужно, да и они не поместятся. Просто прими это. Я люблю тебя." Свернув листок Достоевский положил его в книгу лежащую на столе и вежливо попросил библиотекаршу не убирать её до прихода Гоголя. А сам Фёдор уже с более спокойной душой отправился в палату. Войдя внутрь он увидел сидящего на кровати Николая занимающегося чем-то, странно, что он до сих пор здесь, вроде же осмотр. Федя подошёл ближе. — сходи в библиотеку, там на столе черная книга. Страница 89. Так надо.