Братья, по-любому

Вдох. - Витёк! – Валера нагнал Пчёлкина в конце школьного коридора. Утирая влажный лоб, он перекинул баскетбольный мяч в левую руку. – Слушай, просьба есть. Пчёла пожал плечами, поправил лямку рюкзака. - Без проблем. - У меня еще два часа тренировки, мама на смене, а Женьку надо домой отвести, выручишь? Витя потер затылок, прикидывая. - Ладно, давай ключи. Пчёлкин бродил по плацу около широкого крыльца школы, пиная пыльным кроссовком щебенку. Наконец, толкнув тяжелую дубовую дверь, на порог вышла третьеклашка Женька Филатова – бант на макушке расплелся, уложенные в высокий хвост волосы растрепались. Девчонка поправила черный фартук, на ходу натягивая рукава горчичного цвета пальто. За ней следом вышел ее одноклассник Пашка Плахов, зло зыркнул на Женьку и погрозил ей кулаком: - Ну, колбаса! Я тебе припомню! Не успел опомнится, и тяжелый женькин рюкзак припечатал его по голове. - Потеряйся, ябеда! Витя удивленно приподнял брови, но прыснул. Бойкая стрекоза. - Женя! Она повернулась к другу брата и подбежала к нему. - Пойдем, я провожу тебя до дома. - Не маленькая, сама дойду. - А ключи-то у меня. - Так отдай. - Так, - Пчёла взял из ее рук увесистый ранец, мысленно прикинув, что нехило досталось бедной голове ее одноклассника, и схватил ее за ладошку. – Я за тебя головой отвечаю перед Валеркой. Так что не артачься и пошли. Они шагали по проспекту в сторону дома. Вовсю царил март. И жизнь была хороша, и жить было хорошо. Беспечность билась в сердцах юных школьников. - Мороженое хочешь? – покосившись на голубую тележку, уточнил Пчёлкин. - Угощаешь? - Легко! Выдох. - Ну, прыгай! – засмеялся долговязый Космос, без проблем сиганувший с гаража на гараж своими длинющими ногами. – Или боишься? - Вот еще! – фыркнула Женька. – Не бери на понт, Косматый! - Фи, мадемуазель, что за вульгарные выражения! - Поучи меня еще! - Да прыгай уже! И Женька прыгнула. Не хватило доли сантиметров. Нога соскочила с ржавого края крыши, и девчонка полетела вниз. Расстояние было небольшое, но коленки разодрала в кровь. Холмогоров, испугавшись, соскочил с гаража и бросился к кустам. - Дурёха! Не убилась? На удивление Женька даже не заплакала. Поднялась на ноги, оценивающе глядя на кровавые ссадины. - Ну где вы там, заблудились что ли? – послышался над головой голос Сашки. – Космолёт? Валерка выбежал из-за кустов и, сразу оценив ситуацию, подхватил сестренку на руки и понес к беседке, которую компания облюбовала совсем недавно. Усадив Женьку на деревянную лавку, брат прикоснулся к разбитым коленкам. - Жека, больно? - Нет, если ты не дотрагиваешься, - процедила Филатова. - Пойдем, мама обработает. - Еще чего! – Женька фыркнула. – Домой загонит! - Эх, что б вы делали без Вити Пчёлкина! – Пчёла нес в руках подорожник. Виртуозно наложил зеленые листы на девчачьи коленки. – Всё, заживёт, как на… котёнке. Вдох. - «Женечка», - передразнил Серого Пчёла, поравнявшись с Женькой и приобнял. - Че это он уменьшительно-ласкательными разбрасывается? - По словообразованию тебе пять, Пчелкин, - Женька натянула ему на нос бейсболку, - за неуместную ревность - два. - Ревность? - фыркнул Витя. - Вот ещё, просто неизвестный фрукт, у которого лишние зубы. - Остынь, Рэмбо, этот фрукт тебе сам зубы на раз-два посчитает. - Не понял, - обиженно протянул Пчёла, - ты сейчас усомнилась?! Кос, не, ты слышал? Космос отмахнулся. - Пубертатный период, цену набивает, да, вредина? - Кто бы говорил, профессор недоделанный! - парировала Филатова. Судорожный выдох. - Жека, ну сколько можно копаться? – крикнул в зал Пчёла. – Мы ведь… Женька плавно распахнула дверь и неспешно показалась из комнаты. Витя на долю секунды замер, не успев договорить, а затем бросил на Филатову такой взгляд, будто видел впервые. Но Пчёла снова взял себя в руки и невозмутимо произнес: - Хорошо выглядишь. Женькины губы тронула едва заметная улыбка: - Ты тоже. Слёзы стекли к губам. Вдох. - О, откуда такой веник? - глянул на гиацинты Пчёлкин, активно растирая полотенцем мокрые волосы. - Сам ты веник, вон и волосы так же торчат, - фыркнула Женька, выхватывая из его рук мокрые вещи. - А, никак от нашего Ромео, - догадливо протянул Пчёла, хмыкнув носом. - Какая же ты язва, Пчёлкин. - Кто бы говорил, Филатова. Большой глоток. Гортань обожгло. Выдох. - Спасибо... Ты спас меня. Снова... - Не дай бог это войдет у тебя в привычку. В следующий раз я просто тебя убью, Филатова. Еще глоток. - Я не знаю, что между нами... Но знаю, что не могу быть с тобой постоянно на ножах. Мне плохо от этого... - Тогда придержи свой пыл в следующий раз, когда захочешь меня обвинить в чем-то. Шаг до окна. Ветер в лицо. Сушит слёзы. Залпом три глотка. - Ты ведешь себя, как ревнивая дура, Филатова! Я тебе ничего не обещал и ничего тебе такого не говорил. Поиграли и хватит. Не нужны тебе такие проблемы. Пойми. - А меня спросить ты не хотел? Что я хочу, в конце концов? - Я себя лучше знаю. И сейчас мне нечего тебе дать. - А я прошу чего-то? Просто… просто рядом чтобы… был, наверное, и все. Ноги не держат. - Ты страшный человек, Вить... - Да нет. Это жизнь вокруг нас страшная. Страшная… Несправедливая. Забрала самое близкое. Дорогое. Душу вырвала. - Ну как тебе варианты? Вроде ничего... - У меня есть другой. - Какой? - Живи у меня. Глаза. Её глаза. Золотистые, словно солнце на закате. В них всегда было видно всё. Особенно любовь. Море нерастраченной любви. Даже в те минуты, когда кровь растекалась по ее телу, в глазах растекалась нежность к нему. Она еще видела. Чувствовала. Но бороться уже не могла. - Ты мне сейчас предложение делаешь? - Ну да, именно. - Предложение руки и сердца? - И прочих органов бонусом, Филатова. Да. Ноги подкосились. Тело сползло рядом с кроватью. Голова запрокинулась на холодное покрывало. Запах. В комнате витал тонкий цветочный запах её духов. - Ты купил мне свадебное платье? - Да, нравится? - Очень красивое... Вскочил. Распахнул шкаф. Даже в свете палящих в покрытую мраком спальню фонарей белоснежное платье переливалось и светилось так же, как светились в день свадьбы её счастливые глаза. Сжал мертвой хваткой молочную ткань и дернул с вешалки. Отекшее, серое лицо уткнулось в бисер на алебастровом корсете. - Я думаю, что никакой такой жизни вообще нет. И всё это какая-то нелепая игра, в которую мы все играем. И делаем вид, что это важно и нужно... Жизни нет. Её вообще нет без неё. - Виктор Павлович, у вас сын родился. Поздравляю! Сын. Юрка. Малыш. Она никогда не увидит, как ребенок взрослеет. Теперь отцу предстоит жить за двоих. Любить за двоих. - Потерпи, моя девочка, скоро у нас будет всё. И ты никогда больше не будешь ни о чем волноваться... Потерпи... Терпела. Всегда терпела. И ни черта хорошего не дождалась. - Ненавижу! – прорывалось сквозь всхлипы. – Ненавижу тебя! Дай мне время от тебя вылечиться. Ты – болезнь, но это пройдет. Только не приходи больше, пожалуйста, пожалуйста… никогда! Виски словно пронзили раскаленные гвозди. Основательно. До самого мозга. Может быть, если бы они оставили тогда бы всё, как есть, не случилось бы этого ужаса? – Витя, я люблю тебя… Люблю, - ее горячее дыхание прожигало кожу даже сквозь ткань темной рубашки. – Больше жизни! – Чтобы сказать об этом, обо всём, что я чувствую, знаешь, какие слова нужны? Святые. Где их взять? Нет. Они не могли иначе. По-другому. С другими. Никогда. Им суждено было быть вместе. Жизнь, эта сука коварная, вновь и вновь сводила их вместе. Чтобы разлучить навсегда. - Я с тобой, Женька… Не бойся ничего. - Я завтра с тобой поеду, не против? - Завтра там такая суматоха будет, все на нервяках. Зачем оно тебе? Кретин! Надо было стоять до последнего. Не соглашаться. Кулаки с недюжинной злостью и силой врезались в шкаф. Фанера хрустнула. Не легче. - Вить… У нас, кажется, маленький будет… - Пчёлкина, - ее лицо снова попало в плен его ласковых рук, а затем на губах запечатался крепкий, теплый поцелуй, - я тебя обожаю. Последние слова. Их последние слова. Оставалось теперь снова и снова прокручивать их в голове. Но боль жгла сильнее. Еще сильнее. И еще сильнее, до невозможности. Он ребенка ждала… Его ребенка. Его женщина ждала его ребенка! Пчёлкин закрыл глаза, снова представляя образ Жени. Слёзы навернулись даже под закрытыми веками, и контуры видения начали расплываться. Сердце стучало где-то в горле и запястьях. Дрожащие руки вжались в лицо. В груди запульсировала ноющая боль, разливаясь по телу жутким, невыносимым бессилием. Горло перехватило невидимой когтистой лапой, мешающей дышать. Мужчина согнулся пополам и сполз на мягкий ковер около постели. Боль переросла во что-то физически ощутимое, скрутившее узлом все органы. Крепкие пальцы потонули в светлом ворсе, сжимая его с каждой секундой всё крепче и крепче…       Проснулся Пчёлкин в том же положении. Трель звонка слышалась будто сквозь вакуум, но очень настойчиво. Шатаясь, мужчина медленно добрался до коридора и распахнул дверь. На пороге стоял Белов.       - Твою мать… - выдохнул он, с облегчением припав к косяку. – Я уже подумал…       - Что я сдох? – осипшим голосом прохрипел Витя. – Не дождетесь.       - Дурак, - Саша перешагнул порог, бегло огляделся. – Что не открывал?       - Спал. Пчёлкин на ватных ногах прошел в кухню. На полную мощность открыл кран, плеснул воду в чашку, в которой еще виднелись остатки кофе, залпом осушил ее и подставил под струю голову. Белый медленно опустился на стул и потерянным взглядом уставился в спину друга.       - Дыру протрёшь. Саша закусил щеки.       - Где Юрка?       - У моих.       - Иди оденься, - мягко попросил Саша, разглядывая плиточный пол под ногами. – Нам нужно многое сделать… Через час они вдвоем сидели в гостиной Филатовых. Витя старался вообще не глядеть по сторонам квартиры, где каждый уголок хранил память о жене. Ольга Николаевна с застывшей каменной маской поставила на стол блестящий поднос с тремя чашками.       - Тёть Оль, эта? – Саша указал на серую коробку на антресолях.       - Она, - кивнула женщина. Белов смахнул пыль с картонной крышки и поставил увесистую коробку на край журнального стола. Филатова аккуратно извлекла из нее несколько альбомов – бархатных, прямоугольных.       - Здесь ей пятнадцать, - Ольга Николаевна бережно провела подушечками пальцев по черно-белому снимку. Женька была изображена по пояс, в белой расшитой рубашке. Остренький подбородок чуть вздернут, глаза смотрят вдаль – и в них ясность и ожидание светлого будущего. Затем женщина взяла еще несколько фотографий – с выпускного, где девушка, обвив за пояс стоящих по обе стороны от нее Валеру и Витю, смеялась; с дня рождения в восемнадцать лет – с охапкой огромных букетов цветов; в институте на широкой лестнице. И везде – улыбка.       - Витюш, - Филатова погладила зятя по предплечью, уткнулась хлюпающим носом в напряженное плечо, - выбери сам… Пчёлкин размешал ладонью стопку снимков и наткнулся на глаза. Любимые золотистые глаза. Они глядели прямо в душу – без упрека, без обиды, без боли. Выудил фото. Женя, улыбаясь одним взглядом, сидела на ограде их любимой старой беседки. Солнечные лучи играли в ее густых, кудрявых волосах. Тепло от фотографии было явственно ощущаемо.       - Эта. Саша согласно кивнул следом за Филатовой. И повисла тишина, от которой можно оглохнуть. Странное сравнение, ведь многие считают, что от неё не глохнут. Просто случай не тот.       - Я не знаю, как потом рассказать об этом Валерке… - сдавленно пробормотала Ольга Николаевна. – Простит ли он когда-нибудь, что даже не смог попрощаться…       Вечером Витя и Саша поехали в морг. Посредине просторного, светлого помещения, залитого холодным белым светом, стоял открытый гроб. За ним, у стены, - прислонена крышка с позолоченным крестом. Двое из охраны остановились у дверей. Друзья переступили порог и застыли. Каждый боялся подойти. Это показалось таким противоестественным, что ноги просто отказывались идти. Первым сделал шаг Пчёлкин. Удары ботинок гулко отзывались эхом по комнате. Женя лежала в гробу, будто спала, и казалось, она сейчас встанет, обнимет, и он сможет зарыться в ее волосы и забыть обо всём… На белом, фарфоровом лице застыло безмятежное выражение. Выбившийся локон покоился на бледной щеке. Пчёлкин очень осторожно коснулся этой пряди, темной и прямой, но по-прежнему шелковистой, как и при жизни, когда она была вьющейся и каштановой, и заложил ее за ухо жены. Мужчина был не в силах оторвать взгляда от Жени, чувствуя, как снова теряет почву под ногами. Крепкая мужская ладонь дрожа накрыла ледяные пальцы, и обручальные кольца соприкоснулись с глухим звоном. За спиной послышались голоса, а затем оклик Белова: «Шмидт, что там?». Пчёлкин повернул голову и увидел, что охрана преградила путь Дунаеву.       - Пропустите его, - велел Витя. Андрей стремительным шагом приблизился к гробу. Кровь отхлынула от его осунувшегося, серого лица, и высокие скулы стали еще более выразительны.       - Кареглазая… - он вдруг осел около гроба, вцепившись в покрытое лаком дерево. – Ты что… Ты не могла… Любовь - не память, она намного больше. Потому что любовь сильнее болезни разума. Дунаев вдруг тихо завыл, когда дотронулся до холодной кожи на Женином лице. «Вернись…» - шептал он одними губами. Пчёлкин застыл каменным изваянием, не в силах пошевелиться. Почувствовал, как плечо накрывает рукой Саша.       - Прости меня, брат, - услышал Витя пропитанные скорбью запоздалые извинения друга.       - А меня кто простит? Потом ему передали ее вещи. Среди них обнаружились и аккуратные часики. 00:47. Время замерло. Навсегда. Пчёлкин до рези в глазах вглядывался в разбившееся во время падения стекло, сквозь которое виднелись тонкие стрелочки. 00:47. Время, когда его жизнь полетела в тартарары. Время, когда он потерял ее. С этим нельзя смириться, ведь всё внутри умирает – медленно и в ужасных муках. Никто из нас неспособен забывать. Забывать всё и полностью. Время не лечит, оно просто смягчает удар. Он убивал. Но смерти до этого не видел. Он никогда не забудет тех первых чувств и ощущений. Её глаза заставляли его забываться. Она всегда говорила, что в ней нет абсолютно ничего особенного. А Пчёлкин тонул каждый раз в плене золотистого взгляда. «Он ведь самый распространённый. Это банально. Очень», – говорила Женя. А он с ней спорил. А сейчас Витя в полной мере осознал, что его разрывает на части: вся жизнь, словно хрупкая ваза из хрусталя, разлетелась на миллионы мелких осколков. От переполняющих сердце и душу чувств хотелось кричать. Это случилось на похоронах – паника охватила Пчёлкина во время самой, как назвал её кто-то из присутствующих, - главной части – спуск гроба в могилу. Он уже было собрался остановить весь этот «абсурд», но его вовремя схватил за руку рядом стоящий Белов. - Пчёла, остановись! – тихо проговорил друг, и хватка его сделалась стальной. Остановился, потому что перед ним замер Юрка – ничего не понимающий, но ощущающий, что мамы рядом больше не будет. Витя вцепился в плечики сына, сохраняя равновесие. Ольга Николаевна крепко взялась под руку зятя, и ладонь ее была влажная от мокрой земли. Удары молотка по гвоздям, забивающихся в крышку гроба, гремели словно залпы выстрела. В самое сердце. Валера медленно распахнул глаза. Повышенная доза успокоительного сморила его глубокой ночью, и ему даже снились сны. Он давно разучился их видеть. Или просто уже не помнил. Но этот до сих пор стоял перед глазами. Ему снилась Женька. Совсем маленькая, именно такая, какой она вышла вместе с братом из дверей детского дома – в ситцевом платье и с бантом. Только в сновидении она не пошла с ним за руку. Осталась стоять на пороге казенного дома. А он ее звал… звал… и звал… Ольга Николаевна стремительно уводила его всё дальше, и силуэт сестры медленно таял в белой дымке. Фил бегло осмотрел палату. В кресле дремала верная медсестра Катя. Не было Томы. Впервые за столько времени жена не сидела возле кровати, не держала за руку. И ее отсутствие заставило пульс подскочить. Страх когтистыми лапками вдруг пополз от самых кончиков ног. И Валера захрипел. Катя резко вскочила и бросилась к мужчине, взволнованно глядя в его широко распахнутые темные глаза. В них дрожала влажная пелена. - Ж… - зашипел Филатов, - Же… ня!..