***
Он сидел на своём привычном месте — у подножия невысокого холма, прямо под одним из м-мха, — и смотрел на выстроенные в линию три солнца, перекрываемые светло-сиреневыми и карамельными газовыми скоплениями – бездумно, рассеянно. Лёгкий, как будто морской, хотя морей на Клеопатре не было, бриз мягко овевал его, то принося, то снова отдаляя тот самый аромат — аромат, который Джин не мог ни забыть, ни простить… Аромат, который он любил болезненной и тревожной любовью и ненавидел острой ненавистью. Он прикрыл глаза, пытаясь почувствовать, как ему на лицо падают золотинки пыльцы. Странное ощущение, будоражащее и приятное. И увлёкшись им, он не увидел смутный силуэт, который возник в воздухе, потемнел, обрёл черты невысокого, стройного молодого мужчины с мягкими, в модной стрижке, мятного цвета волосами, тонкими чертами красивого лица и выразительно вытянутыми, похожими на кошачьи глазами с изогнутыми острыми внутренними уголками. И взгляд этих глаз — острый и ленивый одновременно — тоже был как у умного и опасного кота. Мужчина подошёл к Джину сбоку и, сложив руки на груди, опёрся боком о тонкий певучий ствол м-мха. Джин напрягся и нервно облизнулся, так как от страха сразу пересохли губы. Всё как обычно. К сожалению, так ничего и не изменилось – да и с чего бы? Он не увидел его — он его почувствовал. — Привет, Свити, — негромко сказал он. — А я думал, что ты слишком занят, чтобы материализоваться здесь. — Думал или надеялся? — В голосе мужчины не было обиды, только заинтересованность. — Ты снова не рад мне? — Ты знаешь, что рад, — вздохнул Джин. — Почему же не открываешь глаза? — Теперь Свити говорил насмешливо. – Ты его до сих пор боишься? Ким нахмурился больше и распахнул глаза. — Я никогда никого не боялся! — с вызовом ответил он. — А уж тем более нашего давнего драгоценного партнёра Мин Юнги. — Я очень рад, — по-прежнему насмешливо ответил Свити, — что ты больше не считаешь мою внешность своим наказанием. — Я не… — ужасно краснея, начал было Джин. — Не надо лгать, Джин, — прервал его Свити. — Просто вспомни, кому ты пытаешься соврать. Я всё знаю. Все подробности той истории. И на то, на что купился капитан Чон, я не куплюсь. Ты создал мне такой облик, потому что хотел наказать себя за совершено нерациональный страх, который испытываешь, когда он начинает заигрывать с тобой. Ты хотел привыкнуть к этому облику и убедить себя в том, что он просто был не прав в отношении тебя. — Неправда, — пробормотал Джин, затравленно оглядываясь и невольно пытаясь найти повод перевести разговор на другую, менее болезненную тему. — Причина была другой. — Не начинай, — почти раздражённо ответил Свити. — О том, что ты сделал меня таким красавчиком — а Мин Юнги весьма красив, хотя я бы, как ты знаешь, предпочёл твоё лицо: оно идеально с точки зрения пропорциональности — так вот, сказку о том, что ты таким меня сделал, чтобы насолить капитану, оставь тем, кто не обладает моими возможностями. Мне ты её рассказывал, я её помню: вы с Чонгуком поссорились, когда ты работал над моей голограммой для той программы, и ты сделал мне лицо уважаемого партнёра Мин Юнги только потому, что капитан его тогда яро недолюбливал, так как тот его не раз обводил вокруг пальца. Как видишь, я помню это, как и то, что ты эту версию удачно скормил капитану, и пусть всё так и остаётся. Но я, как ты помнишь, не раз наблюдал за вашими встречами, где ты как на иголках сидишь от того, как смотрит на тебя космический пират и персона нон грата на шести планетах Большой семёрки Мин Юнги. Я замечал и не раз, как смущает тебя его взгляд, как ты вздрагиваешь, когда он касается нарочно твоих пальцев. И я слышал, Джин, и ты знаешь, что я слышал, как он предлагал тебе золотые горы и сулил миры под ноги, если ты уступишь ему хотя бы раз. Я ничего не забыл. Не притворяйся, что ты этого не понимаешь. — Я не притворяюсь. — Джин мучительно сглотнул горький комок в горле, что всё нарастал, пока Свити спокойно и мерно рассказывал о том, что так терзало его. — И позволь напомнить тебе, что вы снова встретитесь с ним на Горрее, куда он позвал вас с Чонгуком, — и ситуация снова повторится. Потому что нет в этой Галактике упрямее человека, чем Мин Юнги. Он всегда добивается того, чего и кого хочет. И это известно всем. Хотя нет, — вдруг усмехнулся он и опустился под дерево рядом с испуганно дёрнувшимся Джином. — Теперь ситуация будет хуже. Потому что теперь у тебя есть тот, кто подтвердит Юнги, что ты лгал ему о своих предпочтениях в постели. Теперь у тебя есть твой … — Джин стремительно поднял на него опущенный до этого выразительный взгляд, и Свити умолк. Кажется, он смешался, что было редкостью. Однако потом он заговорил немного тише, но так же уверенно: — Может, я и не прав. Но ты по-прежнему боишься прямо посмотреть в эти глаза. Твой план не сработал. И я не смог тебе помочь: ты по-прежнему боишься его. Пальцы твои дрожат, а пульс зашкаливает. — Ты говоришь неприятные вещи, — хрипло ответил Джин. — Ты... Поэтому и … пульс. — Я говорю правду. Как ты сам объясняешь этот страх? Ведь Мин Юнги ни разу не перешёл с тобой черту? Я бы понял, если бы он применил к тебе насилие, но всё, что я видел, — это искреннее восхищение твоей красотой с его стороны. Или я чего-то не знаю? Он касался тебя? Обижал? Ты всегда отказываешься это обсуждать. Всё пытаешься справиться сам, но ничего не выходит. Так может, сейчас, когда тебе грозит не просто встреча с ним, а, скорее всего, объяснение — может, ты скажешь мне сейчас? — О чём мне сказать? — дрогнувшим голосом спросил Джин. — Что ты хочешь услышать? Что я всегда считал себя любителем женского пола, что всегда стремился быть сильным, доказывать каждым действием своим свою мужественность, хотел быть настоящим мужиком, грубоватым и добродушным, каким был мой отец — а моя девушка меня отвергла, сказав, что я слишком слабый и мягкий, что слишком нежен для такой принцессы, как она, которой нужен независимый и уверенный в себе рыцарь, коим я не являюсь? Что не смогу защитить? Что мне самому нужен вот такой же рыцарь? Или хочешь, чтобы я тебе признался в том, что впервые таким вот — нежным и зависимым — я почувствовал себя задолго до того, как Сонён написала мне то письмо? Когда Мин Юнги на Тьерре, в баре на окраине Торгового поселения, зажал меня, полупьяного, в коридоре и стал целовать и лапать — а я возбудился и чуть не отдался ему, как портовая блядь, прямо там? Это ты хочешь от меня услышать? Что каждый раз, как видел его, понимал, что он, глядя на меня, думает именно об этом, что видит меня именно таким – развратно стонущим под ним, с раздвинутыми ногами, его рукой на моём члене? Его зубами на моей шее? Если бы не Чонгук, который меня тогда искать пошёл… Я саму эту мысль, о том, что я такой, тогда возненавидел. «Не такой! – думал. – Я – настоящий мужик, а не сладенький мальчик, каким меня всё видит во снах, как он сам мне признался, Мин Юнги». А потом… — А потом случились АВО и начохито? — тихо спросил Свити. — Да! — выкрикнул Джин. — Да! И блядский Саёон меня назвал омегой! А Намджун трахнул и пометил! Доволен? Ты это хотел услышать от меня?! — Я хотел услышать ответы на два вопроса, Джин, — спокойно сказал Свити, не ведясь на его крики. — Первый: почему ты не ненавидишь Намджуна так же, как ненавидишь Мин Юнги? — Не могу, — мучительно прошептал Джин и прикрыл глаза, чувствуя, как текут по его щекам слёзы. — Почему-то его я не могу ненавидеть. И бояться не могу. А Юнги не могу простить. С него всё началось. Это он… Это его вина в том… в том, что я … — Омега? — еле слышно спросил Свити. — Да... Омега… Рядом с ним я впервые себя именно так и почувствовал — омегой, ещё не зная этого проклятого слова … И мне до сих пор страшно, что он снова сделает это со мной… — Джин судорожно вздохнул, пытаясь унять рыдания. — А я не смогу противостоять ему. Я не привыкнуть к его лицу хотел в этой программе. Я ненавижу это место. Я хотел начать ненавидеть его так, чтобы больше не бояться. Чтобы связать его в голове с этим местом — и ненавидеть больше, чем бояться. Что не поддаться, когда … если он снова… — Ясно, — негромко сказал Свити. — И второй вопрос: почему мысль о том, что ты по парням, так пугает тебя? Почему ты думаешь, что, если тебе нравится парень, это делает тебя немужественным? Слабым? Почему? — У меня есть цель, — утомлённо вздохнул Джин. Он чувствовал себя так, как будто целый день работал над безнадёжно выбитой системой двигателя. — Она, видимо, безнадёжна. И я в последнее время всё реже о ней думаю. Но одно дело — если она просто недостижима, в принципе, ни для кого. А другое — если я, именно я не подхожу, чтобы достичь ей. Для неё надо быть… Самым сильным, самым … И главное — знать себя. И верить себе. И быть уверенным в том, что ты всё рассчитал. А если я себя не знаю… Если я ошибаюсь даже в этом… — Он горько усмехнулся. — Грош цена мне тогда, Свити. Грош цена. — Ты пришёл снова в эту программу, чтобы вспомнить об этой цели? — тихо спросил Свити. — И меня позвал — для этого же? — Пришёл — да. Думал, что отказался уже от неё, хотел жить спокойно, но здесь… здесь всегда всё меняется. Но я не звал тебя, — покачал головой Джин. — Хотя теперь думаю, что хорошо, что ты пришёл. Ты навёл меня на одну правильную мысль. Теперь у меня есть Намджун. И бояться Юнги просто больше нет смысла. — Он бледно и зло улыбнулся. — Я омега. Но Тэхён — тоже омега. А он построил Чонгука и вьёт из него верёвки, оставаясь добрым и сильным. Чимин — омега, а его боится Тэхён и побаивается Намджун. Так что… Что мне теперь Мин Юнги? — Он прямо посмотрел в посветлевшие хитрые кошачьи глаза и несмело улыбнулся. — Ну, и отлично, — улыбнулся ему вежливой улыбкой в ответ Свити. — Но ты не лишай меня этого образа. Юнги — красавчик. Он красивее Намджуна, так что мне тебя не понять. Как ты вообще можешь ладить с этим занудой? Джин откинул голову и засмеялся. —Ты странный, — сказал он. — Тебе как компьютеру должны нравиться люди, которые хотят учиться! — Мне не нравятся люди в принципе, — холодно ответил Свити, Джин цокнул и закатил глаза, но он продолжил внушительно. — Да, да, не нравятся, и ты знаешь почему. А особенно те, что достают меня и постоянно отвлекают какими-то странными и тревожными вопросами. Тэхён — омега, как ты говоришь, а он рациональнее и последовательнее, чем этот твой … альфа. — Скажи…. — Джин в нерешительности замер, но потом продолжил. — Скажи, чтобы со всеми тревожными вопросами приходил ко мне. — Отлично, — с явным облегчением выдохнул Свити, встал и потянулся. — Мне пора. Приятно было увидеть тебя глазами, инженер Ким Сокджин. Джин усмехнулся, кивнул, и стройная фигура растворилась в воздухе.10.
6 апреля 2022 г. в 00:20
Пора цветения бабочек-деревьев м-мха на планете Клеопатра была гордостью графистов, создававших программы для голопалубы, кто бы что ни говорил и сколько бы протестующих против включения этой программы в широко распространяемые ни было среди населения планет Большой семёрки, куда входила Земля.
Клеопатра была самой прекрасной и самой страшной планетой из открытых на данный момент представителями этой общепланетной корпорации, потому что ни одно открытие «мирной планеты» (то есть такой, на которой пионеры не встретили враждебного разумного населения) не оборачивалось для исследователей космоса таким количеством жертв.
Разумной жизни на планете не обнаружили, зато пейзажи неописуемой красоты в первые дни после её открытия заполонили Галактическую Сеть. Кроме того там были восторженные отзывы о чистейшей атмосфере, абсолютно пригодной для дыхания большинства существ планет Большой семёрки (с известными допущениями, нивелируемыми допоборудованием на костюмах). Разные исследователи наперебой хвалили также изумительную по вкусу воду, обильную яркую растительность, дающую вкусные, сочные, питательные и ароматные плоды, совершенно безопасные для большинства существ...
И тысячи представителей торговых корпораций, космологов, космобиологов, да и просто праздных туристов, предпочитающих дикие, необжитые планеты, ринулись туда за прибылью и удовольствием. И планета щедро приютила их всех, свободно начала открывать свои секреты и напоила допьяна удовольствием. А потом забрала их жизни, все до единой. Вернее, они отдали ей их сами. Вот с этим самым невероятным, диким, непреодолимым удовольствием.
Это уже позже, много позже, когда оплакала Большая семёрка своих детей, когда отстонали их родные и друзья по такой странной и страшной их гибели — только тогда, и снова ценой жертв выяснилось, что как только появляются на планете, названной от ужаса Клеопатрой, чуждые ей существа, она, защищаясь от непрошеных гостей, начинала активную фазу цветения своих основных обитателей: огромных и прекрасных, растущих из земли и похожих на гигантских бабочек деревьев. Их кроны как будто состояли из тысяч крохотных драгоценных чешуек, скреплённых друг с другом в огромные полотнища, растущие из тонкого гибкого ствола. Эти чешуйки, переливаясь в свете трёх солнц Клеопатры всеми возможными цветами, были, наверно, самыми прекрасными природными созданиями в Галактике. И оторваться от созерцания их было невозможно.
Не смогли этого сделать и те, кто увидел их первыми в этой Галактике. Судя по тем свидетельствам, что оставили они после себя во множестве, именно вокруг этих деревьев постоянно было много тех, кто прилетел на планету любоваться её красотами. И когда крылья этих прекрасных деревьев вдруг начали все вместе изгибаться, наливаться внутренним светом, когда они стали двигаться так, как будто были и впрямь огромными крыльями земных бабочек, а потом и на самом деле оторвались от стволов и стали всё выше подниматься в карамельно-оранжевое небо, заполняя, перекрывая его собой, когда от этих огромных крыльев в небе стало тесно, те, кто с восторгом и страхом наблюдал за этим поразительным явлением, зааплодировали, закричали от неизъяснимого восторга, засияли вспышки нарукавников и ментальников, чтобы отправить родным и друзьям отблески этой красоты в имейджах, рисовках, виртуалках... И вместе с ними их близкие и друзья, начальники и работодатели видели, как небо над ними как будто вздохнуло единым вздохом тысяч огромных крыльев — и осыпалось на головы зрителей золотистой пудрой...
От того, что было дальше, остались лишь отдельные восхищённые вопли, стоны восторга – и лица, лица, лица в имейджах и на сохранившихся виртуалках, искажённые яростным, непостижимым, невероятным наслаждением. Смертельным наслаждением. Потому что ни один из тех, на кого попала эта "пыльца", не смог заставить себя сдвинуться с места, терзаемый, раздираемый непрекращающимся, постоянным... то ли оргазмом, то ли просто состоянием, как будто каждая клетка организма подвергается атаке мучительно-острого наслаждения. Так, по крайней мере, это описали те немногие, кто, умирая от истощения и по-прежнему не в силах двинуться, вырваться из этого страшного и сладкого плена, всё же попытался рассказать миру о том, что произошло на этой планете. Планете, которая дала людям невероятное, невозможное, совершенное удовольствие, но заставила каждого заплатить за него жизнью.
Естественно, после этой огромной трагедии, которая происходила прямо в эфир, на глазах всей Галактики, никто и не подумал оставить это место в покое. Было организовано несколько сотен экспедиций с разных планет, разные живые существ Галактики попробовали покорить, приручить чудесную и коварную Клеопатру — результат был всегда один: Сеть пополнялась еще несколькими тысячами свидетельств того, насколько потрясающе прекрасна эта щедрая на любовь и смерть планета, и того, что от тех, кто здесь погиб, ничего не остаётся: Клеопатра поглощала их тела без остатка как дополнительную плату за свои гибельные радости. И заканчивалось всё одинаково: всегда последние имейджи и рисовки говорили о том, что все участники всех экспедиций получили дозу убийственного удовольствия и скоро накормят своей плотью чудесную планету, как и все, кто был здесь до них.
В одной из таких экспедиций на Клеопатру — от разорившейся после неё огромной группы компаний «G-корп» — погибли родители Джина, который тогда учился ещё в Академии. Он пытался отговорить их, так как уже тогда разгорались споры по поводу того, а настолько ли необходимы Земной федерации или даже Большой семёрке богатства, которые, по уверениям многих энтузиастов, таила в себе эта планета. Но они были убеждёнными оптимистами и увлечёнными до невозможности космобиологией учёными. Они были участниками той самой экспедиции, в которой погибло в общей сложности около девятисот живых разумных существ, самой трагичной за всю историю борьбы за богатства Клеопатры.
В тот раз, благодаря вновь разработанным, усовершенствованным средствам защиты, пионеры, что были отправлены на планету, смогли вырваться из тенёт её ласки. Смогли — и вернулись на корабль. Принеся на своих костюмах пыльцу, которая не вымылась даже антибаком огромного исследовательского космолайнера. И сначала она заразила экосистему самого корабля, который стал судорожно вянуть, отдавая огромное количество энергии на подавление очагов возбуждения, которые то там, то здесь возникали в нейросети, а потом пыльца осела на ультрапочву — и через три дня появились первые ростки с маленькими блестящими крылышками. Корабль разорвало где-то в области Пыльного облака, он не долетел буквально пару варпов до орбиты Арко — станции на этом направлении, где приготовили всё возможное, чтобы попробовать спасти остатки экипажа, высохшего, умиравшего от жажды и голода во всех смыслах этого слова. На варпы не было сил у живых существ. А корабль разорвало от того, что содрогающаяся в непрестанных оргазмах команда не смогли ликвидировать перенапряжение двигателя.
Джин помнит последний имейдж, что пришёл ему от родителей поздно вечером накануне их возвращения с Клеопатры на корабль, оставшийся на орбите двух её спутников, наизусть – до чёрточки, до звука, до запаха… Да, проклятая планета была невероятно прекрасна. И если её виды в подробностях он изучил уже к этому времени, нервничая по поводу экспедиции родителей, но запах почуял впервые. Этот запах … Запах кружащейся в воздухе пыльцы был потрясающе, непередаваемо прекрасен, он манил и не отпускал из своих объятий — нежных и сулящих самое большое в мире счастье. Сколько ни пытались воссоздать его в лабораториях самого разного назначения — не могли. А Джин ощутил его тогда, увидев и почувствовав планету пятью чувствами отца и мамы, — и влюбился. Влюбился в этот аромат — свежий, искренний и, казалось, созданный специально, чтобы свести его с ума от радости, непонятной, нерациональной, необоримой…
И счастливые лица в защитных шлемах он помнит ярко: мама и папа думали, что они победили планету, так как стояли на фоне трёх солнц — и были живы и счастливы, они махали руками в экранированную синеву своих нарукавников, захлёбываясь говорили о том, как много всего они смогут здесь сделать… Судя по бортовым журналам, сохранённым в глубине цифровых библиотек, они погибли одними из первых. Как и все, кто попытался обмануть Клеопатру и, вкусив её радостей, улететь, не заплатив оговоренную — и уже известную им — цену.
Джин ненавидел эту планету так, как ненавидят своих самых жестоких врагов. И не мог не купить программу с этим видом — пора цветения проклятых деревьев м-мха. Из-за запаха. Он лишь отдалённо и очень слабо напоминал тот, из родительского последнего имейджа, но… Но он должен был хоть иногда снова жадно вдыхать его — и вынашивать планы мести, с отчаянием понимая, что не может и близко ничего сделать. Не присоединяться же к фанатикам, которые призывали взорвать проклятую планету, раз Разум всей Галактики не может с ней справиться. Нет, нет... Нет.
Джин — цивилизованное существо. Ненавидящее целую планету цивилизованное существо. Существо, которому даже сейчас, по прошествии десяти лет, нельзя давать в руки то, что может взорвать целую планету, потому что тогда он, как и любое цивилизованное существо, получившее возможность, утратит всю свою цивилизованность.