***
— Вы не имели права меня забирать! — кричал он, яростно сжимая кулаки. — Я теперь принадлежу ему! Он — мой бета! Я его! Отпустите меня! Немедленно верните меня ему! Я знаю, что очень нужен ему! Вас покарают Хираэу! Вы... вы... вы... — Он начал задыхаться, рванул на шее планку лёгкого закрытого биокостюма. Джин, растерянный, не понимающий, что он может и должен сказать, кинулся к нему, обнял, но юноша забился у него в руках, как будто был в ужасе: — Пусти! Пусти! Нельзя! Я призван! Никто не может меня больше касаться! Пусти! Тебя покарают, Джин! Ты... пусти! И Джин отпустил, умоляюще вышёптывая: — Тише... маленький, тише! Не надо, не кричи... Никто не тронет тебя, Чими, прошу! Никого больше не было в каюте, Джин выгнал всех, даже обливающегося слезами Тэхёна, который умолял оставить его, чтобы... чтобы... чтобы что? Чем мог помочь несчастный омега? Разве мог он как-то смягчить боль мальчика, которого бросило его божество? Которого предала его святыня, сначала дав ему счастье и надежду на вечность, а потом выбросив, как ненужную вещь, вернув тем, от кого он с таким пафосом ушёл? Что говорил Джин Чимину, как уламывал, сколько сидел рядом — он и не запомнил. Долго. Очень долго. Он заглаживал омегу и с мучительной болью в сердце слушал его рыдания и мольбы просто отпустить, оставить одного, ведь нет большего позора и ужаса не угодить чем-то мудрейшему бете и заслужить его гнев, быть отвергнутым им, с презрением изгнанным... — Никакого позора нет, Чими, солнышко моё, никакого презрения! — шептал Джин, глотая слёзы и клянясь убить Юнги при первой же встрече. — Это было не твоё божество, это был всего лишь человек, лишённый чести и совести, который... — Он мудр, Джини, — прижимаясь к нему, всхлипывал Чимин, — он столько всего показал мне! О, он настоящий бета! Холодный и чистый, расчётливый и честный со мной... он был со мной честен! Он ни разу не сказал, что избрал меня... Теперь я понимаю, понимаю... я сам придумал, сам решил, что он выбрал меня и сделал своим адептом, раз... если... — Чимин начал задыхаться, и Джин умоляюще сжал его в руках. — Не надо, солнышко, нет... Прошу... Не мучай себя, — тихо и с отчаянием сказал он. Но Чимин мотнул головой и заглянул ему прямо в глаза. — Он был со мной на ложе, Джин, — с отчаянием сказал он. — Он сделал меня своим полностью, понимаешь? Он ни разу не сказал, что избирает меня, но даровал мне своё тело, дал мне ублажать его, подарил мне такие ласки... — Из глаз Чимина лились слёзы, щёки алели, а губы всё шептали, как будто не могли остановиться: — Меня никто никогда так не ласкал, как он, он на самом деле бета, Джин! И я думал, глупый, тупой, грязный омега, что достоин его, раз он так добр ко мне! Но его слова... Он сразу сказал, что я в гостях, что он вернёт меня вам... Я умолял его этого не делать, однако он смеялся и говорил, что я слишком влюблён в тебя, чтобы... Джин замер и испуганно расширил глаза. — Ты... — У него перехватило дыхание. — Ты сказал ему, что влю... блён... — Нет, — шепнул Чимин, опуская голову и зажмуриваясь. Слёзы потекли сильнее, он всхлипнул и добавил еле слышно: — Но он знал сам. Он же бета... Джин, поверь... Он на самом деле святыня Хираэу... И он отказался от меня. Испытал, дал возможность приблизиться и попробовать угодить — и я не смог... Я жалок, я отвратительный омега... После такого... У нас в храме Сорт таких, как я, недостойных, казнили с позором. И теперь я понимаю, что это было милосердие. Тело омеги содрогнулось от рыдания, и Джин чуть в голосину не завыл от отчаяния и тоски. Он схватил мальчонку в руки, прижал к себе и страстно забормотал: — Не смей! Не смей так думать, нет! Ты самый лучший! Ты прекрасен, ты чист и так прекрасен! Чими, Чими, слышишь меня?! — Джин... Прости меня, — сломленно дышал в его руках Чимин, прижимаясь лбом к его груди. — Я любил... я так любил тебя... Но больше нет. Не могу, не могу, не проси... Отпусти меня, Джин, отпустите меня... я не выдержу, всё пусто внутри... нет ничего, больше ничего нет... Тебе не нужен, к своим не вернуться, а он... Я думал, что из-за него всё это, а он отказался. Ему не нужен тоже. Отпустите меня, просто оставьте. Не хочу больше... не хочу... не хочу... не хочу... И он оттолкнул Джина. Почти спокойно, лишь всхлипывая иногда, лёг на постель, отвернулся к стене и замер.***
Чимин молчал. Он робко и чуть отстранённо кивал в ответ на мягкую заботу Чонгука, который подсовывал ему под голову подушку и укрывал одеялом, когда он засыпал у своего любимого большого иллюминатора в кают-компании, и не выгонял оттуда даже ночью. Мимолётно улыбался Намджуну, который приносил ему из экспедиций с Сиррены (пояса обитаемых планет типа А — их новое задание) разные странности и с немного виноватым видом ставил их или клал перед носом омеги и чуть подталкивал к нему. А если Чимин вдруг проявлял хотя бы минимальную заинтересованность, тут же кидался показывать имейджи, делился нейрокартами с эмоциями от увиденного и робко спрашивал: — Завтра снова будет высадка. Может... хочешь? Чимин мягко кривил из губ что-то вроде улыбки и отрицательно качал головой. Нет, он не пойдёт. Не поедет. Не покинет "Сан-Свити". Пока нет. Намджун легко вздыхал и снова кидался рассказывать о том, где они с Джином нашли очередную дичь, как они с Чонгуком попали под семенной дождь внезапно решивших размножаться странных растений и насколько огромную роль играют теперь прививки, которые, наконец, сбалансировал для них Свити и которые позволяют им с Тэхёном участвовать в экспедициях широкого спектра более безопасно. Чимин слушал. Внимательно слушал, даже кивал. Намджуна уносило, и только Джин, который часто наблюдал за таким вот общением своего парня и Чимина, видел дикую, глухую тоску в глазах юноши. И облегчение, когда Намджун, ласково и осторожно потрепав цветущие бледно-розовым волосы омеги, уходил. Чимин слушал. Но слышал ли? Тэхён молчал рядом с ним. Он просто приходил, садился рядом, обнимал — сначала силой, а потом Чимин смирился и даже не пыхтел — и они могли так сидеть долго. По тому, каким выходил Тэхён от омеги, Джин мог догадываться, плакал Чимин в его руках или нет. Если да — Тэхён был зарёванным и злым. Если обходилось — Тэхён был просто подавленным и шёл утешаться сброженным соком гуаваны в свою каюту. И даже к Джину за стандартными объятиями больше не приходил, лишь мельком кивал ему, проходя мимо, и скрывался за дверью теплицы или бактериальника. На "Сан-Свити" установилось молчаливое соглашение о тотальном одиночестве каждого. Они больше не спали вместе, они почти не целовались и не принимали вместе душ. Чтобы не пахнуть друг другом. Чтобы не дразнить. Чтобы не напоминать. Чимин не просил об этом, о, нет, конечно. Но слова о том, что он на корабле не нужен никому, в отчаянье переданные Джином остальным, сыграли свою роль. И Намджуна не пришлось просить переехать снова в отведённую ему ранее каюту. И Чонгук проходил мимо дверей Тэхёна, которые гостеприимно распахивались перед ним, даже не глядя внутрь, опустив голову и хмурясь, — мимо, мимо... Они ни слова на этот счёт не сказали друг другу, но разве нужно было? Одному из них было так плохо, что он иногда стонал ночами от боли и звал... звал того, кто бросил его, как сломанный планетный глайдер — нелепый и ненужный — на проходной орбите, где круговерть, где движение, где нет и не может быть ему места. Они не хотели, чтобы Чимин так себя чувствовал, но чем дальше, тем больше понимали: бесполезно. Сколько ни пытайся отвлечь, сколько ни ласкай, сколько ни развлекай — он словно заледенел внутри, в нём что-то было страшно сломано, непоправимо нарушено. И можно было клеем, пеной, срастителем, дермозавязями, чтобы без швов, — чем угодно, и всё будет бесполезно. Потому что — никак. Совсем невыносимо стало, когда Чимин первый раз попробовал причинить себе вред. Благо, выбрал для этого свой душ и самый тупой и банальный способ: ловко перерезал себе вены украденным из Намджуновой коллекции оружия, которую тот стал себе собирать с тех пор, как участвовал в экспедициях, зарским кинжалом из тугой стали. Естественно, как только кровь коснулась пола, Свити поднял тревогу, примчался Джин, вытащил Чимина, оглушённого гипергазом, который консервировал последнее состояние организма на пять минут, из кабинки и потащил в медпункт, где Тэхён автолайзером (курсы он уже прошёл) быстро зашил омегу. Потом они сидели втроём на жёсткой медпостели, крепко обнявшись, и молчали, не в силах победить зажавшиеся горла и набрать воздух в лёгкие, в которых всё было словно завалено камнями — глухо, безнадёжно. — Вы не отпускаете меня, — вдруг тихо сказал Чимин. — Но я всё равно уйду. — Не надо... — прошептал Тэхён, быстро вытирая слёзы. — Пожалуйста... — Не хочу вам мешать, Тэ. — В голосе Чимина сквозило усталое, словно от вечернего солнца, тепло. Почти нежность. — Я думал, что мешаю вам, раньше. А теперь понимаю: нет, тогда как раз не мешал. А вот теперь... Когда ты последний раз целовал любимого, Тэ? — Пожалуйста... — сквозь зубы, чтобы не разреветься, сказал Джин. — Прошу, Чим, не надо... — Когда последний раз Намджун обнимал тебя, Джин? Они молчали. Им нечего было возразить, а очень надо было. И Чимин снова начал первым: — Моя жизнь кончена. Не возражай, Джин. Ты не поймёшь. Но ты, Тэ... Что было бы с тобой, если бы тебя отверг... бета... — Даже сейчас Чимин произнёс это слово с нежным придыханием. И Тэхён, побледневший, растерянный, забегал глазами по медблоку. — Вот... — Чимин почти улыбнулся, а потом обратился к исподлобья глядящему на него Джину, который судорожно думал, как ему возразить: — Я не могу придумать, как объяснить тебе, Джини, но просто... Ты ведь веришь в космос? Ты веришь, что нужен ему, что приносишь ему пользу, что... Не знаю... А если этот космос однажды посмотрит на тебя с презрением и скажет, что ты ему не нужен? Что мешаешь? Что можешь и должен исчезнуть, куда угодно, лишь бы не быть... на глазах... Если он откажется от тебя? — Я найду тех, кому я нужен, — медленно ответил Джин. — Так, как ты нужен нам. — Нужен для чего? — почти одними губами спросил Чимин. Его глаза заплыли слёзной мутью. — Чтобы принести вам — что? Осознание, что можно быть настолько отверженным, что начать одаривать этой отверженностью других? Ведь вы ради меня отвергаете друг друга! Такой тоски и боли в ваших глазах я никогда не видел! Я делаю вас несчастными одним своим присутствием! Меня прокляли Хираэу за то, что я бросил свою землю и своих товарищей! — Чимин внезапно выпрямился и заговорил так убеждённо, что Джину захотелось взвыть от бессилия и ужаса. — И это верно! Это — правильно! Потому что я бросил тех, кто был мне поручен! Я отказался от своей миссии! Я отказался почти и от веры своей, и от убеждений! Я стал слабым и уязвимым! Я перестал быть собой! И Хираэу послали мне своего гонца, бету Мин Юнги, чтобы напомнить о судьбе предателя, о судьбе отказника, о судьбе... — Ты бредишь! — страстно и мучительно громко выкрикнул Тэхён. Он схватил Чимина за плечи и повернул к себе: — Ты! Бредишь! Неужели ты не понимаешь, что здесь, в этом мире, не может быть у Хираэу таких же посланцев-бет, как и у нас! Разве этот пират, этот бесчестный мерзавец, который так поступил с тобой, который просто как последний грязный альфа соблазнил тебя и бросил, может быть хоть в чём-то сравним с чистыми, холодными и прекрасными бетами с наших земель?! Чим! Очнись! Он не божество! Он... Лицо Чимина, до этого растерянное, исказилось яростью, и он оттолкнул Тэхёна так, что тот упал с постели на спину. — Отступник! — звонко крикнул ему Чимин, поднимаясь с постели вслед за ним и отталкивая руки схватившего его за пояс Джина. — Пусть они не понимают, но ты! Сын проклятого кровопийцы Саёона! Сын правителя Саёона! Как можешь ты сомневаться в воле Хираэу! Совсем тебе мозги твой альфа вытрахал?! Ничего святого у тебя не осталось, Тэхён, да? Будь ты проклят! Мой бета... Он был недоволен мной и отказался от меня, но он был в моей жизни! А что было у тебя, поганый недопринц?! Тэхён вскочил на ноги и кинулся на Чимина. Он схватил омегу, встряхнул в своих руках и, глядя ему прямо в глаза прошипел: — А может, это был никакой не бета, а просто снова чужой альфа, Чим-чим?! Снова тот, кто влюблён в другого? Ведь только такие тебя и привлекают, тупой маранг! Даже истинный твой был влюблён в моего брата! И ты соврал о нём и погубил обоих! Я знаю, я всё знаю! Думаешь, я поверил тебе тогда?! Отомстил, да, лжец? Может, этот Юнги просто не захотел, чтобы ты и его погубил?! Джин уже был на ногах и крепко держал их обоих за шкирки, как провинившихся котят, когда Тэхён договаривал свою тираду, но Чимин, который до этого яростно скалился, вдруг широко распахнул глаза на последних словах Тэхёна и... заплакал. Закрыл руками лицо, дёрнул плечом, вырываясь из руки Джина, отвернулся от них и в голос, горько, по-детски заплакал. Тэхён пришёл в себя тут же. Он ахнул, схватил себя за волосы и мучительно застонал. Джин отпустил его, а сам ринулся к Чимину. И тот не стал выдираться, порывисто прижался к развернувшему его лицом к себе Джину и, захлёбываясь в плаче, выговорил: — Да я бы... я бы... счастлив... был... Если бы только он был... просто альфой... А ведь теперь... Я же люблю его, Джин! Люблю! Но он никого не любит! Он свободен!.. Джин, Джин... Почему так?.. Чем же я... так... плох?! Не нужно было тело — оставил бы себе хотя бы душу... Почему, Джини?! За что, Джини?! Чем я так плох для вас... всех... Джин обнимал его, прижимал крепко, тискал в горячих пальцах его одежду и не мог, просто не мог и слова выговорить — всё стеснилось внутри, всё заволокло глухой и горькой, безнадёжной печалью. И когда смог, он только и говорил, прижимая к себе плачущего омегу: — Ты лучший... Ты самый лучший... Ты такой хороший... Всё враньё, Чими, всё... всё ложь... Я не верю... Ты самый хороший... Ты самый лучший для меня... А рядом, на полу у изножья постели, плакал на коленях Тэхён. И его губы тоже шептали с отчаянным раскаянием: — Прости... прости, Чим... Это я во всём виноват, я... Я злой, я жестокий... Прости, Чими... Не слушай меня... Ты ни в чём не виноват, я знаю... Ты хотел их спасти, ты... Прости меня... Но Чимин их не слышал. Погружённый в омут своей боли, он мог только стонать от тягости и прижиматься лбом к груди Джина. И никакие слова, даже самые искренние, не были сейчас ему важны.***
— Ты спятил, Свити? — почти ласково спросил Чонгук и недоверчиво покосился на динамическую базу на пульте. — Ты соображаешь, что предлагаешь? — Он кинул косой взгляд на замершего в своём кресле Джина и переспросил уже раздражённо: — Вы что, оба спятили? — Я всего лишь предлагаю логичное и наименее травматичное решение проблемы, которая снизила показатели эмоционального комфорта вашего экипажа почти до показателя в полтора, капитан, — размеренно и отстранённо ответил Свити. — Вы приказали мне высказать своё свободное мнение — я его... — Цереброктомия? — нервно хохотнул Чонгук. — Ты в своём уме? Он же даже не человек, он же... — Я изучил его нейрограммы, я провёл ряд исследований во сне, когда он в медблоке приходил в себя после очередной попытки навредить себе. Вы заметили, что эти попытки становятся всё отчаяннее? — Свити говорил по-прежнему размеренно и холодно, но каждое слово вбивало в мозг Джина тяжёлый гвоздь. Конечно, он знал. Они старались не оставлять Чимина одного, но он несколько раз обманывал их, добирался до пестицидных смесей в эко-теплицах, до бластера, который Намджун небрежно оставил в ремне скафандра, до смеси гибридных растений, которыми чуть не отравил весь бактериальник, просыпав их на почву в судорожной попытке разорвать биоупак, пока к нему бежал Тэхён. Он дал им всем слово, что не останется с ними. И настойчиво добивался своего. Причём несколько раз он обманывал их мнимым спокойствием, несколько раз Джину казалось, что они смогли хоть немного убедить Чимина в том, что ему не нужно делать то, к чему он так стремился, но всё было до очередного раза. И сейчас больше всех на корабле Чимин ненавидел Свити и даже пару раз пытался повредить сеть в своей каюте. Неумело и глупо, но упрямо он лез на рожон. А Свити, что поражало Джина до глубины души, вопреки этому всему, всё сильнее проникался к омеге. Он говорил с Чимином неизменно ласково и спокойно, уговаривал, пел ему песни разными голосами, пытался увлечь его самыми интересными материалами Галактической Сети. Чимин не поддавался. А в последнее время на самом деле стал гораздо агрессивнее. — Я не понимаю, — дрогнувшим голосом сказал Чонгук. — Что ты имеешь в виду? — Он имеет в виду, что Чимин скоро начнёт делать всё, чтобы мы его убили сами, — твёрдо ответил за Свити Намджун. Всё время разговора он сидел в плазмомаске у пульта термической регуляции, изучая его работу, и они думали, что он их не слышит. Но он слышал. — Именно, — подтвердил Свити. — И так как ни бортинженер Ким Сокджин, ни вы, капитан, не подходите ему для этого плана, не говоря уже о биологе Чон Тэхёне, он сосредоточил всё внимание на члене экипажа Ким Намджуне. — Как ни странно, но в отстранённом голосе Свити, когда он произнёс имя начохито, промелькнуло уважение. — Ему недостаточно наших боёвок на голопалубе, когда он нападает, нарушая все возможные правила ведения боя, играет грубо, бесчестно, откровенно наплевательски относится ко мне как к противнику, — отрывисто сказал Намджун, снимая маску и убирая её в нательную сумку. — Он задирается, он нарывается. Он оскорбляет меня и в реальности. — Почему я не знал об этом? — вскинулся злобно Чонгук. — Почему я об этом не знал? — поддержал его, заходясь в гневе, Джин. — Зачем скрывать? Такое нельзя скрывать! — Ким Намджун поставил меня в известность о том, что происходит в его отношениях с мордоком Чимином, на приватной беседе в рамках моей программы "корабельный психографик", — чётко ответил Свити. — И я стал наблюдать. На основании этого и делаю вывод. У члена экипажа Чимина есть цель, которой он чётко следует: он хочет сделать Ким Намджуна своим убийцей. Получается у него плохо, после каждого столкновения он страдает... Они оба... — Голос Свити внезапно сбился, несколько мгновений в мёртвой тишине мостика раздавался лишь эфирный шум. Но потом компьютер продолжил: — У него ничего не получится, и однажды он просто дёрнет люк в открытый космос. Мысль у него такая уже есть. Они молчали, подавленные, потрясённые, несчастные до последней степени. Эти три месяца вымотали их основательно. Они были на грани — отчаявшиеся от ощущения собственной беспомощности, к которой ни один из них оказался совершенно не готов. Всегда можно было найти выход. Всегда было решение — и вся Галактика помогала своим детям в поисках его. Но не теперь. Один маленький омега с дальней планетки поверг их всех в состояние на грани срыва в пропасть — и никто ему не мог помочь. Ну, то есть... — А другой выход? — тихо спросил Чонгук. — Ты же понимаешь, Свити, как это опасно... Он почти умолял, но Свити молчал. И все они понимали: другой вариант есть. И он только что был озвучен нейросетью. И его никак нельзя было допустить. — Я вот уже неделю набираю помощников для этой операции из лучших программ Сети, — прозвучал приговором голос Свити. — Я не говорю, что другого выхода нет. Я говорю лишь, что я его не вижу. И как бортовой помощник А-класса я предлагаю этот вопрос на голосование. Джин вскинул голову и тревожно посмотрел на Чонгука. Свити ни разу до этого не пользовался своим правом на актив в принятии решения касательно живого организма, которое ему было дано с одобрения самого Чона когда-то сто лет назад. Но по глазам Чонгука было видно: голосование ему не нужно. Потому что на кону стояла не только жизнь маленького розоволосого омеги — на кону был его экипаж. А значит... Значит. — Никакого голосования, — угрюмо ответил Чонгук. — Я приказываю начать подготовку мордока Чимина к цереброктомии. Он пристально посмотрел на Намджуна, но тот ответил ему мрачным взглядом и кивнул: он выяснил, что это такое, и, видимо, возражать у него не было сил. На скорчившегося в кресле Джина Чонгук даже не посмотрел. И тот был ему за это безумно благодарен: ответственность за это решение, наверно, придавила бы его окончательно, а ведь он и так был на грани. Как и все они.***
Он шёл с мостика в каюту разбитым и вымотанным до ужаса, когда его остановил голос Свити. Джин как раз проходил мимо выхода на голопалубу. — Я могу попросить об одолжении, Джин? — Свити произнёс это тихо, но решительно. Ким кивнул, притормаживая и тяжело опираясь на стену, и компьютер продолжил: — Напиши мне другой образ для голопроекции. Джин скрипнул зубами и ответил: — Он у тебя уже есть, Свити. Больше тебе не придётся носить это поганое лицо. Образ в моём ментальнике. Можешь взять сам, пароль тот же. Ты знаешь, что делать. — Спасибо, бортинженер, — серьёзно и с большим уважением сказал Свити. — Я у тебя в долгу. Джин лишь кивнул и двинул дальше по коридору. Он прошёл мимо своей каюты и свернул в коридор, в конце которого была каюта Чимина. Юноша спал. Разметавшись на своей постели, розовый ото сна, с приоткрытыми губами и залёгшей между бровками морщинкой, он был невообразимо мил и пленительно невинен. И поверить в то, что это нежное существо представляло сейчас угрозу для целого корабля, не было никакой возможности. Джин понимал, что не должен был быть здесь сейчас, что Чимин официально запретил им всем заходить к нему, но в связи с целым рядом инцидентов Свити сообщал ему каждый новый пароль от каюты омеги. Джин поправил подушку, приказал подкрутить терморегуляцию на попрохладнее, как любил Чимин, укрыл его лёгким одеялом и присел на край постели. — С тобой всё будет хорошо, малыш, — прошептал он и мягко погладил щёку юноши, убрал влажные волосы со лба и, склонившись над ним, поцеловал. Кожа Чимина пахла горьким персиком, была горячей и чуть влажноватой. Джин быстро вытер глаза и вышел из каюты. — Свити, — позвал он. — Да, Джин, — тут же откликнулся компьютер. — Ты... что ты хочешь удалить? Сколько... какой процент повреждения? — По моим подсчётам, две тысячных процента, — ответил Свити. — Но я планирую свести к одной, если разработка профа Кропа с Галатери будет доступна в Сети. Пока это дорого, так что... — Свити, номер моего счёта найдёшь в ментальнике. Сними, сколько надо, купи чёртову разработку и сделай всё, что надо, чтобы повреждения были минимальными. — Хорошо, — чуть помедлив, ответил Свити. — Ваших накоплений, очевидно, хватит, если добавить их к накоплениям капитана, который дал мне доступ к ним час назад. Но я всё же надеюсь, что хакеры сделают своё дело и можно будет... — Купи официальную версию, — твёрдо ответил Джин. — Не дай космос, в пиратской будут спецбаги. Свити... — Да, бортинженер? — Что он забудет? — Только одно: что Мин Юнги — бета.