***
Джина вели по длинному слегка затемнённому коридору, в конце которого его ждал хозяин — тот, кому отныне будет принадлежать его жизнь. Джин надеялся, что недолгая жизнь. За время, отведённое ему в клетке раба Бейры, он успел со всеми попрощаться и у всех попросить прощения. Кроме Намджуна. О нём думать было совершенно невыносимо: боль скручивала мышцы, словно током пронзала по позвоночнику, а полный тоски крик рвался из горла с мучительной неизбежностью. И в принципе Джин понимал, что — закричи он, попытайся вылить из себя хотя бы часть этой муки — ему, может, и стало бы легче. Однако дарить этот крик проклятой клетке, где этот крик и умрёт, не услышанный никем, кроме него самого, этой клетке, где его, человека Ким Сокджина, гордого и свободного, держали как животное, ожидающее продажи, он не желал. И нет, это была не гордыня. Это была какая-то странная внутренняя уверенность, что если он поддастся этому мучительному желанию, если признает, что его сломали, уничтожили, то у него не хватит силы умереть достойно. А ведь у него только это и осталось — надежда на то, что он сможет уйти из этого мира достойно. Хотя, конечно, самое страшное заключалось в том, что его хозяину — о, как же корёжило Джина от этого слова! — принадлежала не только его жизнь, но и смерть тоже. Это он будет решать, где, когда и каким способом умрёт его раб. Если только Джину не удастся каким-то способом вырваться из плена и найти себе успокоение самому. Да, даже если бы сейчас он смог бежать, то только для одного: чтобы кинуться с первой попавшейся скалы в какое-нибудь море. Желательно на острые камни, конечно, но, насколько он помнил, Бейра на шестьдесят процентов была покрыта водой, так что море найти здесь, наверно, было легче, чем скалы. А потом за ним пришли. Приказали подняться и следовать к своему хозяину. И он встал и пошёл, потому что изматывать свои силы, сопротивляясь и получая разряд за разрядом по телу не хотел. Всё равно его бы сломали и заставили делать то, что они хотели. В конце коридора его внезапно втолкнули в какую-то тёмную комнату и механический голос в переводчике приказал ему ждать. Этот голос натолкнул его на мысль о том, что он идиот: в его руках был оружие, которое он, по своей тупости, не использовал! Захваченный этой мыслью, он осторожно вынул из уха наушник. Наручье и ошейник снять было невозможно без хотя бы какого-то набора простейших инструментов, а вот сделать так, чтобы наушник послал смертельный сигнал в его мозг и помог ему избежать унижения, он мог — и должен был давно! — попытаться. В комнате было темно, но Джин, прикрыв глаза, стал судорожно на ощупь отыскивать знакомые детали. К сожалению, этот переводчик был совсем не похож на те, что использовались в ТТА, однако Джин, пронзённый, как иглой, надеждой, упорно старался понять, что именно можно делать. Его пальцы натыкались на какие-то мелкие, едва понятные детальки, которые намертво были прикреплены к раковине основы, однако он вроде как нащупал за выпуклостью выключателя небольшую трещинку на которую стал давить ногтем, чтобы раскрыть наушник. Он мог сломать его, конечно, и скорее всего так и случится, однако даже тогда его можно будет использовать просто как механическое средство для нанесения себе повреждений. Джин сосредоточенно нахмурился и поднёс наушник, щель в котором он уже сделал шире, к глазам. — Упрямый ты человек, Ким Сокджин, — внезапно раздался спокойный, чуть насмешливый и до мгновенного холода по всему телу знакомый голос. — Неужели думаешь, что бейрианцы оставили бы тебе хоть что-то, что ты смог бы сломать и использовать против них? Или против себя? Джин, застывший от страха, выронил несчастный наушник и попытался сглотнуть мгновенно собравшуюся во рту горькую слюну. Н-нет... Этого не могло же... Да? — Ну, вот теперь ты его ещё и уронил. — В голосе уже откровенно звучала насмешка, но не злая, не торжествующая, а немного усталая, словно бы... любовная. Так говорят с любимыми недалёкими девушками, которые сделали очередную глупость и были очаровательны в своём раскаянии. Так говорят с милыми малышами — непослушными и оттого повредившими себе нежные пальчики. Так говорят... — Юнги... — смог выговорить Джин. — Юнги... Внезапно стена справа от Джина разошлась, словно бы, растворяясь, оттуда хлынул мягкий сребристый свет, и в проёме Джин расплывающимся взглядом выхватил тёмную невысокую, очень крепкую и статную фигуру в тёмной одежде. Мин Юнги... Джин не смог поймать в фокус его лицо, но он был уверен что увидел знакомую ухмылку, острый прищур внимательных лисьих глаз и светлые волосы в лёгком беспорядке. "Эффектно, — успел подумать Джин. — Вот теперь точно — конец". И тьма, сжалившись над ним, укрыла его ватным, глушащим все звуки и боль покрывалом.***
Это было странное ощущение: словно его несли... несли куда-то далеко и долго, а он не мог очнуться, чтобы хотя бы посмотреть, куда именно его несут. И лишь сильные надёжные руки, в которых он был, остались в его памяти. — Намджун, — позвал он, потому что это имя — единственное, что пришло ему в полную тумана голову, — Джуни... прости меня... Почему ему хотелось умолять о прощении человека, чьё имя мерцало болезненно-прекрасной звездой у него в сознании, он тоже не понимал, но точно знал, что хочет, чтобы мягкие ямочки смягчили суровое лицо, а глаза, прекрасные, цвета тёмного, полного сгущённого солнца, янтаря, снова посмотрели на него с обожанием — чтобы они не были полны болью, чтобы не пылали гневом. Однако... — Джуни... Прости меня... Я убил тебя... Кажется, он так и не смог произнести эти слова вслух там, в клетке раба Бейры, но сейчас, в этой качающей его на своих волнах светлой мути, несущей его куда-то в неизвестность, они произнеслись слишком легко. Он хотел сказать, что готов на всё, чтобы быть рядом — даже там, в гибельных дебрях Клеопатры; что он никогда ничего так не хотел, как снова хотя бы на миг коснуться губами упрямо поджатых губ. А потом разгладить пальцами небольшие морщинки на лбу, которые появлялись от напряжённых дум, и прижаться к широкой сильной груди. И ещё - ощутить поцелуй между лопатками — там, где ныла неумолимой, постоянно, уже ставшей привычной тоской метка — странное, непонятное свидетельство их клятв... его клятвы... — Прости, что оставил, что не послушался, что не поверил... Только ты... Джуни... Намджун!.. Нам... джун... — Чшш... Тихо, Джини, — шептали ему в ответ. — Всё пройдёт. Ты забудешь, потому что должен забыть. Должен! Должен... Я никому тебя больше не отдам, Джини... Ты мой... Только мой... — Забери меня... Прошу, забери меня с собой... — Джин хрипел, пытаясь выговорить эти слова, но челюсть наливалась немыслимой тяжестью, а веки не шевелились как ни пытался он их открыть. — Я забрал тебя, забрал себе, Джини... Ты мой. Наконец-то ты мой!.. — Намджун, забери меня... — Нет, нет, Джини! Нет!.. Ты должен забыть. Ты забудешь, обязательно забудешь. Иначе не может быть... — Намджун... Джуни... Джуни... — Дай ему газолина! Больше! Он должен заснуть, слышишь? Иначе я за себя не ручаюсь!.. — Время, господин... Должно пройти время, послушайте меня... — Джуни... — Всё плыло, вокруг сгущалась томным маревом тьма. — Прости... меня...***
Огромные окна были настежь, в них рвался солоноватый гордый морской бриз, который отбрасывал лёгкие длинные занавеси и касался волос Джина прохладной рукой. Он открыл глаза — медленно и настороженно. Всё кончилось как-то мгновенно и непонятно: он только-только рвался из чёрной мутной мглы — и вот здесь... Высокий белый потолок, украшенный лепниной, белоснежный полупрозрачный полог высокой кровати... огромной, покрытой шёлковым таким же кипенно-белым бельём... Джин не сразу понял, что пытается ощупать место вокруг себя, чтобы понять, где он. А потом закрыл глаза и прислушался к себе. Он чувствовал себя... живым. Тело не болело, мыслилось ясно, и лишь внутри, в сердце, что-то испуганно ёкало: так ведь не должно было быть? Где он? Что с ним? Постель? Он на постели — в чьей он постели? Он испуганно распахнул глаза, приподнялся на локтях и осмотрелся. Комната, в которой он пришёл в себя, была небольшой, с приятными, расписанными сиреневым и зелёными цветами стенами, с белой драпировкой по этим стенам, с огромными окнами и белой мебелью. Она была очень милой, уютной... какой-то до ужаса земной что ли? Море... Джин вздрогнул и осторожно сел на постели, а потом и встал с неё. Пошатываясь, он подошёл к окну и замер. Не море... Сиренево-синий, блестящий на солнце океан... Он был в каком-то доме на берегу океана, на возвышении, кажется, на втором этаже. Справа он увидел прикрытую драпировкой дверь на террасу, тянущуюся вдоль стены этого самого второго этажа. Легко пошатываясь, он вышел на террасу и, опираясь на резные перила, уставился на океан. Втянул воздух, прикрыл глаза. Земля?.. Каста-Дива?.. Тьерра?.. От мысли о последней планете что-то внутри него словно переломилось, и он вздрогнул всем телом. — Юнги, — едва слышно произнёс он. — Юнги... Он повертел головой в поисках хоть какой-то жизни, но никого не увидел. Так что решил осмотреть дом. Пошёл было по террасе, но, случайно глянув в окно, увидел себя и ахнул смущённо: на нём были только короткие шорты, под которыми, судя по ощущениям, даже белья не было. Так что он быстро вернулся в комнату и стал испуганно рыскать по ней взглядом в поисках того, что можно было бы надеть. И в эту минуту дверь в комнату отворилась и вошёл высокий престарелый мужчина, в одной руке у которого были какие-то тряпки, а во второй — небольшой поднос с высоким графином с красной жидкостью и тарелка, накрытая белой салфеткой. Увидев стоящего посреди комнаты Джина, он остановился как вкопанный и, моргая странно-красноватыми глазами, зашевелил неожиданно подвижным кончиком носа. Джин тоже испуганно попятился от него, а когда упёрся поясницей в высокую спинку кровати, остановился и замер, напряжённо ожидая, что ему скажут. — Вы проснулись, господин Джин, — мягким, рокочуще низким голосом произнёс мужчина, явно придя в себя от удивления. На его красиво очерченных губах появилась приятная улыбка, и он слегка склонил голову. — Я принёс вам одежду и завтрак. Лекарь Чен так и сказал, что вы сегодня должны прийти в себя после анабиоза. — Анабиоза, — растерянно повторил Джин. — Почему... Кто меня... в анабиоз... Мужчина снова приятно улыбнулся и, подойдя к небольшому изящному круглому столику, что стоял у одного из окон, поставил на него поднос, а потом, развернувшись, протянул Джину тряпки, что держал в руках. — Прошу, вас, господин Джин, это ваша одежда на сегодня. Меня зовут Хрул, я лунолун, но отлично говорю на общегалакте, а также ещё на трёх десятках языков Галактики. И отныне и до конца вашего пребывания у нас я — ваш личный слуга. — Он непринуждённо склонил голову набок и слегка тряхнул одеждой, которую Джин так и не взял у него. — Прошу вас, возьмите, вам, наверно, холодно. И только тут до Джина дошло, в каком виде он стоит перед этим... Хрулом. Он торопливо поклонился в благодарность, схватил одежду, потянул на себя и уронил, конечно. Хрул тут же, словно сломленный, опустился на колени и, подхватив одежду, не касаясь пола руками, снова выпрямился, будто поднятый над землёй какой-то силой. "Лунолун, — мелькнуло в голове у Джина. — Гуманоид с гибкими костями, гибким мышлением и не менее гибкими принципами. Лучшие слуги во Вселенной, жаль, их Луна погибла". Он снова поклонился протягивающему ему одежду Хрулу и стал одеваться. Ему принесли мягкие, широкие и очень лёгкие штаны серо-голубого цвета, очень удобные, почти не ощущаемые на ногах, а также светлую рубаху, широкую, шелковистую, без пояса и пуговиц, с широкой горловиной и вырезом. По телу, когда он надел её, прошла лёгкая дрожь удовольствия — такой приятной была ткань, из которой она была... сшита? Нет скорее, сделана. Потому что ни одного шва не было видно на ней, ни одной потаённой молнии — словно она была выдавлена из куска ткани прямо в том виде, в котором надел её на себя Джин. Одевшись, он замер перед с удовольствием осматривающим его Хрулом, а потом тот шагнул вперёд и осторожно поправил заломившийся с одной стороны мягкий ворот у выреза, который открывал грудь Джина до ложбины между грудными мышцами. Взгляд его выражал полное удовлетворение и даже удовольствие: ему явно нравился и Джин, и то, как смотрелась на нём одежда. — Вы прекрасно выглядите господин, — удовлетворённо проговорил он и, глянув Джину в лицо, снова улыбнулся. — Хотите ли позавтракать? Сегодня для вас наловили лучших озоров, так что наше знаменитое суфле из них вышло нежнейшим. "Озоры? — подумал Джин, напряжённо пытаясь вспомнить, где он слышал это слово. — Озоры?.. Что-то очень редкое... Океанские... медузы что ли? Или..." И тут он вспомнил. Да, о них говорил ему когда-то Чонгук, когда хвастался своими гастрономическими изысканиями во время одного из их отпусков. Озоры были редчайшим лакомством в Галактике, потому что водились только в одном месте — на южном побережье Свильены, небольшой планеты-курорта, очень дорогого курорта, куда могли себе позволить ездить на отдых только самые богатые и знаменитые существа всей Галактики. Закрытая планета, куда было просто так не попасть, её называли планетой-клубом для избранных. — Свильена? — тихо спросил он. — Я на Свильене? В глазах Хрула промелькнуло восхищение, и он кивнул. — Вы так много знаете, господин, — с почтением поклонился он снова, — вы очень прозорливы. Да, вас привезли сюда на излечение и восстановление. И очень щедро заплатили, чтобы вы здесь ни в чём не знали отказа, кроме... — Где тот, кто привёз меня сюда? — перебил его Джин, внезапно ощущая тоску, которая медленно, но настойчиво стала подниматься из глубины души, травя её привычной болью. — Могу я... поговорить с ним? —Мне так жаль, господин, — с явной печалью в голосе отозвался Хрул, — как же быть? Господин, который привёз вас сюда и поручил нашим заботам, уехал в тот же день. Но он строго-настрого приказал беречь вас и ублажать как самого драгоценного гостя. И просил вам передать вот это. Изящным движение Хрул достал из невидимого кармана на груди шарик экзописьма. Джин кивнул, и он отпустил шарик, который завис в воздухе, словно в нерешительности. Открывать его при мужчине Джину не хотелось, так что он приоткрыл было рот в просьбе оставить его, однако Хрул уже отвешивал ему почтительный поклон. — Прошу вас, если вдруг что-то понадобится, просто произнесите моё имя, где бы вы ни были, господин. Весь дом в полном вашем распоряжении. Здесь есть прекрасный сад, однако спускаться к океану вам не стоит: там холодно пока, не сезон. У нас есть три бассейна с разными наполнителями, так что стоит вам пожелать — любой будет к вашим услугам через пять минут. Как и любой мастер внешности, любая библиотека Галактики, любой магазин любой планеты — у нас есть возможности заказать оттуда всё, что вам понадобится, чтобы жить здесь в комфорте и радости. Однако средства связи с Сетью или кем-то вне нашей планеты мы не можем вам предоставить — всё только через меня. Насчёт этого было особое распоряжение господина, который вас привёз сюда. Он пояснил, что вы пока в опасности, так что вас не должны найти ваши враги, понимаете? Джин невольно скривил губы. Враги? Не было у него больше врагов, всё ложь. А насчёт жить... Жить он как раз-таки не хотел. Постепенно всё возвращалось на свои места: его тоска, его боль, осознание того, что он потерял в этой жизни всё, что ценил и ради чего, собственно, жил — всё. И то, что теперь его окружала эта прекрасная клетка — пусть и не такая маленькая, как была на Бейре, но такая же крепкая, — осознание этого настойчиво проникало в его голову, стараясь занять там своё место. Да. Он раб. Красивый раб в красивой клетке. Раб Мин Юнги. Не так ли? — А если я захочу покататься по побережью? — тихо спросил он. — Могу я выйти из этого... дома? — Мне так жаль, господин, но как быть? — спокойно, даже как-то ласково что ли сказал Хрул. — Весь мир к вашим услугам, пока вы внутри этого периметра. И вы здесь в полной безопасности. В том числе и от самого себя, — чуть тише, но так же уверенно добавил он, и Джин, невольно вздрогнув, поднял на него глаза в смятении. — Господин, который привёз вас нам, предупредил, что вы можете пожелать навредить себе, господин Джин, — мягко и немного грустно продолжил Хрул. — Но мы никак не можем позволить вам это сделать, ведь вы поистине бесценны для нас! Я не угрожаю вам, — снова чуть тише продолжил он, уловив злой и тоскливый взгляд Джина, который хотел, но не смог его скрыть. — Я только предупредить хочу, что, пока вы здесь, вы ничего не сможете сделать, так как всё здесь... — Он коротко обвёл рукой комнату. — ...сделано так, что может лишь доставить вам удовольствие, окружить теплом и заботой, принести наслаждение, если вы этого захотите, но... никогда не станет оружием против вас. Несмотря на ваш гибкий ум и хитрость бесконечно уважаемого нами борт-инженера славного ТТА. Джин быстро опустил тяжёлый взгляд, которым до этого пытался просверлить дыру в груди Хрула. Чёртов Мин Юнги... "Как печётся о своём рабе, а? — зло подумал Джин и фыркнул. — Только вот всё зря, пират, я не стану твоим. По крайней мере, — в тоске зашлось его сердце испуганным боем, — добровольно! Никогда!" Он нашёл в себе силы молча кивнуть и отвернуться к окну. Больше пейзаж за ним не казался Джину прекрасным. Его заточили в башне, как паршивую принцессу из весьма паршивой старой тупой сказки. В ожидании дракона, который будет прилетать, чтобы... Он зажмурился и тихо зарычал. Повернулся — и понял, что снова один в комнате. Шарик экзописьма по-прежнему висел в воздухе. Стиснув зубы, Джин махнул над ним рукой, он распался на две части, развёртывая картинку. О, да. Мин Юнги собственной персоной. В этот раз он сидел в высоком кресле в какой-то старой по виду библиотеке перед подрагивающим огнём красивого старинного камина. На нём была белоснежная рубашка и тёмные штаны, а волосы, непривычно светлые, были откинуты назад. Он прямо улыбнулся скрежетнувшему зубами Джину и заговорил: — Рад, что ты очнулся, Джини. Ты был так слаб, так метался и был так беспокоен, что мне пришлось поместить тебя в капсулу оздоровления. Не сердись на меня из-за этого, я понимаю, что побывать в анабиозе не самое приятное времяпрепровождение, но надеюсь, что оно того стоило. — Юнги усмехнулся и, откинув голову назад, вздохнул. — Теперь о наших делах, Джини. Не уверен, что ты понимаешь, что происходит и на каком уровне твоя осведомлённость, я не знаю. Но ты должен знать, что тебя заказал владыка Саёон с АВО. Тебя предупреждали, чтобы ты был осторожен, чтобы ты не совался туда, где тебя невозможно охранять, но ты не послушался. Юнги говорил спокойно, а Джин внезапно горячо покраснел и невольно отвёл глаза, ощущая себя мальчишкой, которого отчитывает усталый взрослый. Сердце у него закололо, и он невольно прижал руку к груди, пытаясь унять эту боль. Юнги же между тем заговорил снова: — Я не пытаюсь злорадствовать, не упрекаю тебя, не пытаюсь уязвить тебя. Нет. Что сделано, то сделано. И жаловаться лично мне грешно. Ты не послушал тех, кто предупреждал тебя, ты не захотел связаться со мной, когда была возможность, а я бы тебе всё это рассказал уже тогда. Это был твой выбор, за который ты заплатил. Голос Юнги стал напряжённым, и Джин, у которого мгновенно запершило в горле и заболели стиснутые насмерть зубы, поднял на него глаза. Взгляд Юнги был суровым. А голос стал чуть тише и печальнее: — К сожалению, я тоже был слишком нерасторопен и глуп, чтобы предотвратить то, что случилось. Саёона я ликвидировал, чтобы заказ на тебя отменили и передали на аукцион, где тебя можно было выкупить. — Джин покачнулся, поражённый, и отступил на шаг, едва держась на ногах, а Юнги между тем продолжил как ни в чём не бывало: — Но вот с блядским капитаном Хоупом вышла промашка. Я был уверен, что моего авторитета хватит, чтобы он послушал меня и не стал делать ничего с твоим идиотом-капитаном, который полез к нему, не дождавшись от меня помощи, но что-то пошло не так. Я не знаю, что стало с командой "Сан-Свити", хотя пытаюсь это выяснить с того момента, как понял, что на корабле Хоупа их больше нет. Надеюсь, ты просветишь меня. И я уже решу, что делать с Хоупом дальше. А пока... — Юнги мягко улыбнулся и вздохнул. — Прошу тебя, Джин, просто дождись меня. Я сейчас не могу приехать, даже поговорить с тобой не могу: у меня кое-какие трудности нарисовались. Однако я всего лишь и прошу у тебя: дождись меня. Не пытайся бежать, не пытайся покончить с собой, хотя, как я понял, ты именно этого и хочешь. — Он мрачно нахмурился и сказал тише: — Из этого я делаю вывод, что, видимо, с твоими друзьями всё... плохо. Но ты... — Голос Юнги приобрёл страстность: — Просто дождись меня, мой... — Он замялся, но закончил твёрдо: — Прошу! Я прошу тебя, слышишь, Джини? Хороший мой, просто дождись меня. Мы всё решим. Я... Я на всё готов для тебя, Джини. Джин тяжёлым взглядом сверлил картинку экзописьма, его душили слёзы, он дышал тяжело и рвано, старательно дослушивая речь Юнги до конца. А когда картинка занялась лёгким синим огоньком и растворилась в воздухе, он рухнул на колени и зарыдал. Тяжко, болезненно, мучительно выкашливая боль, судорожно стискивая грудь, в которой всё горело, полыхало адским огнём. Ты опоздал, Мин Юнги! Ты. Опоздал.