1995 год
Шкаф пустел по мере того, как рука молодой девушки раз за разом обозленным рывком стягивала одежду с вешалок, швыряя в сторону чемодана. Подростковая комната быстро пустела, превращаясь из уютного мирка, воздух которого пропитан амбициозными детскими мечтами в тусклый мир горьких воспоминаний и недосказанным слов. Слёзы ручьями стекали по впавшим щекам, на самом деле мешая девушке, но желание как можно скорее покинуть дом, подпитываемое горящей злобой на родителей, заставлял девушку всё быстрее и быстрее собирать собственные немногочисленные вещи, от амплитуды жестов сметая всё на своём пути. Громкими постукиваниями, мамины домашние тапочки отличались от отцовских, от чего подросток сразу узнала в поднимающемся человеке мать. По мере того, как приближались быстрые шажки, приближались и женские всхлипы, смешанные с негромким вытьём и стонами боли. Наконец, в распахнутую дверь влетает рыжее торнадо: прекрасное создание, зелёные глаза которого, обрамлённые густым рядом светлых ресниц будто капкан хватали жертву, утонувшую в любви к этим чарующим глазам. Этим дочь пошла в мать: голубые сверкающие морской глубиной глаза способны были потопить множество влюбленных судн, но по злой шутке судьбы, девушка сама оказалась затопленным судном в чужих медовых глазах. Возвращая взор читателей к матери, она была в горе, помешанным с бешенством, потому руки тряслись из глаз струились ручья воды, а из губ вырывались не связанные смыслом фразы. Всё что могла рыжая женщина: наблюдать как единственный ребенок в глубокой обиде собирает свой маленький чемодан, чтобы навсегда покинуть шикарное поместье. –Ты ведь погубишь себя, Одетт! — дрогнув дважды за одну фразу, голос матери показывал, насколько сильно женщина переживала за своё чадо. Реакции не последовало. Чёртов чемодан, как назло, упрямо отказывался смыкаться, от чего Одетт пришлось чрезмерно резкими движениями швырнуть мешающую одежду куда-то на пол. Наконец, чемодан собран, а комната пуста. И пускай уже направившаяся к двери Одетт этого не замечала, её мама явно ощутила изменения: комната стала холодной, даже несмотря на обилие плакатов музыкальных групп на стенах. И очередное препятствие на пути свободолюбивой Одетт, мама приняв объёмную позу звёзды, собственным телом загородила проход, гордо задрав подбородок, хотя всякому было понятно отчаяние этой женщины. Одетт устало прикрывает глаза, скорее для того чтобы справиться с приступом гнева, чем сдаваясь. Мама же продолжала настаивать на своём. –Доченька, прошу тебя, одумайся, ещё не поздно… –Поздно! Поздно, мама, в моём животе уже растёт твоя внучка! — эти слова дочери, словно серпом по сердцу ранили женщину и будто от приступа неожиданной боли она прикрывает глаза, корчась и в то же время пытаясь подобрать слова. –Это не страшно, мы… Мы поможем тебя дадим вам обеим хорошее будущее — полуулыбка выходит слишком уж горькой. –Мне не нужно будущее мама, мне нужен он — глаза Одетт неожиданно потеплели, а тонкие губки расползлись в лёгкой улыбке, будто она вновь доверилась матери, будто взывала её к тому, чтобы та приняла решение дочери. Будто желая убедить её в правоте и чистоте своих суждений. Но прожившая достаточно много лет, чтобы убедиться в гнили и черноте, что наполняет мир из нутри и мерзкой жидкостью выливается, стоит копнуть чуть глубже, мать понимала с кем её дочь имеет дело, а потому не убавила темп перепалки, ведь желание переубедить 16-ти летнюю дочь было фантастически-сильным. –Он — исчядие ада, Одетт. Он ужасный, страшный человек! — тянясь костлявой рукой к ладони дочки, женщина рассчитывала получить теплоту прикосновения в ответ, но Одетт будто окаменела и этим каменным холодом вмиг окуталась и вся комната, леденея и застывая. Сильным движением, настолько, что мама почти до гематомы ударяется о косяк двери, Одетт отталкивает женщину, беря слишком тяжёлый чемодан в две руки и почти бегом срываясь по крутой лестнице, на которой прекрасной змеёй вилась красная ковровая дорожка. –Если уйдешь сейчас, двери этого дома будут закрыты для тебя навсегда! — вопит женщина, пулей вылитая из комнаты сразу, как хоть чуть чуть отошла от шока и ощущения острой боли в голове. Одетт в то время, уже хватала с вешалки лёгкий белый плащ. –ТЫ НЕ ПОСМЕЕШЬ! — в некой агонии, быстрыми семеняшими шагами женщина бежит по лестнице, спотыкаясь, но вовремя удерживая себя в стоящем положении. Реакции не было, и это лишь сильнее пугало мать. Дочь уже обозленно проворачивала ключ в замочной скважине, а значит это — их последние минуты. –Я ОТРЕКАЮСЬ ОТ ТЕБЯ, ОДЕТТ ДЮРАН, ОТРЕКАЮСЬ! — надорванным, полным искренней боли и обиды голосом, вопит миссис Дюран, глотая слёзы вместе с тем еле как хватая воздух ртом, ведь нос давно был забит. Эта фраза заставляет хрупкое тело Одетт вздрогнуть и она с опаской переводит взгляд на мать. Взгляд через плечо, взгляд не столько презренный, сколько почти пустой. Виной всему–любовь. Так считала девушка. Её мать отреклась от неё прямо сейчас. Она отказалась от неё, она утратила её, она возненавидела её. Отреклась за то, что Одетт стремилась быть счастливой с любимым человеком. Так казалось подростку. Подросткам свойственно преувеличивать. Свойственно драматизировать. И, как бы не было прискорбно, не свойственно разбираться в людях. В отличие от родителей, чей опыт может служить такой хорошей помощью, если бы не отчаянная самоуверенность и слова, прозвучавшие мгновение назад в пустом поместье Дюран. «Отрекаюсь» — надорванным эхом голос матери пронёсся в голове, прежде чем взяв полный чемодан в руки, Одетт Дюран навечно покинула свой некогда родной дом. Так, вдова Нарсиса Дюрана — блестящего художника и искусствоведа, навсегда осталась одна, в окончательно опустевшем особняке на окраине Севильи. Оседая на каменный пол, она думала лишь о сказанных словах и почти не жалела о них.Она знала парня, который нахально завладел Одетт и её мыслями. А потому она хорошо осознавала судьбу, которая ждёт наивную молодую Одетт, которая прямо сейчас с полной уверенностью в чистоте их с избранником любви, и с комочком жизни под сердцем – крошкой Инэс, имя которой было дано ещё до рождения, по лужам бежала в небольшое поместье своего возлюбленного.2016 год
Когда ты неожиданно становишься заложником банды грабителей, твой мозг навряд-ли станет транслировать тебе возможное светлое будущее. Холодный пол под тобой, всхлипы, оглушающе громко циркулирующая кровь и сбитое дыхание–ни один из этих факторов не способствует восстановлению оптимистического настроя, а потому ты скорее станешь рассуждать о том, в котором часу тебя расстреляют, как еврея на Бабьем Яру, чем как счастливо может сложиться твоя дальнейшая судьба. И ты станешь отчаянно осуждать грабителей, что безусловно заслуживают этого как никто другой. Ты станешь проклинать их и всех их родственников самыми страшными словами, станешь вспоминать все слышанные и неслыханные маты, но всё ли дело в людях в масках? В такие моменты в заложниках говорит то самое осознание, о котором они, бьюсь об заклад, слышали ни раз но никогда не воспринимали всерьез. Осознание того, как скудно ты прожил жизнь убивает ещё до того, как это сделают грабители. Как многое ты мог сделать, и как мало себе позволял. Как отчаянно долго копил на ту самую идеальную квартиру в центре, в которой тебе никогда больше не суждено жить. Как часто пропадал на работе, забывая о семье лишь потому, что желал втереться в доверие к начальнику. Холодный пол монетного двора ясно давал понять, что твоё «потом», к которому ты так стремился чтобы начать лучшую жизнь уже не наступит. Всем сидящем на чёртовом полу, было до ужаса страшно осознавать, что они всё же не доживут до своего «потом». Перестрелка, что произошла совсем недавно, невиданным образом сумела довести переживания заложников до логической кульминации, посему те без сил осели на пол, наконец замолчав и тем самым дав Инэс наконец собраться с мыслями. Картина, стоит признаться, была отнюдь не вдохновляющей и, что самое противное, Дюран никак не могла найти выход из сложившейся ситуации. Задание, наверное единственное что волновало её последний час, за исключением Тринадцатого, было с треском провалено и как и любой из заложников, Инэс принялась остервенело проклинать всех и каждого: от господина Васкеса до абсолютно без виновного водителя школьного автобуса на котором ехала их жертва, за то, что ей с напарником не удалось довести дело до логического завершения на битый час ранее. Чёрная, отнюдь не вселяющая надежд, неизвестность так же мозолила женскую душу, а невозможность даже приблизительно предугадать собственную судьбу устрашала. Пиком, эдакой вишенкой на торте беспросветного дерьма был Тринадцатый который, как успела осознать Инэс, находился в безопасности, но притом был так далеко, что казался чем-то недосягаемым. Инэс, конечно, никоим образом не могла увидеть, понять где находится её напарник, потому она с таким же успехом могла сказать, что их с Тринадцатым разделяет безразмерная чернильная бездна, как же и осознавала, что их разделяет десяток напуганных тел. Голоса грабителей яркой вспышкой выделялись среди толпы. Они то переговаривались между собой, то грубый мужской голос резко бубнил что-то наподобие приказов, и всё же никто из заложников толком этих слов не улавливал и продолжал утопать в собственных страхах. Так было до того момента, пока статный, на удивление спокойный и будто гипнотизирующий голос разнёсся по холлу здания, и Инэс раздираемая смешанными чувствами отметила, что голос ей был до мерзости знаком. –Встать — секунда недоверительного затишья сменилась вознёй каждого из заложников, Инэс не стала исключением. Трясущиеся ноги были слабой опорой, и девушка с трудом проглотила желание вцепиться в плечо близстоящего заложника. И всё же нашла в себе силы выпрямить спину, дабы вновь продемонстрировать уже хорошо знакомому грабителю своё бесстрашие. Что же касается Берлина, то он без особого интереса окинул девушку взглядом. Но даже этот, казалось, скучающий взгляд мог сказать больше, чем любое из произнесенных им позже слов. Стойкость и нездоровая самоуверенность девушки, бесспорно, заинтересовали грабителя, хотя симпатии он к ней вовсе не питал. Её трясущиеся руки и коленки давали понять, что страх всё же сжирал девицу, а вот выпрямленная будто струна спина была отменной демонстрацией её желания показать своё превосходство над ситуацией. Это одновременно забавляло Берлина и в то же время, заставляло поглядывать в её сторону чаще, чем на остальных заложников. И всё же в толпе яркой вспышкой для Берлина пестрила ещё одна особа. Молодая и напуганная, она, будто листок на холодном осеннем ветру, тряслась с трудом глотая всхлипы. Девушка представилась Ариадной ещё тогда, когда мужчина осторожно поглаживал костяшки женских пальцев, дабы успокоить погрязшую в панике девушку. Её беспомощность, искрящая нежность и женственность казались чем-то столь ценным, что мужчина счёл своим долгом помочь насмерть испуганной девчонке. И всё же Берлин как никто умел отделять работу от дел амурных, что как показал случай с Токио и Рио, просто необходимо в их деле, потому тут же отмахнулся от размышлений и мысленно плюнул в пол, наконец осознав что всё это время мысленно сравнивал заложниц. –Снимите маски — эта его просьба воспринялась с ещё большим недоверием, а мужчина что стоял рядом странно вздрогнул после просьбы бандита, потому Инэс без особого труда узнала в нём героя прошлого часа –Артуро Романа. С каким-бы то недоверием, но маски были сняты, волосы растрепаны а травмирующе-яркий свет заставлял девушку жмуриться, чтобы хоть как то справиться с потоком света. Первое, что принялась делать девушка– бегать глазами по толпе и вертеть головой в надежде наконец разглядеть знакомое лицо. Но скудность её роста не давали в полной мере справится с задачей, потому на её выполнение ушло больше времени, чем предполагалось. Но наконец, женские, встревоженные глаза встречаются со столь же напуганными глазами Тринадцатого и волна облегчения накрывает молодую особу с головой. Лёгкое подобие улыбки и наконец, голос грабителя заставляет вновь взглянуть на него. –Произошли…непредвиденные обстоятельства. — паника прошлась по толпе, но ровно до того момента, пока мужчина расслабленно не прошипел, давая этим самым знак замолкнуть. –Вскоре вам выдадут всё необходимое для комфортного пребывания в ваших условиях. — он вальяжно расхаживал в создавшемся проходе, кивая тем заложникам, кто находился в состоянии истерики и паники, будто эти слова могли их успокоить. –А теперь… разденьтесь — ступор, в который раз за последние десять минут охватил толпу, Инэс исключением не стала, и не выделяясь из толпы, сверлила бандита взглядом, в непонимании сведя брови к переносице. Существуй прибор, измеряющий уровень неловкости, он бы с треском лопнул, осыпая осколками ненавистный холодный пол. И кажется один лишь главарь, как успела его инициировать Инэс, оставался невозмутимым. Толпе уже во всю раздавали небольшие, шуршащие упаковки, когда мужчина вновь подал голос. –Вам выдают красные комбинезоны. Чтобы вас ничего не смущало — единственное, что раздражало Дюран так это чёртовая насмешка, что сочилась почти в каждом слове мужчины. Для него это было игрой, его забавляло смотреть как потерянные заложники в панике рассматривают мерзостные пакеты с комбинезонами. Желание сломать нос главарю вскипело молниеносно быстро и Инэс мысленно пообещала, что оставит это на десерт после основного своего задания. В приюте было эдакое неоговоренное правило: всё самое вкусное, а такого стоит признаться в детском доме было немного, принято было оставлять на десерт. Инэс старается следовать этому правилу: и в еде и в работе, какой бы спорной она не была. Стоящий рядом с девушкой, Артуро Роман, кажется, возомнил себя эдакой современной матерью Терезой, иначе Инэс не могла объяснить его искрящее безрассудство. Впившись ногтями в пакет с комбинезоном, он что-то невнятно тараторил старшему из известных заложникам грабителей, пока тот без особого интереса сверлил взглядом жалкое тело Артурито. Он всё продолжал свою тираду о необходимости вывести из здания особо уязвимых, с чем Инэс бесспорно соглашалась, но даже учитывая всю присущую ей храбрость, не осмелилась бы сказать подобное грабителю. И если мужчина отменно владел собой, то кудрявый паренёк явно был не в ладах с агрессией, потому в пару шагов преодолел расстояние до злополучного Артурито, который вмиг стушевался. –Ты кем себя возомнил? Грёбаным Ганди? — шипел сквозь стиснутые зубы парень, что успел подойти к бунтарю опасно близко. Не успел вспыльчивый юнец продолжить мысль, как в разговор непринужденно встрял хорошо знакомый каждому из нас мужчина. Его тон казался спокойным, настолько что в сложившейся ситуации это выглядело комично. –Тише, Денвер, это же мой друг. — первое и до боли странное имя, услышанное заложниками. Инэс еле отделалась от воспоминаний, о с треском проваленном деле в Денвере три года назад. –Мы оба просто без ума от кино. — подобие улыбки, перетекающее в ухмылку, было последнее, чем одарил он Денвера и Артуро, прежде чем продолжить вальяжно расхаживать по залу. Будто наблюдая за представлением в театре, заложники бесстыдно пялились на Денвера и Артуро, что поначалу молча рассматривали пол, но вскоре Денвер, наконец собравшись с мыслями, одним ловким движением руки направил дуло пистолета в голову Романа. Тот зажмурился, содрогаясь всем телом и это стало доказательством его трусливой, жалкой натуры, хоть какого бы героя он из себя не строил. Не прошло м минуты, как умелым движением Денвер перехватывает оружие, направляя его рукоятью к Роману. –Стреляй в меня. — резкое мотание головы Артуро стало отрицательным ответом. –Я твоего мнения не спрашиваю. Стреляй! Действия Денвера вызывали удивление не только у напуганных до смерти, ничего не смыслящих заложников, но и у двух опытных киллеров, оказавшихся по разные стороны от импровизированного прохода.***
–Знаете главное правило нашей работы?.. Смелее, я слушаю — Васкес вальяжно развалился в кресле возле своего рабочего стола, но и киллеры-ученики, впрочем, ничем от него не отличались, развалившись на стульях перед своими «партами». –Умение хорошо подчищать следы — только вынув край ручки изо рта почти прокричал Тринадцатый, что сидел позади Инэс. Господин Васкес, кудрявая и местами поседевшая чёлка которого небрежно спадала на морщинистый лоб, не сдержал усмешки, наблюдая как Тринадцатый прожигает спину Инэс взглядом. Он знал про их извечное соперничество и нисколько не сопротивлялся, даже наоборот — ему было очень интересно наблюдать на происходящим. Инэс, впрочем, не отставала и почти сразу выпалила, выпрямляя спину будто желая продемонстрировать своё превосходство. –Хладнокровность — Кэп слегка прищуривает глаза, он не разочарован ответом, но от искрометной Дюран ожидал большего. –Дюран пять баллов, Тринадцатый пять с плюсом — брови Инэс резко сводятся к переносице, а от резкого разворота назад шея отдаёт лёгкой болью. В ответ на её взгляд, коктейль эмоций которого не даёт понять зла она или удивлена, она получает насмешливый взгляд Тринадцатого и кивок головы в бок, будто говорящий «А разве могло быть иначе?». Кашель Альфредо Васкеса заставляет, всё же, учеников продолжить слушать столь нестандартную лекцию. –Главное в нашей работе–актёрская игра. Тринадцатого это утверждение явно позабавило, о чём говорил его лёгкий смешок. Васкес поскорее продолжил объяснять, чтобы убрать комичность утверждения. –Люди должны полностью верить в то, что ваше присутствие связано лишь с личными нуждами. Ваш внешний вид должен быть настолько простым, а поведение настолько обыкновенным, чтобы подозрения пали на кого угодно, но не на вас. На любого близ стоящего простофилю, кроме вас. –внимательно слушая лекцию Альфредо, Инэс неосознанно прикусила губу. Ручка в её руках выделывала причудливые пируэты, пока слова мужчины укладывались в голове. –А в случае непредвиденных обстоятельств…– Васкес говорил так надрывисто, будто передавал молодым киллерам всю мудрость профессии. –Вы должны так искусно паниковать, чтобы люди поверили что вы лишь бедный проходящий мимо человек, не терпящий стрессовых ситуаций. — эти слова надолго остались в голове Инэс, собственно, как и Тринадцатого. За годы работы они смогли овладеть этим искусством. Искусством хладнокровной и искусной лжи, хотя на деле успели по локти измараться в чужой крови.***
Когда взгляды стоящих по разные стороны Тринадцатого и Инэс сцепились, казалось, остальной мир исчез. Крики заложников, грабителя, нытье чёртового Артурито стало не большим, чем сопровождающий шум. Всё что было важно–осторожный кивок Тринадцатого в сторону на вид маленькой, такой хрупкой и беззащитной Эллисон Паркер. Слов не требовалось, ведь каждый из наемников как нельзя лучше поняли друг друга. Дело должно быть сделано при любых обстоятельствах, включая захват в заложники.***
Медленно и с недоверием, заложники всё же принялись стягивать элементы одежды, в нелепых попытках сдержать рыдания, которые после унизительной просьбы и глупого цирка с Артуро, накатили новой волной. Поочередно, им в руки приземлялись костюмы, которые резким жестом им вручал Денвер. Наконец, очередь дошла и до неё, в женские руки приземляется упаковка с комбинезоном. В добавок к одежде она получила странный взгляд обращённый на неё, эмоции которого колебались от усмешки и пародии на уважение, до неприязни и презирания. Это говорило об одном. Инэс запомнили, заполнили хорошо, а главное, запомнили как бунтарку. Хорошо это или плохо пускай решит каждый сам для себя. Сама же Инэс, обученная оставаться настороже даже во время сна, считала это скверным знаком, учитывая дело, которое должна закончить Дюран. Она не справилась с одним из главных правил Васкеса. Не слилась с толпой, не стала одной из истерящих заложниц. Она выделилась из толпы, а значит, запомнилась тем, кому запоминаться отнюдь не стоило. Трясущиеся пальцы с трудом справлялись с застёжкой платья, проще сказать, не справлялись вовсе. Застёжка скользила в пальцах, то и дело выпадала, молния скрипела, наровясь треснуть, как и ткань платья. А разъярённая до предела Инэс, кажется, была бы этому только рада, потому-что продолжала злобно и со всей присущей силой дёргать чёртову застёжку, пока та не начала трещать, привлекая внимание присутствующих. И пока остальные заложники, осторожно застёгивали красные комбинезоны, Инэс лишь предпринимала озлобленные попытки снять чёртовое платье. –Сеньорита Дюран нуждается в помощи? — бархатный голос эхом разнесся по залу, вслед за ним–звук шагов. В ответ Инэс прошипела, не поднимая головы и продолжая свое увлекательное дело. –У сеньориты Дюран…–перекривила она мерзкий голос — всё просто блестяще! От неожиданного прикосновения пальцев к уже побелевшим костяшкам женских пальцев Инэс вздрогнула, коря себя за полное отсутствие бдительности. Мужчина, кажется, хотел успокоить девушку, но получалось до того отвратно, что в ней лишь загорелось желание запихать дуло пистолета глубоко в пасть мерзавца, что в который раз за час нарушает личное пространство особы, которая строго настрого запрещает это делать. –И всё же я привык помогать девушкам, которые в этом нуждаются. — затишье среди заложников говорило о том что взгляды обернены на пару, отчего вовсе не стеснительная Инэс стушевались. Мысль, что Тринадцатый созерцает эту картину неприятно кольнула где-то внутри. –Так уж я воспитан. — раздается над самим ухом девушки, когда Берлин плавным движением перебрался за спину заложницы. По телу ползут непроизвольные мурашки и ей, к своему глубочайшему удивлению, пришлось выбрать доминирующую эмоцию: отвращение или смущение. Победила, по традиции гордость. Но, как известно всем нам, горделивым был и Берлин, и уж кто не дал бы девушке унизить свою честь, так это де Фонойоса. Он с честью и неким подобием злопамятства принял мерзкий плевок в лицо и теперь, готов он был ставить памятью покойной матери, ни при каких обстоятельствах не даст девчонке выйти победительницей из перепалки, какого бы рода она не была. Чувство мести, подобно вирусу заседало на глубоком клеточном уровне в теле мужчины, а потому и желание осуществить её было непреодолимым, а сложившаяся ситуация, отчего-то показалась Берлину подходящей. Потому мужские пальцы быстрым, дразнящим движением пробежалась по молнии вдоль позвоночника. Медленным, играющим движением пальцев, мужчина тянет замок вниз, тут же пробегаясь пальцами свободной руки по открывшимся участкам кожи и к своему удовольствию отмечая, что кожа тут же покрывается мурашками. Это было мерзко. Было неуместно. Было безрассудно. Но было важно. Важно было показать девушке, как быстро она способна стушеваться под теплом его пальцев. Произошло с точностью так, как предвидел Берлин. Без протестов, девушка замерла струной, лишь изредка подрагивая то ли от страха, то ли от усталости. Наконец замок был расстегнут полностью и Инэс бесшумно, но с явным облегчением выдохнула, чуть устало прикрывая глаза. Берлин же лишь негромко усмехнулся, удобнее обхватывая нездоровыми пальцами застёжку. Мгновение, и мужчина вновь переходит к действиям. Он резко рванул застёжку вниз, от чего молния с треском разлетелась а ткань платья пошла небольшой трещиной, норовящей вот-вот увеличится, разрывая платье пополам.Девушка еле устояла на ногах, и то благодаря поддержке рук грабителя, ошарашенные заложники замерли, глядя на картину второй за день стычки Берлина и безликой заложницы. Удивлённая, можно сказать шокированная Инэс отчаянно прижимала к груди платье, что норовило вот-вот упасть на пол, спина горела болью, на ней кажется, остался след застёжки. Лицо мужчины тут же поменяло гамму эмоций, подобно лицу хорошего актёра, что наконец вышел из роли. Былая улыбка сменилась каменным выражением лица. Его и без того тонкие губы сжались до состояния полоски, а взгляд карих глаз похолодел настолько, что кажется, искорки злобы парили в создавшемся напряжении и падая на спину Дюран, обжигали нежную кожу. От былой тёплой симпатии не осталось и следа. Теперь он глядел на заложницу злобно и свысока. И ситуация эта как нельзя лучше показала, даже открыла глаза Инэс: никакого интереса, зарождающейся симпатии Берлин не пытал. Всё чего желал налётчик –мести, публичного унижения за плевок, который как уже говорилось, был плевком не только в лицо, но и в глубины его непоколебимой души. Разница в росте, как и разодранная женская спина, давали ему отменную возможность подпитать своё необъятное тщеславие. Она не протестовала и лишь изредка подрагивала, а Берлин наслаждался зрелищем, наконец поставив сумасбродную заложницу на то место, которое ей полагалось. Место пленника. Раба, чьим мнением не интересуются, а любая попытка мятежа наказывается по всей строгости рабовладельческого права. Так, всё же позволив хамовитой полуулыбке украсить строгое лицо, мужчина, не теряя присущей ему галантности, отошёл на безопасное расстояние, перед тем поближе пододвинув ногой лежащую на полу упаковку с комбинезоном. В душе Инэс горела обида и страх. День пятницы начался в разы хуже, чем предполагалось. За стенами Монетного двора, впрочем, неудовлетворённость росла в геометрической прогрессии.26 часов с начала ограбления
–РАБОТАЙТЕ, МАТЬ ВАШУ, РАБОТАЙТЕ! –в который раз прокричал Альфредо Васкес и десяток работников пуще прежнего заметушились в стенах маленького офиса. Немолодой начальник, впрочем, отчётливо чувствовал, как силы покидали его, а сжатого воздуха было чертовски мало. Завалившись обратно на рабочий стул, Альфредо устало прячет лицо в ладони. Голова раскалывалась и кажется норовила вот-вот взорваться от переизбытка разного рода размышлений. Горящие сроки, обозленный заказчик, впрочем, волновали его не сильнее, чем запертые в стенах Монетного двора коллеги. –Альба, где чёрт побери, мой кофе? — неожиданно как для работников, так и для самого себя развернулся Васкес и покрасневшими глазами уставился в глубину одного из кабинетов. Там, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу из-за тонкого каблучка, неслась белокурая девушка, направив взгляд в стакан горького эспрессо. Неуклюжесть практикантки ранее не казалась Васкесу раздражающей и напротив была поводом для улыбки и совета. Сейчас же всё изменилось. Его взгляд был то холоден, то агрессивен с момента закрытия дверей Монетного Двора. От прежнего покровительского тепла не осталось и следа, и теперь фигура начальника вызывала ужас, а его разгневанный голос заставлял работников трепетать. Наконец, стакан горячего напитка был передан Альфредо и молодая девушка, бормоча под нос разносортные извинения, семенящими шагами удалилась, встряхивая руками чтобы убрать дрожь. –Бездари — выплюнул в седые усы мужчина, ставя бумажный стаканчик на рабочий стол. Вызывая миниатюрный шторм путём беспрерывного помешивания напитка, мужчина уставшим взглядом следил за растворенным кубиком сахара, что постепенно уменьшался в размерах, становясь частью напитка. Остервенелые споры, звук женских каблучков и мужских подошв, клацанье мышки и рингтоны телефонов — звуки, что заполняли небольшой офис, находящийся в подвале на окраине Мадрида, стали утихать по мере того, как глаза Альфредо всё сильнее закрывались, а сознание отключилось, в надежде получить такой необходимый организму отдых. Последние 24 часа прошли ужасно, мерзко и безвыходно. Решения, пускай даже самые логичные, всякий раз отвергались Альфредо, ведь ни сделка с грабителями, ни свой человек в полиции — ничего бы не помогло компании выполнить работу, а сам Васкес же пылал надеждой не столько выполнить задание, сколько полностью убедится в безопасности двух работником, которые за годы работы стали кем-то большим чем подчененными. Наверное, такое чувство испытывают к детям, но одинокий Альфредо не мог говорить с уверенностью. –Сеньор! — слишком громкий, как показалось сонному начальнику, выкрик заставил его резко открыть глава, тут же покидая царство Морфея, в котором его так ожидали. Загораясь новой волной негодования, он готов был уже начать свою злобную речь, как всё тот же голос молодого работника перебил его. –Нам пришло видео из Монетного Двора.