2000 год
Тёмная комната нисколько не казалась уютной, а скорее служила временным укрытием, эдаким убежищем. Душераздирающие, истошные крики матери наполняли комнатушку и маленькая Инэс пуще прежнего вжалась в подушку, будто это могло помочь отмахнуться от пугающей реальности. Грохот падающих предметов, плач и разъярённая нецензурная брань отца давно стали привычкой семейства Дюран, только вот малышка Инэс никак не могла принять подобное «рутинное действие». И в момент когда Инэс, кажется, удалось привести сбитое дыхание в норму громкий, пробирающим до костей и будто молящий о помощи визг матери наполняет комнату, заставляя малышку пулей подорваться с кровати. Она боялась отца, боялась вновь почувствовать себя крошечной и беззащитной, в попытках оттолкнуть пьяную злобную тушу отца от уже достаточно избитой матери. И всё же странное чувство, которое девочка не способна была описать, билось в её душе, заставляя её всякий раз заступаться за маму, заранее зная что это закончится ударами и для неё. Картина, которая встретила её на кухне казалась ночным кошмаром и девочка с трудом поборола ступор при виде разгромленной кухонной мебели, осколков посуды и кровавых пятен: как на стенах, так и на лице мамы и на костяшках рук папы. Глаза мужчины горели сумасшедшим огнём, а всегда сильная и храбрая мама без сил оседала на пол, глотая слёзы. Очередной кулак был занесён над её лицом. –Папа нет, нет, не трогай её! — цепляясь пальчиками за ткань мужской футболки и глотая слёзы, Инэс истерично лепетала пьяному отцу. –Оставь её в покое, не трогай! –ПОШЛА ВОН, МЕЛКАЯ ДРЯНЬ–одного резкого движения его руки хватило, чтобы маленькое тельце отлетело, будто девочка вовсе ничего не весит. Сегодня ночь была ещё страшнее чем обычно. Глаза отца горели ещё большей яростью, а тело его дрожало от агрессии так же, как тело матери от боли. В ушах у девочки отчаянно зазвенело, когда гулко ударившись о стену, она завалилась на пол. Тёмная дымка затянула мир, и кошмарная картина проходила мимо неё. Карие глазки устремились в слегка приоткрытое окно и яркой вспышкой на вечернем небе для неё заблестела звезда Венеры. Правительница девушек, что по неведимой для маленькой Инэс причине, продолжала сиять в небе, н как не помогая беспомощным Одетт и Инэс — маме и дочке, первая из которых сделала не правильный выбор при жизни, а вторая, если верить глупым поверьям, ошиблась с выбором семьи ещё до земного пути. Возглас был ужасен. Наверное такие звуки издает убитая лань, такие звуки издает нечистая при встрече со святостью, но Инэс показалось, что подобных звуков она ранее не встречала. Это был даже не горловой звук: он походил откуда то из глубины организма и покрываясь мурашками страха и отчаяния умная девочка внезапно поняла как охарактеризовать этот звук. С таким звуком душа покидает бренное человеческое тело. А дальше — лишь пугающая, отрезвляющая тишина. Пускай и с трудом, малышка Дюран поднимает голову, и глаза леденеют от ужаса. Бездвижное, родное тело матери, кажется, тонуло в луже крови вокруг него, пока отец дрожал всем телом, выпуская из рук молоточек для мяса. Громкий крик вырывается, кажется, из недр души Дюран, слёзы застилают глаза а тупая боль сковывает тело. Мама, лежащая в собственной крови, больше не дышала. Её красивые голубые глаза были открыты и безмятежно, с мертвецким спокойствием глядели в сторону окна — там, где блестела Венера, что должна была помочь слабым, но ведомая тщеславием, отказалась быть полезной.***
Резкий вдох отдался зверской болью в грудной клетке, а от резкого подъёма потемнело в глазах. Холодный пот струйками стекал по лицу Инэс пока та, трясясь с неистовой силой, вцепилась пальцами в спальный мешок. С каждой секундой дыхание возвращалось в норму и в скором времени Дюран вновь стала частью внешнего мира. Рассматривая людей вокруг, она слабо улавливала происходящее, и даже тот факт, что выглядела она до ужаса странно не беспокоил её. Наконец, истерично бегающий взгляд натыкается на Тринадцатого, что серьезно смотрел на девушку, в точности как Инэс преподнявшись на своём спальном мешке. Растрёпанные пшеничные пряди спадали на лицо, отчего ему явно было неудобно, но он не предпринимал ни малейших действий, чтобы смахнуть волосы. Заведя руки назад, он удерживал себя в сидящем положении, его серьезный взгляд дополнялся нахмуренными бровями, и тем не менее, он создавал впечатление заботливого и переживающего человека. От того как серьезно, с тревогой и лёгкой жалостью он глядел на Инэс, на душе её потеплело, а излишняя эмоциональность, присущая испанцам, спровоцировала желание исцеловать Тринадцатого в обе щеки, как только представится возможность. Удивительно, но напарнику не нужно было слов: он отлично понимал, какой кошмар нарушил такой необходимый в этой ситуации сон девушки, и знал, что пары взглядов хватит с головой, чтобы успокоить Инэс. Всё, что долетало до ушей Инэс пока она, как и десятки остальных заложников, возилась с красным спальным мешком — трясущийся голос Моники, пока та зачитывала в громкоговоритель слова, в которые сама навряд-ли верила но обязана была подчинятся приказам масок Дали. Она мямлила что-то о количестве заложников и ох безопасности, что казалось комичным, учитывая в какой тревоге мечется сердце каждого человека, стоит парню с винтовкой приблизится к толпе. А что касается Инэс, смесь её чувств по отношению к грабителям была столь неописуема, что сама девушка иногда тонула в этих ощущениях, не в силах понять что ощущает — презрение или абсолютное восхищение. Эти ребята — не грабители, о нет, это Инэс поняла в первые 10 часов их пребывания тут. Эти люди — гении, хотя вероятнее, марионетки гения, которые уже приступили к воспроизведению своего плана, только вот какого Инэс до сих пор не понимала, а вечно всплывающий образ окрававленной матери из прошедшего сна раз за разом отвлекали испанку от размышлений. Будто маленькие дети, в одинаковой раздражающей форме заложники стояли, мелко подрагивая и всё же уже не рыдая: то ли от уже прошедшего чувства сжирающего ужаса, то ли от нехватки сил на столь энергозатратный процесс как истерика — сон в спальном мешке был лучшим из возможных вариантов, но всё же, не мог обеспечить должного отдыха. Стоя во втором ряду скраю, Инэс не могла перестать бросать мимолётные взгляды на стоящего в паре шагов от неё, Тринадцатого. Он отвечал тем же, но при том опасливо озирался по сторонам, будто личные связи у заложников могут привести налётчиков в бешенство. И всё же находится рука об руку с напарников было куда спокойнее и именно этого добивалась Инэс, весь сегодняшний день маленькими шажками подбираясь к парню, как и он к ней. Наконец, виновники жуткого собрания: бесстрастный, кажется, даже вдохновленный Берлин, в сопровождении двух парней, одного из которых в кругах грабителей принято называть Денвером, а имя второго Инэс так и не запомнила. И девушка. Столь же обворожительна, сколь и добра к каждому из заложников. Добродушие её плещет, проявляясь в мимолётных разговорах с заложниками, во время раздачи еды, интересом о состоянии каждого из людей, которые по абсолютно мерзкой случайности оказались не в том месте не в то время. Её карие глаза были настолько теплы что в сложившейся ситуации она кажется матерью — единственной, кого действительно волнует судьба собравшихся в Монетном дворе. Загвоздка заключается лишь в том, что и её кличку Инэс запомнить не успела, а потому уже битый десяток минут копается в собственных мыслях, пытаясь если уж не вспомнить, то хотя бы подобрать подходящее девушке название города. Скука, стоит признаться, сжирала Инэс, а потому идея посвятить размышления такому смехотворному делу отнюдь не казалась глупой или бессмысленной. –Мы заперты здесь и точно не знаем сколько это продлится. Но пока мне не вышебли мозги я буду заботиться о вас — начал гловарь с выражением лица, характерным скорее президентам, чем главе гнусного ограбления. Голос его был неизменно манящим и обволакивающим и на секунду Инэс показалось, что голос этот — главная погибель заложников. Спокойно и дружелюбно, слова его льются песней, сладким мёдом проникая в уши напуганных заложников, затем обволакивая неустанно бьющееся сердце и наконец вселяя надежду, даже столь необходимую уверенность в том, что главарь — не враг заложникам и наоборот, их лучший друг. А раз главарь на стороне людей, то и остальные участники налёта будут к ним благосклонны. Но Инэс, натренированная годами испанка понимала, насколько ничтожны и наигранны подобные обещания. И пока Берлин без устали болтал, Инэс вспоминала первый и основной урок Васкеса. «Киллер — это прежде всего актёр. Жертва должна считать вас самым близким другом или не знать вовсе. В ином случае — она будет на чеку. И в таком случае ты будешь бессильна» — вспоминался ей хриплый голос седого Альфредо Васкеса и следующий взгляд на Берлина потерял бывшую эмпатию — теперь в нём была напряжённая осторожность. –С этого момента сорганизуемся. Распределим некоторые обязанности, чтобы вы не унывали. — не унывать заложникам было бы, безусловно, куда проще дома не диване, пялясь экран телевизора и смакуя вкус обыденной семейной жизни. И всё же парни, которые по всяким нормам должны были быть ублюдками, на эту роль походили плохо и к каждому заложнику относились с какой-то особой теплотой и пониманием, что возможно раслабляло бы, если бы не заставляло так сильно насторожиться. Вальяжно расхаживая вдоль шеренги заложников, главарь выбирал самых крепких, но по неведомой причине остановился около Артуро, чья опущенная голова говорили о том, что он менее всех желал быть вновь замеченным у грабителей –Артурито, дружище! — голос прозвучал почти дружелюбно, но Артуро, по всей видимости, так не показалось и он испуганно вздрогнул истерическим движением поднимая головы и встречаясь взглядом с казалось наигранно дружелюбным мужчиной. –Как спалось? –Хорошо! Хорошо — быстро, голосом полным обузданного страха проговорил Роман. –Руками работать умеешь? –Нет… нет-нет. С этим полная беда. Даже пробитое колесо жена меняет. –Инэс могла сочесть слова за ложь, столь неуверенно и робко они были сказаны. Но сомневаться не приходилось. Было относительно легко поверить в подобные признания слизняка Артуро Романа. Но вот Берлина, по всей видимости, такой ответ не устроил, об этом говорили неудовлетворённое выражение лица и его последующие действия. –То есть хочешь сказать, что дрели у тебя нет? — отчаянное мычание, призрачно похожее на «у-у»–всё что смог выдавить заложник. –Следи за словами, у меня здесь чёртов полиграф. — искрящее напряжение пылью витало в помещении, искрами сверкало перед тем как впиться в кожу тем, кто вовсе не рассчитывал вести дискуссии с налётчиком, чей раздраженный вид дополнялся указывающим на собственный зрачок пальцем. Берлин был недоволен ситуацией, Артуро кажется бился в панике, Инэс завороженно замерла, становясь безликим зрителем, а женский плач пускай ещё и не был слышен грабителю, но с каждой секундой становился всё сильнее. Ситуация была невыносимо тяжёлой для тех, кто стоит поодаль от пары киноманов, сам же Артуро еле справлялся с каким то липким, густым страхом и осторожно, будто боясь своего же жеста, закивал, когда лицо грабителя оказалось пугающе близко. –Ладно, второй шанс. Руками работать умеешь? –Могу научится… –Тогда шаг вперёд. — холод и презрание сочились из голоса и выражения лица мужчины, что парой минут ранее самозабвенно убеждал заложника в магических полиграфических способностях собственных зрачков. Он был необъясним и от того пугающ. Необъясним и возможно оттого велик. Возможно оттого, Инэс не сводя глаз наблюдал за каждым мимолётным движением уставшего лица, что безусловно осталось мерзким и ненавистным, но стало для Инэс чем-то большим. Она увидела в нём соперника? Или увидела жертву? Возможно, являясь миледи в душе, она увидела в Берлине Джона Фельтона. А возможно наоборот. Впервые в жизни на месте бедолаги Фельтона оказалась сама Инэс и наблюдая за мужчиной, видела в нём беспринципную миледи — погибель всякого, кто перешёл ей дорогу. Напряжённое молчание оглушало похлеще автоматных выстрелов, всё из-за жужжащего улья мыслей и страхов в черепных коробках присутствующих. Кто-то из заложников погряз в раздумьях, кто-то в опасениях за жизнь Артуро и всех тех парней, кого только что вывели из шеренги. Кто-то переживал лишь за собственную участь. А для кого-то точка кипения давно осталась позади, и закипая, кипяток горячими рыданиями выливался наружу. Так было с женщиной, чьи до того тихие всхлипы перешли в тяжёлый плачь, граничащий с истерикой. Она собралась, становясь ещё более хрупкой, чем прежде. Безусловно, всякий мужчина, как впрочем и всякая женщина, не оставили бы бедолагу в столь ужасающем состоянии. Но стоит брать в учёт, что в таком состоянии находились все заложники, от чего очередной взрыв очередной хрупкой девушки отметился лишь направленными в её сторону взглядами. И то ли сил, то ли смелости не хватало заложникам предпринять хоть какие-то действия во имя успокоения своей сторонницы. Впрочем, всего того, что утратили заложники 24 часа назад вполне хватало Берлину, которого казалось, ситуация не только не волнует, но даже в какой-то степени воодушевляет. Он быстрыми шагами подошёл к бедной девушке так близко, что не миновал бы очередного плевка, подойдя он к Дюран. Тепло сжимая плечо напуганной до смерти, он тихо поинтересовался о том, будет ли полезным успокоительное и тут же перешёл на громкий тон, заставляя стоящих в первом ряду слегка вздрогнуть от неожиданности. –Кому-то ещё нужны лекарства? –Мне… Я диабетик — дрожащим голоском протараторила девушка из первого ряда. –Подойдите к Сансалес — с понимающим кивком головой отвечал налётчик. –И мне. Я принимаю сертралин — голос показался Инэс слишком знакомым и повернув голову в сторону особы, она узнала в ней Ариадну Каскалес. Милашку, за тихими подрагиваниями которой было интересно наблюдать сидя на полу и попросту не зная куда приткнуть взгляд. Она была интересным персонажем, обладающий неповторимой харизмой девушкой. Такие обычно бывают либо отпетыми манипуляторами, либо божьими одуванчиками. Самые же умелые ловко совмещают оба этих качества, смешивая такой непреодолимой коктейль двух личностей, который даже самым опытными психотерапевтам будет не по зубам раскусить. –Кто-то ещё? –Да. — знакомая всем по самой первой просьбе грабителей ответить на телефонный звонок, Моника Гастамбиде сделала маленький шаг вперёд, задрав притом подбородок чуть выше обычного. –Я хотела бы попросить таблетку для аборта. — секундное молчание. Непонимание витало в воздухе, взгляды в большинстве своем были направлены на светловолосую. Она, впрочем, объяснила свое заявление желанием решить растущую проблему как можно скорее, только вот Инэс к тому моменту уже слабо слушала Монику. Мозг забил тревогу неподходяще поздно, напоминая Инэс как о необходимости принимать препараты, так и о глупом совете Васкеса прошлым утром.***
–Оставь это — слегка грубо, ладонь Васкеса пришлась ударом по ручке девушки, которая уже норовила положить первый блистер в небольшой клатч. Инэс устремила непонимающий, с нотками нарастающего раздражения взгляд на Васкеса. –Вы вернётесь через два часа, Дюран. Выпей сейчас это дерьмо и оставь таблетки в покое.***
–Мне нужны антипсихотики и нормотимики — змеёй проползая через стоящие впереди фигуры, Инэс наконец оказывается впереди и отмечая сжатость тела, расправляет плечи, повенуясь желанию казаться неуязвимой. Безразличие, а вернее сказать, обычное отношения к заложнице холодом обожгло кожу той, кому стоит признаться, начала нравится огненная игра с главой ограбления. Не страсть и на желание, скорее азарт, овладевал Инэс в моменты, когда заинтересованные взгляды Берлина направлялись именно в её сторону. Осуществив план своей небольшой мести, он тут же оставил притворство, снова возвращая охолодевшее отношения к Дюран, как к непримечательной заложнице. Она в очередной раз убедилась — эту партию она будет играть за другой цвет. Цвет ведущих, как и роль миледи Винтер в их тандеме, на себя берёт Берлин. Лёгкий кивок головы, в знак того что просьба была принята был единственным, чем удосужил её Берлин. –Вы пойдете со мной в кабинет сеньора Романа. Там вам будет спокойней. –очередной вспышкой, скорее ударом, девушку осеняет и она осторожно поворачивает голову в сторону напарника. Смесь эмоций в его глазах было невозможно прочитать, но он, как и она, был то ли напуган, то ли шокирован, то ли рассержен. Находясь в разных частях Монетного Двора они и подавно не смогут выполнить невыполнимое — убить Паркер под присмотром тех, кто, предположительно, намерен стеречь её как зеницу ока. –Простите, у меня тоже просьба. — произносит как раз та, о которой усердно думали сейчас по крайней мере двое из присутствующих. –Да? –Мне нужно выйти в интернет, чтобы стереть фото. –Прости, это невозможно — отрезает Берлин, тут же резкими шагами отходя от особы, просьбу которой только что выслушивал. –Меня обманули. Отвели в туалет и сфотографировали голой. И теперь мои родители, преподаватели, все газеты это увидят. — вычислить из толпы того самого, которому способ унижения голыми фотографиями показался остроумным было нетрудно. Стоя впереди толпы, Дюран с лёгкостью отметила бегающий взгляд, приоткрытый рот, пересохшие губы и сведенные к верху брови. Спортсмен, что стал первым парнем, которого выбрали грабители, абсолютно точно был виновником скандала и Инэс была уверена: волновался он не о морально-этической части вопроса, а лишь о том, как бы мстительные грабители не надёрли его никчёмный зад. –Запишешь видеосообщение, чтобы их успокоить. А мы его отправим. — спокойствие Берлина казалось магией или по меньшей мере магнитным полем. Стоило подойти ближе, как силовые линии этой харизмы и безмятежности завоевали тебя в плен этого человека, пускай каким бы мудаком он ни был. –Вы все сможете записать сообщение для родных. –глаза Инэс расширились и загорелись огнём нездорового ликования от последней сказанной фразы. Тринадцатый в свою очередь растянул тонкие губы в широкой улыбке, глазами впиваясь в глаза Инэс и разделяя её воодушевление. Сомнений не было — этот шанс упускать нельзя. Инэс –Папуль, привет! — тараторила Инэс, стараясь изобразить помесь страха и дружелюбия, сидя в кабинете какого-то очень уж важного работника Монетного Двора. В это же время Тринадцатый –Пап, это я — полуулыбка и скрытая за дымкой радости боль в глазах — всё это было искусно сыграно лишь для того, чтобы стоящие с автоматами грабители за камерой не стали подозревать неладное Инэс –У меня всё хорошо, пожалуйста не волнуйся. Тут всё отлично, условия подходящие для моей болезни. Тринадцатый –Всё нормально, пап, расслабься и не думай о захвате. Помнишь, что я тебе всегда говорил? Положись на меня. Инэс –Братишка со мной, так что не переживай. Мы снова команда — чуть улыбнулась Дюран Тринадцатый –Систер тут, со мной. Я не дам её в обиду, и она защитит меня. А тебе там прийдётся себя самому защищать — хриплым голосом выдавил смешок Тринадцатый. Инэс –Будь начеку, прошу тебя! Следи за новостями и лучше отсидись дома. Для своей безопасности. Тринадцатый –Помнишь наш план про Рим? Мы всегда хотели его посетить. Инэс –Так вот мы воплотим его в жизнь. Тринадцатый –Все вместе. Инэс –Мы сильные пап, мы справимся. Тринадцатый –Обещаю — неожиданно посерьезнел Тринадцатый и потянулся рукой к камере, чтобы выключить съёмку. Инэс тем временем тоже закончила запись и в голове, как и в комнате, зазвенела гробовая тишина. Не волнуйся. Тут всё отлично, условия подходящие. Расслабься и не думай о захвате. Положись на меня. Мы снова команда. Я не дам её в обиду, а она защитит меня. А тебе там прийдётся самому себя защищать. Будь начеку! Следи за новостями. План Рим. Мы воплотим его. Все вместе. Мы сильные. Мы справимся. Обещаю Конечные слова, которые услышал Альфредо Васкес, открыв два видео, снятое коллегами в Монетном Дворе.