2001 год
Пустой зал, холод которого давил на ребенка так же, как давил размеренный цокот женских каблучков. Сидя на ледяном полу, Инэс не могла более сдерживать нахлынувшие слёзы — она утыкается головой в подтянутые к груди коленки и издавая приглушённые всхлипы, тщетно пытается успокоиться. В очередной раз она одна в игровой, будто вещь на аукционе, так уязвима и беспомощна, ждёт, когда взрослые дяди и тети примут свой роковой вердикт. С небольшой внутрикомнатной террасы, войти на которую можно было лишь с кабинета директора приюта, открывался бесподобный вид на игровую комнату. Создана эта терраса была исключительно в целях удобства первых смотрин ребенка. Отсюда на маленькую Инэс смотрело трое. Ставшая родной, такая добрая, седовласая Клаудия — воспитательница, взявшая Инэс на своё полное попечение. Рядом расположилась семейная пара. Одеты по последнему писку моды, исключительно шикарно — они казались представителями той касты общества, которая бы не опустилась до полуразрушенного интерната на окраине Хатифе. И всё же, желание ощутить счастье быть родителем преобладало в них, ведь, по причинам здоровья, сами родить они не могли. Девушка казалась измученной, а морщины, появившиеся намного раньше обычного, давали понять её трудную участь. Мужчина, придерживающий любимую за талию тоже казался уставшим — его волосы окрасились сединой, а глаза не излучали ничего, кроме безразличия. Так, они глядели на Инэс не заинтересовано и безрадостно, ведь, как нам известно, судьбой девочка была помотана не меньше семейной пары, что в свою очередь выражалось в её поведении. –А это наша Инэс, — лучезарно улыбается Клаудия, в надежде вызвать заинтересованность у гостей, но те лишь холодно рассматривают испуганную девочку, что продолжает утыкаться холодным носиком в колени. –Невинная…–протягивает девушка трактовку этого имени, продолжая бесстрастно оценивать девочку. –Именно! Её имя во многом соответствует судьбе. — голос Клаудии становится чуть менее задорным, и радость помалу спадает с лица. –Отец убил мать у неё на глазах… Ей тогда было пять лет. –Кошмар! — хрипит мужчина, прикрывая глаза и качая головой в жесте, который показывал его, пускай и не до конца искреннее, сочувствие маленькому созданию. –Не то слово! После этого он ушел, заперев за собой дверь. Девочке пришлось провести около недели в доме с трупом родной матери… Одной, вы представляете? Её обнаружили только когда спохватились соседи. –Бедная, бедная Инэс… — почти шепотом протягивает девушка, чьи брови жалобно свелись к переносице, но более она не выражала ничего. Подбородок всё так же горделиво приподнят вверх и даже брови быстро вернулись в прежнее положение, возвращая лицу былое безразличие. Клаудия поспешила вновь заговорить, в надежде вызвать интерес к ребенку. –Конечно, девочка полностью закрылась в себе. Совсем ни с кем не разговаривала, иногда случались истерики и панические атаки. –Сейчас ей лучше? — странно было, каким холодным и безучастным оставался мужчина. –Слава Богу! С ней много работали специалисты и слава небесам! Теперь ей гораздо лучше. — любовно взглянув на свою воспитанницу, Клаудия тепло улыбается наблюдая, как Инэс помалу расслабляется и подняв голову, вытирает носик рукавом водолазки. Молчание и абсолютное безразличие, что воцарились вокруг не только удивляли, но и совсем расстраивали Клаудию. Она с надеждой, почти мольбой смотрела на пару, но те оставались непоколебимы. Гордо приподняв подбородки, они холодно смотрели на Инэс, которая уже потянулась к полке с игрушками, пусть даже струйки слёз были мокрыми на щеках. Клаудия ощутила непреодолимое желание расплакаться от гнетущей безысходности. –Она очень нежная девочка, покладистая. Начинает первая идти на контакт, у нее уже есть несколько друзей. Много читает, учиться. Она чудесный ребенок, просто чудесный. — хриплым от сдерживаемых слёз голос, Клаудия продолжала тратить силы на то, чтобы уговорить непреклонных. –Пускай будет счастлива. — со сталью в голосе отвечает мужчина, и сдвигается с места, спеша вернутся в кабинет директора, уводит за собой жену. Дверь за их спинами негромко хлопает, оставляя Клаудию одну. Слезы застилают глаза и она обессиленно падает на твердую лавочку у стены. Опуская голову на руки, она готова была полностью отдаться желанию рыдать, но не смела. Внутренний стержень не позволял ей показать слабость, хотя дома она не стесняясь изливала душу слезами. В первом приближении придя в порядок, она осторожно поднимается, пальчиком смахивая одинокую слезинку, что норовила вот-вот сорваться с ресниц. Кидая взгляд вниз в горле отдает горечью от вновь нахлынувших слёз: оставив страх и неловкость, Инэс уже вовсю строила домик из конструктора, иногда высовывая язык от сосредоточенности. Всё сказанное стальной паре было правдой, от этого Клаудия была готова рыдать пуще прежнего. Это был невероятно добрый, светлый ребенок, которого неоднократно сломала судьба. В пять лет познав высшую форму горя, травмированная и беспомощная, она будучи ребенком нашла в себе силы вновь открыться миру и теперь освещала этот непроглядный житейский мрак. На смену одной непослушной слезинке в глазах Клаудии пришла другая, что наконец потекла по щеке. Клаудия любила воспитанницу, как родного ребенка и терзалась своим бессилием. Мало кому из ищущих ребенка интересен ребенок, возраста Инэс. А ребенок, с расшатанной, нездоровой психикой и рядом тяжелых психических травм и подавно никого не интересовал. Возможно, поэтому удочерить маленькую Инэс отказалось уже восемь пар подряд…***
Как редко в подобных делах можно почувствовать себя всесильным, всемогущим · это ощущал Музави возвращаясь в полицейскую палатку. Вальяжно топая по асфальту, ему казалось что он марширует на красной дорожке. Все лавры по праву были его, и он был наверху блаженства от этого. Входя в палатку он сменяет выражение лица не от проснувшегося сострадания, а из надобности сохранить образ инспектора Музави. Внутри было душно, места, как обычно не хватало, а шум и непрекращающийся гам будто лопатой дали по голове Рустаму, вызывая головную боль. Анхель с выражением абсолютной тревоги выслушивал человека на том проводе телефона, Прието, будь он проклят, на повышенных тонах беседовал с Суаресом. И лишь Ракель, тело которой мелко подрагивало, казалось, мыслями и душой пропала из палатки. Лишь тело — формальный показатель присутствия, оставалось сидеть за столом, подперев голову руками. Знакомое, но часто глушимое Рустамом, чувство сожаления колыхнулось где-то в душе, что удивило младшего инспектора. Потерянная, одинокая и разбитая, она казалась такой маленькой, что Рустаму даже стало жаль коллегу. Будто перед ним не Мурильо, которую он знал — будто перед ним ранимая, испуганная девчушка, которую Ракель так часто скрывала под маской холодной, выдержанной леди. Желание подойти к инспектору, положить руку ей на плечо, приобнять и ободрить девушку разрасталось в душе Музави, что вызывало ещё большее его удивление. В то мгновение он даже позволил себе пожалеть, что обязан действовать не в интересах Мурильо. Внезапно, громкий голос Анхеля вспышкой раздается в палатке и, кажется, проникает и заглушает даже воспалённые размышления бедного Рустама. Он поднимает полузатуманенные глаза на мужчину и по мере того, как к Рустаму приходит осознание слов Анхеля, наваждение спадает, оставляя Музави сосредоточенным. –Ракель, что им сказать? –Что? — в свою очередь вырываясь из паутины мыслей, выпаливает Ракель, поднимаясь со своего рабочего места. –Спрашивают кто конкретно отдал приказ. — бесстрастно осведомляет Прието. –Приказ отдала я… –Приказ отдали мы. — тут же выпаливает Музави, пару секунд сам не осознавая своих действий, следовательно, пока что не жалея о них. — Решение принимали мы оба. Ответственность на всех нас. — спешит объяснится Музави, как только взгляд работников устремляются в его сторону. Сам же он упёрся взглядом в Суареса, давая понять — пласт ответственности лежит и на нём. Тот, кажется, осознавал это и без вмешательства Музави, поэтому незамедлительно продолжил. –Его приняли за грабителя. Я запросил зеленый свет. Инспектор, я разделяю с вами ответственность. –коротко кивнув коллеге, Ракель не успела опомнится, как вошедший полицейский взвалил новую порцию информации. –Инспектор, скорая помощь уже готова. –Давайте поговорим с грабителем. — отвечает на это Ракель. –Нет. — голосом, до такой степени пропитанным сталью, что даже наиболее близкие друзья не узнали бы в этой короткой реплике голос Музави, воспротивился тот. Резко разворачиваясь к парню, Ракель была не то что удивлена — шокирована и в какой то степени разъерена непослушанием в, кажется, недвусмысленном приказе. Такими же непонимающими взглядами на младшего инспектора смотрели и остальные работники. Рустам спешит объясниться, как только тяжёлый взгляд Ракель начинал его почти физически угнетать. –Отдохните, инспектор. Скорая сейчас как раз пустует. Я проведу эти переговоры. –Нет. — на этот раз Ракель казалась непоколебимой в своей уверенности. –Ракель, младший инспектор прав. Тебе и вправду стоит дать себе пару минут отдыха. — протягивает Анхель с заботой в голосе и получает недовольный взгляд Мурильо. –Насчет переговоров, полагаю, вы можете быть спокойна. Кто же лучше побеседует с террористами, чем знаменитый Джелани Музави. — по-отчески похлопав по плечу Музави, Прието, благо, не замечает, как удивлённо посмотрел на него Рустам при упоминании этого имени. Пускай фамилия Музави стала для него будто данной отроду, имя настоящего героя Нигерии упоминалось редко, а потому на секунду растерявшись, Рустаму пришлось помозговать, о каком Джелани идёт речь. Когда же он осознал, стал остервенело корить самого себя за оплошность, ведь это минутное смятение на его лице было заметно, а значит, могло привести к большим последствиям. Но то ли усталость и рассеянность работников, то ли быстрая смена эмоции непонимания на довольную улыбку словами Прието не дали сомнениям закрасться ни в чью голову. Уперев тяжёлый взгляд в трёх мужчин, один из которых был уже почти родным, другой казался подарком небес, а третий был физически неприятен, Ракель долго не могла решиться уйти с поста. Не могла решиться передать переговоры в руки Музави, но не потому, что не была уверена в его профессионализме, а по какой-то иной причине. Ревность к делу? От этой мысли она сама прикрыла глаза, не понимая своей упрямости. Она не хочет позволить Музави блеснуть в её деле? От осознания этого вязкое чувство отвращения к самой себе растеклось в душе Ракель. Не время печься о собственных профессиональных заслугах, когда на кону — жизни невинных людей. Она и вправду была слаба, разбита, а что главное — сердита, разъерена. Неподходящее состояние для переговоров с гением Профессором. Согласно кивая, Ракель, лавируя меж мужчинами, движется к выходу, но на секунду тормозит. Остановившись рядом с Музави она слегка задирает голову, ведь мужчина был немного выше, и сцепляясь с ним взглядами тепло улыбается. В этой улыбке читалось не больше не меньше то, что Ракель могла бы сказать словами, но они бы не несли такой невероятной ценности, как взгляд. Это была благодарность и что-то ещё, что обычно чувствуют люди, в которых зарождается привязанность. На мгновение она ощутила себя женщиной: такой хрупкой, маленькой по сравнению с младшим инспектором, глупо улыбающейся и получающей такую же теплоту в ответ. От этого осознания стало тепло, а груз неудачного решения, потихоньку стал отпускать Ракель. Всё же она была безгранично рада появлению в этом деле единственного, кто был ей искренне приятен. Продолжая путь она словила себя на мысли о том, каким сильным внезапно стало желание позвонить Сальве. Музави же устало прикрывает глаза и хмурится, стоит Ракель отойти. Ему отнюдь не нравилось чувство, что колыхнулось в груди при тёплой улыбке Мурильо. Он лишь надеялся найти способ приглушить в себе это чувство. Непозволительное чувство. –Младший инспектор, пора звонить. — напоминает Анхель, чем вырывает Рустама из раздумий. –Да! Связывайтесь. — выпалил парень, но подходя к столу, молниеносно терял былую уверенность. Делая глубокий вдох и выдох, Рустам натягивал наушники и истерично заламывал пальцы. Притворяться Музави — одно, воротить политические дела от его имени — совсем другое. –Устанавливаем связь с грабителем — эта фраза ели пробивается среди остальной какофонии, что мешала Музави сконцентрироваться, чем, безусловно, выводила из себя. –Думаете, Профессор оценит этот чёртов базар? — разворачиваясь на 180 градусов рякнул Музави Суаресу и Прието, что были упрямцами, а потому до сель продолжали спорить о случившимся. Наконец, тишина воцарилась в палатке, давая Музави наконец хотя бы в первом приближении собраться с мыслями. «Это пустяки, Рус. Подумаешь, какой-то псих, да раз плюнуть. Ты же Музави, мать твою, гений переговоров. Ты учился у чертового Альфредо Васкеса, у засранца Диего…» Мысль остаётся незаконченной, когда спустя длинные телефонные гудки Профессор наконец на связи. Выдать первое слово оказалось труднее, чем думал Музави. –Профессор, — добавляя в свой голос тонну уверенности, которой сейчас не было в душе, заговорил Музави. Минута смятения Профессора была ощутима — он не ожидал, что с ним заговорит кто-то кроме Ракель. –Младший инспектор…–в задумчивости тянет Профессор, но тут же продолжает куда более решительно и грубо: –По вашей вине ранен заложник. Он между жизнью и смертью. Полагаю, поэтому вы и звоните? — Вы не спросите, имитирую ли я оргазм? — выпаливает Музави и тут же стыдливо прикрывает глаза. «Что за херню ты несёшь, идиот» – Не думаю, что в вашем случае это возможно, младший инспектор, – мягко, но с откровенной издёвкой ухмыляется Профессор себе под нос, а Музави желает провалиться под землю. Что ж, гол забит в его ворота, 1–0 в пользу Профессора. –Скорая уже готова, – слегка хрипловатым голосом переводит тему Рустам. –Нет, никто не выйдет! –отрезает Профессор и голос его настолько холоден, что не закрадывалась лаже мысли подвергнуть его слова сомнению. И всё же, задачей Рустама было как раз таки сделать это. –Профессор, вы совсем бесчеловечны. Дадите гражданскому стать жертвой грубой полицейской ошибки, только из-за собственной принципиальности? — довольная улыбка-оскал расползалась на лице когда зазвенела тишина. Довольно откидываясь на спинку стула, Музави скрещивает руки на груди и тешиться тем, что заставил бандита впасть в глубокую задумчивость. И всё же, необходимо было продолжить разговор и добиваться решения, которое устроит обе стороны было необходимо, потому Рустам продолжил. –Если вам угодно, мы отправим медиков внутрь. — собеседник молчал и эта тишина становилась всё более давящей. Уверенность выветривалась, ведь Музави понятия не имел, что творится в голове Профессора. –Послушайте… Если заложник погибнет из-за того, что вы не позволили медикам войти, в глазах общественности ваша доблестная шайка моментально станет такими же ублюдками, какими в их глазах является сейчас полиция. — в момент гнетущего молчания даже тяжелое дыхание присутствующих казалось оглушительно громким. –Два хирурга и медбрат с хирургическими материалами. –Мы настаиваем на двух медбратьях — мгновенно выпаливает Музави, что сразу после сказанных Профессором слов прикинул, какое количество медиков понадобиться, чтобы внутрь мог войти и человек Васкеса. Прието громко задышал, чем выражалось его недовольство, Анхель свёл брови к переносице в непонимании действий младшего инспектора. Суарес тоже замотал головой, встречаясь с остальными удивленными взглядами. Никто не одобрял действий переговорщика, по одной простой причине — не понимали такую настойчивость в столь бессмысленном вопросе. Перемещаясь в ангар Профессора заметим руки, что замерли, сжав в пальцах незаконченное оригами. Он разрывался двоякими чувствами — уважением к молодому инспектору и абсолютным недовольством тем, что собеседник имеет наглость препираться. Профессор делая шаг навстречу ожидал услышать благодарность, а не выдвижение дополнительных условий. Он бегал глазами по столу, пытаясь понять, чем может быть чреват визит аж четверых людей в Монетный Двор и находил тысячи причин ответить твердым «нет». Но одна-единственная мысль всякий раз не давала озвучить отказ — мысль о том, что в операции подобного характера необходимо куда больше шести рук. Восемь же — минимальное нужное количество, чтобы провести операцию идеально и без трудностей. Конечно, наш всеми любимый Серхио не мог, пока что и вообразить, что младший инспектор — далеко не так гуманен, как Профессор и преследует этой просьбой абсолютно бесчеловечные помыслы. –Хорошо. — ледяным тоном, не выражающим смятения, отвечает Профессор и Музави облегчённо упирается локтями в стол, расслабляя тело, что до того было натянуто струной. –У меня тоже есть просьба — продолжает Профессор. — Он хочет поговорить с женой. –Конечно — понимающе отвечает Музави и недовольно приподнимает бровь, когда Профессор так невоспитанно бросает трубку, не дав Музави закончить фразу.***
Громкие шаги заставили работников фирмы Васкеса напрячься, некоторых даже отвлечься от работы. Импровизированный «офис» в подвале давно не функционирующего театра на забытой окраине города был тем местом, куда редко входили чужаки. К тому же, Альфредо Васкес обещал целый день пробыть на переговорах с новым клиентом, следовательно, шаги точно не его. Этот штаб был укрытием от полиции на время тяжёлого дела с Монетным Двором. А потому эти размеренные удары тяжёлой подошвы о бетонные ступени вызывали ужас в каждом присутствующем. Всё ближе и ближе — даже самый вовлеченный в работу человек оторвал голову и стал ожидающе всматриваться в дверь, что, по логике, вот вот отопреться. Наконец, ручка двери зашевелилась, и десяток пистолетов, которые заранее достали работники из-за пазух были направлены на дверь. Скрип и пред работниками наконец постает он, как обычно украшенный улыбкой. –Родные, ну что это? Не такого приема я ждал — тепло и хитростно, с ноткой привычной лукавости, улыбается мужчина средних лет и широко разводит руки для объятий, чем разглаживает складки узорчато-красной льняной рубашки. –Ну идите к папочке!