По возвращении домой Гельмута встречает тишина. Обычно, когда Баки остаётся у него, из спальни раздаются уже до боли знакомые голоса Джиллиан Андерсон и Дэвида Духовны. И каждый раз это вызывает у Гельмута улыбку. Хоть что-то в этой жизни стало постоянным: Джеймс, бесконечно пересматривающий телесериал прямиком из девяностых. Сериал его детства.
Детства Гельмута.
Земо помнил, как по вечерам, крадучись в гостиную, прятался за спинкой отцовского кресла. Внимательно наблюдал за приключениями привычных героев, Малдера и Скалли, за их извечными спорами. Чаще всего он поддерживал скептично настроенную Дану, даже несмотря на то, что она в конце концов оказывалась не права.
Гельмут и сейчас удивляется, как его отец, самый серьёзный человек из всех, кого он знал, каждую неделю с нетерпением ожидал выхода новой серии. Каждая пятница была маленькой радостью для юного Гельмута, хоть он зачастую и засыпал за уроками, так и не дождавшись премьерного показа.
Теперь, с появлением Джеймса в его жизни, он снова был вовлечён в свои детские увлечения: он невольно сравнивал парня с Малдером. Гельмуту так и хотелось сказать об этом самому Барнсу, но тот, вероятнее всего, и без того об этом знал. Потому что отрицать их сходство было бы действием неразумным: они и внешне похожи. Тёмные взъерошенные волосы, голубоватого оттенка глаза. Проницательный взгляд, в чём-то даже по-детски наивный. Полная вовлеченность в какое-либо дело, самоотдача. Стремление защитить ближнего. Земо думал, что Баки присуще и чувство справедливости, коим был наделён Малдер. Да, сомнений не было: Джеймс или копировал любимого персонажа, или же был таким на самом деле, и точно это невозможно определить: уж слишком тонка и размыта была грань между ними.
Со Скалли он ассоциировал самого себя. Строгая логика, готовность прийти на помощь. Всегда полагаться на научные доказательства, а не на мимолётные эмоции. Стараться обосновать всё происходящее, а не доверяться порыву чувств, несуразным догадкам. Гельмута забавляло, что у него с мисс Скалли было внешнее сходство: его русые волосы на солнце отливали рыжеватым золотом. К тому же, он тоже носил очки в округлой оправе.
И ситуации в семье похожи. Об этом он вспоминать хотел меньше всего.
Отец. Как же нелепо, что светлое, счастливое воспоминание вмиг омрачалось ужасающим. Гельмут предпочитал не рассказывать никому. Не рассказывать о том, что он чувствовал в момент, когда…
Из размышлений его вырывает осознание, что он в доме один. В спальне тихо. Пусто. Мужчина опускается на кровать, дрожащей рукой опирается на её поверхность. Зря он подумал о произошедшем столько лет назад.
Дабы отвлечься, смотрит на экран телефона. Изображение плывёт перед близорукими глазами от настигнувших его воспоминаний сильнее обычного. Земо надевает очки, лежащие на прикроватной тумбочке, снова смотрит на экран, невольно кидает взгляд на дату. 17. August. И всё же не зря эти события возникли в его голове, ведь именно в этот день двенадцать лет назад Гельмут потерял его. Человека, который был единственной опорой, поддержкой для него. Удивительно, как он мог потерять счёт времени…
Мужчина открывает галерею на телефоне, долго листает до нужной папки. Нажимает на первое видео. Внимательно смотрит, будто впервые. Руки трясутся, перед глазами всё расплывается ещё больше, но он сосредоточенно смотрит, несмотря на возникшие помехи. Он едва может разглядеть улыбку отца, из последних сил держится. Хватает его ненадолго: слёзы, одна за другой, медленно стекают по его покрасневшим щекам. И Гельмут продолжает убеждать себя, что может позволить себе такую слабость лишь один день в году. Только сегодня и больше никогда.
Ставит видео на повтор, только бы снова увидеть улыбку отца: морщинки в уголках тёмных глаз, седеющие у висков короткие волосы. Смех самого Гельмута, говорящего: «Пап, ну же, это на память, наша маленькая традиция. Ты мне обещал». И отец приобнимает его за плечи, и теперь в кадре видны они оба. Счастливые, беззаботные. Пару мгновений спустя его отец склоняется над тортом, задувает свечи. Земо не может рассмотреть число, изображённое на свечах и также не может вспомнить, сколько отцу исполнилось в том году, но это так неважно в сложившихся обстоятельствах. И всё же, он пересматривает видео раз за разом, будто пытаясь увидеть что-то, чего там раньше не было. Будто пытаясь понять, что в гибели отца не было и не может быть вины самого Гельмута, оказавшегося так далеко от места происшествия в тот злосчастный день.
Отвлекает его звонок в дверь. Земо замечает не сразу; едва перебирая ногами, добирается до входной двери, вытирает предательски выступившие слёзы. Тяжело ступает по лестнице, сворачивает к прихожей. Замирает на пару мгновений у самой двери. Звонок раздаётся снова. Гельмут поворачивает ключ в замке, шмыгая носом, приоткрывает дверь.
‒ Ванда? Привет. Мы же утром виделись. – сразу же пытается перевести разговор в нужное ему русло.
‒ Ты забыл свою папку в моём кабинете. – произносит девушка, неловко поджав губы. Плохое настроение мужчины немедленно передаётся ей. – Что-то случилось.
‒ Нет, тебе показалось. Спасибо за… папку. Прости, я правда задумался о своём. Не хочешь зайти на чай?
‒ Если не буду тебе обузой. – Гельмут пропускает её в прихожую. Сам отлучается, оставляет документы в кабинете. Когда возвращается, Ванда уже в гостиной. Как всегда, скромно сидит на краю дивана, склонив голову, но стоит Земо войти, как она обращает взгляд на него. Большие зелёные глаза, почти не мигая, смотрят на него вопрошающе. Руки её подрагивают, и она неловко сжимает собственное запястье, дабы побороть беспокойство.
Гельмут, как ей кажется, всем телом излучает боль: и наталкивает на это Ванду не краснота его глаз, совсем нет. Словно она видит его насквозь, ощущает накопившийся негатив, который он так умело скрывает. Скрывает от всех кроме неё, в этом она уверена.
‒ Я заварю чай. Красный, как ты любишь, да?
‒ Да, спасибо, Маккуин. – бросает Ванда вслед, но Гельмут уже исчезает за поворотом. На лице Земо не отражается улыбка, какая появляется каждый раз, когда она его так называет. Глупая ассоциация с мультфильмом, которая бы подняла ему настроение в любой другой день.
Максимофф тут же вскакивает с места, следует за ним. Выжидает, когда он поставит кипятиться воду, и только потом подходит к нему, обнимая со спины.
‒ Ты думаешь, я не помню? – прижимается ещё ближе, смыкая кольцо рук вокруг талии мужчины. – Я останусь с тобой. В этот день тебе нужна поддержка, как никогда.
‒ Я очень благодарен тебе за это. – вздрогнув, отвечает Земо. Осторожно ослабляет хватку девушки, разворачивается к ней лицом, позволяя притянуть себя ещё в более крепкие объятия. – А я чуть было не забыл…
‒ Ты не раз выручал меня, Маккуин, и я буду рядом. Хочешь, я почитаю тебе его любимые стихи? Как в прошлый раз?
‒ Нет, не нужно. Я… стараюсь держаться. А если услышу хоть пару слов из этого сборника, буду винить себя ещё больше. Хотя уже больше некуда.
‒ Тогда просто попьём чаю и поговорим. – голос Ванды вздрагивает, когда она произносит эти слова. – И будем обниматься ещё больше. – Гельмут ощущает некую неуверенность в последней фразе.
‒ Иногда мне кажется, что ты терпишь только мои объятия, дорогая Ванда.
‒ Так и есть. – Максимофф морщит носик, утыкаясь лицом в шею мужчины. – Ну и иногда объятия брата, если он не бесит меня. – чуть отодвигается, чтобы смотреть в глаза мужчине. – Гельмут?
‒ Да, Ванда? – обеспокоенный, он слегка сжимает её руку у предплечья.
‒ Каким он был? Твой отец.
‒ Строгий со всеми, серьёзный, но со мной он часто был добр. Помогал мне по учёбе, когда ушла мама. Мотивировал меня получить достойное образование. Он думал, что я пойду по его стопам, стану военным… ‒ Ванда снимает с мужчины очки невероятно осторожно, вытирает линзы о край своей блузки, снова одевает их на Гельмута, бережно поправляет на переносице. – А я, будучи капризным мальчишкой, поступил в лингвистический университет. Конечно, время от времени занимался боевыми искусствами, чтобы порадовать его, но в основном утопал в лингвистике. И когда отца не стало… я целыми днями писал статьи, читал множество книг, делал всё, чтобы отвлечься. И, в итоге, у меня не получалось ничего кроме как скорбеть. Я читал очередную книгу, а перед глазами всплывал его образ. Сначала он улыбался, а затем появлялся кровавый образ. Я видел посмертную агонию на его лице, на таком бледном лице, окрашенном тёмно-алым.
‒ Гельмут, мне, наверное, не стоило спрашивать о таком. Я иногда говорю такие глупости. Мне так жаль. – девушка отстраняется, опустив глаза. Длинные ресницы подрагивают, во всём её лице чувствуется напряжённость.
‒ Всё в порядке, ты имеешь право знать. Ладно, а теперь время чаепития. – он потирает руки в привычном ему жесте, достаёт из шкафчика чашки, ставит на стойку. – Ты будешь с сахаром или с мёдом?
‒ Ложку мёда, если не сложно. – Максимофф опускается на ближайший стул, обхватывает себя руками, подрагивая.
Она до сих пор не привыкла. Не привыкла к тому, что её друг так запросто может рассказать самые пугающие моменты из своей жизни, а мгновение спустя спросить, с чем она будет пить чай. Так удивительно. Ванда не знала, смогла бы она поступить так. Быть сильной, держаться за светлый образ, жить дальше после такого. Она до сих пор не смирилась.
‒ Тебе холодно? Я принесу плед. – вырывает её из размышлений мягкий голос Гельмута. За пару шагов он оказывается у выхода из кухни.
‒ Нет, просто… Мне показалось, я спросила о чём-то слишком личном. Не знаю, смогла бы я…
‒ Тебе я могу это доверить. – Земо садится перед ней на корточки так, чтобы видеть её глаза. В этот момент он вдруг осознал, как они с Баки похожи. Хватило одного лишь взгляда.
‒ Мы знакомы всего несколько лет, а ты рассказываешь мне такое… сокровенное.
‒ Тебе можно. С тобой… ‒ он касается ладоней девушки, призывая расслабиться. Берёт её ладони в свои, прижимает к собственной груди. – С тобой я готов этим поделиться. Только ты знаешь, какие страхи меня мучают.
‒ А что насчёт твоего парня? – вдруг спрашивает Ванда. Гельмут вздрагивает от упоминания. Иногда ему кажется, что Ванда – самый настоящий телепат. – Ему ты не доверяешь?
‒ Доверяю, но… сейчас не самый подходящий момент. Для нас обоих. – мужчина одаривает её грустной улыбкой, тихо смеётся. – Я думаю, он сам не готов к таким откровениям с моей стороны. Тем более, встречаемся мы не так давно, чтобы сваливать на него
такие проблемы.
‒ Понимаю. Понимаю тебя, как никто другой. – шепчет она сквозь всхлипывания. – Мне… нам с братом до сих пор тяжело. После гибели родителей. – она прислоняется лбом ко лбу Земо. – Но мы все справимся, ведь так, Маккуин?
Гельмуту кажется, что Ванда не верит в собственные слова, что она никогда не верила в это. Ей трудно смириться с этой утратой несмотря на то, как бы она ни пыталась убеждать саму себя в том, что всё осталось далеко в прошлом. В прошлом, сокрытом за стеной самовнушения, призрачной веры в счастливое будущее. Но мужчина лишь произносит:
‒ Да, очень на это надеюсь. Давай пить чай, пока он совсем не остыл. – поцеловав девушку в лоб, он поднимается. – Ты для меня как младшая сестра, которой у меня никогда не было, дорогая Ванда. – подаёт ей чашку с ещё теплым напитком, приятно пахнущим пряностями.
‒ А ты для меня как старший брат. – с этими словами она немного отпивает, расплываясь в довольной улыбке. – Твой чай – самый вкусный. Всегда.
‒ Рад это слышать. Может, хочешь поесть? Или что-нибудь к чаю?
‒ Нет, спасибо. Мне достаточно твоей компании и чудесного чая. – девушка делает пару больших глотков и с прежней улыбкой отставляет чашку в сторону. Садится поудобнее: опирается локтями на стол, положив голову на ладони. Больше ничего не говорит, наблюдает, как Гельмут нервно постукивает пальцами по чайной чашке.
‒ Знаешь, я передумал. Хочу послушать его любимые композиции. Но не на пластинках. Хочу сыграть сам. Ему очень нравилось, когда я играл для него. – поджимает губы в попытке сдержать нервную улыбку. – Ты же останешься?
‒ Конечно, Гельмут. А я прочитаю стихи. С твоего позволения. – и теперь он кивает, соглашаясь.
‒ Пожалуй, пойду потренируюсь. – он встаёт из-за стола, убирает чашки в посудомоечную машину. – Послушаешь? Хотя я так давно не играл, что вряд ли получится что-то достойное. Мне уже стыдно, пусть я и не начал ещё.
Ванда берёт его за руку подобно тому, как он брал её ладони в свои. Смотрит в печальные карие глаза, ища в них хоть каплю надежды. Найдя её, пытается изо всех сил зацепиться за неё: искренне улыбается, ведёт мужчину за собой в зал.
‒ Ты – главная причина, почему я продолжаю бороться, жить дальше. Ты – моя надежда, Гельмут. И если у тебя не получится сыграть композиции так превосходно, как ранее, это не будет значить, что ты сдался. Или же предал отца, его память. Ты – человек, и имеешь право на ошибку.
‒ Я благодарен тебе, ты и не представляешь насколько. Сыграю что-нибудь из Вагнера, «Фантазию для пианино» я помню вполне хорошо.
‒ Её ты всегда исполняешь безукоризненно. – она касается пальцем кончика его носа, морщит свой носик.
Земо садится за пианино, выпрямив спину. Поднимает крышку, в нотной тетради находит нужную композицию. Разогревается перед серьёзной игрой: звучит лёгкая, но невероятно грустная мелодия. Ванде кажется, что она слышала её и прежде; тут же вспоминает, что Гельмут каждый раз начинает именно с неё.
Закончив разогрев, отчётливо произносит название композиции на немецком. Мягко опускает пальцы на клавиши, начинает играть. Сначала так осторожно, боязливо, не отрывая взгляда от нот. Но стоит ему прикрыть глаза, отдавшись всецело эмоциям, как у него получается лучше прежнего. Пальцы словно плывут; из-под них вырывается чудесная мелодия.
В данной композиции Вагнера чувствуется явное влияние Бетховена, и, если бы Гельмут не объявил имя композитора, Ванда, определённо, спутала бы их.
В любом случае, это ни капли не портило впечатления. Мастерство Гельмута поражает девушку до сих пор, даже спустя столько лет их дружбы.
Познакомились они шесть лет назад, когда самой Ванде было двадцать два. Тогда Максимофф была на последнем курсе, и их потоку ввели обязательный курс лекций по «Истории германских языков». Вёл их молодой преподаватель, Гельмут Земо, только-только окончивший аспирантуру. Брату Ванды, Пьетро, он не сразу понравился, а Ванда была от него без ума. Преподаватель был довольно строгим, но понимающим, участливым, готовым помочь. И девушку тянуло к нему, что было непривычно для неё самой. Инициативу она проявляла редко, и молодой преподаватель не давил на неё, позволял раскрыть потенциал самостоятельно. Она подсознательно благодарила его за это. Земо сам предложил ей работать над дипломной работой, в которой они связали современные технологии с исторической лингвистикой.
Они работали усердно, переписывались в соцсетях, обменивались шутками. Инициатором был Гельмут, чувствовавший себя более уверенно не из-за своего положения, а из-за особенностей характера: он был достаточно молчаливым, спокойным, но открытым, готовым к новым знакомствам, более уверенным в целом. У них оказалось схожее чувство юмора, и с осознанием этим пропала неловкость в их общении: Ванда смогла наконец выдохнуть с облегчением, а Гельмут мог без зазрений совести веселить девушку, поднимать ей настроение в трудную минуту.
Защиту диплома они праздновали вместе; к ним присоединился и Пьетро, всё ещё не веривший, что с преподавателем можно вот так просто подружиться: со своим научным руководителем он едва нашёл общий язык, чувствовал себя в его присутствии как на иголках. И, несмотря на собственные проблемы, он радовался за сестру, обретшую нового верного друга.
С того года они были неразлучны: делились всеми новостями друг с другом, отмечали большинство праздников вместе. Именно Гельмут первым узнал о том, что Ванда устроилась в технический отдел их же университета (первым мог бы быть Пьетро, но он, засранец, не выходил на связь, за что потом долго извинялся). Первым узнал о парне, работающем в том же отделе. О парне, который очень понравился Ванде, долго боявшейся заговорить с ним. В итоге Вижн (так его звали) сам предложил девушке помочь с настройкой новой программы, и она любезно приняла его помощь.
Именно Ванда первой узнала о том, что Гельмут собрался писать диссертационную работу, а теперь и монографию. Она поддерживала его в его начинаниях, советовала мотивирующие книги, методы работы. Земо был безмерно ей благодарен. Она же первой узнала о Джеймсе, милом тихом студенте, понравившемся Гельмуту чуть ли не с первого взгляда. Узнала, что они начали встречаться, чему была очень рада, хоть и не переставала волноваться за друга. Единственное, чего девушка не знала, так это то, как выглядел этот «парень мечты».
Она мягко шутила на тему сходства её прежнего положения и нынешнего положения Джеймса: понимающий преподаватель и научный руководитель, в компании которого можно расслабиться.
Максимофф не терпелось узнать, каков избранник Гельмута, настолько ли он мил, как тот рассказывает. И в описании она невольно узнавала саму себя. Ей казалось, что при реальной встрече с ним она ахнет: она определённо будет смотреть на него, как на собственное отражение в зеркале. На мужскую версию себя, хоть ей и был её брат-близнец. Брат, отличавшийся большим энтузиазмом, большей активностью, сложным темпераментом.
Все эти воспоминания пролетали в её мыслях при прослушивании композиции. На её глазах вновь выступили слёзы, а с губ сами собой соскользнули строки одного из стихотворений Гейне:
‒ Ich weiß nicht, was soll es bedeuten, Dass ich so traurig bin; Ein Märchen aus alten Zeiten, Das kommt mir nicht aus dem Sinn. – на немецком она говорит с отчётливо слышимым акцентом, но он не мешает пониманию, только придаёт особый шарм прочтению.
Гельмут на мгновение смотрит в её сторону; щёки его поблёскивают от слёз. Но он продолжает играть. Старательно доводит до конца. Ванда читает дальше, и мелодия сливается воедино со словами, образуется нечто новое, совершенное, такое правильное.
***
‒ Думаешь, ты принял верное решение? ‒ спрашивает Наташа, опираясь на дверной косяк. Она не отводит взгляда от сидящего на ее любимом диванчике Джеймса, который словно и не видит ничего перед собой: его пустой взгляд направлен куда-то вниз, но очевидно, что он не фокусируется на каком-либо одном объекте.
"Где-то в своих мыслях. Снова," ‒ понимает Романофф, однако, ожидает услышать ответ. Ответ, который вряд ли что-то прояснит для самого Баки, запутавшегося в паутине мыслей. Наташа нередко проводила аналогию между его разумом и клубком нитей, запутанным, сложным.
Она знала, что начало этому клубку положили люди, причинившие Барнсу боль, но проблема была не совсем в этом. Точнее, совершенно в другом. Он сам тянул за нити-причины раз за разом, застревал в расставленных собой ловушках каждый раз, когда думал о собственной вине в произошедшем с ним.
Возможно, хотя бы изредка, Баки удавалось распутать пару нитей, потянув за нужную, но это случалось настолько редко, что он и не замечал никаких улучшений. Всё становилось только хуже.
И Наташе было больно смотреть на него такого. С шестнадцати лет он будто стал другим Баки: замкнутым, тихим, тревожным. Тогда Наташа начала тянуть за нити с еще большим упорством, что едва ли помогало. Видимо, нужен другой подход, не такой радикальный, глобальный для внутреннего мира Джеймса.
Романофф теперь осознаёт, что в очередной раз тронула не ту нить, когда пошла домой к Баки. нет, вернее было бы сказать оборвала несколько жизненно важных нитей. Этот разговор со Стивом был ошибкой, ложным ходом, который отменить уже было нельзя. Но, с другой стороны, такой шаг был необходим. Просто неизбежен. Барнс бы продолжал тянуть кота за хвост еще год-другой, и это в лучшем случае. Поэтому она сделала правильно. Да, нужно было проявить некую деликатность, осторожность, но... к
акая к чёрту деликатность, когда речь идет о разбитом сердце её лучшего друга? Друга, неспособного отпустить ситуацию, справиться с ней самостоятельно?
‒ Баки, ты злишься на меня? ‒ снова нарушила тишину девушка. – Ты имеешь на это полное право, но ответь мне, пожалуйста.
‒ Что я могу на это ответить, Нат? Что я – маленький наивный Баки, полный тюфяк, неспособный разрешить конфликт, возникший, кстати, из-за меня, ведь именно я влюбился, НЕ Стив. Что я воспринял пару слов и поступков как-то не так? Что я почти прекратил с ним общение, которое до недавних пор и так ограничивалось лишь короткими "привет", "пока", "хорошо тебе провести время" и "не забудь выбросить мусор, пожалуйста"?
‒ Так, я правильно тебя поняла, что ты винишь
себя в том, что
я поговорила с ним? – Наташа, скрестив руки на груди, приподнимает голову.
‒ Бинго! Долго до тебя доходило?
‒ Это бессмыслица какая-то, ты не понимаешь, что ли? Не видишь, что это я поменяла ситуацию, довела ваш конфликт до той самой точки, когда вам двоим следовало бы обсудить всё?
‒ Но ведь проблема в том, что теперь МНЕ разбираться с последствиями, не тебе. Я был не готов к этому сейчас. Ты это понимаешь?
‒ Прекрасно понимаю, но это было необходимо. Ты должен разобраться с этим сейч...
‒ Иначе ты расскажешь Гельмуту, так? – Баки издаёт истерический смешок. – Не думаю, что ему понравится все это. Вот тогда он точно бросит такого идиота как я. Никому не нужен человек, избегающий общения с тем, кто некогда был объектом интереса. Он такое обо мне после такого подумает… Что ж, дерзай, Нат.
‒ У вас с ним это пройденный этап. Вы в отношениях. И это одна из причин, почему я хочу, чтобы ты разобрался с проблемами из прошлого. Это поможет тебе осознать, всё ли ты делаешь правильно, с тем ли человеком ты хочешь быть. Баки, пойми, я не желаю тебе зла. Да, я бываю груба и резка, но я хочу только самого лучшего для тебя. – На этих словах она опускается на диван рядом с Баки. Делает она это медленно, словно вынужденно, и парень чувствует это напряжение, но не придаёт особого значения.
Ему хочется уйти далеко-далеко в свои мысли, но голос Наташи держит его на плаву, не дает погрузиться в пучину.
‒ Да, ты резка и груба, но я тобой дорожу. – признаётся он, делая усилие. – Так сильно, что не могу позволить себе потерять тебя. Но Стив... Нат, могу ли я попросить тебя о небольшой просьбе?
‒ Конечно, о какой?
‒ Мне нужно где-то пожить какое-то время. Стива я видеть не хочу, сама знаешь, я ещё не готов к такому разговору. Гельмута я не хочу обременять своими проблемами, в особенности такими.
‒ Хорошо. Но предупреди Сэма и Гельмута об этом,
пожалуйста. Не хочу, чтобы они волновались. Можешь попросить Сэма привезти его необходимые вещи на это время... заодно лично с ним поговорю. И ты тоже поговоришь, мистер Волнение.
‒ Да, я так и сделаю. ‒ Барнс бросается к ней с распростёртыми объятиями. ‒ Я говорил, что ты самая лучшая?
‒ Тысячу раз, но я не против услышать это в тысяча первый. – девушка утопает в его руках, незаметно ерошит его и без того растрёпанные волосы.
***
‒ Нат, ты же собиралась в магазин? Можешь купить пару лимонов и карамельный сироп? Хочу испечь торт. – Баки неловко заглядывает в дверной проём. – И какао.
‒ Амандин? – Наташа оборачивается; на её лице сияет воодушевляющая улыбка. – В честь чего такое счастье?
‒ Может, просто потому, что я люблю тебя?
‒ Ладно, аргумент засчитан. Отправь мне сообщение со списком всего необходимого, так я точно не забуду. – Романофф в небрежной манере закрепила волосы заколкой-крабом, но вышло весьма изящно, как показалось Баки.
‒ Спасибо, Нат, ты лучшая!
‒ Если бы мне только платили каждый раз, когда ты меня так называешь, я была бы самой богатой. – девушка игриво коснулась кончика его носа пальцем. – Если вдруг ещё что-нибудь буде нужно, - пиши. – и с этими словами она спускается по лестнице.
Баки тут же отправляет весь список ингредиентов Наташе и идёт на кухню. Там он заранее достаёт из множества шкафчиков уже имеющиеся ингредиенты. Тянется за мукой в самой глубине, когда раздаётся звонок в дверь. От неожиданности ударяется головой о тумбочку, ругает незваного гостя.
Крадётся в прихожую, опасливо смотрит в глазок.
‒ Баки, я знаю, что ты тут. – слышит он знакомый голос. Голос Сэма.
‒ Привет, сосед. – говорит Барнс, открывая дверь и пропуская друга в дом.
‒ Так, я тут по двум причинам: принести вещи и узнать, какого хрена позавчера произошло. – Уилсон оставляет сумку на тумбочке в прихожей, спокойно проходит в гостиную.
‒ Произошло небольшое недоразумение… ‒ начинает было Баки.
‒ Ты называешь небольшим недоразумением скандал, который устроила Наташа? Я боялся, как бы она не убила Стива. – Сэм присаживается на диван; скрещивает на груди руки, ожидая объяснений.
‒ Признаю, это было слишком поспешно и несправедливо по отношению к тебе. В свою защиту скажу, что узнал об этом самым последним, хоть это и касалось Стива и меня в первую очередь…
‒ Так, в чём конкретно дело? – тёмно-карие глаза пронзают Джеймса насквозь, и он хочет спрятаться. – Баки, я не буду осуждать тебя, лишь хочу услышать твою версию событий.
‒ Допустим, Стив хреновый друг и тот ещё тормоз. Да, я и сам не лучше, но, в любом случае, я не бросаю людей в трудный момент. Может, я ошибаюсь… ‒ говорит Барнс, и каждое слово даётся ему с трудом. – Может, на самом деле, именно я виноват. Именно я причиняю людям боль, и поэтому со мной так поступают. Да, должно быть, я заслуживаю такого отношения.
‒ Баки… ‒ Сэм подрывается с места, заключает друга в объятия. – Баки, это не так. Ты чудесный человек со своими особенностями. Все люди по-своему чудесны, ты же знаешь? Сколько раз Наташа… я… сколько раз мы говорили тебе об этом?
‒ Слишком много. – шепчет Джеймс, и его охрипший голос звучит так отдалённо, тоскливо.
‒
Слишком много. – вторит ему Уилсон. – Что ты чувствовал к Стиву?
Баки хочет сделать вид, что не понимает тончайших намёков. Хочет притвориться глупым и наивным, но он и так глуп и наивен. Это бессмысленно.
‒ Это в прошлом. Он сделал то, что посчитал правильным. И я не хочу его видеть до тех пор, пока не приведу мысли в порядок. В относительный порядок.
‒ Это разумно, но не затягивай с этим, пожалуйста. Я вижу, в каком состоянии Стив, как он места себе найти не может… Пожалуйста, прими верное решение, Баки. Я дорожу вами обоими, хоть и веду себя настороженно с Роджерсом. Эта ситуация пугает меня. – он проводит рукой вверх-вниз по спине Барнса, скорее, чтобы успокоиться самому.
‒ Я сделаю всё возможное. И, предугадывая твои последующие вопросы… да, я написал Гельмуту. Он ещё не ответил, но я сообщил ему.
‒ Молодец, Баки. – отвечает Сэм. Барнс не видит его лица, но чувствует, что друг улыбается.
‒ Можешь остаться с нами. Я испеку торт.
‒ Тот самый? – спрашивает Уилсон. Баки лишь кивает в ответ.
***
Гельмут просыпается поздно. Голова гудит из-за вчерашнего: слишком много слёз было выплакано. Он понимает, что из-за этого забыл написать Джеймсу, чувствует себя виноватым. Пересиливает себя, открывает переписку с парнем, замечает два непрочитанных сообщения.
Хель, прости, что ушёл, не предупредив. У меня возникли
кое-какие трудности. Нет, они не связаны с тобой.
Мне нужно всё обдумать, и очень тщательно.
Обещаю рассказать обо всём, когда ситуация уладится.
Я очень тебя люблю и не хочу, чтобы ты волновался. 2:43pm
Я останусь у Наташи на это время. Буду писать тебе каждый
день, хорошо? И ты не забывай писать. Люблю-целую. 2:45pm
Гельмут думает пару минут, и наконец отвечает:
Хорошо, мой мальчик. Самое главное, чтобы ты чувствовал себя
хорошо. Люблю ещё сильнее. И прости, что долго не отвечал. Впал
в небольшую спячку. Обнимаю крепко-крепко и желаю удачи. 11:34am
