Erwachen der Bisexualität

‒ Hast du es dir bequem gemacht? – голос Гельмута до невозможности тихий. Тихий настолько, чтобы лишь Джеймс мог внимать ему. Фраза обыденная, брошенная, кажется, невзначай. Баки, встрепенувшись, приоткрывает один глаз, другой. Серо-голубые льдинки встречаются с янтарными огоньками. И Гельмуту думается, что Баки, подобно оленёнку, невероятно осмотрителен, даже пуглив. Интересно, как бы парень отреагировал на подобного рода сравнение? Смутился бы или, напротив, обиделся? Но ещё больше его волнует, не сбил ли он парня с мысли? Не сломал ли границ виртуального мира, так, казалось бы, старательно выстроенных? И он оказывается прав в смутных, ничем не подтверждённых догадках: баритон, сладкий и спокойный, увлекает всё внимание на себя. Навязчивая мелодия в голове отходит на второй план, хотя строка «Something happens and I'm head over heels», словно липучка, так и норовит захватить разум парня. Он чувствует себя глупо, поскольку раньше эта песня ассоциировалась с наивным, неконтролируемым чувством, а теперь она обрела новый смысл. Знакомство с Гельмутом и правда изменило многое в жизни, перевернуло мир с ног на голову, и снова с головы на ноги. Всё встало на свои места. Всё наладилось. Раньше Баки мысленно приписал бы к размышлениям неуверенное «наверно». «Наверно, всё стало таким, как должно быть». Теперь же он ощущал бóльшую уверенность в себе, в будущем. Тот Баки, которым он был буквально год назад, ни за что не поверил бы в то, что жизнь станет лучше, спокойнее. Да как может быть спокойно, когда приближаешься к такому важному этапу, как выпускной курс университета? Как можно думать о чём-то ещё кроме бессонных ночей, проведенных в слезах за прочтением очередной монографии или диссертации, которую ты не понимаешь от слова вообще? Какие отношения после той боли, опустошенности, того разочарования и отчаяния? Тот Баки назвал бы нынешнего идиотом, безрассудным и беспечным. Голос вокалиста вторит внутреннему голосу. And this is my four leaf clover. Да, Гельмут действительно его четырехлистный клевер, его самая огромная удача. ‒ Woran denkst du, mein Lieber? Du bist so schweigsam. – продолжает Земо. Барнс привык к тому, что тот внезапно может заговорить на немецком, но сейчас, в поезде (Гельмут назвал его просто RB), направляющемся к городку на границе страны, это ощущается по-другому. Он не помнит, когда в последний раз выбирался куда-то дальше Нью-Брансуика или пляжей Майами, о которых напоминают пара десятков фотографий, сделанных на плёнку. На этих фото он в основном дурачится с Беккой или делает вид, что терпит её крепкие объятия (на самом деле он их обожает и скучает по ночным посиделкам с ней). Мимолётное воспоминание вызывает у него ностальгическую улыбку, лёгкую, почти незаметную. ‒ Немного задумался, прости. Поверить не могу, что я нахожусь здесь. Ну, в Баварии. Я и не в Бруклине. Для меня это такой шок. ‒ Именно поэтому не хочешь и на секунду взглянуть на красоту снаружи? ‒ Зачем мне любоваться ещё чем-то, если я вижу самое прекрасное рядом? Стоит мне только посмотреть вверх. – Барнс одаривает Земо лучезарной улыбкой, столь же яркой, как снег за окном поезда. Всё вокруг так и сверкает, но Баки не желает даже на миллиметр сдвинуться, слишком удобно он устроился, завалившись на койку и положив голову на колени мужчины. ‒ Ты так очаровательно флиртуешь, mein Lieber. – лёгкая ухмылка замирает на тонких губах. ‒ Ты, наверное, хотел сказать «безумно глупо»? – протягивает руку вверх, касаясь едва заметной ямочки на щеке. – Мне это льстит, Хель. ‒ Я так давно не был в этой части Германии, в Гармише. – вдруг произносит Гельмут. – И даже представить не мог, что буду скучать по этому месту. В детстве отец часто привозил меня сюда, после того, как мама ушла. Он думал, активный отдых пойдёт мне на пользу, поможет отвлечься. Так и было в какой-то степени. Мне становилось легче здесь. – наконец он кладёт ладонь поверх руки Баки; взгляд его направлен вдаль. – Это чувство ностальгии, граничащей между тоской, разлукой и чем-то невесомым и родным столько времени жило во мне, а я, будучи ужаснейшим из трусов, избегал его всеми возможными способами. ‒ Хель, всё в порядке. Я понимаю, как тебе тяжело вспоминать об этом, и знаю, что вряд ли смогу избавить от боли. Джеймс поднимается осторожно, не убирая руку с щеки Земо. С щеки, на которой не осталось и следа от прелестной ухмылки. Губы дрожат, повторяют что-то неразборчивое на немецком. И тогда Баки садится к нему на колени, другой рукой обвивает шею. Они соприкасаются кончиками носов; Баки прислушивается к сердцу напротив. Он знает, что психологически Гельмут куда сильнее его. Да, иногда прошлое берёт его в тиски и не желает отпускать, но каждый раз Гельмут справляется. Он выживает; позволяет себе прожить момент уныния, не теряется в нём навечно. Баки так не может, но обязательно научится. ‒ Джейми. – произносит он одними губами. ‒ Я рядом. – также тихо отвечает Джеймс. Ему достаточно знать, что Гельмут чувствует его. ‒ Мне так с тобой повезло. – глаза Земо покраснели от сдерживаемых слёз: только не сегодня. ‒ Я думал о том же, представляешь? В голове заела строка из одной старой песни, про четырехлистный клевер. Автор сравнивает свою любовь с ним. ‒ Это очень красиво, Джейми. – мужчина оставляет короткий поцелуй на губах Баки, тут же отстраняется только для того, чтобы прижать парня ближе к себе. – Значит, я твой четырехлистный клевер? ‒ И всегда им будешь. У тебя нет другого выбора. – принимая объятия, такие долгожданные, крепкие, необходимые, говорит Барнс. ‒ Знаю. – хихикает Земо, и смех его мягкий, уютный, вызывающий желание раствориться в нем целиком.

***

Баки жутко боялся даже вставать на лыжи, не то что кататься на них. Гельмут же успокоил его: заботливо выбрал самую безопасную лыжную трассу, идеальную для первой лыжной прогулки. Они вместе долго выбирали одежду и экипировку. Баки вовсе со счету сбился, сколько раз Земо спросил, удобные ли ботинки, хорошо ли сидят горнолыжные очки (и, несомненно, сказал, что они очень идут парню). Мужчина крепко держал его руку, когда они добирались до нужного места на подъёмнике. Всё прошло чудесно: всего раз Джеймс чуть не упал, но в последний момент сумел сохранить равновесие. После каждого удачного спуска он смотрел на Гельмута, и каждый раз тот сиял от гордости. В первый день они решили долго не задерживаться на трассе: Баки, хоть и выглядел довольным, очень скоро проголодался. Они направились в ближайшее кафе, а потом думали погулять по центру городка в поисках сувениров для друзей. ‒ Что-нибудь пригляделось, mein Lieber? – спрашивает Гельмут, не отрывая взгляда от меню. ‒ Не-а. Не могу определиться. – Баки пролистывает страницы уже в который раз, всё ожидая приход озарения. Или понимания. ‒ Давай тогда закажу я? – Земо протягивает руку вперёд так, что они соприкасаются кончиками пальцев. – Я знаю, что тебе понравится. ‒ Спасибо, Хель. – улыбка благодарности приходит на смену озадаченности. Через пару минут к столику подходит официантка, улыбчивая девушка с длинными светлыми волосами, заплетенными в причудливые косы. Гельмут озвучивает заказ на немецком: для Баки мюнхенские жареные колбаски (без горчицы, как он понял) и кнедли, для себя – шницель и картофельный салат, а на десерт яблочный штрудель и чай. ‒ А мы этим наедимся? ‒ Конечно. Немецкие блюда очень сытные. Когда вернемся домой, буду иногда что-нибудь для тебя готовить. У меня осталась книга с бабушкиными рецептами. ‒ Звучит заманчиво. Это у тебя план такой: откормить меня и окружить любовью, чтобы я никуда не убежал? ‒ Мысли мои прочитал. – говорит он это с коварнейшей улыбкой. ‒ А меня научишь готовить? Я думал, было бы замечательно найти общее хобби. – Баки смущенно отводит взгляд, будто сморозил ту ещё глупость. ‒ Буду только рад, Джейми. Хотя какой из меня повар? ‒ Самый замечательный. Если бы не ты, я с голода умирал бы на парах. Мне обычно лень кофе сделать, не то что приготовить полноценный завтрак. ‒ Ладно, переубедил. – и после недолгого молчания продолжает. – Где планируешь Новый Год отмечать? К семье поедешь? ‒ Странно вопрос задаёшь. Разве мы не вместе праздновать будем? ‒ Ну, знакомство с мистером Барнсом для меня плохо закончится, так что… ‒ нервно постукивая пальцами по столу, отвечает Гельмут. – Я, пожалуй, откажусь. ‒ Тогда я останусь с тобой. Позовём друзей, приготовим много вкусностей, включим любимую музыку. Это точно будет лучший Новый Год, без бесконечных споров с отцом, без всех дальних родственников, которые так и норовят разузнать о моей личной жизни. ‒ И всё же, я думал, ты захочешь с сестрой увидеться. Вы ведь близки? ‒ Да, и надеюсь, она не обидится на меня. Я ей рассказал о тебе. – наконец решился сказать Баки. – Никогда не видел её такой счастливой и воодушевлённой. ‒ Это так мило, Джейми, что Ребекка поддерживает тебя. И что же она знает обо мне? Если это не секрет, конечно. – мужчина заинтересованно садится поближе. ‒ Что ты очень заботливый; всегда спрашиваешь о самочувствии, целуешь перед сном и по утрам. Твои объятия самые уютные, самые тёплые. Ты невероятно умён; с тобой можно поговорить обо всём на свете. И рядом с тобой комфортно, умиротворенно на душе. – от этих слов Земо весь зарделся и в тот же миг попытался это скрыть, прикрывая щёки руками. Баки хотел было продолжить перечислять достоинства Гельмута, вот только возвращается официантка. Она ловко ставит основные блюда и напитки на столик, звонким голосом желает приятного аппетита. Да, всё-таки Баки непривычно слышать баварский диалект: знакомая ему фраза «Guten Appetit» превратилась в короткую «an Guadn». Немецкая кухня весьма понравилась Джеймсу: Гельмут слишком хорошо знает его предпочтения (может, всё очевиднее некуда?). Он даже думал заказать ещё что-нибудь, настолько вкусным был обед, однако почти сразу же передумал: блюда оказались невероятно сытными. ‒ Ты же научишь меня готовить этот пирог? Штрудель, да? – тараторит Баки с набитым ртом. ‒ Несомненно, Джейми. Можно будет попробовать и с другими начинками. ‒ Если это был тонкий намёк на вишню, я в деле.

***

Следующий день начинается с трудного пробуждения. Баки и не ожидал, что так вымотается в первый же день. Подушки, самые обычные подушки, сейчас кажутся мягкими и воздушными; хочется уткнуться в них лицом, утонуть в их лёгкости. Однако кто-то настойчиво покрывает его лицо поцелуями, которые, вероятнее всего, должны были выполнять пробуждающую функцию (а в итоге только больше убаюкивали). ‒ Mein Lieber, du willst doch nicht den ganzen Tag schlafen, oder? – жертвой очередного поцелуя стала шея, так удачно открывшаяся из-под тяжёлого одеяла. Губы скользнули чуть выше, к линии челюсти, там же остался маленький укус. ‒ Du bist… so barbarisch. – недовольно бормочет Барнс. Будь он более бодрым, задался бы вопросом, как это он умудрился сказать грамматически верное предложение в таком состоянии. ‒ Ja, ich liebe dich auch. – с этими словами Земо забирает одеяло и начинает безжалостно щекотать парня. Перестает он только когда Джеймс отвечает тем же; самое обидное – Гельмут проигрывает в затеянной им игре. Баки быстро седлает его бёдра, наклоняется, чтобы Гельмут смог рассмотреть самодовольную улыбку. ‒ Признаю поражение. – только и успевает произнести мужчина, прежде чем Барнс вовлекает его в жадный поцелуй. От неожиданности Гельмут вдыхает через нос и вынужденно отстраняется. Однако Баки не сдаётся; мучительно медленно проводит кончиком языка по приоткрытым губам, задевает кромку зубов. Земо поддаётся: тихо выдыхает, прикрыв глаза; касается низа живота парня, ведёт ладони дальше, поддевая резинку нижнего белья. Стягивать не норовит – лишь дразнит, подыгрывает. Поцелуй становится тягучим, и Баки издаёт невольный стон, когда руки мужчины оглаживают внутреннюю сторону бёдер. Он не может сопротивляться, позволяя Гельмуту сжимать чувствительную кожу то сильнее, то слабее. Губы на вкус освежающе мятные, а сам Земо пахнет вишней, терпкой, сладкой. Это сочетание сносит крышу, уничтожает последние мысли о сне. И Баки стонет в поцелуй, крепче цепляется за плечи. Гельмута ведёт от такой мелочи; он чувствует приближение лихорадки. Той самой, овладевающей им врасплох, захватывающей целиком и полностью. Разум плавится, и, кажется, телом движет единое желание. С губ срывается короткое «хочу», утопающее при очередном соприкосновении губ. Соприкосновении, вмиг превратившемся в отчаянную, донельзя ненасытную нужду. Соприкосновении, так скоро прекратившемся. ‒ Чего же ты хочешь? – ехидно спрашивает Барнс. И Гельмут стирает самодовольную ухмылку с поалевших губ; его ладонь надавливает на промежность, требовательно проводит вверх-вниз. Баки вздрагивает, подаётся вперед, наслаждаясь грубой лаской. Он определённо не желает проигрывать, только не сегодня. ‒ Du bluffst, mein Lieber. – Земо пользуется минутным помешательством парня, запускает руку под резинку трусов, касается головки, распределяя предэякулят по длине члена. Двигается не спеша, будто лениво. Баки хочется скулить: громко, протяжно, умоляюще. Он знает, что это будет капитуляцией. Гельмут выдыхает ему на ухо «Guter Junge», и Баки абсолютно теряется, последние частицы адекватности рассеиваются напрочь. Губами он находит мочку уха, прикусывает в жалких попытках скрыть скулёж. Жар дыхания Земо добивает окончательно; Барнс со всей силой впивается в плечи мужчины, так, словно это его спасёт, поможет удержаться на грани, шаткой, тончайшей, почти растворившейся в предоргазменном напряжении. Длится этот момент недолго: его накрывает нега, пьянящая и блаженная. ‒ Признаю… поражение. – сбивчиво шепчет Баки, неловко падая на кровать.

***

К обеду Земо удалось вытащить Барнса из теплого номера отеля. Первым же делом они направились на каток. Баки это напомнило «официальное» знакомство с Вандой, катание на роликах спустя столько лет. Только теперь всё происходило на льду, что делало ситуацию более опасной. К его же удивлению, он был спокоен, это занятие приносило своего рода умиротворение. Тёплая ладонь Гельмута в его ладони, забавный свитер с изображением Малдера и Скалли (да, Земо не удержался и подарил его за день до Рождества), улыбки, такие живые и искренние. Всё было идеально. Гельмут уверено стоял на коньках; объяснил он это тем, что Ванда частенько тащила его на каток ближе к праздникам. Её брат обычно отказывался, а если и приходил с ними, запросто мог грохнуться, не проехав и пары метров. После такого Пьетро обиженно стоял в углу катка в ожидании окончания экзекуции. И, к его сожалению, с ним сталкивались такие же новички, неуверенно стоявшие на коньках. Ванда несмотря ни на что поддерживала его, помогала без происшествий добраться до выхода. Гельмут же наблюдал за этой милой картиной; омрачали её одни лишь ворчания Пьетро, который «и так бы справился». Джеймс всё думает о полученном подарке. Ему тотчас же приходит прекрасная идея: пересмотреть рождественский эпизод «Секретных материалов». В ответ Гельмут предлагает закупиться вкусностями. Парень кивает, случайно спойлерит сюжет серии, говоря, как ловко призракам удалось обмануть главных героев. Гельмут считает это милым. Он обнимает Баки за талию, целует в кончик носа. ‒ Это так несерьёзно, Хель. – Барнс наигранно перекрещивает руки на груди, но пару секунд спустя остывает, растворяется в таких необходимых и вовсе не глупых объятиях. ‒ Хочешь сказать, ты готов к чему-то серьёзному? – поразмыслив, спрашивает Гельмут. ‒ Не совсем понимаю, к чему ты клонишь. ‒ Ты же сам сказал, вот только что. Что для тебя было бы важным шагом? ‒ Загадками говоришь. ‒ Джеймс выглядит растерянным. Распахнутый взгляд, взмах ресниц вновь напоминает Земо образ оленёнка. ‒ Значит, ещё не время. – он целует парня в уголок губ. – Habe ich dir gesagt, dass du wie ein Bambi aussiehst? ‒ Ни разу. – эта фраза куда больше сбивает с толку. – Это… мило. Если хочешь, можешь меня так называть. – Баки делает над собой усилие, чтобы не отвести взгляд. ‒ Спасибо, Bambi. Не совсем в тему, но как насчёт похода в театр сегодня вечером? Я купил билеты на детектив с элементами комедии. ‒ Только за. Нужно будет как-то торжественно одеться, да? ‒ Думаю, это по желанию.

***

Пьеса понравилась Баки; правда в некоторые моменты он переспрашивал у Гельмута, что значит та или иная остроумная фразочка, сказанная комиссаром. Парень предположил, что убийцей был соперник погибшего известного спортсмена. И его догадки были близки к действительности: на самом деле «соперника» подговорила вдова. По пути к отелю Барнс и вовсе решил говорить только на немецком. Земо восхищённо слушал его, исправил пару небольших ошибок (Баки сам просил об этом). В такой обыденной ситуации мужчина приметил, что речь Джеймса стала увереннее, и это не могло не радовать. Парень рассказывал о том, что придумал для новогодней вечеринки. Он даже успел пригласить Наташу и Сэма, написал Ванде, хоть та ещё не ответила на сообщение. ‒ Я начал составлять плейлист, добавил твои любимые песни Depeche Mode. У них такие крутые танцевальные треки есть, оказывается. Или ты против всего этого? – Гельмут настолько заслушался мягким, но таким эмоциональным голосом, что упустил момент, когда Баки перешёл на английский. ‒ Что ты, я рад. Для меня такие празднования непривычны. У меня не так много друзей. Было. ‒ Если тебе некомфортно от одной мысли об этом, я отменю все планы. Отпразднуем вдвоём. – он берёт Земо за руку, смотрит в глаза, почти не мигая. ‒ Твоя идея с вечеринкой мне по душе, mein Lieber. Сразу хочу предупредить: я очень-очень люблю музыку восьмидесятых. Modern Talking, Duran Duran… Если добавишь их песни, закружу тебя в танце. Буду крепко-крепко прижимать к себе, шептать тексты песен на ухо. Отказа не приму. ‒ Тогда оставлю их на конец вечера, хорошо? – переходя на шепот, произносит Джеймс. Опускает голову на плечо мужчины, прикрывает глаза; темнота окрашивается образами, описанными Гельмутом. Жаркие объятия, громкий смех, глупые счастливые улыбки. Именно этого не хватало Баки. Он всё не верил, что тревоги, не озвученные и невзаимные чувства позади, что всё стало таким правильным. Вспоминается стихотворение, которое он словно вчера процитировал для Земо. Ich denke dein, wenn mir der Sonne Schimmer vom Meere strahlt; Ich denke dein, wenn sich des Mondes Flimmer in Quellen malt. Тогда неуверенно, безнадёжно. Сейчас – окрылённо, решительно.