This Summer's Gonna Hurt Like a Motherfucker

Кое-какие мужчины говорят, что если девушка слишком откровенно щеголяет своим телом, это быстро приедается и более не возбуждает. Они врут. Они врут, или просто Коджиро Нанджо с другой планеты, потому что сколько бы раз он ни наблюдал Каору топлес, залитую солнцем, с едва заметным загаром и длинными нечёсанными прядями розовых волос под широкополой шляпой, он убеждался, что она — самое сексуальное существо, которое он видел. Сексуальность крылась не в её обнажённой коже, не в интимных особенностях её женской физиологии, не в открытости того, чему положено быть скрытым. А в её свободе, в её непринадлежности этому клишированному, распечатанному на типографском станке миру. Она выбивалась из толпы известных ему женщин, как красивый сорняк среди искусственно выращенных трав. Её природное обнажение и принятие себя вопреки всему вызывали и в Коджиро вполне естественные позывы, заложенные не первым поколением его биологического вида. Но если всё сводить к скучным биологии и ботанике, можно упустить самое главное. То, как колотится сердце, когда Каору сперва целует с животной страстью, а потом опускает глаза в лесной мох, теряясь — а что там делают дальше? Как ей повернуться для тебя, Коджиро? Как лучше снять джинсовые шортики? Как к тебе прикоснуться? Почти юношеская неловкость, хотя Каору уже и не подросток. Умной девочке не нравится быть неопытной. Каору можно понять: успех и безошибочность в любом обществе культивируются, однако это не значит, что всё должно получаться с первого раза. Вот только кто сказал, что для Каору этот раз — первый? Она пробовала, и не однажды. Пробовала, потому что интересно, потому что все должны когда-нибудь попробовать, потому что это неизбежно, потому что лучше попробовать сейчас с кем-нибудь неважным, чем быть поздним цветком. Она думала, ей это пригодится, поможет. Но какой от этого толк, если ни один её приятель из банды, с которой она тусуется, не принёс и половины эмоций, которые Коджиро вызывал одним поцелуем. Да, их руки тоже тянулись к её небольшим соскам, мяли их, как пластилин, и, кроме незначительной боли, Каору не ощущала от этого ничего. Зато у неё было успокоение: девственности можно лишиться всего один раз, и все переживания по этому поводу позади. Она так думала. В лесу пахло тёплой свежестью и цвёл бересклет. Некоторые его плодовые коробочки уже раскрылись. Какая-то чёрная ягода вязала рот: Каору не помнила её названия, но точно знала, что ела её всё детство и не умерла. Она ловила себя на мысли, что хочет погулять подольше с ним здесь, рука об руку. Потому что когда они вернутся в дом, она знает, что случится. Именно поэтому назло себе брала его руку и тащила к калитке. — Жарко, — говорила, — пойдём в дом. В пустом сарае у дома висели качели. Проходя мимо них, Каору обязательно на них забиралась, раскачивалась и спрыгивала, пока Коджиро покорно стоял и ждал окончания ритуала. — Хочешь, раскачаю тебя? — спросил в этот раз он. И она, как обычно, отвечала: — Нет, я сама. На первом этаже всегда было сыро и холодно, как в погребе. В жаркое лето — истинная благодать. С чердака сильно пахло прошлогодним чесноком, а со стен — относительно свежей штукатуркой. Эта странная смесь ароматов успокаивала Коджиро, потому что главной ноткой запаха в этом доме была Каору. Именно «аромат» и лежал в значении её красивого имени. В первый раз Коджиро уложил её на старый синий диван в большой комнате нижнего этажа. На верхнем стояли лишь старые кровати из детского лагеря, что неприлично и мерзко скрипели пружинами при каждом движении. Не такой должен был быть звук у их любви. Диван тоже был не ахти: кое-где из него почему-то торчала солома. Зато как восхитительно на его грубой потёртой обивке смотрелась нежная, совсем голая Каору. Очищенные фрукты существуют только для того, чтобы их съели. Она не девственница, и Коджиро знал это. Но знал он и кое-что ещё, уже о себе. Мужчинам вроде него есть, чем похвастаться, но причина его гордости порадует не каждую девушку. Каору была узкой и плотно обхватывала стенками вагины пару его крупных пальцев. Её прозрачная смазка сочилась по приподнятым бёдрам, давно заляпав диван. И всё же каждый раз, как Коджиро пробовал прильнуть ближе к любимой девушке, что-то не пускало его внутрь. Один раз он был неосторожен: нетерпеливо толкнулся, и Каору, обычно стойкая к боли, зашипела и выругалась. — Ну хватит, — она обиженно сдвинула ноги и уткнулась коленями в спинку дивана, вынудив Коджиро с неё привстать. — И почему ты такой? Мужчине услыхать подобное в постели должно быть весьма обидно. Если он, конечно, дурак. Коджиро дураком не был и услышал за её словами совсем другой вопрос, правильный: «Это же не из-за меня, да? Это же не со мной что-то не так?». Пуститься в вербальные объяснения значило окончательно угробить настрой, который и без того висел на волоске. Вместо этого Коджиро пересел поближе к противоположному краю дивана и, сняв с себя простую белую майку, легко шлёпнул Каору по полупопию: — Пусти-ка. Недоверчиво она ослабила защиту, оставив колени сведёнными, но свободными для манипуляций, чем Коджиро охотно и воспользовался. Оправдывая который раз своё имя, Каору пахла офигенно. До крайности солёная на вкус, она одновременно напоминала плотный и спелый персик, походя на него ещё и мягкими розовыми волосами на лобке и складочках половых губ. Этот вкус увлёк его, заманивая его язык всё глубже, вскружил голову настолько, что Коджиро забыл об изначальной цели всего этого. Что и не заметил, когда она чуть выгнула животик вперёд и издала первый стон. Расслабленные ноги едва заметно дрожали. Нехотя поднявшись, Коджиро исцеловал ей низ живота в розовом пушке до пупка, а потом помог сесть. Каору смотрела на него с непониманием, когда Коджиро, ногой отодвинув мешающийся стол, откинулся на мягкую раздолбанную спинку дивана, раздвинув при этом бёдра как можно удобнее. Не ему удобнее. Ей. — Ты же на качелях сказала, что сама, — подмигнул он одним глазом, и Каору злобно покраснела. Глупо было ожидать, что она сдастся, но вызов бросить было обязательно. Это так в её духе — принимать такие пари, даже если не хватает опыта. А ей его и правда не хватало, чтобы понять: когда она лежит на спине, всё внутри у неё сжато и сдавлено. Зато сейчас, стоит ей оседлать Коджиро и пристроить лёгкими белыми пальцами к себе его член, он скользит внутрь неожиданно легко. Не то, чтобы беспрепятственно, но куда лучше, чем было до этого. — Не спеши, — подсказывает Коджиро ей. Ну, и себе, чтобы не обезуметь от интимности момента и не растерзать её до боли в этот же миг. Он переводит ладони Каору к себе на плечи, позволяя опереться, и замечает, что она не сводит с него взгляда. В золотых глазах дрожит влажное беспокойство, дискомфорт готов выплеснуться, да упорство ни в какую его не пускает. А потом, когда Каору до конца опускается вниз на его член, её глаза вдруг распахиваются в волнительном чувстве и неверии. Правая ручка сгребает солнце на его левом плече, левая прикрывает её острую лисью мордочку, пряча эмоцию. — Умница, — шепчет Коджиро, потому что знает, что это важно. — Молодец, ты прекрасна. Давай, осталось только раскачаться. Как там. Он осторожно играет с пирсингом её сосков, и сама Каору наклоняется, даря ему проколотыми губами страстный поцелуй-благодарность. На языках обоих — солёный персик.