recharge в ебенях

- Давай нахуяримся? – с широченной лыбой предложил Хазин, появившись в дверях кухни, но взглянувший на него Игорь сразу понял – что-то тут нечисто. Глаза у Пети были отчаянно-грустные, с такими глазами храбрящиеся люди принимают плохие вести – делают вид, что всё отлично и терпимо, а внутри себя понимают, что не выкарабкаются. - По поводу? – Игорь нахмурился и даже перестал помешивать макароны в кастрюле, рядом на плите в таре поменьше варились сосиски. - Ну, я завтра уезжаю, а мы даже за знакомство не выпили, – он растрепал полотенцем мокрые волосы и оставил его на голове, чтобы неприятно не липло к шее. В летний душ Петя ни под каким предлогом не пошёл, сказал, что не готов к стольким потрясениям за день и скрылся в ванной. - У меня только водка осталась, – задумчиво буркнул Гром себе под нос и вернулся к готовке. - Ого, ты прям по-серьёзке, да? – Петю это почему-то повеселило. На алкаша Игорь не был похож, значит, шутки на тему его алкоголизма должны были зайти как нужно. - Ага, в три горла. Эта водка у меня уже года три стоит, дядька приезжал в гости, привёз две, одну мы выпили, а вторая до сих пор стоит, – пожав плечами, Гром стиснул зубы, желваки дёрнулись. Обладавший проницательностью шарлатанки-гадалки Хазин насупился, взглянув на напряжённые плечи Игоря. Водка, стоявшая три года, снова закрутила вихрь мыслей, относящихся к прошлому участкового. Почему к Грому больше никто не приезжает с тех пор? И где теперь тот дядька? Изменившийся голос хохотавшего весь вечер Игоря Петя тоже заметил и дал себе мысленную затрещину. Как он так умудрился, начав за здравие, закончить за упокой? - А потом чё? Он завязал, а ты один пить не стал? – осторожно спросил Хазин, поставив пятку на стул и обняв свою коленку. Булькающие кипятком кастрюльки и мерное шипение газовой плиты нисколько не помогали неловкости исчезнуть, Петя не сводил с Игоря глаз, Гром косился на лопнувшие сосиски и думал о том, как московский мажор будет есть это непотребство. - Нам обязательно копаться в моей жизни? – Игорь настолько привык, что вопросы задаёт исключительно он, что теперь попытки проникнуть в частную жизнь воспринимал как угрозу. Он бы доверился, рассказал всё, только вот…чего ради? – Зачем тебе это, Петь? – искоса взглянув на Хазина, Гром снова отвернулся, чтобы не показывать свою уязвимость: – В Москву с собой не заберёшь, послушаешь, утолишь любопытство и обратно это всё мне отдашь. А я так уже…заебался с этим разбираться. Только отпустило, веришь? - Обязательно копаться, Игорь. Я вот про себя всё могу рассказать, но ты не просишь. Мне про тебя интересно, а ты хер чё рассказываешь, – настаивая на своём, Петя примерно понимал, какой силы может быть ударная волна отдачи, если Гром всё-таки взорвётся. Придётся снова ходить по деревне, стучать в двери, проситься на ночлег. Последняя фраза Хазина вызвала невольную улыбку у Игоря. Интересно ему. Издержки профессии или чисто человеческое любопытство? Гром хотел бы, чтобы второе. Он вздохнул и зажмурился на несколько секунд, раздумывая. В том, что Хазин уедет на следующий день, участковый, почему-то, не сомневался. Думал, что с ерундовой поломкой быстро справится, после чего Петя прыгнет за руль и исчезнет из его жизни, даже не помахав ручкой на прощанье. При таких условиях, конечно, можно было бы рассказать Хазину хотя бы часть правды о себе. Но если неисправность не поддастся, а Петя останется еще на пару дней? Начнёт еще какие-нибудь вопросы задавать? Игорь боялся даже не того, что Хазин узнает о нём больше, он чувствовал, что, вспомнив, снова начнёт страдать. Петька-то уедет, а Гром? С чем останется? - Биографию мою хочешь послушать? – без угрозы спросил Гром, дав последний шанс передумать и избежать грустной истории жизни одного одичавшего в глубинке мента. - Конечно, хочу, а то ты прям Эдвард Каллен – загадочный до пизды, одинокий и непонятый этой твоей деревней ебучей, – Петя фыркнул и уже по привычке схватил горбушку хлеба, начав её мусолить, отрывая мелкие кусочки. - Помешай макароны, чтобы не слиплись, сейчас альбом принесу, – Хазин проглотил пережёванный хлеб и вскочил на ноги, переняв кулинарную эстафету. Ему было вручено беленькое пока еще чистое полотенце, чтобы не обжечь пальцы об горячую ложку, Игорь его жалел. Остановившись напротив шкафа, Гром сжал кулаки. Он даже свет в комнате не стал включать, и так прекрасно помнил, куда запрятал свои воспоминания. Запертые на ключ в старом шкафу одиночество и боль утраты тихонько ждали, когда их выпустят на волю и позволят снова грызть и без того замученное сердце. Игорь провёл рукой по бархатной обложке фотоальбома и задержал дыхание. «Сказать, что не нашёл, и дело с концами…», – малодушно предложил внутренний голос, не желавший снова ударяться во всё это. «Нет, я же пообещал уже», – отрицательно мотнув головой, Игорь поднял увесистый альбом. - Вот же блять! Блять! Пиздец! Нет-нет-нет! – завопил Петя с кухни так громко, что Гром вздрогнул и, подхватив воспоминания под мышку, бросился на помощь. - Что случилось? – у растерянного Хазина глаза были, как у нашкодившего ребёнка, до сих пор прилежного и впервые ошибившегося. Запах дыма Игорь уловил сразу, распахнул форточку посильнее, руками помахал, чтобы выветрилось скорее. - Полотенце поджёг. Случайно! – поспешил оправдаться Петя. – Оно размоталось и прямо в огонь! – заглянув в раковину, где вовсю лилась вода, Гром увидел полотенце, лишённое одного своего края, зато обрётшее фигурную чёрную окантовку. – Сорян, я не хотел. - Да ладно, не страшно, – увесистый альбом, полный родных призраков и тёплых воспоминаний о том, как он, Игорь, еще был не один, опустился на стол там, где Хазин еще не успел накрошить своим хлебом. Всё еще виноватившийся Петя стоял и исподлобья пялился на Грома, сжимая в руках влажное полотенце, которое уже кое-как успел отжать. На Игоре не было лица, тусклая улыбка блеснула, как последний луч солнца перед грозой, и скрылась бесследно. Хазин почувствовал себя последним скотом, мало того, что влез в дом, так еще и сердце растревожить собирался А с другой стороны, подумал он, с кем еще этому упёртому менту тут об этом поговорить? Не с алкашами же? И не с девицами, от которых Игорь, по мнению Пети, шарахался, непонятно чего боясь, от Аньки вот, например, весь вечер сторонился и дистанцию держал, хотя она была бы не прочь… Или показалось ему. - Водку-то принёс? – влажные руки обжигало неприятной прохладой ночного воздуха, забивавшегося в открытую форточку, хотя Петя и продолжал стоять рядом с включенной плитой: – Макароны, наверное, уже всё? Пора вырубать? - Да, сейчас я их промою, потом водку тогда… – немного рассеянно произнёс Гром, прикусивший уголок губы клыком, и ринулся к шкафу с посудой. Дуршлаг шустро перехватил Хазин еще и посмотрел при этом так пронзительно, будто успокоить хотел. - Я сам, давай, – у Игоря без его ведома правая бровь сгорбилась и поднялась вверх в удивлении, – ой, блять, чё я, по-твоему, вообще лох? – в глазах Пети вспыхнули костры возмущения, он даже приосанился весь, глядя на Игоря снизу-вверх, ближе стал и фыркнул носом, как нанюхавшийся лука кот. Гром от незапланированной близости хотел отшатнуться, но в последний момент передумал, дал себе еще пару секунд, чтобы… Он просто смотрел, не прикасался даже, взглядом разве что. Запоминал его угловатые черты: широкую переносицу, густые брови, тёмные омуты глаз, в ожидании замершие где-то в районе его, Игоревых, губ, острые линии скул и мягкие контуры рта, маленькие тёмные колючки над верхней губой и на щеках клочками. Гром просто смотрел. А внутри разрасталось что-то огромное, тяжёлое, как бетонная плита, давившее металлическими прутьями на грудь с обратной стороны рёбер. Стоявший рядом Петя почти не дышал, глаза чуть прищурил, столкнувшись всё-таки с взглядом Игоря – жадным каким-то, больным. У Хазина от бездействия кончики пальцев онемели и похолодели. От мысли, что Гром тоже хочет стать ближе, Петя легонько вздрогнул. Хочет, но пассивно стоит, смотрит на него, как на грёбаную картину в Эрмитаже, как на Мону Лизу какую-нибудь или Венеру. «Я же завтра уеду, сегодня вообще всё можно, как же до тебя не дойдёт?!» – вопил внутренний голос Хазина, но сам он не размыкал губ. На плите выкипали макароны. Огонь шипел и плевался брызгами, по кастрюле выше полз, обращая на себя внимание. Его отражение Петя видел в глазах Грома. И не мог оторваться. - Я завтра уеду, – вышло тише, чем планировалось, скромнее, интимнее. Игорь кивнул. С чем согласился – сам не понял, и Петя не понял тоже, поэтому так же неуверенно продолжил: – Давай, может быть, забьём и… - Нет, Петь, – шёпотом сорвавшегося голоса оборвал Игорь и наклонился еще ближе, ненароком ткнувшись подбородком в плечо Хазина. Через него дотянулся до плиты, спас макароны и еще раз чиркнул по чужому плечу, не потому что Петю нельзя было отодвинуть, а потому, что хотелось прикоснуться. До пульсирующей боли в теле хотелось стать ближе. И предложение это его… Ведь можно же было согласиться? Можно же? И не жалеть потом. Не доводить до серьёзного. Один раз, как говорится, не считается. Но Игорь знал – затянет. Петя не из породы мальчиков на одну ночь, только подпусти – клещом под кожу влезет, не достанешь, страдать потом будешь и мучиться, а ему-то что? Страдай и мучайся. Там Москва огнями манит, горячий Сочи, тусовки, друзья, что там у него еще в нормальной жизни? Для Игоря места даже в потаённой коробке воспоминаний не останется, так, приятное приключение, смешное, не более. А для Игоря он… В общем, тут всё сложнее. - Почему? – Петя настойчиво заглянул отвернувшемуся Игорю в лицо, в глазах читалось искреннее непонимание. Да он, блять, Пётр Юрьевич Хазин, абы кому себя не предлагал никогда, даже вот так вот просто постоять не всем позволено, а ему отказ? Петя изо всех сил старался оправдать поведение Грома и не взбеситься. У Игоря глаза серые-серые, печальные, но на губах растянулась улыбка успокаивающая, виноватая даже. - Потому что не хочу на один раз, – спокойно произнёс Гром и осторожно тронул Хазина за локоть, – я, может быть, многое теряю, но не при таких условиях, Петь, – мягкое касание не затянулось надолго, Игорь отпустил его почти сразу, кивнул и пальцем ткнул в сторону мойки: – Разберись с макаронами, ладно? Пойду водку поищу, – и, не дождавшись ответа, ушёл. Хазин продолжил сжимать дуршлаг в правой руке, даже яростнее пальцы стиснул. Пиздануть бы суперправильного Игоря этой бандурой по его святой башке, только вот жалко. Он же, по сути, прав? Или нет? Уйдя, Игорь растёр лицо ладонями, взъерошил волосы и отчаянно помотал головой, запрещая себе думать о предложении Хазина. Нельзя. Нет! Слишком много было херни, которую он и так еще до конца не переварил, чтобы добавлять новых проблем. Нужно отпустить его с миром, забыть и продолжать жить, как жил. Жениться, может быть, стать как все. Да вот Анька, хотя бы, чем не жена? Гром снова горько улыбнулся. Сам порченный, еще и девчонку сгубить? Лучше уж в одиночестве сдохнуть. Он достал водку из шкафа и, вздохнув решительно, направился обратно к Хазину. Вечер обещал быть томным и тягуче-долгим. Это просто нужно было пережить. История обещала закончиться в скором времени. - Предлагаю сыграть в игру, – Петя, уже успокоившийся и смирившийся с тем, что ему ничего не перепадёт на прощание, нагрёб себе макарон, залил всё это добро кетчупом и сверху кинул две расщепившиеся, как ракушки, сосиски. - В какую? – водка была комнатной температуры, и Петя уже предвкушал, насколько это будет противно, но от выпивки не отказывался. - Расскажи самый всратый факт из своей поганой жизни и не заплачь, – Хазин с лисьей улыбкой принял рюмку от Грома, тот тоже усмехнулся, – проигравший и заплакавший моет посуду и готовит завтрак. Меня от водки развозит – пиздец, так что и посуду поколочу тебе и яичницу спалю завтра. Но я первый начну! - Поплачем вместе, разделим наказание. Зачем тебе это всё? – Гром замер с рюмкой в пальцах. За ним Петя тоже успел поухаживать и засыпал тарелку почти таким же количеством макарон, кетчуп в помятой упаковке поставил рядом. - Хочу, чтобы ты знал, какая я мразь, – веселье Хазина улетучилось, глаза сузились хищно, а губы сомкнулись, доказывая, что он не шутит уже, а всерьёз так считает. Терять же нечего? Завтра неизбежно наступит, они однозначно расстанутся. Петя решил по справедливости. Если Игорь поделится историей своей жизни, то и он в ответ выскажется. Как перед батюшкой на исповеди. Может быть, грехи отпустятся, если честно в них признаться? Хотя бы часть. - А ты – мразь? – ровным тоном переспросил Игорь без тени насмешки. - Да. Странно, что ты еще не заметил. Я докажу. - Давай за знакомство, – не дав ему распалиться еще сильнее, Игорь отсалютовал стопкой и протянул руку над столом, Петя стукнул стеклом о стекло и кивнул: – Закусывай, – от того, как Хазина скрючило, Грому самому стало не по себе. - Ух, блять. Убийственная вещь, – когда Петя всё-таки смог открыть глаза, он увидел тихонько посмеивающегося Игоря, – смешно, прям обоссаться можно. - Коньяк ты пил бодрее. - Сравнил! – с полным ртом воскликнул Хазин и принялся усердно пережёвывать. Пропавший аппетит к Грому так и не вернулся, но треть сосиски он всё-таки съел, чтобы не окосеть раньше времени. Отведя глаза от Пети, чтобы тот не подавился под его пожирающим взглядом, Игорь засмотрелся на отложенный на другой стол альбом. - А самогон мои дебилы гонят такой, что глаза вылезают… – произнёс он для разбавления тишины. - Представляю. Не угощали? – Петя улыбнулся уголками губ и снова отправил макароны в рот. За Хазиным было интересно наблюдать. Одомашнивался он быстрее, чем дворовые коты. За несколько дней в деревне смог привыкнуть и к туалету во дворе, и к утренним крикам петуха, и к простой обывательской еде, и даже к отсутствию фена. - Пытались, но я взяток не беру, – серые глаза оставались до задумчиво-опечаленными, его ответной улыбке Хазин не поверил. - Ты своей кислой рожей мне весь аппетит испортил, честное слово, дядь, – отложив вилку, Хазин пальцами вытер губы от кетчупа и с укоризной взглянул на Грома. - А ты на меня не смотри, – не растерявшись, ответил Игорь и снова разлил по рюмкам прозрачную водку. Во дворе залаял пёс, лениво так, будто просто пытался напомнить о своём существовании. Гавкнул несколько раз и замолк, забравшись обратно в конуру. - Думаешь, завтра починим? – следивший за его движениями Петя нервно поскрёб ногтем по узору на вилке. Честно говоря, ждал он не ободряющего «Конечно, починим!», а противоположного ему «Оставайся до конца отпуска, Петь». Набравшись мужества, Хазин всё-таки смог самому себе признаться, что уезжать не хочется совершенно. Что он там в Сочи не видел? А тут другая жизнь: куры со свиньями, туман над лугом, лужи по пояс, воздух настолько свежий, что в голове дурман какой-то непроходящий, шикарный бесхозный мужик, диковатый, правда, но это Петя бы исправил как-нибудь со временем. Его окружала настоящая жизнь, где не нужно было врать, лицемерить и вести двойную игру. Всё было предельно просто. И от этой простоты голова кружилась, мозги плыли, превращаясь в разноцветный пластилин. - Не знаю, – честно ответил Гром и пожал плечами. «Я уже ничего не знаю», – хотел добавить он, но смолчал и протянул Пете рюмку. - Давай за мои новенькие майорские погоны, чтоб они пропали, блять, – скороговоркой выпалил Хазин и пролил водку, слишком сильно чокнувшись с Игорем. На немой вопрос Грома он не ответил, опрокинул горькую в рот и принялся заедать остывшими макаронами. Игорь задумчиво пожевал губу и тоже выпил. Оба они, как оказалось, с душевными травмами, только Петя беззаботность отыгрывал лучше, а Гром даже не пытался. - Мы завтра с утра пойдём или к обеду? – спросил Игорь, подняв глаза на потускневшего Хазина. - Да как хочешь, – Петя дожевал то, что было у него во рту, – ты же утром обход делаешь, можешь в обед за мной зайти и пойдём, посмотрим, вдруг там мою машину вообще уже спиздили или разобрали. - Так, наверное, лучше будет, – согласился Гром и доел оставшуюся часть сосиски. У Пети пиликнул телефон, загоревшийся экран оповестил о сообщении. Ни читать, ни отвечать он не стал, заблокировал его и поправил растрёпанную чёлку. - Ты чё не ешь? - Не знаю, не хочу, – напряжение за столом поднялось до критической отметки. Им обоим было что сказать, но никто не решался начать. Петя молча сканировал Игоря своими оленьими глазами, а Гром мужественно держал удар, возвращая похожего характера взгляды. Оторвав заусенец на большом пальце, Хазин зашипел и поморщил нос, Игорь всё-таки заговорил первым: – Пять лет назад я жил в Питере, работал в полиции, жил в управлении, можно сказать, пахал там один за всех, – от его сиплого голоса, уставшего и болезненно глубокого, будто шёл из самой истерзанной души, у Пети по рукам побежали мурашки, а сам он, затаив дыхание, приготовился слушать. Гром продолжил: – А потом сдуру влип в отношения с коллегой. Доверился не тому человеку. Когда нас застукали в архиве, где мы оказались по воле коллеги как раз-таки, он…этот человек сказал, что я его изнасиловал. И принуждал, – он судорожно вздохнул, снова переживая тот ужасный момент. Вспомнил, как растерялся, как смотрел с непониманием в любимые тогда глаза и не ожидал предательства. Не поднимая головы, Игорь чувствовал, как на него смотрит Петя, и от этого становилось еще больнее. Когда эмоции немного успокоились, а способность говорить восстановилась, Гром вернулся к своему рассказу: – Я ударил его. Избил даже. Сильно. Человек этот написал заявление, где, блять, ни одного слова правды не было, – горькая усмешка тронула его губы ненадолго. – Меня должны были посадить, статей там, с его слов, много набралось, но… Фёдор Иванович, друг отца… Он тогда генерал-полковником был, отмазал меня. Отправили сюда, звания не лишили только благодаря ему. Сказали, чтоб не высовывался, пас своих алкашей на полях и радовался, что не за решёткой. Прокопенко мне один поверил, я ему рассказал, как было. Потом там какой-то ебанутый поджигатель появился, ты слышал, наверное. Половину Питера спалил. Управление полиции подорвал. Фёдор Иванович в здании был в этот момент. Мама у меня пятнадцать лет назад умерла, отец через пять лет после неё на задержании несколько пуль словил, закрыл собой девчонку-стажёра. Так что… – пока Игорь говорил Петя не мог оторвать от него взгляда, впитывал каждое слово, вслушивался в изменения голоса и ругал себя, крыл благим матом за то, что заставил человека снова это всё пережить. Он и представить не мог, что Игорь такими путями оказался в деревне. - Игорь, ты прости меня. Я – еблан натуральный, – едва сумев разлепить губы, прошептал Хазин. Гром на это лишь рукой взмахнул, мол, всё нормально, забей. Ему вдруг показалось, что даже немножко легче стало, хотя и было ощущение, что от слов кровоточил язык, как от битого стекла. Не к месту вспомнился соседский мальчишка Андрей, прокусивший лампочку и ходивший потом с зелёным израненным языком. - Ты про фотографии спрашивал. Могу показать. Но их мало, – если уж сдирать кожу, то окончательно, решил Гром и, поднявшись, положил альбом перед Петей. Спешно отодвинув тарелку, Пётр освободил место и смахнул хлебные крошки в сторону. Игорь так и остался стоять рядом с ним. Переворачивая лист за листом, он комментировал старые фотографии, сделанные обычной мыльницей. Воспоминания свалились на Грома лавиной, придавили его, дыхание сбили, заставив окунуться в прошлое и прокрутить в памяти избранные фотоаппаратом моменты. Вот, он с букетом разноцветных астр стоит на линейке в честь первого сентября, маленький и открытый жизни. А вот, он с родителями на Чёрном море: мама в цветастом сарафане, отец в белой кепке, между ними Игорь, стоят на фоне заката, внизу подпись «Анапа. 1994г.». Несколько фотографий с бабушками и дедушками с семейных застолий, Игорь в зоопарке, Игорь в отцовской фуражке, Игорь с мамой у театра, Игорь с Прокопенко и тётей Леной у них дома весь в муке, учится лепить пельмени. Вот, повзрослевший Игорь на последнем звонке в одиннадцатом классе с красной лентой через плечо. Высокий и нескладный, смотрит куда-то в другую сторону, щурится на майском солнышке. Петя улыбнулся этой фотографии и для сравнения взглянул на теперешнего Грома снизу-вверх. «Я смотрел на математичку, она так плакала, как будто в последний путь нас провожала», – тоже улыбнувшись, пояснил Игорь. На последней фотографии в альбоме были трое: Игорь с родителями. Все без улыбок, мама в розовом лёгком платке – почти прозрачная, тонкая и грустная, отец в форме и Игорь, засунувший руки в карманы, такой же печальный, как остальные. «Здесь она уже болела, мы в монастырь ездили», – ответил на невысказанный вопрос Гром и потянулся, чтобы забрать наполовину пустой альбом со стола. Успев ухватиться за чужую руку, Хазин неловко сжал его пальцы и, сглотнув, искренне сказал: «Сочувствую тебе», – без жалости и слезливости, от чистого сердца, действительно, почувствовав всю чужую боль. Игорь кивнул, но руку высвободил и всё-таки переложил альбом на другой стол. Третью Петя налил сам. - Не чокаясь, – тихо сказал он и, дождавшись Грома, выпил. После услышанного Хазин не знал, как себя вести, оставалось надеяться, что Игорю эта вынужденная исповедь хоть немного помогла. У Грома блестели глаза от выпитого, зрачки расширились, но печаль из них никуда не делась. - Ты знаешь, я про себя никому никогда не рассказывал. Боялся, что жалеть будут, только хуже станет. Да и не было никого, кто послушал бы… Спасибо тебе, мне даже чуть-чуть легче. Это просто надо отпустить и… Жить дальше. - У всех в жизни полно хуйни, на этом нельзя зацикливаться, – подперев подбородок ладонью, Петя посмотрел в глаза Игорю. Красивый. Как такого можно предать? Он же весь на ладони. Всё на доверии и честности. Как можно такого отвергнуть? Хазин почувствовал, что его размазывает от переизбытка чувств. Ничего не делая, Гром смог забить собой все мысли московского майора. Окажись он, Петя, застуканным с Игорем в архиве или где-нибудь еще, он бы глотки остальным перегрыз, но Грома бы выгородил, скорее себя бы утопил, чем его. У Хазина задрожали пальцы, поэтому он поспешно спрятал их под стол. - Расскажи о себе что-нибудь, Петь. А то я сегодня весь вечер один, как радио, болтаю, – Игорь закрутил крышку на водке и отставил её в сторону, чтобы ничего не заслоняло Петю. - Не знаю даже, с чего начать, – Хазин нервно повозил вилкой по тарелке и снова отложил её. Игорь терпеливо ждал, не торопил. – Я – мразь, – Петя фыркнул невесело, дёргано потрепал волосы на затылке, – до майора дошёл, потому что подкидывал наркоту и сажал малолеток просто так. Еще я – бывший наркоман. Торчал и толкал. Один раз так угасился, что нашли меня в засранном клубном туалете с передозом, – он проговаривал слова чётко и жёстко, давясь злобой на самого себя, но на Игоря поднять глаза боялся, ждал осуждения, поэтому трусливо смотрел в тёмное окно. На небе горели яркие серебристые звёздочки, вплетённые волей судьбы в бесконечный млечный путь. – Отлежал в рехабе, понял, что творил херню. Вышел, начал исправлять. Нанял адвоката одному типу, которого засадил ни за что. Вытащил его из зоны, спустя два года отсидки. Он мне, конечно, рожу набил, видишь, нос кривой, – Петя невесомо коснулся переносицы, – но мы хотя бы поговорили. Извинился, все дела. Замяли, вроде, – он смотрел на своё блёклое отражение в стекле и говорил так, будто разговаривал с кем-то третьим, стоявшим за окном на улице. – Отец после этого сказал, что я ему не сын, потому что тряпка. Но он никогда меня не любил, он генерал-майор МВД, и меня по своим стопам заставил пойти, а я хотел адвокатом быть. Мне эта возня с наркотой вообще не в кассу. Я сейчас не нюхаю, ты не подумай, не пью даже почти, но временами так хуёво, что сорваться боюсь. Мать с отцом только формально в жизни присутствуют, друзья, сам, наверное, заметил, не звонят почти и не пишут, потому что я им нужен только для тусовок. В отношениях не везёт. От меня как-то девчонка аборт сделала, я сам денег дал, заставил почти. Не хотел взрослеть. Сейчас жалею. Мог бы быть папашкой уже, нянчил бы по выходным, игрушки бы покупал, в цирк водил. А так…смотрю на свою жизнь и страшно иногда. Прибьют где-нибудь в подворотне, сбросят в люк и неделю никто даже искать не будет. Всем похуй, – он замолчал и с силой прикусил нижнюю губу, чтобы еще чего-нибудь не сболтнуть лишнего. Игорю вряд ли будет интересно слушать о том, как Петя справляется с одиночеством и недостатком любви в клубах. Слова утонули в воцарившейся тишине, растворились, словно и не были сказаны. На секунду Хазин даже представил, что это всё было его фантазией, а момент можно вернуть, ведь Игорь всё еще ничего о нём не знает. Но Гром вздохнул так тяжко, что надежды Пети разбились о реальность. Как нормальный человек должен был отреагировать на откровения Хазина? По мнению Пети, Игорь должен был сразу же выставить его из дома, чтобы никаких дел с такой паскудой не иметь, чтобы самому не замараться. - Ты – не мразь. И не говори так больше никогда, – от нарушенной тишины Хазин вздрогнул и обернулся к говорящему. Во взгляде Игоря не было презрения и злости, в нём вообще ничего не изменилось. Он, как показалось Пете, даже с большим теплом теперь смотрел на него, с пониманием. Для Игоря многое прояснилось. Такой же одинокий и поломанный, как он, Хазин ощущался в открывшихся обстоятельствах как близкий человек, почти родной. Гром молча протянул правую руку через стол, Петя ухватился за неё, как за спасательный круг. Тёплые пальцы Игоря коснулись ледяной ладони Хазина. Взгляд полный благодарности Гром принял с тонкой улыбкой, кивнул и сжал руку покрепче. Нужно было что-то сказать. В драмах и мелодрамах герои в такие моменты произносят жизнеутверждающие речи, клянутся друг другу в любви и дружбе или просто говорят что-то типа: «Ты такой смелый, Сэм, теперь всё будет по-другому». Но Игорь нашёл в себе силы лишь на скупое рукопожатие, болтовня – его слабая сторона. Очередной барьер пал, это чувствовал и Петя, и Игорь. Они стали ближе, несмотря на то, что Гром изо всех сил противился. «Теперь, – подумал он, – расставаться будет еще больнее». Со стола собирали молча, вместе толкались у мойки, думая друг о друге и жестоких превратностях судьбы. Привычный просмотр телевизора на диване Игоря этим вечером длился дольше обычного, Петя никак не уходил спать, не хотел, чтобы день заканчивался. Мысли о том, что эта ночь в доме у гостеприимного участкового последняя, заставляли сердце Хазина сжиматься и болезненно вздрагивать. Закутанный в свой плед, как куколка бабочки, Петя честно досмотрел до конца вторую серию сериала, хотя и не уловил никакого смысла, потому что плавал в своих мыслях, как в формалине. Тщетно искал пути отступления, маленькую зацепку, чтобы остаться, и не находил. И только потом, вынырнув из глубин сознания, заметил, что Игорь, стянувший с себя одеяло до пояса, давно уже сладко спит. Очередные новости дежурной части Хазин посмотрел без особого интереса. Со злостью отметил, что в стране сплошной криминал, ничего не меняется, людям показывают окровавленные трупы и взорванные газом дома вместо того, чтобы хоть что-то предпринять для уменьшения трагических случаев. Время перевалило за полночь, пустые сериалы сменялись короткими новостями, громче положенного орала реклама, заколдованный пестрящими картинками Петя безвольно заснул в ногах у Грома, свернувшись тёплым клубком. - Петь, иди на кровать. Завтра всё болеть будет, – сонный Игорь, уперевшись ногами во что-то мягкое, резко проснулся. Уходить Хазин не согласился, проурчал что-то похожее на: «Я всем всегда мешаю, просто сплю, дай поспать, пожалуйста». Грому стало его жаль. Провалившийся в крепкий сон Петя так и не открыл глаз, пока Игорь распутывал его и укладывал рядом. Свой плед Хазин не отдал, сжав его края обеими руками, поэтому Гром укрыл его своим одеялом поверх него. У Игоря закружилась голова. Он сто лет не спал ни с кем в одной кровати, и думал, что это уже никогда не случится. Но… Вот он лежал на своём законном диване с малознакомым парнем и позволял ему обнимать себя тёплой рукой, сопеть, уткнувшись сломанным носом в загорелую грудь, и сводить с ума, даже не осознавая этого. Сон к Грому не возвращался, хотя он уже и баранов всех пересчитал, и от тысячи до нуля дошёл. Всё было бесполезно. Кусающая сердце боль грядущего одиночества мешала забыться. Прижавшись губами к темечку Пети, Игорь думал о том, как завтра отпустит его навсегда.