Отпуская прошлое

Он ненавидел просыпаться. Сонный морок каждый раз долго не отпускал его, и Обито в этом отвратительном состоянии полудрёмы часто чудилось, будто он снова болезненно и мучительно медленно приходит в себя в той пещере, в своём изуродованном теле, а под ухом каркает древний старик и визгливо скулит белая, человекоподобная тварь. И пока мутный спросонья глаз не разглядывал в ранних утренних сумерках очертания его захламлённой комнаты и крыши соседских домов в распахнутом на ночь окне, в голове шептались умершие призраки и дурные видения. Да и их тоже прогоняло тявканье дворовых шавок на улице, гудение воды в старых трубах и тиканье настенных часов на противоположной от постели стене. В норе Мадары таких звуков никогда не было: может, только сквозняк под высоким, каменным потолком завывал и Зецу раздражающе повизгивал под боком. Раньше отделаться от галлюцинаций было практически невозможно несколько месяцев, и никакие успокоительные, техники менталистов, тяжёлые транквилизаторы и даже безобидные гендзюцу Шисуи, которые он неохотно соглашался на него накладывать, не помогали. Теперь достаточно нашарить взглядом на столе уродливый, кривой кактус, подаренный Гаем. Много лет назад чудик в зелёном трико ворвался к нему через окно, когда они с Какаши от безделья разыгрывали партию в сёги, грохнул об игральную доску горшок с колючей хреновиной и провопил, что это удивительное растение будет забирать у Обито всю плохую энергию. Вообще-то он собирался выкинуть бесполезный кактус, успев засадить несколько колючек в ладони, но благополучно забыл о нём на целый месяц отсутствия из-за долгосрочной миссии, а когда вернулся, растение смотрело на него из-под слоя пыли и паутины укоризненно и жалко. Обито его полил. Потом ещё раз вечером. И утром. И снова днём. Кривой уродец зазеленел, слившись цветом с экстравагантными лосинами Гая, вытянулся, выставил воинственно колючки и каждое утро напоминал Обито, что такого убожества не может быть ни в пещере Мадары, ни на чавкающей кровью поляне с трупами вражеских ниндзя и Рин, ни в подземельях Корня. Его дурацкий кактус в его дурацком доме. Прекрасно. Обито пошевелился, вытащил горячую, смятую подушку из-под живота и неловко заелозил запутавшимися в простыне ступнями. Свалявшееся в ногах одеяло сползло на пол, и Учиха на секунду застопорился, уставившись на перепачканное в крови постельное бельё. Он точно знал, что сейчас не был ранен и не мог истекать кровью. Обито невольно ощупал торс: он был чистым, если не считать неаккуратно смытые красные разводы в районе солнечного сплетения и груди. У подножия кровати валялось несколько сырых, грязных полотенец, и Учиха вспомнил, что кровь не его. Слишком поздно вернулся в два часа ночи в таком виде, будто несколько часов к ряду только и делал, что резал скот и валялся в кровище. Просто неосторожно вспорол чью-то артерию и изгваздался с головы до ног. Часовые на посту у входа в деревню едва в штаны не наложили, когда он завалился к ним в рубку, отметился и поковылял дальше, в сторону родного квартала. Дома Обито удосужился только сдернуть испорченный жилет и насквозь липкую водолазку, кое-как протереть влажными полотенцами торс и лицо и упасть на кровать. Он ещё пытался скинуть штаны, но тугие обмотки на голенях не поддавались, сколько бы их ни дёргали. Так что он вырубился после трёх суток бодрствования на одних пилюлях, весь грязный, потный и отвратительно провонявший засохшей кровью. В ванной было не лучше. Едва не навернувшись на скользком кафеле, заляпанном лужами и красными следами его босых ступней, Обито дополз до душевой кабинки, по пути подбирая обронённую бритву и залетевшее под раковину мыло. Десять минут он ползал по ванной комнате на карачках с тряпкой в зубах, пытаясь оттереть кровь с плитки, и столько же ползал по всему дому, убирая бледные, розовые следы, ведущие в спальню, и складывая у двери в ванной испорченное постельное бельё, окровавленные полотенца, бинты, которые он всё-таки стащил с икр, и всю грязную одежду. Обито весь взмок: уже в такую рань припекала невыносимая духота, и пришлось открыть все окна, сёдзи в крошечный задний дворик и даже входную дверь, чтобы создать видимость сквозняка. Ему почему-то показалось, что в половину восьмого утра никто не вздумает ломиться к нему в дом. Приспичить может разве что Какаши или Наруто, который обязательно на буксире притащит ещё и Саске, если тот будет в деревне; кроме них его мало кто навещает. На крайний случай забредёт Шисуи по какому-нибудь делу. Может быть, ещё Сакура... Но она всегда бывает в чьей-то компании, никогда не приходит одна. Да и с чего она вообще станет являться в гости к взрослому мужчине, даже если он приходится другом её сенсею и команде? Обито застыл, прижимая к груди подобранный с пола протектор, и оглядел маленькую гостиную: вся она захламлена была свитками, затупившимися кунаями, погнутыми сюрикенами, помятой одеждой, не добравшейся до ящиков, содранными о тренировочный манекен бинтами и упаковками из-под заказной еды. Если бы не жуткий бардак, обстановку можно было бы назвать аскетичной: при бабушке, скончавшейся почти сразу после известия о его гибели, в доме было достаточно уютно и приятно, а когда Обито вернулся в уже пустое, холодное жилище, то ему было вовсе не до таких глупостей. Крыши над головой хватало, а на то, как оказалось паршиво под этой крышей одному, было наплевать. Он вдруг подумал, как бы стыдно было, если бы Сакура вдруг пришла и увидела его трусы, повисшие на дверце шкафа. Она бы подумала, что он жуткий неряха, в своём-то возрасте, и на какое-то мгновение у Обито страшно зачесались руки немедленно прибраться, вылизать весь дом до блеска и скрипа. А потом порыв сошёл на нет, потому что он был абсолютно нелепым, мальчишеским и идиотским. Потому что Сакура никогда в жизни не придёт к нему сама просто так, потому что они не в таких отношениях, потому что он ей не ровесник... — Блять, — раздражённо сплюнул Обито и с необоснованной злостью швырнул протектор на диван. Учиха почувствовал себя ужасно жалким, когда понял, что робкая надежда на что-то абсолютно несбыточное у него всё же теплилась, и несдержанно хлопнул дверью в ванной, едва не снеся ту с петель. И эта надежда до того походила на то, что он чувствовал всё детство к Рин, хотя не был слепым и ясно видел её отношение к нему и Какаши, что ему физически становилось дурно. Обито хотелось что-нибудь сделать с собой, чтобы ничего в его жизни не менялось, чтобы привычка любить и скорбеть, до этого абсолютно нерушимая и твёрдая, не проседала у него под ногами, не рассыпалась дряхлеющим бастионом безопасности от живого тепла и ласкового взгляда совсем ещё девочки. Он очерствел до такой степени, что почившее воспоминание казалось ему безопаснее и привычнее его нынешней реальности, непредсказуемой и зыбкой. Обито знал, что у Рин на могиле ему спокойно и тихо, а рядом с Сакурой он дуреет настолько, что ударить себя хочется; привычные, почти механические мысли о прошлом навевают на него хандру и отупевшую боль за грудиной, а с Сакурой на подкорке мозга его отпускает; всё связанное с Рин кажется правильным и безошибочным, а Сакура — его горькая вина, нежная отдушина и неподъемный камень на глотке совести. Сдвинуть его сейчас с мёртвой точки — всё равно что пытаться снова распечатать Кагую. Обито не отпускает уверенность в том, что всякий раз, когда он смотрит на Сакуру, улыбается ей, думает о ней, хочет хотя бы постоять рядом, это расценивается его измученным сердцем как предательство. Гнусное и постыдное хотя бы оттого, что физического в этой тяге столько же, сколько духовного. Было бы, наверное, легче, если бы Обито хотел её только в одном смысле, грязном и низком. Но он хотел её всю и навсегда, во всех смыслах, какие только существуют. Он был рад быть ей хотя бы другом, и, видят боги, эта мелочь для него бесценна. Никогда в жизни он бы не посмел обременить Сакуру своими чувствами, оскорбить её существующим к ней влечением. И никогда бы у него не хватило духу запятнать память о Рин своей прихотью. Трусливо и глупо клеймить эти непозволительные, кроткие чувства пошлой прихотью отвлечься от многолетнего самобичевания, но так безопаснее, правильнее. И пусть Какаши давно намёками пытается сказать ему, что ничего нет зазорного и подлого в обретении нового смысла жизни, но Обито убеждён: он такой роскоши не заслужил. Только не тот, кто уже однажды не смог уберечь. Непрогревшейся в трубах водой, почти ледяной и по-утреннему непостоянной, он хочет выбить из головы лишнее и упорно терпит дрожь в мышцах и клацающие друг о друга зубы. Ногти выскребают из коротких, сальных волос солёный пот, дорожную пыль и немного засохшей крови. Вода с натугой гудит, дрожит, медленно нагревается, и к тому времени неправильное и глупое, засевшее под скальпом, успевает утечь по ногам в водосток. Ненадолго. Обито обычно моется очень быстро, но в этот раз тщательно и неторопливо соскребает с себя следы чужой крови и недельную грязь, а потом ещё дольше бреется: щетина на покалеченной стороне лица растёт в труднодоступных местах, и кожа там такая неровная, что можно нехило порезаться. Банное полотенце в ванной не нашлось, вчера он загадил все, которые висели здесь сушиться, а взять новое с бельевой полки не додумался. На крючке висело небольшое полотенце для рук, но им он мог максимум только одно бедро обернуть. И всё же это было лучше, чем ничего. Обито вышел из душной парилки с полотенцем на голове, пытаясь вытрясти воду из ушей и осторожно протереть ресницы и веки на пустой глазнице. И до него, высокорангового джоунина, бывшего АНБУ, чувствующего присутствие постороннего ещё до того, как он покажется в поле его видимости, с запозданием дошло, что кто-то на него таращится. Обито выглянул из-за полотенца и успел увидеть только зелёные, обескураженные глазища на пол-лица, прежде чем кое-как прикрыться и влететь обратно в ванную комнату, с грохотом врезавшись в раковину. — П-простите! — вскрикнула Сакура, и Обито с ужасом зажмурился, чувствуя, как мучительно краснеет лицо. — Извините, Обито-сан! Клянусь, я не нарочно... Я сейчас же уйду! Он дышал так глубоко и часто, что даже рёбра затрещали от натуги. Что она теперь о нём подумает? Что Обито-сан мало того, что дурак, так ещё и извращенец, разгуливающий по дому в чём мать родила? Разве она поверит, что он действительно не почувствовал чужого присутствия? Он? Грёбаный шиноби, мать вашу! Ему нужно сжечь протектор и сделать сеппуку, Учиха не заслужил своего звания элитного ниндзя! — Стой! — просипел Обито и, откашлявшись, сказал немного громче, заставив торопливые шаги в коридоре стихнуть. — Дай мне минуту, я оденусь! Оглядевшись по сторонам, он выругался под нос: ничего, чем можно было бы прикрыться хотя бы ниже пояса. Вся чистая одежда стопочкой лежит в спальне, а чтобы до неё дойти, нужно выйти и снова светить задницей и всем добром перед девушкой. А ещё в доме отвратительный свинарник, Сакуру просто негде будет усадить! Сильнее опозориться перед ней просто невозможно. — И... можешь на улице подождать, пожалуйста? Сакура что-то утвердительно пискнула и хлопнула входной дверью. Так быстро Обито никогда в жизни не бегал. Он едва смог натянуть на мокрые бёдра бельё и штаны, чуть не порвал водолазку и почти выбил себе второй глаз, влетев лбом в дверь. Весь мусор даже не влез в мусорные мешки, и тогда остатки перекочевали в чулан, где хранилось его старьё и кое-какие вещи, оставшиеся от родителей и бабушки. Он не решился избавиться от них. В гостиной стало немножко почище и больше не пахло острым потом и кровью, но влажная уборка всё равно не помешает. Обито очень надеялся, что Сакура не станет разглядывать пыльные полки и не очень чистый пол. — Заходи, — о, отдать бы сейчас последний шаринган за возможность держать невозмутимое лицо в любых обстоятельствах, как Итачи, и не показывать всё ещё красными ушами, что ему хочется умереть сейчас же. — Не разувайся, у меня не убрано! Сакура пропустила его слова мимо ушей и сбросила сандалии в прихожей. Он глупо таращился на её переминающиеся ноги. Какие они у неё маленькие... Одна стопа наверняка поместилась бы у него в ладони целиком. — Извините ещё раз! — Обито встрепенулся и вскинул на неё взгляд. Её белое лицо пошло яркими, красными пятнами; она на него не смотрела, и Учиха позволил себе малодушно перевести дух: было бы ещё более паршиво, если бы Сакура заметила, как он таращился на её голые щиколотки и ступни. — Дверь была нараспашку, и я подумала, что вы уже проснулись. Я стучалась, но вы не отзывались, и я заглянула, а там в углу вещи в крови, и я подумала... Я... О, простите, мне так неловко! Сакура вдруг склонилась в глубоком поклоне, плотно прижав прямые руки к бокам. Он было потянулся, чтобы выпрямить её, но решил, что прикосновение будет слишком. — Ты что, не нужно! — пришлось всплеснуть руками, чтобы привлечь её внимание, и небрежно улыбнуться. "Всё не так плохо, Сакура! Подумаешь, выперся к тебе с болтающимися яйцами!" Обито захотелось удавиться сию же секунду. — Не извиняйся, пожалуйста, я будто старикан какой-то, честное слово. Всё хорошо, правда! Сакура, к его огромному облегчению, выпрямилась и ответила такой же зажатой, но мягкой улыбкой. Может, все действительно не так страшно, если она не бежит от него в ужасе и даже улыбается? Нет, слишком много везения на его проблемную голову. — Так... ты по делу? Обито нервно потёр влажные ладони о штаны и перенёс вес с одной ноги на другую. Он вовремя вспомнил, что вообще-то убрался и можно уже не держать её на пороге, поэтому кивнул в сторону гостиной, пропуская девушку вперёд себя. — Да, точно! — Харуно присела на краешек дивана, сложив руки на коленях, и посмотрела снизу вверх. — Цунаде-сама зовёт по срочному делу. Нас обоих. По нахмурившимся бровям и задумчиво поджатой губе Сакура догадалась, что он думал о проблемной миссии, которая закончилась только вчера, и неудавшимся выходным хотя бы на два дня, чтобы элементарно выспаться и поесть что-то, помимо сухпайков и военных пилюль. Но недовольство стёрлось с его лица так же быстро, как и появилось, и тонкие, рваные от шрамов губы расплылись в добродушной улыбке. — Эх, ладно, — Обито потянулся, размял шею и вдруг подумал, что, возможно, Сакура ещё не завтракала и было бы хорошо покормить её, но у него самого мышь на полках и в холодильнике повесилась. И он не знал, насколько уместно предлагать Сакуре что-нибудь перекусить или хотя бы задержаться у него дольше, чем на пять минут, если их обоих вызывала Цунаде-сама. — Ты... ты не голодная? И правда, у него из съестного совсем ничего не было, но если бы Сакура попросила, он бы метнулся в Камуи до любой продуктовой лавочки или закусочной, открывшейся в такое время. Ему было бы приятно что-нибудь для неё сделать. И пускай это будет полное идиотничество. Но очаровательная, девичья головка отрицательно качнулась, так что её волосы, под жарким солнцем, бьющим в окно, похожие на жидкое розовое золото, мягким пухом всколыхнулись и пробороздили всё ещё пунцовые щёки. Несколько волосков прилипло к губам, и вся духота горячего, летнего утра на мгновение сосредоточилась у него в груди и вязко поползла дрожью по хребту, будто чей-то кипяточный, влажный язык лизнул спину снизу вверх. Он бы убрал розовые паутинки с её губ пальцами, ртом, языком, чем угодно. Его ошпарило этим осознанием. Хлёстко и возбуждающе. — Тогда пойду собираться, — удивительно, как ему хватило сил и выдержки сказать это ровно и спокойно и при этом не пялиться на её губы так, будто больше всего на свете ему хочется просунуть между ними язык и вылизать её рот. — Я быстро. Обито вышел, чувствуя лопатками её взгляд, дошёл до комнаты и, как только оказался за запертой дверью, с силой приложился о порог затылком.

***

Никогда ещё Сакура не делала нечто настолько глупое и опрометчивое. И никогда её забота и волнение о человеке не ставили в такое дурацкое положение. Она просто испугалась окровавленных простыней и распахнутых настежь дверей и окон. И не будь Сакура такой идиоткой, она бы в первую очередь включила голову и осознала, что никакому нормальному человеку, имеющему хотя бы толику чувства самосохранения, не приспичит лезть к Учихе Обито в дом с целью прирезать его и завернуть труп в простыни. Тогда бы она услышала шум воды в запертой ванной, почувствовала бы живую чакру и запах хозяина дома. Но когда речь заходила об Обито-сане, Сакура становилась непрошибаемой, неловкой и абсолютной дурой. Он так посмотрел на неё, когда они встретились глазами, что ей захотелось расплакаться. Учиха выглядел до того беззащитным, напуганным и растерянным, что Сакура впервые в жизни поняла, что значит чувствовать себя по-настоящему паршиво и виновато. Она посмела проявить своё невежество и пусть и невольную, но всё же грубость по отношению к человеку, у которого не осталось ничего более ценного и безопасного, чем личное пространство. Замкнутость Обито проявлялась во всех аспектах его жизни и была совершенно оправдана. Ни у одного человека в мире не хватит совести и наглости упрекнуть его в чрезмерной отчужденности и нелюдимости. Он стольким пожертвовал ради деревни и мира, столько незаслуженной боли и несправедливости проглотил, хотя мог бы сломаться и пойти по чудовищному, страшному пути, и всё равно научился снова улыбаться хотя бы изредка, но искренне. А она нечаянно так его обидела! — Дура, — провыла Сакура, пряча болезненно красные щёки и влажные глаза в ладонях. Боги, как хорошо, что она откровенно не разглядывала его и не смутила ещё больше! У Обито хорошая реакция, он успел исчезнуть быстрее, чем Харуно осознала случившееся. В расфокусированном поле зрения мелькнул только его разномастный торс, разрубленный надвое неровной каймой старых шрамов от грубых, крупных швов, бескровное, белое пятно на половине бедра и узкая, чёрная дорожка волос, берущая начало у пупка. Сакуру не пугала человеческая нагота с тех пор, как она навязалась в ученицы Цунаде. Она была медиком, в конце концов, и мужское тело со всеми своими особенностями и физиологией не могло шокировать её от слова совсем. На войне приходилось и не на такое глазеть. Ей негоже смущаться, и шишоу давно выбила из неё подобную дурь напрочь, чтобы в критический момент ничего не смогло отвлечь её от главных обязанностей ирьёнина. И Сакура в этом плане всегда была уверена в себе. До момента, когда она ворвалась в чужой дом и пялилась на человека, никогда в жизни не показавшего на людях ни единый лишний участок тела, кроме лица и запястий. Сакура всегда подозревала, что Обито ходит закутанный из-за... особенностей своего тела. Как медик она осматривала его много раз, и ни разу мужчина добровольно не снял с себя хотя бы водолазку. И не то чтобы у него были какие-либо комплексы, связанные с внешностью, ведь тогда бы и обезображенное шрамами лицо он прятал: скорее Учиха не оголялся из эстетических соображений. Кому понравится смотреть на неестественную, гипсово-белую, обескровленную плоть без единого изъяна, волоска и складки? И ещё это было небезопасно. На эксперименты с клетками Первого давно наложено строгое табу, и никому постороннему лучше не знать, что подобные опыты когда-либо проводились и какие могут быть от них последствия. Сегодня Сакура впервые, наверно, увидела, какую титаническую работу над ним проделали и сколько раздавленных частей тела ему имплантировали. Как ирьёнин она была в восхищении: в отвратительных условиях и без нужного оборудования остановить кровотечение, отделить практически половину отмершего туловища и конечностей, полностью заменить их, восстановить повреждённые органы и при этом не убить пациента — это ли не чудо? Или абсолютное сумасшествие. А как человеку ей было жаль Обито. Не передать словами, как сильно. Подобная операция, если её вообще возможно будет провести ещё раз, сама по себе оказывает чудовищное давление на организм, и нужно быть по-настоящему крепким и выносливым, чтобы перенести её, прийти в себя, пройти полный курс реабилитации и довести физическое состояние и возможности нового тела до немыслимого уровня контроля. И он был всего лишь подростком, мальчишкой, когда ему пришлось всё это преодолеть. Сакура без обиняков уважала его, восторгалась им. О большем она не смела думать. Ей не хотелось навязываться ему, мозолить глаза, как она часто делала в детстве рядом с Саске. И если друг уже мальчишкой был острым на язык и не стеснялся хлёстко одёрнуть её, то Обито был слишком добрым и тактичным, чтобы задеть хотя бы словом. Он бы терпел в ущерб себе, но ни за что бы не обидел. И Сакура старалась не давать повода, старалась вести себя по-взрослому, что часто выходило из рук вон плохо. Просто ужасно. Все её знаки внимания были неконтролируемым, наивным порывом обрадовать Обито, сделать ему приятное, привлечь его внимание. И только после она задумывалась о том, что, возможно, он терпит, молчит из вежливости, смотрит на неё, как на ребёнка, и вообще она ему надоедает. Долгая история с Саске заставила её поверить в собственную навязчивость. Ему не нравились забота, откровенно выражаемая симпатия, беспокойство, и Сакура думала, что Обито всё это тоже не терпит. Она мучилась, стараясь держать себя в рамках, пытаясь быть такой же деликатной и участливой, как Обито. Саске наверняка не преследовал цели внушить ей неуверенность в своих поступках и чувствах, но так получилось, что именно этого он и добился. — Я готов. Его улыбчивое, добродушное лицо засветилось в гостиной, и Сакура не сдержала ответную улыбку. Всегда он такой, рядом с ним невозможно долго хмуриться. Обито подошёл, склонился над диваном рядом с ней, и у Сакуры перехватило дыхание. От него повеяло жаром с такой силой, будто он был ходячей печкой. Запахи мыла, чистой одежды и, кажется, леденцов ударили ей в голову, и она посмела незаметно повести носом и вдохнуть глубже, пока Обито не видел, шаря ладонью под подушками. У него были очень большие руки по сравнению с её. Иногда Сакуре даже хотелось проверить, дотянут ли кончики её пальцев хотя бы до его первой сверху фаланги. И запястья были широкими, неровными с внутренней стороны из-за крупных бугрящихся вен, оплетающих предплечья и даже упругие бицепсы. Сакура пару раз видела мудрёную, синюю сетку под гладкой, смуглой кожей на медосмотрах. Она почему-то некстати подумала, что Обито один из тех людей, у которых очень легко брать кровь на анализы: вены не нужно долго искать, поэтому с ним она никогда особо не возилась в процедурной, если мужчина попадал к ней. Девушка едва успела зажевать улыбку зубами, когда Обито выдернул из выемки между диванными подушками протектор и самодовольно покрутил его между пальцами. И всё же руки у него были красивые. — Пошли, иначе нам влетит. Они шли бок о бок по просыпающемуся кварталу с теневой стороны. Припекало так сильно, что хозяева лавочек и продавцы у лотков с овощами, сладостями и фруктами утомлённо обмахивались веерами и утирали застилающий глаза пот. Обито шёл по правую руку, так что его огромная тень не давала ей жмуриться под солнцем. Он что-то нашарил в карманах и неуверенно протянул ей: леденец, узнала Сакура по шуршанию пёстрой обёртки. Мужчина всегда их таскал при себе, никогда из дома не выходил без конфеты за щекой. Он ел их так много и часто, что у него давно от кариеса должны были испортиться все зубы, но у Обито была редкая и от того самая красивая и яркая улыбка, которую она когда-либо видела, так что леденцы явно не доставляли ему хлопот. — Сладкое на голодный желудок вредно, — пожурила Сакура и выхватила конфету из его рук, мучительно краснея под чужим насмешливым взглядом. Они соприкоснулись руками на мгновение, но и его хватило, чтобы прочувствовать жар его ладони сквозь ткань перчатки. Как жаль, что ему приходилось прятать под ними свои кисти. Они вышли на главную площадь, и Сакура пожалела, что не предложила побежать по крышам. Была ещё такая рань, а народ уже облепил улицу и оживлённо жужжал, разморённый пеклом летнего утра. По кислому, растерянному выражению лица Обито не сложно было догадаться, что он был с ней солидарен, но отнюдь не из-за жары и необходимости пробираться сквозь душный поток людей. Им смотрели вслед все, кому не лень. В основном, конечно, таращились на Обито, и если раньше он терпел подобное по привычке и мог закрыть глаза на откровенную настороженность и напряжение со стороны зевак, то теперь терялся и неловко отводил глаза всякий раз, когда кто-то пытался получше его разглядеть. Он не привык к подобному проявлению внимания. У него трогательно краснели уши на восторженный шёпот за спиной, добрые улыбки и откровенные благодарности от особо смелых. Сакуре было приятно за него. Он определённо заслужил это, хоть оно и не нужно было ему больше после всего, что произошло с ним, с их командой и девушкой со старой, выцветшей фотографии. Обито незаметно ускорил шаг, и Сакуре пришлось нагонять его и подстраиваться. На его правой щеке расплывался бледный румянец, и ей не хватило выдержки сохранить нейтральное выражение лица. Она улыбнулась от того, что Обито-сан такой, какой есть: мучительно смущающийся из-за глупостей, до безобразия добрый, иногда немного невнимательный и рассеянный и не умеющий принимать заслуженные благодарности как должное. И у него большие, сильные руки и порой взгляд такой глубокий, горячий и нечитаемый, что у неё стыдно и сладко стягивает низ живота и поясницу. Как сегодня утром, когда он ошпарил её глазами, обжёг ими её трепетно содрогающиеся губы и слинял к себе собираться. Если бы не солнце, накрывшее светом и жарой её лицо и голову, он бы увидел нездоровый румянец на её щеках и совсем пьяную, потемневшую зелень под тяжёлыми веками, провожающую его широкую, рельефную спину и крутой разворот плеч. Прохлада резиденции скрыла под пологом сумрачных теней её смущение и робкие взгляды в сторону Учихи. Она подметила, с каким облегчением Обито выдохнул и как отпустило напряжение его тугие мышцы, натянувшиеся под слоями одежды. Он пошёл вперёд, отзывчиво улыбаясь на приветствия встречающихся по пути знакомых, а Сакура осталась позади, вяло пытаясь прогнать влажную, раскалённую рябь перед глазами и в голове, наплывшую то ли от ненормальной жары, то ли от наваждения, заставляющего нагло таращиться на Обито-сана. Некрасиво и неприлично было так откровенно разглядывать человека, но, Ками-сама, как ему шла новая форма! Жилет ладно и плотно сидел на широких плечах и груди и послушно сужался к узкой талии, в которую он любил в запале спора и раздражения иногда упирать кисти, затянутые в тугую, жёсткую ткань перчаток. И даже мешковатые, по-военному практичные штаны не прятали его длинные ноги, крепко перетянутые на голенях перевязью. В его уверенной, пружинистой поступи, немного более грузной, чем у того же Какаши-сенсея, слегка уступающего другу в комплекции и весе, было что-то кошачье, звериное. Он шёл мягко и беззвучно, как и большинство шиноби, но что-то всегда заставляло коленки Сакуры слабеть, когда Обито своей крадущейся походкой приближался к ней, небрежно засунув руки в карманы. Большие кошки, наверное, точно так же перебирают тяжёлыми лапами, когда незаметно рыщут в густых зарослях. Сакура заметно застопорилась, уткнувшись рассеянными глазами в затылок Обито-сана. Волосы там от духоты потемнели ещё сильнее и мокро слиплись: из-под влажных колючек медленно и вязко потекла капля пота и утонула за воротом жилета. Она встрепенулась, только когда Учиха окликнул её, остановившись у лестниц. Сакура передёрнула плечами, стряхивая дрожь, испарину и мурашки в области солнечного сплетения. Бессовестная и дурная! Что он подумает о ней, когда заметит её красноречивые взгляды и разъедающую щёки киноварь стыдного удовольствия просто смотреть на него немного дольше, чем позволяют приличия? Это грубо, непозволительно, неуважительно, в конце концов! Обито старше по возрасту и опыту, он с такой деликатностью к ней относится, так терпелив и добр, а она смеет опускаться до такой низости, как разглядывание его со спины. Не это ли самое унизительное оскорбление для хорошего товарища, даже друга, не раз спасавшего ей жизнь, не брезговавшего успокаивать сопливую малявку, когда дурак Саске снова был груб и холоден, ласковой улыбкой и подтруниванием над самим собой? Сакура догоняет его с потоком сбивчивых извинений, встречая немного растерянный взгляд и небрежный жест рукой, мол, чего ты, дурочка, извиняешься? Я не Саске-кун, рычать за неторопливость не буду. Харуно успевает взять себя в руки и окончательно прогнать с лица красные пятна и томную поволоку с глаз, когда они подходят к дверям кабинета Хокаге. Внутри кто-то оживлённо бубнит, хлопают папки с бумагами и хрюкает Тонтон. Обито пару раз проезжается костяшками по двери и, получив разрешение войти, отворяет, пропуская Сакуру вперёд. — Йо, — Какаши-сенсей долговязой, тихой тенью высовывается из-за кресла Цунаде и небрежно салютует им. — Вы вовремя. — Почему так долго? — утробное клокотание в недрах внушительной груди женщины пригвождает к месту всех, включая маленькую свинку, осторожно дёргавшую пятачком. Кто-то определённо даже не покидал пределы кабинета ночью и явно не выспался: бледные, синие круги под глазами и стёршаяся помада ненавязчиво намекали на правдивость догадки. Обито весь подобрался, шагнул вперёд и только открыл рот, как хлёсткий шлепок приземлившейся на стол папки с бумагами осадил его. — Ладно, не важно, — Цунаде потёрла пальцами морщины на переносице, смягчая тон и убавляя градус напряжения в кабинете ровно настолько, чтобы её могли адекватно воспринимать. — Сразу к делу, времени мало. Неделю назад Коноха выслала в Суну ценный груз в сопровождении отряда АНБУ. Проводник, который должен был встретить их на границе, сообщил, что в назначенное место груз не прибыл. Мы посылали разведчиков Инузука и Хьюга, отправляли сенсоров, чтобы попробовать проследить маршрут отряда, но он как сквозь землю провалился. Ни единого следа. То же самое на территории Сунагакуре. Люди Казекаге обшарили всю местность и ничего. Хокаге замолчала, предоставляя время усвоить пока эту информацию, и, уложив подбородок на сцепленный из пальцев замочек, исподлобья уставилась на Обито. — Что за груз? — Больше года наши специалисты в содружестве с Песком работали над созданием препарата... — Обито мысленно закатил глаза. Поэтому она такая взвинченная. Одно дело разбираться с угрозой в лице сторонних преступных группировок, с которыми власти не связаны никоим образом, а другое — разгребать проблемы, к которым имеют непосредственное отношение две крупные державы. Кто-то ввязался в серьёзное дерьмо. — Мощный наркотик, полностью блокирующий чакру хоть на час, хоть на годы — зависит от дозировки одной инъекции. Он разрабатывался для использования в тюрьмах для особо опасных преступников и захвата высокоранговых нукенинов. Так с ними намного меньше мороки. Ядрёная вещь и гораздо более эффективная, чем любые чакроподавляющие наручники и браслеты, от которых при должной ловкости можно избавиться. Правда на Наруто она особо не действует, — задумчиво отметила Сенджу-химе и вновь озабоченно нахмурила короткие, белесые брови. — Чакра Кьюби подавляет и выводит наркотик из организма даже без антидота за какие-то считанные минуты. Но не на джинчуурики она влияет отлично. Обито хлопнул глазом и неуверенно посмотрел на сонно моргающего Хатаке, а после на притихшую Шизуне-сан. Он не был уверен, что в него не швырнут пресс-папье или ошивающегося рядом с письменным столом Какаши, когда он осмелится задать самый абсурдные вопрос в своей жизни, но всё же рискнул: — Вы тестировали яд на Наруто? Обито не нужно было активировать шаринган, чтобы во всех подробностях увидеть, как глаза Пятой сначала смешно на него вытаращились, затем опасно сузились и совсем потемнели под насупленными бровями. Её маленький, аккуратный нос сморщился от взбешённого оскала. Какаши благоразумно отошел от Цунаде на пару шагов, когда её ладонь сжалась в кулак и с грохотом обрушилась на столешницу. — Совсем дурак?! — от её рявканья Сакура рядом с ним подскочила и нервно сглотнула приторную слюну. Обито поспешно отвёл взгляд и с глупой улыбкой примирительно поднял ладони, надеясь не взбесить этим Хокаге ещё больше. — Нет, конечно! Взяли у него образцы чакры и проводили эксперимент без его непосредственного вмешательства. Все присутствующие незаметно перевели дыхание: Цунаде-сама взяла себя в руки и больше не смотрела на Учиху так, будто собиралась проломить ему голову. До Обито запоздало дошло, что сегодня она точно не в настроении оценивать его шутки. Хотя она никогда не оценивает их, в каком бы расположении духа ни была. Это, наверное, их общее с Наруто проклятье. — Мне нужно вернуть груз? — Именно. Желательно в целости и сохранности. Ни одна ампула не должна пойти в расход. Это вопрос безопасности как шиноби, так и гражданских. Если препарат смогут синтезировать, его начнут толкать на чёрном рынке как оружие против нас же самих. — Вы наверняка не там искали, — из всего потока информации Обито выцепил для себя пока первостепенное. Не может такого быть, чтобы пропажа бесследно испарилась, будто Камуи засосало её. Оставался один из самых возможных вариантов. — Груз, скорее всего, давно уже не на легально контролируемых территориях Страны Огня. Такую ценность обычно сразу сбывают на чёрном рынке или продают непосредственно заказчику. Вы уверены, что не было утечки? Проект, как я понял, был строго секретным. Цунаде заметно смешалась, пару секунд обдумывая его предположение. Её тяжёлый, задумчивый взгляд обвёл бумаги на столе, прежде чем она уверенно заявила: — Мы лично отбирали каждого человека, допущенного до лаборатории, и с их позволения ставили печати о неразглашении. То же самое в Суне: Казекаге высылал нам досье на всех своих людей. Информационной утечки никак быть не могло. Обито поворочал языком во рту, уткнувшись кончиком в щёку, и принял из рук Цунаде список задействованных в исследованиях специалистов из Конохи и Суны. Процесс проставления блокирующих печатей был хоть и радикальной, но стандартной процедурой во многих областях, связанных со шпионажем, засекреченными операциями и тайными, государственными проектами. В большинстве случаев подобные печати были достаточно надёжной подстраховкой, обеспечивающей защиту как хозяину печати, так и носителю, от которого будут исходить либо сигналы о помощи, либо команда на самоуничтожение во избежание извлечения информации, если вражеские силы попытаются вскрыть заблокированные данные. В этом смысле свойства используемой печати походили на метки, которыми клеймили представителей младшей ветви Хьюга, защищающих таким способом своё драгоценное додзюцу. Но, определённо, бывают исключения из правил, и абсолютно идеальной техники без крысиных нор и лазеек тоже не существует. Обито сам не раз в этом убеждался. — Я всё же проверю этот вариант. Не похоже, чтобы работали неподготовленные дилетанты, раз им удалось устранить АНБУ и подчистить следы, чтобы ни Инузука, ни Хьюга их не выследили. Я уверен, у них был информатор, — он вернул бумаги на стол и призывно постучал пальцем по поверхности. — Мне нужно, чтобы допросили каждого, кто имел отношение к проекту, независимо от степени вовлечённости. Пусть Ибики-сан возьмётся за это. И я хочу присутствовать на допросе. — Обито многозначительно постучал пальцем по виску, указывая на свой шаринган, которым, видимо, собирался сканировать допрашиваемых, если кто-то вздумает лгать или недоговаривать. — И ещё хорошо бы было привлечь Яманака. Если всё же обнаружится информатор, то нужно прошерстить ему извилины на наличие блоков, сторонних печатей, каких-то улик, которые смогут навести на след. И мало ли, вдруг кого-нибудь придётся колоть конкретно. Цунаде безропотно кивнула и отдала распоряжение своей помощнице донести до указанных лиц приказ о подготовке к первому этапу расследования. Затем, прежде чем отпустить Обито следом за Шизуне-сан, она жестом дала понять, что разговор ещё не окончен. — Сакуру возьмёшь с собой. Она твой напарник в этой миссии. Обито переглянулся с девушкой, слегка обескураженной, но вполне спокойно воспринявшей приказ. Она с готовностью кивнула, а Обито посчитал разумным хотя бы уточнить причины, побудившие Пятую включить их в одну команду. С ним-то было всё понятно: если ядом захотят обезвредить Обито, то им придётся долго провозиться, чтобы хотя бы достать его. Насчёт девчонки у него были догадки, и, без сомнений, её участие было связано с определёнными сложностями задания. — Почему Сакура? — Она была одной из тех, кто работал непосредственно с препаратом, — он краем глаза заметил, как Сакура рядом поджала губы и сцепила руки за спиной. — Ей известны все особенности яда, побочные эффекты, симптомы. Сакура отличит фальшивку от оригинала, если вдруг вас попытаются сбить со следа. И при ней всегда будет антидот на непредвиденный случай. Он... вводится весьма специфично, так что сам ты вряд ли сможешь им воспользоваться: ты не знаешь, куда, как глубоко и сколько колоть. Неправильная дозировка противоядия приведёт к летальному исходу. Он кивнул, удовлетворённый ответом, и захотел как-нибудь подбодрить Сакуру, но подумал, что в данной ситуации и обстановке это будет не очень уместно. — Кто-то ещё участвует в операции? — Нет, больше никого, — Цунаде выудила из бесчисленных стопок пухлую, перевязанную бечёвкой папку со всеми данными, касающимися дела, и протянула ему, не переставая проводить набивший оскомину инструктаж. — Толпа нам не нужна, привлечёт лишнее внимание. Держите с нами постоянную связь, отчёты высылайте по мере возможности, но как можно чаще. В случае чего, незамедлительно просите подмогу. На этом всё. Выполнять. — Есть.