Отпуская прошлое

Обито решил взять Сакуру на допрос с собой, несмотря на то, что из показаний она вряд ли извлечёт новую информацию, раз работала больше года бок о бок с потенциальными подозреваемыми. Что-то ему подсказывало, что ни наводку на информатора, ни новых деталей дела они сегодня не получат. Люди, которым удалось каким-то образом обойти защитные и блокирующие печати, абсолютно точно не оставили бы следов под носом врага. Обито не считал нужным разбираться с несовершенствами и огрехами защитных техник сейчас, когда времени было не так уж и много, а груз, возможно, уже пошёл по рукам. Им нужно срочно брать след, обшарить все известные их разведке точки чёрного рынка, где могли бы сбывать товар такой ценности, чтобы попытаться выйти на заказчика. Обито не тешил себя надеждой, что преступники работали по наводке и теперь, подставляя под удар собственную безопасность, тратят драгоценное время на поиск клиента в нужных местах купли-продажи ценных краденых свитков, техник, редких Кеккей Генкаев и даже рабов. Это абсолютно точно была заранее спланированная операция на заказ от лица, вмешавшегося в дела сразу двух скрытых деревень и дерзнувшего поставить под сомнение компетентность Каге. Откровенный плевок в лицо всей структуре шиноби. А если препарат, как говорила Цунаде-сама, распространят, козлами отпущения непременно сделают глав деревень. — Дерьмовая заварушка, — пробормотал Обито, задумчиво пиная камушки под ногами у порога резиденции. — Что, простите? Круглые, удивлённые глаза уставились на него в ожидании. Обито неопределённо повёл плечами и поделился мыслями. Всё равно приходилось ждать сообщения от Шизуне-сан, занимающейся на данный момент сбором всех сотрудников их секретной лаборатории в допросной. Спешить пока что было некуда. — Вы полагаете, что похитители преследовали не настолько банальную цель, как кража наркотика для продажи преступным группировкам? — Всего лишь догадка, — солнце методично, медленно жарило, и Обито не выдержал, отошел под уютную, душную тень и привалился спиной к тёплой стене. Сакура невольно скользнула за ним. — Не стоит пока заглядывать так далеко. Наша первостепенная задача — хотя бы выйти на них. Он оттянул ворот водолазки и утомлённо растёр мокрую шею. Сакуре, казалось, совсем не было жарко. Она стояла в бархатной тени, свежая и аккуратная, и только обгоревший, шелушащийся нос с лёгким налётом нездоровой красноты говорил о том, что и её лето тоже по-своему метит. У неё были очаровательные, едва-едва проглядывающиеся веснушки. Обито близко их не разглядывал, но шаринганом давно выцепил каждую, пересчитал и из года в год наблюдал, сколько появляется новых. Кто бы узнал, засмеял бы! — На тебе тоже печать ставили? — лишь бы отвлечься и не пялиться. Его откровенно цепкие взгляды уже доходят до абсурда и неприличия. — До сих пор при мне, — на его недоумевающий взгляд она с напряжённостью пояснила. — Цунаде-сама хотела снять, но я настояла, чтобы оставили. Информация здесь слишком ценная. Она недоступна ни одному специалисту из лаборатории, кроме определённых вышестоящих лиц. Сакура легонько стукнула себя пальцем по лбу, и Обито неприятно передёрнуло. Она позволила поставить блок на собственном сознании? В этом, по сути, не было ничего предосудительного, но сам факт того, что эта защита была установлена на случай, если Сакура попадёт в руки врага и подвергнется пыткам и допросу ради секретных данных, заставлял нервничать и думать о потенциальной опасности, которая ей грозила. Печать просто-напросто могла её ликвидировать, если бы к ней попытались применить ментальные техники. В лучшем случае она осталась бы калекой, овощем до конца жизни; в худшем — погибла. — Другим такие же ставили? — он постарался звучать не слишком озабоченно и хмуро. Ему не хотелось нагнетать ситуацию, в которой девочка оказалась, ещё сильнее. — Не совсем, — уклончиво ответила Сакура и рассеянно проследила взглядом траекторию падения сорвавшегося листка. — Они не были допущены к особо секретным данным и исследованиям, так что им достаточно было поставить стандартный ментальный блок, шифрующий сведения, и печать о неразглашении на язык. — Можно на твой взглянуть? — Обито ляпнул это быстрее, чем обдумал. Сакура заметно зарделась и отвела смущённый взгляд, а он мечтал о том, чтобы кто-нибудь и ему заклеймил язык, а лучше совсем вырвал, с корнем. — Прости, это по привычке. Можешь не... Пока Обито неловко лепетал судорожную чушь и старался хотя бы лицом не выдавать своего состояния, Сакура подошла ближе и приоткрыла рот. Шаринган вспыхнул инстинктивно и в мгновение считал с поверхности языка вязь печати, пропитанной чакрой. Не совсем такая, как у бойцов Корня, но явно не слабее. В случае чего, глотку так скрутит, что вдохнуть нельзя будет. Ему определённо нужно было отстраниться: секунды было достаточно для проверки, но Обито безвольно застыл и медленно ласкал жарким багрянцем щербинки на её влажных губах, крошечную чешуйку отслаивающейся кожи на хорошеньком носике, персиковую матовость щёк, утонувших под нежным румянцем, розовые ресницы над мшисто-зелёным бархатом в крапинку... Откуда у неё такие чудные крапинки в глазах? Его жадный взгляд снова упал на приоткрытый рот, сладкий, наверное, после леденца. Ему с невыразимой мукой хотелось сжевать её губы в поцелуе, облизать, загрызть. Пропихнуться между ними и зубами и выскрести печать с её языка собственным, до самого горла достать, всю приторность вылизать досуха с нёба и мякоти щёк изнутри, чтобы даже подбородки мокрыми стали и чтобы внизу у неё... — Обито-сан, всё готово! Они шарахнулись друг от друга с таким испугом, что даже клон Шизуне обомлел. Обито усилием воли потушил шаринган, рассерженно расчленяющий несчастную копию страшным, кровавым взором, и кротко обернулся к Сакуре, выпорхнувшей из-под тени на солнце чересчур суетливо и растерянно. Её маленькие, дрожащие пальцы нервно перебирали на бёдрах края узкого, короткого ципао. Были бы они наедине, Учиха не постеснялся бы схватить её руки и перецеловать все десять пальцев. Он бы извинялся до хрипоты за свою животную несдержанность, за то, что откровенно имел её распахнутые губы звериным взглядом, за то, что вообще приставили к нему в этой мутной миссии. Обито порадовался, что Шизуне-сан послала клона именно сейчас. Он бы наворотил таких глупостей, что после о совместном задании и речи быть не могло. Сакуре просто невозможно было бы смотреть в глаза от стыда и вины... и от того, что Обито мучительно, отчаянно и безумно хочет её. — Спасибо, мы уже идём, — вымученно спокойно ответил Учиха и вышел за Сакурой на залитую солнцем и безветренной духотой площадь. Клон с хлопком растворился. Они решили как можно быстрее нестись по крышам, чтобы избегать прохожих и, наверное, глупую неловкость между ними. Обито злился. Он вёл себя, как пацан в пубертатный период, не мог взять под узду ни голову, ни самообладание. Он грёбаный джоунин. Грёбаный шиноби, и у него обязанности, о которых Обито не думает даже в эту минуту. Ему не хватало сейчас двенадцатилетнего засранца Какаши, который мог бы поглядеть уничижительно и как-нибудь хлёстко привести в чувства одной единственной фразой о том, что он мусор, если не может быть профессионалом. Но Какаши и теперь несносный засранец, потому что не одёргивает его, а подначивает, воркует что-то и многозначительно пялится на них с Сакурой, как папаша на сына и его... Его... Блять, он разорвёт и сожжёт все его грязные книжонки до единой! В допросной их встретил рослый, матёрый Ибики-сан. У него взгляд всё равно что бритва, и он им раньше при любом удобном случае шинковал Обито, буквально шкуру сдирал, когда видел. Теперь оттаял, но волком смотреть не перестал. Впрочем, Морино на всех и всё всегда так таращился. Спец-джоунин кивнул им в знак приветствия и увлёк без прелюдий за собой. Обито попросил Сакуру следить за всем и слушать в комнате для наблюдения, а сам уединился в помещении для дознавания вместе с Ибики-саном и первым свидетелем. На допрос всех сотрудников они угробили весь день и, как Обито и ожидал, никакой новой информации не получили. Сторонних лиц в их стане не наблюдалось, в контакт с подозрительными личностями не вступали, болтать им не позволяли блокирующие печати, а к особо важным данным у них попросту не было доступа. Ни один из них не лгал, Обито видел. Он ради этого с небольшими передышками истязал свой глаз много часов, пока они не отпустили последнего допрашиваемого. Эти бедолаги заметно тушевались и тряслись под пристальной слежкой шарингана, запинались и нервничали, растянув весь процесс дачи показаний до глубокого вечера. Иногда Обито даже хотелось хорошенько приложить их чем-нибудь, чтобы не мямлили, но до того эти люди были робкими и напуганными, как котята, что сразу стыдно становилось за потакание старым профессиональным привычкам прошлого в рядах АНБУ, когда информацию он выбивал либо с помощью шарингана, либо совсем грязно и некрасиво — кулаками. Всех распустили ближе к полуночи. Кроме них, в штабе отряда Пыток и Допросов ещё сновали шиноби, мечущиеся между допросными и камерами с заключёнными. Для них время явно было детское. Сакура в прилегающей комнате наблюдения старательно пыталась не клевать носом. Обито застал её, когда она расхаживала из угла в угол, растирая ладонями красные глаза. — Зря время потеряли, — пожаловалась Сакура и постаралась улыбнуться ему не слишком устало и кисло. — Не могли не допросить их, — придержав дверь, он кивнул девушке на выход. — Зато исключили хотя бы один вопрос. — Доносчика среди нас не было, — утомлённо разминая шею, с разочарованием бросила Сакура. — Либо его уже нет среди вас. Выполнил свою работу и бесследно исчез. Девушка утвердительно кивнула, явно расстроенная тем фактом, что кто-то у них под носом крал важную информацию и незаметно передавал врагам. Насколько они расслабились после войны, что у них так позорно затупился нюх? Обито видел, что ей хотелось высказаться, но она промолчала, отрешённо проводив взглядом конвой с задержанным, избитым мужчиной. Его волокли силой после жёсткого дознания и явно не раз приложили головой о металлический стол. Он заметил их в тот момент, когда Обито обошёл Сакуру и незаметно оттеснил к стене, закрывая собой. Мужик успел поймать её взгляд, сально осклабился и недвусмысленно пошевелил языком во рту. О, чего бы только Учиха сейчас не отдал, чтобы выдрать ублюдку язык и совсем расколоть его избитый череп о бетонный пол. Им вслед доносилось его помешанное улюлюканье и обещание сдать напарников поголовно, если "розовая сучка ему отсосёт", пока один из сопровождающих шиноби не заткнул его пинком под дых. Обито стиснул зубы. Он вернётся. Проводит Сакуру до дома, вернётся и заставит языкастую мразь всю ночь отсасывать всем до единого заключённым штаба. После этого он, увы, вряд ли сможет выдать хоть какую-то информацию. По крайней мере ртом. — Даже не думайте. Её предостерегающий тон и насупленные, светлые брови не произвели на него впечатления, только разозлили сильнее. Обито окатил её строгим взглядом сверху вниз и как можно более непринуждённо спросил: — Что? — Не нужно трогать того мужчину, ясно? Вы не двенадцатилетний драчливый мальчишка, Обито-сан, а я вполне могу постоять за себя, если есть необходимость. Она говорила достаточно убедительно и в целом казалась равнодушной к грязным высказываниям в свой адрес, но Обито видел, как едва заметно порозовели её щёки от злости и стыда, как потемнели глаза, отливая болотной тиной в полутёмном коридоре. Его даже не задело это её "двенадцатилетний драчливый мальчишка", потому что рядом с ней он им и становился. Даром что не петушился ещё, как делал раньше при Рин, но все его выходки так или иначе бросались в глаза особо внимательным, которые всё замечали, но предпочитали украдкой хихикать и молчать: Обито всё ещё мог с дуру разбить кому-нибудь нос за глупые поддразнивания. — Он тебя оскорбил. Учиха стремительно и упорно выводил девушку из себя своей неуместной заботой и ничего не мог поделать с собой. Обито осознавал, что это даже не его дело: она ему ни сестрой не была, ни девушкой, ни женой. Но Сакура его хороший друг, разве этого недостаточно, чтобы вступиться за неё и поставить некоторых болтливых сучёнышей раком? — Он не в себе, — сдерживая раздражение, терпеливо объяснила Сакура, сжимая кулаки. — Явно под чем-то, вы же заметили. — Что с того? Его свинское состояние не даёт ему права распускать язык. Сакура развернулась к нему лицом и сердито уставилась на него, полыхая от злости то ли на Обито, то ли на ту скотину, покрывающую на другом конце коридора своих сопровождающих ядрёным матом. Её крошечные кулачки скрипели перчатками от натуги. Она обиделась, догадался Обито. Он совсем не брал в расчёт то, что Сакура была куноичи и за все годы службы не раз имела дело с тварями ещё более отвратительными и грубыми, чем тот, который прилюдно унизил её. Она могла бы убить его сотней разных способов, потому что умела это и умела отлично, а Обито её самостоятельность и самодостаточность игнорировал. Это он ясно видел в её взбешённом взгляде. И не мог Учиха ей заявить, что, имей она силу хоть самого Мудреца Шести Путей, никогда не перестанет её опекать и защищать. Он по-другому просто не умеет. — Общайте мне, что вы ничего ему не сделаете, — тихо и с нажимом потребовала девушка, стараясь не робеть под его далеко не насмешливым и добрым взором. — У нас важное задание, нет времени ввязываться в пустяковые дрязги. Обещайте, иначе, клянусь, я не буду с вами разговаривать. Они ещё с минуту давили друг друга напряжённым молчанием и требовательными взглядами, и, когда Сакура посмотрела на него уже почти просяще, Обито, отмахиваясь, недовольно буркнул: — Обещаю. Она не показала своего облегчения, но кулаки расслабила и незаметно перевела дыхание, тихо пролепетав "Спасибо". Они вышли в душную, терпкую ночь, совсем светлую и тихую, и, не сговариваясь, побрели в сторону её дома. Обито не спрашивал разрешения проводить, он делал это уже по традиции. Сакура раньше пыталась как-то сбивчиво ему объяснить, что не стоит наворачивать круги по Конохе ради неё, что ей неловко отвлекать его от дел, но скоро поняла, что Учиха мало слушает её в такие моменты. Для него это драгоценная возможность без причины побыть рядом. Прикрываться воспитанием стало обыденностью. И только позже становилось по-настоящему стыдно. На могиле у Рин, когда Обито приносил свежие цветы и невольно думал, как бы хорошо было хоть раз подарить их Сакуре. И чтобы не бояться её непонимания и отказа, чтобы не мучиться потом виной и чувством жестокого предательства. Чтобы единственный раз в жизни улыбнуться ей и не ощущать себя так, будто он взял что-то, что ему не принадлежит. Обито ненавидел себя, потому что смел смотреть на Сакуру, ловить каждое её слово, мечтать о ней, хотеть её и позволять себе ненадолго забывать о прошлом, когда больно было хотя бы дышать. Он, наверное, даже после её смерти не истязал себя так сильно, как в последние годы, когда душу наизнанку выворачивал, лишь бы не предавать память о Рин, лишь бы не забывать её, когда другая улыбка, живая и нежная, как и цветочное имя, затмевала призрачную — из далёкой, искалеченной юности. — Не злись, я знаю, что ты могла навалять ему сама. Обито легонько бодает девушку локтем в плечо, привлекая к себе внимание. Она по-прежнему хмурится и демонстративно отдёргивает от него руку, кривя чувственную линию губ. Даже злится очаровательно, и Обито, если бы мог, каждый день бы выводил её из себя нарочно. С Рин такого никогда не было. Даже больше, с ней не было ничего из того, что есть у него сейчас. И, наверное, это хорошо. Это даже правильно: в жизни мало что повторяется, особенно первая любовь. Всё, что было в прошлом, ни капельки не похоже на то, что он чувствует и хочет делать в своём настоящем рядом с Сакурой. Она другая во всём, от розовой макушки до кончиков пальцев, от ярких вспышек ярости до страстного стремление уберечь самых близких, и это он в ней любит. Настолько сильно, что безбожно издевается над собой каждый день несколько лет подряд. — Я вовсе не злюсь. Кто бы знал, чего ему стоит сжевать зубами настырно расплывающуюся улыбку! Она дуется совсем как ребёнок: избегает взгляда, пылает возмущённо щеками и даже губа нижняя совсем немножко оттопырилась. Будь ему позволено, он бы эту обидчивость оттуда сцеловал всю начисто. — У тебя венка на лбу вздулась, — подметил Обито насмешливо, ткнув её пальцем в оттиск лиловой печати. Её голова забавно задралась, и Сакура с тихим шипением отпихнула его руку. — Потому что вы — бака! Тепло её ладони сквозь плотную перчатку на открытой полоске его запястья не шло ни в какое сравнение с жаром его кожи, но Обито обжёгся. Мелкая дрожь пробежалась от кончиков пальцев вверх по предплечью и дальше, плашмя ударив в затылок. Его повело, как пьяного, и, если бы Сакура не убрала руку, он бы ухватил её маленькую ладонь и... Что бы он сделал? Он не знал, что бы сделал, но держал бы её до тех пор, пока не захочется дотронуться выше. — Ещё какой, — хрипотца в голосе спряталась в вымученном смехе. — А ещё вы не чураетесь в драки лезть со всяким отребьем. Как маленький, честное слово! Обито всё ещё смотрел на её кисть, узкую и хрупкую. Она иногда касалась при ходьбе бедра, утянутого шортами и чуть ниже перевязью с оружием, туго обхватившей нежную мякоть. Учиха сглотнул и отвернулся. — Эй, ну хватит меня отчитывать, — нарочито недовольно протянул Обито, выглядывая неподалёку огни ночной закусочной. — Кто из нас старше? Саркастичное хмыканье и абсолютно красноречивый взгляд подначивали его раздуть спор ещё больше. Цель выбить Сакуру из колеи, распалить её дразнила Обито сильнее, чем спарринг с Какаши и удачные попытки уложить его на лопатки. Но он весьма кстати вспомнил, что девушка совсем голодная с самого утра. — Судя по вашему поведению, точно не вы. — Не хочешь перекусить? Обито резко свернул в направлении полупустой закусочной, и Сакура невольно последовала за ним, не желая, видимо, сотрясать воздух возмущением без его непосредственного виновника. — Вы пытаетесь подкупить меня? — Вот я ужасно голодный! — перекрикивая Сакуру, пожаловался Учиха, вваливаясь в душное помещение. Даже распахнутые окна и двери не спасали от жара печей, и Обито, утирая с висков испарину, стянул с себя только джоунинский жилет, отдирая от мокрой спины прилипшую водолазку. — За целый день во рту ни крошки! — Вы невыносимы. Сакура, всё ещё насупленная и очаровательно зардевшаяся в духоте, плюхнулась на стул со скрещенными руками и исподлобья следила за ним из самого угла закусочной. А потом у неё громко заурчало в животе, и так она вспыхнула, что даже волосы и брови поблекли на фоне её красного лица. Второй раз за день Обито сдержал смех: солонка в опасной близости от её ладони была весьма громоздкой на вид. У стойки он сделал заказ, прихватил воду и вернулся к Сакуре. Она молча складывала оригами из салфеток и выстраивала в ряд перед ним. Обито выдул половину бутылки, а вторую вылил на затылок и горячую во всех смыслах голову. Прохлада скатилась за шиворот и поползла вниз по позвоночнику до самой поясницы, остужая ровно на три секунды, пока он не поднял голову и не столкнулся взглядом с весенней листвой напротив. Засмотрелся. На мгновение в её глазах промелькнуло нечто, но Обито не успел распознать, что за выражение вспыхнуло там, когда взгляд сместился на его шею. Он понял только, что сейчас задохнётся, что там, где нечитаемая глубина неторопливо прикасалась к нему, плоть отслаивалась целыми ошмётками. Челюсть и скользнувший под кожей кадык. Остро выточенные ключицы с глубокой выбоиной между ними. Плечи и предплечья. Грудь и солнечное сплетение. В области напрягшегося живота она, хвала богам, остановилась, и Обито готов был расцеловать стол, закрывающий всё, что у него ниже пояса. Если бы её одуряющие глаза посмели опуститься на его пах и ноги, он бы сделал с ней что-то невообразимое прямо на этом столе. Сакура будто с досадой по тому же пути вернулась назад, и её разомлевший, кроткий взгляд был всё равно что скальпель чакры по голой плоти. Обито не понимал. Или не хотел понимать, потому что иначе он бы угадал смысл того мимолётного, пьяного выражение в наглых, лисьих глазах. Тогда бы он позволил себе оступиться и ослабить хватку на горле. Нет, Учиха Обито слепой и глухой. И последний человек в мире, который заслуживал бы Сакуру и этот её взгляд с поволокой. Обито даже без шарингана людей читает, как дурак Какаши свои извращения на бумаге. И за одно мгновение их обоюдной слабости он разглядел всё. У неё там тысяча вопросов, желаний, ответов и намёков. Там теплится даже больше, чем привязанность, дружба и симпатия. Там горит и полыхает нечто такое, что вырвало бы его из пут прошлого, разворотило бы ему жизнь, утопило бы в болезненном удовольствии снова любить и в этот раз не безответно и безнадёжно. Обито Учиха не слепой и не глухой, но он хочет таковым быть. Он не отвечает ей на этот взгляд. Встречает по-скотски добрым и дружеским равнодушием и даже глаз из жалости не отводит. Режет её фальшивым отчуждением и прижигает кровящий рубец тем тяжёлым, хлёстким непониманием, от которого у него всё детство, всю юность нарыв в сердце гноился. Видишь, Сакура, я не заслужил. Я тебе не отвечу не потому, что не могу. Потому что не хочу. Им принесли еду. Сакура отвернулась, глаза её уныло потухли. Она едва слышно поблагодарила, пожелала приятного аппетита и спрятала побледневшее лицо, низко опустив голову. Её губы были плотно и жёстко сжаты. Обито не был голодным, но уминал за обе щеки так, чтобы Харуно не отставала, не смущалась и всё до конца съела. Его взгляды, улыбки, тон, каждое строго выверенное слово были тёплыми и заботливыми настолько, чтобы не переходить границ и не внушать девушке надежду на что-то большее. И, наверное, никогда Учиха не чувствовал себя такой лживой и лицемерной скотиной. Он всегда считал себя честным человеком, но жизненные обстоятельства, служба в рядах молчаливых, хладнокровных убийц и годы затравленной боли, бессмысленности и ненависти к себе выбили из него всё, чем он когда-то был, что считалось его слабостью и брешью. Обито научился врать. Это оказалось проще, чем нанизывание вражеской туши на деревянную жердь, пытки с отрубанием конечностей и способность не дрогнуть ни рукой, ни сердцем, когда кто-то смотрит с надеждой и ужасом, а его рука ввинчивает в яремную вену заточенную сталь. Достаточно было представить, что лицо снова скрывается за стилизованной рысьей мордой. Рядом с Сакурой его рысь была чистой и крепкой дружеской привязанностью без метастаз в виде измученного и навязчивого желания быть для неё кем-то большим, тем, кем она стала для него. Обито из шкуры вон лез, но продолжал вести себя непринуждённо и наивно, будто её ласковый и жаркий взгляд прошёл мимо него, никак не задев. Он шутил, отвлекал девушку, незаметно подкладывая в её тарелку куски мяса посочнее и побольше, и Сакура поддавалась. Скоро тень сожаления и грусти сползла с неё, и Харуно снова зарделась от улыбок и нарочито ворчливых замечаний по поводу его дурашливости и непосредственности, совсем несолидных для его возраста. Да, вот так лучше. Она так хороша с этой улыбкой и лапками морщинок в уголках нежно-зелёных глаз. Не пристало ей долго грустить, особенно из-за такого, как Обито. Он даже слёз её не заслуживает, что уж говорить о более важных и серьёзных вещах, о которых Учиха смел мечтать только украдкой. — О, это ты, котёнок? — елейный голос и приторный запах сладостей и змеиной кожи расплылся над ним в воздухе. Обито беззвучно застонал и опустил голову на подпирающую ладонь. — Давно не виделись. Ты не забыл, что торчишь мне двести рё? Приветственно подмигнув Сакуре, Анко привалилась к его плечу, растекаясь по нему всем своим внушительным, тёплым добром. Сетчатая материя и распахнутый плащ провокационно выставляли всю её напоказ. Харуно вспыхнула до корней волос и, стиснув кулачки, пришибленно наблюдала, как куноичи ластилась к Обито и ерошила ему волосы на затылке, едва не впечатав жёстким захватом его лицо в свою грудь. Это представление оказалось неожиданно обидным и ужасно неприятным. Если бы не жгучая злость, Сакура, наверное, позорно расплакалась бы от невозможности что-либо сделать, как-нибудь отодрать женщину от него, вдолбить ей в голову крепкой затрещиной недопустимость и нелепость её поступка. С ним же нельзя так, Обито-сан не любит лишних прикосновений, а она... Она всё лезет и трётся, и Сакура осознаёт, что страшно ревнует, так просто и бесхитростно, будто кто-то носом ткнул её в эту банальную истину. Она ревнует взрослого, свободного мужчину, не имея на подобное никаких прав. Её разрывают изнутри, душат комком в горле раздражение, смущение и беспомощность, и это намного хуже, глубже и острее, чем детская ревность к Саске, потому что Обито Учиха, несмотря на всю свою отзывчивость, приземлённость и мягкость, гораздо недостижимее, чем нарочито равнодушный, ершистый мальчишка-грубиян. — Отдам, как смогу, — он уворачивался от её прилипчивых пальцев весьма изощрённо, и всё без толку. Наверное, если бы не стол, она бы ему и на колени полезла и вокруг него кольцами обернулась. Вся в своего сенсея, однозначно. — Можешь неделю покупать мне данго. Анко прижалась щекой к ткани повязки на лице Учихи, а второй рукой медленно потянулась к его тарелке. Обито не видел, занятый попытками отделаться от липучки, но Сакура, найдя в себе силы оторвать взбешённый и ущемлённый взгляд от их неприличной близости, заметила, как хищно блеснули её глаза, зацепившиеся за пышущую жаром еду. — А не слипнется? — Тогда снимай верх, дорогуша, и дай себя пощупать. Натурой платить можно. Только глухой бы не услышал треск и скрежет столешницы, в которую Сакура вцепилась пальцами. Она собиралась всё здесь разнести и потом позорно удрать, чтобы не расплакаться от унижения и стыда перед Обито за то, что повела себя как глупый, капризный ребёнок. Харуно взаправду готовилась провалиться на месте после того, как за шкирку оттащит от Учихи прилипалу Анко вместе с её цепкими, маленькими ладонями, здоровенными грудями и наглой, распущенной ухмылкой. Уже даже чакра начала медленно стекать в её дрожащий, побледневший кулак, под которым бы непременно затрещали либо столы, либо чьи-то кости, когда Обито взбрыкнул, стряхивая повисшую Анко с плеч, как кошку с занавески, и выпрямился во весь свой внушительный рост. — Чего? — он шлёпнул её по рукам, заметив, наконец, её домогательства до кусков мяса в бульоне. — Иди вон Генму щупай, он только рад будет! Вот ещё удумала. Эй! Анко умыкнула добычу, запихнув её в рот, и с завидной скоростью вылетела на улицу, на бегу уходя в крутой поворот, когда Обито метнул ей вслед деревянный гарпун, вылезший из ладони. — Промазал, — приставив ладонь над глазами козырьком, Обито с досадливым ворчанием вглядывался в темноту. Анко удрала, а его метательное оружие одиноко торчало из земли, войдя в него почти по самое основание. — Вот же драная кошка! Найду — всю душу вытрясу. Сакура поспешила опустить глаза, когда он вновь повернулся к ней. Теперь она не решалась открыто пересекаться с ним взглядом. Девушка и без того часто смущалась в его компании, а после его сегодняшней выходки совсем закрылась. Глаза были зашуганые, движения — зажатые, разговоры и улыбки — запинающиеся и робкие. Обито определённо не этого хотел добиться, но как всегда перестарался. Последнее, что бы он сделал в жизни, это оттолкнул Сакуру от себя, дав повод чураться его и пугливо вжимать голову в плечи на каждое действие, будто перед ударом. Ему нужно было как-то обозначить границы, а что получилось в действительности? Какаши прав, он правда потерял свои эмпатию и чувствительность в АНБУ, содрав их о внутреннюю сторону тяжёлой, равнодушной рысьей морды. Обито думает, что сделал это гораздо раньше, когда уродовал и рвал тела шиноби Тумана, когда сдирал с себя куски липкого покрова Зецу, когда вылавливал в чавкающей луже крови и грязи всё что осталось от Рин. — Что будем дальше делать без информатора и зацепок? Всё же Сакура умница. Её попытка сгладить неловкость и забить полую тишину ватой разговоров о работе стряхнула с них обоих наваждение и абсолютную потерянность в собственных действиях и мыслях. Их с детства учили убивать, шпионить, сражаться, защищать. Среди шиноби нет, наверное, такого, кто не познал бы горечь потери или боль от самого устройства жизни ещё в детстве, потому сердца у них закалённые, эмоции — под контролем, чувства — под запретом. Они в первую очередь оружие, щит для тех, кто не способен себя защитить. Сталь всегда должна быть твёрдой и заточенной. Разнеженным, затупившимся кунаем родной дом не уберечь. Чувствуют они тоже по-другому. Жизнь ниндзя одним днём, одним мгновением ограничена, поэтому принято любить как в первый и последний раз: ослепительно и больно, пока ещё можно ловить губами чужое дыхание, пока глаза блестят живыми искорками. И мало кто задумывается над тем, как правильно, как должно. Если взаимно, то ныряй в омут и не выплывай. Может быть, бытие шиноби даже прекрасно в том, как жестокость существования перемежается с поразительным созиданием их любви, к которой они, неопытные, искалеченные в юности орудия, способны как никто другой. А Обито отпустить себя не может. Он — то исключение из правил, которое думает, как правильно и как должно. Они, наверное, поменялись с Какаши местами не только под тем обвалом. Или он всего лишь трус и слабак, зависимый от прошлого, погребённый под ним, притворяющийся трупом с живым сердцем и неизмеримой нежностью к тёплой зелени цветущей, ласковой вишни. Всё-таки Мадара Учиха никогда его не спасал. Он остался там, под природной могильной плитой и с ледяной, влажной, трясущейся девичьей ладонью в своей руке. — Нужно теперь прошерстить чёрный рынок, но проблема в том, что точек сбыта много и они всегда перемещаются, — Сакура вся подобралась и, отринув неловкость после произошедшего, наклонилась к нему ближе. Подобное место, даже почти пустое и уединённое, не предназначено для их беседы. — Дважды в одном месте торги никогда не ведут, иначе велика вероятность облавы. Нашей разведке известен целый перечень таких гадюшников, да и я знаю ещё несколько теневых рынков на территории Страны Огня и за её пределами. Глаза Сакуры, и без того большие, недоверчиво и удивлённо распахнулись. Она оглядела его с таким подозрением и неверием, будто никогда даже мысли не допускала, что он может иметь отношение к подобному нарушению закона. — Откуда вы знаете? — Старая история. Не волнуйся, запрещёнку я не продаю и не покупаю, — усмехнулся Обито и, потирая подбородок, добавил: — Разве что только однажды, когда пытался достать Какаши на день рождения одну книгу... — Фу, избавьте меня от подробностей! — воскликнула Сакура, зажмурившись, будто по губам могла прочесть историю о том, как Обито в поисках снятой с продажи литературной порнографии одного писаки час вытряхивал дурь из спекулянтов, пытаясь объяснить, что не проститутка с садомазохистскими наклонностями ему нужна, а всего лишь чёртова книга. Он не стал говорить, что иногда подобные связи для их профессии весьма полезны. Если однажды хорошенько взять за яйца крышующую верхушку, то потом при необходимости можно периодически выбивать из них нужную информацию, заставлять шпионить, доносить и, может быть, давать наводку на интересующий товар. Обито давно не чурается помощи даже таких крыс, вымуштрованный циничным, бездушным уставом АНБУ, искореняющим принципы, совесть и мораль. Всё во благо деревни и её безопасности. — Ладно, значит, нам нужно прошерстить все известные точки чёрного рынка? — задумчиво прикусив губу, Сакура опустила напряжённый взгляд в пустую тарелку, отстукивая по ней палочкой тихую дробь. Обито невольно засмотрелся на её очаровательную сосредоточенность, строгую складку между бровями и покрасневшие от острого перца края рта и припухшие губы. Они пылали ярко и сочно, и каждый раз, когда Сакура слизывала с них припекающий остаток перечной остроты, низ живота стягивало в тугой, горячий комок, отдающий напряжением и жаром в позвоночник и поясницу, стекающий слабостью и мурашками вниз по ногам. Обито возненавидел себя за свой бессовестный взгляд и ещё более отвратительную реакцию. У него больше нет права даже мельком думать о Сакуре в подобном ключе после того, как он сам чётко обозначил грань, за которую ни за что не станет переходить. И она это теперь тоже понимала. — Но это невозможно. В Стране Огня их сотни, если не больше, и ещё не факт, что преступники вообще решили сбыть товар у нас. Тогда ещё нужно обыскать Суну и рассыпанные на границах города и поселения. У нас нет столько времени! Сакура вспыхнула раздражением, как непокорное огненное дзюцу, и на мгновение даже показалось, что она разнесёт стол кулаком. Обито сходил с ума, когда она вот так искренне злилась. Он весь трепетал изнутри и хотел сделать что-то абсолютно безрассудное, чтобы заразиться от неё этим запалом, надрывом чувств и ослепительной яростью в пронзительных, зелёных глазах. Стоит ли говорить, что с ним происходило на фронте, когда Сакура ни на миг не потухала, когда дробила и вспарывала целые пласты земли на много киллометров вокруг, когда горела изнутри даже ярче чакры Кьюби и собственных ирьёниндзюцу? Если бы тогда ему суждено было умереть, он бы не пожалел, что его последним воспоминанием была она. — Поэтому мы сузим круг поисков. — Каким образом? Мимо прошёл ещё один поздний гуляка, судя по румяному лицу и бредущим, рассеянным глазам, немного поддатый, и косо посмотрел в их сторону. Особенно пристально уставился на Сакуру. Видно было, что с дури хотел прицепиться к ней, поэтому Обито достал из подсумка сюрикен и стал играючи раскручивать его на указательном пальце. Ему не хотелось за шкирку выволакивать бедолагу и уж тем более выдавливать из черепа глаза за неуместные, недвусмысленные взгляды только потому, что он пить не умеет, но мужик оказался понятливый. Его как ветром сдуло, только потревоженные тканевые перегородки на входе раскачивались вслед. За сегодняшний день ему дважды захотелось кастрировать подонков, называющих себя мужчинами только из-за члена между ног. А впереди миссия с необходимостью лезть вместе с Сакурой на самое дно выгребной ямы, где скоты похуже водятся. И у него уже страшно свербят кулаки в желании сделать ещё нескольких мудаков импотентами на всю оставшуюся жизнь. — Для контрабанды медицинских препаратов, органов, доноров, биологического материала для опытов есть свои потребители и точки купли-продажи, — Обито перешёл на шёпот, склоняясь к ней ещё ближе и выставив негласной преградой между ними занятую сюрикеном руку. — Их гораздо меньше, соответственно, они более скрытные и выйти на них сложнее. Нужен человек, который вхож или, по крайней мере, был когда-то в этот ограниченный круг лиц. У него непременно должна быть информация о возможных местах, где на ваш яд мог бы быть спрос. Если повезёт, то он даже подскажет, кто конкретно может подобным интересоваться. — И этот человек... — любопытные, зелёные озёра понятливо вспыхнули. Она даже заулыбалась от своей догадки, и Обито несдержанно ответил ей мягким, ненавязчивым изгибом губ. Она так радовалась любым их крошечным шажкам, с таким энтузиазмом принимала маленькую лазейку в запутанном деле, будто они уже победили. Это даже ему внушало оптимизм и веру в их успех. Он только в детстве такой прилив сил и надежды чувствовал, когда мог совершенно безрассудно и глупо полезть в драку с гораздо более сильным противником, ни на секунду не сомневаясь в себе. Потом жизнь эту спесь с него сбила и сделала невозможным, невыносимым скептиком. Его наивное, по-детски упрямое неверие в то, что он может умереть, выдрали из него и втоптали с его кровью и размазанными конечностями в землю той пещеры. Его уверенность в собственных силах, которых непременно хватит, чтобы спасти и Рин, и Какаши, и деревню, и вообще весь их мир, обуглилась в Райкири, утонула в чавкающей, обгоревшей дыре на хлипкой, девичьей груди. Но было приятно на мгновение почувствовать тепло далёкого прошлого, когда он был ребёнком, не знавшим, что такое война, обременившая даже детей тяжестью оружия, убийства и ответственности за родную деревню и тысячи невинных жизней, а единственными проблемами его маленького мира были стремления хотя бы раз утереть высокомерный нос зазнайки Какаши и, не заикаясь, позвать Рин погулять. — Я уже послал Ямато весточку, чтобы он его предупредил, — быстро кинув взгляд на часы, Обито сунул сюрикен обратно в подсумок и лениво потянулся на стуле. Позвонки в шее и спине смачно захрустели. Определённо, сидячая работа в допросной не для него. — Завтра в шесть выдвигаемся. Метнёмся в Камуи до его норы, а там посмотрим. Будем действовать по ситуации. — Поняла, — Сакура серьёзно кивнула, чересчур пристально наблюдая за тем, как он разминает напряжённые мышцы, щёлкает фалангами пальцев и, поднявшись на ноги, трёт затёкшие, каменные плечи. Обито расплатился раньше, чем у неё получилось достать деньги, и пропустил мимо ушей её неуместную благодарностью. Ещё бы за еду друзей благодарить! Они вышли в терпкую ночь, остывающую, пыльную и по-летнему душистую. Тяжело пахло прогретой землёй и выжженной, пряной травой. Сакура после переезда от родителей и начала самостоятельной жизни поселилась далековато от центра, поэтому идти пешком нужно было довольно немало. Они бы и побежать могли, но сонливость после плотного, позднего ужина и невыносимо долгого, жаркого дня была такой сладкой и отупляющей, что не хотелось лишний раз шевелиться. — Вам нужен мануальщик, — начала Сакура, разглядев, видимо, тогда его явный дискомфорт в области ноющей шеи и каменных плеч. — Давно вы к нему ходили? Вы же знаете, что все шиноби в целях профилактики по расписанию ходят на процедуры к Ямамото-сану? Обито передёрнуло от этого имени. Если он что-то и не любил в жизни, так это походы к их ядрёному медику-массажисту с мощными, мускулистыми руками, огромным шрамом на темени и пышными усами под несуразно длинным, красным носом. Он был первоклассным шиноби и одним из лучших полевых медиков, который побывал сразу и на Третьей и на Четвёртой войнах, а с того света вернул больше трёх сотен бойцов. Он даже Обито однажды развороченное брюхо латал прямо во время засады на их разведывательный отряд. Над головой разрывалась цепь заложенных взрывных печатей, его ребята отбивались как могли, а Ямамото-сан, сунув ему между зубами свой ремень, чтобы язык не отгрыз, наживую удалял шрапнель из раны и сращивал дыру. Говорят, ему в голову рикошетом угодила молния от чьего-то дзюцу, которая шрам страшный и оставила, и после этого он тронулся умом, перестал говорить и устроился в больницу массажистом. Молчаливый великан под два метра ростом за тридцать минут превращал здоровых лбов в куски размякшего желе. Обито, конечно, не был так уж сильно восприимчив к боли, но даже он скулил под руками Ямамото-сана, мысленно зарекаясь, что не ляжет на его кушетку больше никогда в жизни, даже если Цунаде-сама вырвет голыми руками ему позвоночник. — Да какой из него мануальщик? — проворчал Учиха, невольно поводя занывшими плечами. Тело до сих пор помнило те муки. — Он костолом! — Он замечательный специалист! — с возмущением возразила Сакура, бросив ему неодобрительный, укоризненный взгляд. — Только благодаря его чудесным массажам наши ниндзя в большинстве случаев избегают серьёзных переломов, разрывов и растяжек на тренировках и заданиях! — Я после одного такого массажа два дня шевелиться не мог! — пожаловался Обито, вспоминая, как Какаши пролез тогда к нему в дом и, воспользовавшись его беспомощностью, три часа подряд читал ему свою нудятину, прерываясь только на чистку мандаринов и настойчивые тычки под рёбра, если Учиха вдруг засыпал под его бормотания. — Он сделал из меня переваренный гёдза¹. Они ненадолго остановились, когда маленькая, ободранная, безухая кошка полезла ластиться к лодыжкам Обито и не давала пройти, путаясь у них под ногами. Он присел на корточки, подставляя мурлыкающему животному пальцы. Куцая, рыжая мордочка ткнулась в них, выпрашивая нежности и, может быть, немного еды. — Вы утрируете, — фыркнула Сакура, наблюдая за трущейся о его ладонь бродяжкой. — Вот Какаши-сенсей молодец, он исправно ходит на все сеансы. — Потому что твой Бакакаши-сенсей — нудный и скучный ханжа, вот так. Кошка, выставившая тощее брюхо вверх, под руку Обито, низко мяукнула в знак согласия, да так выразительно и недовольно, будто сами нинкены сенсея ухо ей оторвали. И отчего эти пушистые комки шерсти так любят Учих? — Даже Наруто ходит! Обито вскинул на неё свой самый самодовольный и насмешливый взгляд, и Сакура совсем сдулась, предчувствуя убийственный аргумент не в свою пользу. — Прошлый сеанс мы прогуливали вместе на голове Первого. Там так хорошо спится... — Вы оба невыносимые бездельники! — обрубила Харуно и, развернувшись на пятках, пошла прочь. — Надеюсь, в следующий раз Итачи-сан нашлёт на вас своих ворон с несварением. — Ты хоть знаешь, что это потом не отстирывается? — Обито нагнал её у поворота в несколько широких шагов, вновь подстраиваясь под её неспешный темп. — Я к нему ходить не стану. — Тогда массаж вам буду делать я, — волна трепета и жара всколыхнула его изнутри и свернулась разбухающим клубком в солнечном сплетении. Обито покраснел, впервые открыв для себя всю двусмысленную подоплёку слова "массаж", и даже болезненная психологическая травма, оставленная усатым, немым садистом, не испортила впечатление. Учиха украдкой взглянул на неё, с трудом сглотнув вязкую слюну, но Сакура не заметила и вдруг остудила его так же неожиданно, как и зажгла. Хлёстко и жёстко, как мокрым полотенцем по мягкому месту. — И, поверьте, вы больше вообще никогда не встанете. О, она откровенно бросала ему вызов! Обито мог прочесть эту дерзость в её задранном подбородке, скрещенных на груди руках и самоуверенности, с которой она ему угрожала. Он с Сакурой забывал, что намного старше, что давно уже не мальчик и на провокации не ведётся. — Давай наперегонки до твоего дома? — нет, он всё же неисправимое дитя, и после за эти выходки ему будет стыдно и тяжело стоять с повинной у немой, могильной плиты. — Доберёшься последней, больше не будешь приставать со своим усатым тэнгу². Его невинные подначивание зажгли в ней предвкушение и азарт. Сакура даже не попыталась воротить носом для приличия, прежде чем согласилась. Она с запалом протянула ладошку для закрепления спора и выдвинула свои условия. — А если вы придёте последним, то будете ходить на все сеансы строго по расписанию весь год. — Договорились. Обито, хлопнув по её руке пятернёй в знак согласия, сорвался с места, и Сакура, взболомутив пыль на дороге, побежала следом. Они беззвучно взобрались на крыши и неслись теперь по верхушке Конохи, вспугивая бродячих кошек, редких, загулявших кутил и даже одну маленькую, летучую мышку. Обито позволил догнать себя, потом и перегнать, и, когда Сакура, самодовольная и радостная, бросила ему через плечо подстрекающий взгляд, Обито набрал скорость, промелькнул мимо неё тенью и на повороте вдруг обернулся к ней с абсолютно очаровательной, мальчишеской ухмылкой, отсалютовал двумя пальцами и ушёл в Камуи. Он ещё успел увидеть, как расширились её чудесные глаза от удивления и злости. Воронка выплюнула его прямо ей под дверь, в сонную тишину многоквартирного здания. Сюда уже не долетал оживлённый и звонкий шум людного центра, запахи цветов, еды, пота и пыли. Здешние места полностью оккупировали шиноби, а гражданские встречались крайне редко, потому район отличался почти пугающим спокойствием и безмолвием. Большинство жильцов либо спали без задних ног, либо вообще отсутствовали в деревне, и было немного пустынно, неуютно. Обито привык к такому. В его родном квартале после той страшной ночи ещё долго царила тишина намного более невыносимая и угнетающая, чем эта — скучная и ленивая. Скоро начала чувствоваться чакра Сакуры, а после чётко послышалась её лёгкая, быстрая поступь. Она бежала со всех ног, неистовая и сердитая, что-то бурчала под нос и, завидев Обито на пороге своей квартиры, метнулась в его сторону одним прыжком с соседнего здания. — Эй! Вы жульничали! Она летела к нему, вся запыхавшаяся, румяная и разогретая бегом по крышам. В густой тени навеса с перегоревшей лампочкой было так темно, что Сакура, немного не рассчитав, впечаталась носом в его грудь. Он успел поймать её предплечья, когда она отшатнулась и едва не плюхнулась на пыльный бетон, и больше не нашёл в себе сил выпустить девушку. Обито не видел её, не касался нигде, кроме рук, но чувствовал, как тяжело и медленно вздымается её грудь, как горячее дыхание срывается с её приоткрытого рта и оседает на его подбородке. Харуно присмирела и насторожилась. Она всегда хорошо чувствовала изменения настроения, скачки напряжения и давления. И его помутнение она тоже почуяла. — Я не говорил, что будем бежать. Он посмел утянуть её под тень ещё глубже, и Сакура, странно оцепеневшая и послушная, поддалась. Ему было легче в темноте обманывать совесть, будто она, жестокая и неусыпная, тоже закрывала глаза и давала ему вздохнуть, утопить лёгкие запахом диковиных трав, учебных свитков и терпкой вишни. Она вся нежно трепетала перед ним и — он ощущал — колебалась. Так мучительно и робко, что ему хотелось взять зардевшееся лицо в ладони и смять её неуверенность губами, чтобы она никогда больше не сомневалась в том, дозволено ли ей тянуться к нему всем своим существом. Ей всё дозволено, это он не достоин, это он не может что-то принять не изувечив. Сакуре с ним будет плохо: Обито своё прошлое никогда не отпустит; он знает, потому что пробовал. И маленькая, навечно девчачья ладошка останется у него в руке до самой смерти как напоминание и наказание, а она ничем не заслужила нести бремя его вины и извечного чувства предательства на себе. Ты слабак, Обито. Лжец и ублюдок. — Спокойной ночи. Узкие, худые плечи зябко ёжатся, когда он убирает ладони. Сакура что-то порывается ему сказать, лепечет беззвучно "Обито-сан" и даже осмеливается дотронуться несмелыми пальцами до его запястья, но Обито замечательно придуривается на зависть актёрам и клоунам: не замечает, не слышит, не видит её надрыва и непонимания его поступков. Он спрыгивает с перегородки на крышу близстоящего дома, а Сакура глядит ему вслед, перевалившись через железную балку, к которой прижимается животом. Она стоит там ещё долго, даже когда Учиха совсем пропадает в ночи, притаившись на водонапорной вышке недалеко от её квартиры. Отсюда видны её окна, одиноко горящие тёплой желтизной в ворохе чёрных соседних провалов, закупоренных шторами. — Ты ещё совсем котёнок, Обито-чан. Так и не подрос. Рыжее, несуразное нечто гибко подкрадывается к нему и блаженно растягивается на коленях. — О чём ты? Обито, стянув перчатку, рассеянно зарывается пальцами в тёплую, кошачью холку, ловя огрубевшими, нечувствительными подушечками нежный, бархатный рокот урчания. Сакура мелькает в окне спальни, что-то разбирает на столе и ерошит волосы, освобождённые из-под протектора. Он цепко держится взглядом за её лицо и не понимает, что хочет в нём рассмотреть. — Не противься, дурачок, — мурлычет ниннеко, ластясь к его руке выгнутой спинкой. — Всё равно не сможешь. — Много ты понимаешь! На его беззлобную насмешку и мягкий щипок за ошмёток пожёванного уха она дёргает длинными усами и прижимается тёплым боком к животу Обито. — Куда уж мне? Я всего лишь глупая кошка, а умнее вас, людишек, нет никого на свете. Учиха всегда знал, все кошачьи высокомерны, и, наверное, по справедливости. Глупые кошки мудрее умных людишек, а будь всё наоборот, это Обито бы сейчас ластился к тёплому, розовому комку нежности совсем как его рыжая, добрая ниннеко Аки. Когда Сакура распахивает ворот ципао до груди, он спешно деактивирует шаринган, отворачиваясь, опускает голову и встречает всепонимающий, подтрунивающий взгляд наглой бродяжки. Тёплый, густой янтарь и вправду глядит на него, как на несмышлёного котёнка. — Что насчёт моей просьбы? Сделаешь? Ему под вниманием жёлтых, прозорливых глаз до того неуютно, что уши стыдливо краснеют. Обито, совсем пристыженный и смущённый, только ниже склоняет голову, чтобы не было соблазна заглянуть в её окно и ещё сильнее опуститься в собственных глазах. — Конечно, дорогой. Аки успокаивающе урчит ему в живот, но глядеть насмешливо и многозначительно не перестаёт. При других обстоятельствах и на другого подтрунивающего засранца Обито бы рассердился и расщедрился на смачный синяк под глазом, но это же Аки — его дурной, язвительный и добрый друг, больше двадцати лет называющий его ласковым и детским "Обито-чан". Ей и не такие вольности разрешены. — Будь осторожна, глупая кошка, — просит в пустоту Обито, когда его ниннеко, махнув растрепанным хвостом, исчезает в темноте.