Autumn

Вальбурга Блэк никому и никогда не позволяла видеть свою слабость. Её воспитание предполагало возведенную в абсолют сдержанность во всем и безупречное владение собой. Никто и никогда не мог бы упрекнуть её в отступлении от правил поведения в обществе. Вальбурга происходила из уважаемого знатного рода и соответствовала своему статусу. Её одежда, окружение и манеры были безупречны. Она достойно училась и вышла замуж за правильного человека. Вся её жизнь была распланирована и подчинена правилам, прописанным её чистокровными предками. Она родила здорового сына и была счастлива, потому что все шло так, как надо. У неё все было под контролем, и это выгодно отличало её от глупых куриц, позволяющих чувствам брать верх над разумом и ведущих беспорядочную и бессмысленную жизнь. Жизнь Вальбурги не была бессмысленной — она была идеальной. Так ей казалось до тех пор, пока её прекрасный здоровый сын, её долгожданный первенец, так походивший, вопреки прогнозам, на неё саму, а не на Ориона, которого она, как и полагается образцовой жене, уважала и поддерживала, но никогда не любила, не поступил в Хогвартс. Сириус — её бесценный синеглазый мальчик, красивый, магически одаренный и обладающий стержнем, необходимым всякому великому магу и уважающему себя представителю чистокровного рода — пошёл совсем не тем путем, которым был должен. И, когда Вальбурга узнала, что он попал на Гриффиндор, она впервые в жизни потеряла лицо. К счастью, никого, кроме мужа, не было в этот момент рядом, а тот был поражён известием ничуть не меньше неё, и не заметил ни проступивших на щеках красных пятен, ни задрожавших губ, ни бешено запульсировавшей венки на виске, обрамленном тёмными завитками волос. Это был жестокий удар, это было предательство, разрушившее все. Вальбурге никогда не доводилось чувствовать себя опозоренной, но это неподвластное ей обстоятельство унижало её, и она впервые в жизни не знала, что делать. В чистокровных семьях никогда не было культуры разговора. Делиться своими чувствами было непринято и даже неприлично, а выражать мысли разрешалось только по поводу политики, истории, магических открытий и вина. Поэтому Вальбурга и знать не знала о том, что на душе у её сына, не знала, что его воззрения кардинально отличаются от тех, что она считала единственно верными. Впервые она почувствовала себя беспомощной, и сделать с этим ничего было нельзя. Но Вальбурга никак не могла смириться с таким положением вещей. И она взяла себя в руки, улыбнулась мужу и пошла в свою комнату: составлять гневное письмо. Она не сомневалась, достаточно пристыдить сына, указать на недопустимость случившегося, и он образумится. Произошла нелепая ошибка, но все ещё можно исправить. Она поговорит с директором, и Сириуса переведут на Слизерин. А мальчику надо просто напомнить о приоритетах и долге. Она никогда не оспаривала мнения родителей, и учила тому же своих сыновей, так почему с этим должны были возникнуть проблемы? Но Сириус опять все сделал по-своему. Он прислал ей ответ, и этот ответ Вальбурге не понравился. Вместо того, чтобы раскаяться в содеянном (а она ни на минуту не сомневалась, что её строптивый сын принял решение не поступать на Слизерин самостоятельно), он подробно расписал ей, как ненавидит разговоры о чистоте крови, надменные лица Малфоя, Крэбба и Лейстренджа, обязанность вести себя по-взрослому и сидеть так, словно проглотил трость. На письме был заметный отпечаток наивной детскости, но позицию свою Сириус обозначил весьма категорично. Ослепленная гневом, Вальбурга резким взмахом палочки снесла голову выглядывающей из ниши скульптуре и решила не разговаривать с сыном в ближайшие несколько месяцев. С мужем произошедшее они не обсуждали. Вальбурга с опаской ожидала, что он поднимет эту тему за одним из ужинов, но Орион молчал даже больше, чем обычно, и это несказанно её радовало, пусть атмосфера в доме и стала совсем уж угрюмая. Поведение Сириуса казалось ей личным промахом, и потому каждое письмо о его совместных с Джеймсом Поттером проказах от профессоров Хогвартса воспринималось ей крайне болезненно. Её мальчик должен был стать её гордостью, образцовым учеником, отличником. Она готовила его к этому, она сама была такой в детстве, а поскольку Вальбурга воспринимала Сириуса как неотъемлемую часть себя, она была уверена, что он должен был вести себя так, как вела себя она. Вальбурга не могла принять, что Сириус уже одиннадцать лет как отдельный от неё человек, что он ребёнок, который хочет играть и дурачиться, а не придерживаться этикета, зубрить учебники и общаться с теми, с кем выгодно, а не с теми, с кем интересно. И поскольку сама Вальбурга всегда делала все, чтобы сын рос правильно, а думать, что все с самого начала к этому шло и она заблуждалась, было невыносимо, у резкой смены вектора развития должна была быть причина. Козел отпущения нашёлся быстро. К Рождеству, перебрав в голове тысячи вариантов, Вальбурга уже не сомневалась, что во всем виноват проклятый Поттер. Несомненно, это дурное влияние предателя крови так сказалось на поведении её сына. Он отравляет Сириуса своими глупыми идеями, он заставляет его участвовать в своих нелепых авантюрах, подрывающих доверие и расположение учителей. И, безусловно, все это маленький Поттер проворачивает намеренно. Вальбурга была почти уверена, что за этим стоят его родители. Несомненно, предатели крови используют её сына, чтобы подорвать авторитет древнего рода Блэков и очернить их перед другими чистокровными семьями. Гнев бурлил в сердце Вальбурги, когда она думала об этом, но в глубине души она испытывала и ни с чем не сравнимое облегчение: её мальчик ни в чем не виноват, он просто попал в дурную компанию. Но стоит ему вернуться домой и выслушать их с Орионом, как все снова станет как прежде. Глаза её загорались от одной мысли об этом, и даже сомнение мужа, выслушавшего безупречную, на её взгляд, теорию, не могло омрачить настроения Вальбурги. Как же она сразу не догадалась, как обстоят дела? И пусть Вальбурга и встретила сына сдержанно, как требовало воспитание, сердце её радостно забилось при взгляде на него. Она заочно простила ему четыре месяца переживаний, уверенная, что теперь все снова будет по её — правильно. Девятилетний Регулус был счастлив увидеть старшего брата, и даже Орион улыбнулся, приобняв Вальбургу за талию. Он так давно не касался её, что это вызвало лёгкое волнение. Но радость встречи недолго прожила в их доме. Первый же разговор, произошедший на следующий день после рождественской ночи, вдребезги разбил все планы Вальбурги. Уже второй раз ей приходилось испытывать горькое разочарование: Сириус наотрез отказался разорвать дружбу с Поттером, вновь озвучил положения своего сентябрьского письма и заявил, что не сделал ничего плохого, чем привёл побелевшую мать в ярость. Впервые в жизни она повысила голос, пытаясь достучаться до собеседника, и из-за кого? Из-за родного сына! Это было совершенно неприемлемо. С тех зимних каникул Вальбурга начала вести с сыном холодную войну. Разговоры не подействовали, пряник она не умела и не желала применять, так что кнут оставался единственным способом добиться повиновения. Орион, всегда бывший мягче и дипломатичнее, пытался вести с Сириусом диалог, но сын закрывался и не хотел ничего слушать, вынуждая Блэка признать методы жены единственно верными. Самым простым решением казалось лишение карманных денег и подарков. Мальчик, с детства привыкший получать все, что пожелает, должен был понять, что привычные привилегии будут у него лишь в том случае, если он согласится на условия родителей. Нужно было всего лишь подождать, когда Сириусу понадобится что-то важное, и он вынужден будет признать свое поражение. О метле, новой мантии или разрешении посещать Хогсмид он мог и не мечтать. Как и о лояльности родителей. И если Орион периодически давал слабину, Вальбурга ни на минуту не прекращала вести себя так, словно Сириус был ей чужой. Её показательно ласковое отношение к послушному Регулусу контрастировало с этим настолько, что не могло не резать глаз. Вальбурга прекрасно знала, что серьёзно ранит старшего сына, и сама мучилась от своей угрюмой отчужденности, но не могла отступить — она была уверена, что это необходимо. Нужно было выправить деревце, пока оно ещё юное, чтобы дальше оно росло правильно. Но для этого надо было избавиться от лишних веток и выпрямить его насильно. Но Сириус упорно сопротивлялся её давлению — он был так же непримиримо уперт, как сама Вальбурга. Она запрещала ему, а он делал вид, что ему с самого начала было не надо, она не разговаривала с ним и презрительно кривила губы, а он делал вид, что не замечает её, она отдирала от стен его спальни гриффиндорские плакаты и колдографии с Джеймсом, а Сириус применял к ним заклятие вечного приклеивания. Уже на второй год обучения в Хогвартсе он стал возвращаться домой только на лето. На четвертый — перестал общаться с Регулусом, который пытался исподтишка повлиять на него. Сириус сердился неимоверно и называл его малолетним бесхарактерным глупцом, слепо верящим во все, что говорят родители, и пусть Регулус утверждал, что действует не по требованию матери, а по собственной воле, желая вернуть его в семью, Сириус ничего не хотел слушать. Враждебные отношения с родителями уже вошли в привычку и стали восприниматься как данность. Большую часть года Сириус проводил в Хогвартсе, а на каникулах был у Поттеров, и к пятнадцати отдалился от семьи настолько, что уже не испытывал потребности иметь с ними какую-то эмоциональную близость. Мать брезгливо кривила губы, а он кривился в ответ — было тошно, и глухая злоба варилась в груди на медленном огне, как черный кисель. В шестнадцать он понял, что больше ни мгновения не хочет находиться в проклятом доме на Гриммо, и сбежал — благо, было к кому. Родители Джеймса, уже давно воспринимавшие его, как сына, встретили его с распростертыми объятьями. А Вальбурга, почти потерявшая рассудок от гнева и горя, выжгла его имя с гобелена, не прикасаясь к палочке — одним взглядом. Проклятый Альфард, оставивший племяннику в наследство дом и приличную сумму денег, лишил её последней надежды на возвращение Сириуса. Переделать сына уже не было никакой возможности, но расстаться с ним навсегда было выше её сил. Однако теперь, когда у него был свой дом и средства, нужда не могла вынудить его возвратиться на площадь Гриммо, а больше его там ничто не держало. Вальбурга чувствовала себя преданной и обессиленной. Утешения Ориона только сильнее раздражали её, и даже милый Регулус не мог облегчить ту душевную муку, которую она испытала, осознав, что её связь с первым сыном разорвана окончательно и бесповоротно. Она не думала о том, что сама виновата в случившемся, из-за того, что была слепо уверенна в собственной правоте. Она не желала думать об этом. Её сын должен был следовать её правилам, и она не виновата в том, что он так и не осознал своих заблуждений. Не виновата в том, что он поставил глупые увлечения и нелепые привязанности выше семейного долга. Не виновата в том, что он вынудил её оттолкнуть себя и год за годом наказывать отчуждением. Каждый день она крутила в голове эти мысли, сердито оправдываясь перед собой, но споры с нафантазированным образом Сириуса не приносили облегчения, а только углубляли рану. Где-то в глубине души она понимала, что была неправа, но принять это было слишком больно, и Вальбурга закрывалась от мыслей об этом. Видит Мерлин, она ненавидела Сириуса — никто и никогда не приносил ей столько страданий, сколько принес он. Видит Мерлин, она любила его больше, чем кого бы то ни было на свете. Он был очень похож на нее, но принял другую позицию, и это вынуждало их сталкиваться лбами, потому что ни один не хотел уступить. Оба они были уверены в собственной нерушимой правоте, оба стремились одержать верх в любой битве и шли до конца, даже если ситуация выходила из-под контроля и неизбежно вела к катастрофе. И, замечая свои черты характера в чертах сына, который и внешне был её копией, Вальбурга только сильнее жаждала, чтобы он был на её стороне. Он должен был быть на её стороне! Но он не был. И зачерствевшее сердце Вальбурги сочилось кровью от каждого словесного столкновения с ним, от каждого холодного злого взгляда, направленного в её сторону. Она выжгла портрет сына с гобелена, но ей казалось, он все еще смотрит на неё сквозь почерневшее пятно на ткани с презрением и ненавистью, и это разрушало её. В черных волосах засеребрились пряди, а на лице прибавилось морщин, при том, что по меркам волшебников она была еще далеко не старой. Горе поселилось в её выцветших синих глазах и глубоких складках возле рта, а бесчисленные антрацитовые наряды стали напоминать траурные одежды. Через два года исчез Регулус. Еще через полгода умер Орион. Вальбурга внезапно осталась совершенно одна в огромном мрачном доме, защищенном от внешних угроз всеми заклятьями, которые только знал муж, и этот дом стал для неё тюрьмой, полной страхов и призраков. Горе, ставшее таким непомерно большим, что порой даже дышать было тяжело, придавило её своей массой, как спустившаяся с гор лавина. А когда в газетах написали о поимке и осуждении на пожизненное заключение в Азкабан Сириуса Блэка, последняя надежда не умереть в одиночестве истлела безвозвратно. Вальбурга вдруг с отчётливой ясностью поняла, что уже никогда не увидит своего прекрасного синеглазого мальчика с волнистыми тёмными волосами и крутым характером, никогда не позовёт его по имени и не скажет, что прощает ему свое разбитое сердце и растоптанную гордость. Поняла, что он уже никогда не назовёт её матерью и не ответит, что ей не за что его прощать, потому что он все сделал правильно, и не добавит, что сам простил её, пусть она и не заслужила. Поняла, что Сириус уже никогда не узнает, что он, а не Регулус, к которому он всегда ревновал мать, был её любимым сыном. Вальбурга Блэк никому и никогда не позволяла видеть свою слабость. Но теперь видеть её стало попросту некому. И она закричала — так отчаянно и надрывно, что портреты затряслись на стенах и пол задрожал. Больше не было никакого смысла сдерживаться — она осталась одна, её семья разрушилась, а всем, кто находился снаружи, и дела не было до какой-то Вальбурги Блэк — женщины, потерявшей все. Оглушительности её крика могла бы позавидовать банши — Вальбурга вложила в него всю ту боль и ярость, что копились в ней все эти годы, все отчаяние, любовь и ненависть, о которых она молчала, сжав губы в тонкую линию. Но никто, кроме Кикимера, её не услышал. Только стенам и старенькому домовому эльфу суждено было узнать, что Вальбурга Блэк такая же живая уязвимая женщина, как те, которых она всегда презирала, и сердце её — не каменное.