Autumn

У Эвана пальцы подрагивают — так хочется запустить их в огненно-рыжие волосы Пруэтта и сжать, оттянув назад. Они на квиддичном поле — зависли на высоте двадцати метров в самом разгаре игры — и уронить Фабиана с метлы Эвану хочется ничуть не меньше, чем запустить пальцы в растрепавшиеся волосы, но он не может сделать ни того, ни другого. Розье — охотник и должен думать о том, чтобы забить квоффл в кольцо, но он не думает ни о кольце, ни о квоффле, ни об очках, которые может принести команде. Он думает только о том, что Фабиану чертовски идет его красная форма, и о том, что он почувствует, если бладжер переломит древко его метлы, и гриффиндорский загонщик-семикурсник кометой устремится к земле. Как и полагается загонщику, Фабиан ловчее других управляется с агрессивными бладжерами, но никто ведь не застрахован, верно? Особенно, если бладжер зачарован каким-нибудь трикстером из команды противника. Эйвери пасует Эвану квоффл, и тот на автомате устремляется к гриффиндорским кольцам, хотя мысли его все еще вьются вокруг Пруэтта. Он не видит, как Фабиан отбивает бладжер, направляя его в противоположную от Розье сторону, но ожидает чего-то подобного. Пресловутое гриффиндорское благородство в печенках сидит, но порой оно может быть на руку. Маленький вертлявый Регулус коршуном кидается к снитчу, на долю секунды опережая гриффиндорского ловца, и сжимает трепещущий золотой мячик в кулаке. Слизеринцы на трибунах вскакивают со своих мест, оглашая округу победным возгласом, и игра заканчивается под уже не такие бодрые комментарии обмотавшейся лимонно-желтым шарфом Доркас Медоуз. Хаффлпаффцы почти всегда отдают предпочтение команде Гриффиндора, и, по мнению Розье, это лишний раз доказывает их слабоумие. Фабиан выглядит не таким сердитым, как вся остальная команда, но скосивший глаза Эван видит, что тот все равно расстроен. Лицо Пруэтта остается спокойным, пока его младший брат что-то шепчет ему на ухо, бурно жестикулируя правой рукой, но обычно расправленные, а сейчас чуть поникшие широкие плечи и несколько отрешенный взгляд выдают его подавленность. Чего-чего, а азартности всем игрокам в квиддич не занимать, с какого бы факультета они не были. Так что Розье прекрасно понимает, что чувствует Фабиан. И все же ему любопытно было бы посмотреть, как он упадет с метлы, и он не может объяснить себе причину этого жадного желания. Желания быть прямой или косвенной причиной всего, что происходит с Фабианом. Старший Пруэтт был красив, как Миронов «Дискобол» — высокий, ладный, отточенный. Квиддичная форма выгодно обтягивала развитую грудную клетку, широкие плечи и сильные крепкие ноги, и не было ничего удивительного в том, что им любовались. Кто-то восхищался, кто-то завидовал. Но стоит признать, что первых было больше, чем вторых, — внешность олимпийца дополнялась негромким голосом, честностью и открытой широкой улыбкой, терпеливостью и готовностью помочь всякому страждущему. Порой Розье казалось, что всем троим Пруэттам следовало попасть на Хаффлпафф, но горячность в вопросах, касающихся восстановления справедливости, все же оправдывала их принадлежность к темпераментному львиному факультету. И все же Фабиан был ярче, чем Гидеон и Молли — те были медово-рыжие, а у него в волосах горело пламя. Кроме того, он был молчаливее, внушительнее и гораздо красивее. Но это уже было личное мнение Розье, которое следовало делить минимум на два — все же, он был Фабианом несколько одержим. Но в отличие от Мальсибера, трясущегося из-за своих чувств к грязнокровке Макдональд, Эван стыда не испытывал. Ему, если начистоту, было начхать. Он собирался стать Пожирателем смерти, Пруэтты были против идеологии Темного лорда. Оставалось всего ничего до момента, как их пути разойдутся. Возможно, им даже придется убить друг друга. Так стоит ли ограничивать себя в чем-то, если через пару лет они оба уже могут быть мертвы? Розье хотел Фабиана и не собирался страдать по этому поводу. В отличие от той же Макдональд, тот, по крайней мере, был чистокровным волшебником. Пруэтт, впрочем, восторга от его поползновений не испытывал. И если для кого-нибудь адекватного это было бы сигналом прекратить попытки, то Эвана его неприступность только больше раззадоривала. Эйвери предлагал опробовать на нем первое непростительное, но это было бы слишком топорно и скучно, а Розье ненавидел скуку даже больше, чем нотации преподавателей. Завоевать внимание Фабиана он вполне мог своими силами, чем и занимался уже второй год. Однако добиться внимания и добиться расположения — разные вещи. Завоевывать расположение шумный бесцеремонный Розье никогда не умел — не стремился к этому. Его хаотичную натуру вполне удовлетворяло, что все на него смотрят, а с каким выражением, уже было не важно. Фабиан смотрел осуждающе. Эван из кожи вон лез, чтобы урвать его близости. Нарваться на драку было проще всего. Оскорблять друзей и брата с сестрой Фабиан никому не позволял — стоял за них горой. Очень был семейный, в отличие от Розье. Эван с Феликсом никогда не был особенно близок. Кулак у Фабиана был тяжелый. Это, отчего-то, было приятно знать. Терпеливый Пруэтт в его обществе воспламенялся легко и быстро, и Розье считал это комплиментом своей невыносимой сучности. Разозленный Фабиан был горяч, как адское пламя, и что-то внутри радостно хлопало в ладоши и безумно хохотало, когда его глаза опасно темнели. Наверное, Фабиан ненавидел его. Когда увидел метку на предплечье Эвана, был в немой ярости — пламенной, осязаемой, будоражащей. Розье определенно был извращенцем, раз его заводило подобное. Но ему было все равно, какой ярлык на него могут повесить. Он чувствовал, что умрет молодым, и собирался взять от жизни все, что она может ему предложить. А то, что не предложит, — вырвать силой. Фабиан читал ему нотации, понемногу сжимая руку на горле, и, черт, это было лучшее, что случалось с Эваном за пятнадцать лет. Он и не думал оправдываться — это было бы смешно и глупо. Розье ни о чем не жалел, и Фабиан это, конечно, знал, — он был умным мальчиком. А еще у него были красивые сильные руки. Эван собирался думать о них перед смертью. Кто бы ему запретил? Фабиан совершенно точно ненавидел его. Иначе зачем он сейчас прижался теплыми мягкими губами к искусанным в кровь губам Эвана? Это было по-гриффиндорски безрассудно и по-слизерински безжалостно. Но Эван ведь ни о чем не жалеет, верно?