Сколько раз он был на волосок от смерти, ускользал от неё — и ни разу не думал при этом о ней самой. Воля к жизни была в нём всегда намного сильнее страха смерти.
(Д. К. Роулинг. Гарри Поттер и Дары Смерти)
«Прикрепляю файлы. На этот раз информации не так много. Видео смотри под конец. P.S. Сбор доставил… определённые трудности», — пришло от Люциуса, когда Том допивал вторую чашку кофе. Было десять минут двенадцатого. Том понимал, что трудности означают двойной тариф, но за достоверную информацию о Поттере он был готов заплатить даже десятикратную сумму. Тем более что Малфой работал скрупулёзно, никогда не интересовался конечной целью, никогда не давал советов и не удивлялся запросам, даже потребуй Том у него доклад о существовании единорогов и фей. В тот же самый день, что он узнал Гарри, Том поднял архив, вновь перечитав все статьи, что смог отыскать, а затем сделал дополнительный запрос: ему было жизненно необходимо узнать достоверную информацию о Поттере. Что по-своему являлось курьёзным, так как о знаменитом на всю страну и даже за её пределами мальчике было всем известно, и тем не менее известно о нём самом было катастрофически мало. Из общедоступных сведений, помимо самого дела «Хвоста», раз за разом измусоленного средствами массовой информации, Том выловил какие-то крохи: например, что Гарри Поттер увлекался в школе теннисом и посещал художественный кружок; что был отличником, хоть и частенько прогуливал уроки; что участвовал в школьных олимпиадах, любил многим ненавистный тыквенный пирог и выигрывал конкурсы резной тыквы — в этом смысле он производил впечатление совершенно обычного подростка. Было так же известно, что после трагедии мальчик оказался у своих ближайших родственников — Дурслей. По словам работников органов опеки, в семье, где вырос Гарри, были самые что ни на есть благоприятные условия. Петуния Дурсль, старшая сестра Лили, рассказала о том, что они с мужем хотели завести ещё одного ребёнка, но здоровье ей не позволило, поэтому «хоть и при таких печальных обстоятельствах, но Гарри стал для них подарком». Малфой нашёл старый выпуск передачи «Время правды» и отметил всё достоверное, вычеркнув спекуляции и подкрепив вырезками из докладов органов опеки. И всё это — личная жизнь не только самого Поттера, но и семейства Дурслей — каким-то образом стало достоянием общественности и главной темой теледебатов, где сходились эксперты и обсуждали каждое слово и поступок уже давно не ребёнка, словно ничего интереснее этого не существовало. У Тома закрались подозрения, что Дурсли могли продавать информацию СМИ, через мальчика подкрепляя интерес к собственному семейству: мол, смотрите, какие мы добренькие и как мы воспитываем юную знаменитость. Однако доказательств тому не было, да и теория пошатнулась, когда он наткнулся на подкреплённый Люциусом отказ Дурслей от выступления на какой-то программе, а также гневное заявление его дяди, Вернона, что он подаст в суд на Скитер за нарушение неприкосновенности частной жизни. Поэтому или они вконец лицемеры, или же предположения Тома оказались ложными. Ощущения из СМИ также оказались несколько обманчивыми: у него создалось ощущение, что Поттер частенько мелькал на экране, однако тот, как выяснилось, отказался от десятков приглашений на телевидение. Гарри принял лишь несколько: чаще всего связанных с фондом Феникса, где присутствовал всегда в компании учредителя; а в более поздних появлениях давал интервью, кадры которых были поделены всеми каналами, что и создавало ощущение того, будто Поттер не вылезал из телевизионной студии. Далее Малфой подчеркнул, что, когда тому исполнилось десять лет, Дурсли стали замечать некоторые странности и мальчик начал посещать школьного психолога, и добавил заметку: «Смог откопать транскрипцию одного из разговоров. Остальные исчезли из картотеки, но не были перенесены в цифровой формат». Впрочем, это Тома не удивило. Он открыл простой текстовой документ и стал вчитываться: — Приходилось ли тебе совершать недобрые поступки, Гарри? — Что Вы имеете в виду под «недобрыми»? — Ты прекрасно знаешь какие. Те, что приносят вред: могут расстроить или сделать больно. Ты хотел причинить кому-нибудь вред, Гарри? — Разве не все хотят причинить кому-нибудь вред, миссис МакГонагалл? — Что ты имеешь в виду? — Вы никогда не желали никому зла? Никогда не проклинали и не думали: «Да чтоб ты сдох»? Вы никогда не смотрели на своего мужа и не думали, что желаете ему быть несчастным до скончания дней? Что желаете, чтобы он стал импотентом в объятьях очередной любовницы? Разве это его не расстроит и не сделает больно?.. — ГАРРИ! — У Вас есть свой психолог? Я готов Вас выслушать… Транскрипция оборвалась, а Том хмыкнул и колёсиком мыши пролистал немного ниже. — Что ты хочешь сделать, когда сердишься? — А какие у меня есть варианты, миссис МакГонагалл? — Уйти, накричать, ударить, толкнуть… — А вариант «не сердиться»? — Ты не чувствуешь раздражения или злости? — Мне, например, не нравится сюда приходить. Это можно счесть за злость? Тогда вариант первый: я хочу уйти, миссис МакГонагалл. — Тогда, что ты делаешь, чтобы не злиться или не сердиться? — Шиплю как змея. — Прости?.. — Надуваю шарик и лопаю его — чпок! Или осматриваюсь вокруг себя, и пока не найду какую-нибудь маленькую букашку под ногами, не выпускаю злость. Ещё леплю, рисую и собираю конструктор. Что там ещё из техник избавления от злости у Вас для меня припасено? — Ты защищаешься, но я тебе не враг, Гарри. — Защищаюсь? Нет, миссис МакГонагалл, я умираю от скуки. Я всегда умираю со скуки, но в Вашем кабинете особенно. — Мы здесь, чтобы обсудить твой конфликт с кузеном. — Верно. Обсудите это с ним, а не со мной. — Мне интересна и твоя точка зрения, Гарри. — Моя точка зрения? Что ж, Дадли считает себя наиболее значимым членом семьи. Он предполагает, что всё внимание и любовь должны достаться ему, — это банальная детская ревность уже большого малыша. — Ты считаешь, что он ревнует родителей к тебе? — Моё появление изначально отняло у него часть внимания родителей, миссис МакГонагалл. Когда старший ребёнок ревнует к младшему — это не редкость. И я советую Вам уделить его проблемам больше внимания, чем моим, ведь если он не избавится от этих разрушительных чувств, то со временем накопит ещё больше страхов и тревог, что, как Вы знаете, является благодатной почвой для появления психических расстройств. — Ты подрался с ним, чтобы привлечь внимание к его проблемам? — Я подрался с ним, потому что он на перемене съел мой тыквенный пирог. — Ты не ответил на вопрос. — Я очень люблю тыквенный пирог, миссис МакГонагалл. — Дадли сказал, что ты часто заставляешь его делать то, что он не хочет. — Убирать свою одежду, например? — У тебя в комнате порядок? — Разумеется. Мне прокомментировать этот вопрос? — Не стоит, Гарри. Лучше ответь, каким образом ты заставляешь кузена убираться? — Словом «пожалуйста»? — И он слушается? Твоя тётя сказала, что Дадли чаще игнорирует её просьбы. — Дадли протестует, привлекает внимание к себе и проявляет свою незрелость через разбрасывание своих вещей повсюду, — всё же я это прокомментировал. — Но тебя он слушается. — Я бы не назвал это так: у него просто нет другого выхода. Я не люблю бардак. — Почему ты так смотришь на меня, Гарри? — У Вас на столе тоже бардак, миссис МакГонагалл. Будьте добры, приберитесь. — Что?.. — Вот так. Вам больно расставаться с этой вещью? Но она ведь не имеет для Вас никакой ценности: это его подарок. — Гарри, почему я?.. — Ей самое место в мусорной корзине, Вы так не считаете? Минерва, выбросьте её, пожалуйста. — Как ты?.. — Вы мне скажите — это Вы здесь профессионал. Текст вновь оборвался, оставляя странное послевкусие: Том не совсем понимал, что там произошло, но тревожность психолога передалась даже через скупые строчки. Далее шло примечание Люциуса: «Минерва МакГонагалл перевелась в другую школу. Причина указана не была». Люциус был объективен: личной информации и правда оказалось не так уж и много, но Тому хватило, чтобы мысленно сформировать из Джеймса более чёткий образ, который потихоньку перевоплощался в Гарри. Про личную жизнь Малфой не смог ничего разузнать, кроме того факта, что Гарри Поттер ни разу не был женат — ещё бы! — и что среди его друзей когда-то числился некий Рон Уизли — патологоанатом — и Гермиона Грейнджер — преуспевающая журналистка. Каждую среду и воскресение ровно в девять сорок вечера Грейнджер звонили с неизвестного номера. Люциус предполагал, что звонки исходили от Гарри. Будь на месте Поттера любой другой, Тома бы удивили такие сложности, но в этом случае он отлично понимал, что быть другом Гарри Поттера очень невыгодно, как и ему — другом журналистки. Или же, напротив, взаимовыгодно? С Уизли дела обстояли по-другому: Малфой прикрепил какую-то замыленную фотографию, на которой виднелась рыжая макушка и долговязая тень — предполагаемые Поттер и Уизли, которые, как опять же предположил Люциус, могли сотрудничать. В любом случае запрос касался не столько юности национальной звезды, сколько последующей жизни, и в особенности «коллекции маньяков». И здесь Люциус постарался на славу: как оказалось, Гарри навещал Питера Петтигрю — широко известного как «Хвост» — множество раз после его заключения. Том пролистал вниз, на мгновение задержавшись на изображении помятого мужчины с заплывшим бледным лицом, выпуклым взглядом налитых кровью глаз и бесцветными волосами, собранными в неопрятный хвост. Состояние Петтигрю описывалось обстоятельно: «…По вечерам становится буйным. Ищет что-то под кроватью, скоблит стены и отдирает плинтус; утверждает, что по полу бегают крысы и он пытается их поймать. Требует установить ловушки или перевести его в другую палату… Утверждает, что находится не один в комнате: указывает на свою кровать и твердит, что на ней сидит королева и приказывает ему ловить грызунов. Всё повторяется с начала…» Малфой выделил отрывок из наблюдений после одного из визитов, а визитов у Петтигрю было немного, поэтому догадаться после чьего именно, оказалось не слишком сложно. «…Зрительные галлюцинации дополнились слуховыми: пациент утверждает, что слышит плач ребёнка; говорит, что младенца хотят съесть крысы. Забрался под кровать и попытался отодрать плинтус, чтобы найти грызунов. Вновь потребовал сменить палату, потому что утверждает, что под его кроватью лужа крови и эта лужа растёт (примечание: пациент описался). Начал орать, что кровь повсюду и он в ней измазан (примечание: моча). Прекратил различать цвета: видит только красный цвет. Вкололи двойную дозу успокоительного, всё убрали…» Том не понимал, с какой именно целью Гарри навещал «Хвоста»: разузнать о чём-либо — но о чём? — или же наблюдать за ним — опять же, зачем? — а может быть, позлорадствовать? Нет, определённо это было слишком очевидно и явно не в духе Поттера. Так же Том не мог с точностью сказать, чужое ли это влияние поспособствовало такому сдвигу у Петтигрю, но странные события, произошедшие с командой Яксли, продолжали волновать его. Отклонившись назад, Том хлебнул кофе, сверля взглядом следующую страницу. На ней красовался некий Стэнли Шанпайк. Люциус, по обыкновению, добавил краткое предисловие: «Серийный убийца, так же известный как „Кукольник“. Число жертв: одиннадцать. Шанпайк душил юных (в пределах двадцати-двадцати двух лет), в его определении «уродливых» девушек и превращал их в манекены (не буду вдаваться в подробности, как именно). Он выставлял тела своих жертв в витринах известных бутиков взамен настоящих манекенов». После были прикреплены газетные вырезки, досье Шанпайка и жёлтым выделенный кусок с пометкой «общее»: «…Пациент утверждает, что постоянно слышит мужской голос. Тот приказывает ему умереть. На вопрос, принадлежит ли этот голос его отцу (примечание: были выявлены систематические издевательства ещё в детстве), качает головой. Утверждает, с ним говорит тот, кто его сюда „заключил“. На вопрос, принадлежит ли этот голос заведующему психиатрического отделения, качает головой. Вопрос про обладателя голоса вызывает бурную реакцию: пациент утверждает, что тот стоит за окном, смотрит на него и нашёптывает „разное“ (примечание: окон в палате нет); уточняет, что иногда неизвестный стоит у изголовья его кровати и повторяет одно и то же. На вопрос, что именно, пациент поясняет: Сесиль, Аманда, Лета, Эдит, Паула, Хлоя, Фаина, Наоми, Лора, Алиса, Шерри (примечание: имена жертв)… Пациент отказывается есть; утверждает, что голос рассказывает, что пища сделает его уродливым. На вопрос, каким именно образом та сделает его уродливым, отвечает, что он раздуется и лопнет „по швам“. За ответом следует истерика: пациент уверен, что у него расходятся швы и что некий голос приказывает вспороть себя как манекен (примечание: императивные галлюцинации ухудшаются)…» Том оставил чашку в стороне, чуть не промахнувшись мимо стола, и нахмурился, заметив мелкий тремор. Несомненно, это сказывалось напряжение. Следующую страницу занимал Уолден МакНейр. Малфой следовал той же схеме: «Уолден МакНейр по прозвищу „Репетитор“. Число жертв: девять. МакНейр нанимался в качестве репетитора, после каждого пятого сеанса похищал своих учеников и запрашивал у семьи выкуп. Цифра всегда была символической: от тысячи евро до трёх. Когда выкуп доставляли на назначенное им место, то находили спортивную сумку („пикантные“ детали можешь найти дальше)». Том не стал искать детали — всё и так было понятно. Полиция пыталась выследить МакНейра трижды, подкараулив в указанных им местах, но всё оказалось без толку. Они или находили тела раньше времени, или и вовсе их не находили. Лишь после ареста тот признался, где закопал оставшихся жертв: неподалёку от мест встречи — отказать себе в ритуале он не мог. Том лишь пробежался глазами по деталям дела, а вот в выделенный Малфоем параграф вчитался с азартом: «…По ночам зачитывает стишки. Утверждает, что не может заснуть. Усилили дозу снотворного. Неожиданная реакция: пациент ползает на коленях и отказывается ходить. Заметное ухудшение общего состояния: участились головные боли. Появились другие симптомы: повышение температуры тела, учащение пульса, общая слабость, тошнота и головокружения… Выявление тактильных галлюцинаций: твердит, что на его теле проявляются буквы. На вопрос, какие именно буквы, отвечает, что эта фраза: „я буду слушаться“ (примечание: подобное было обнаружено на телах пропавших). Утверждает, что буквы на его груди вырезает он. На вопрос, кто такой „он“, пациент начинает качать головой и впадает в истерику: кричит, что „он“ каждую ночь напевает ему детские песенки и не даёт спать. После уточняющего вопроса — „какие именно песенки“ — пациент начинает напевать: „У меня есть десять маленьких пальчиков на руках; у меня есть десять маленьких пальчиков на ногах; есть два уха, есть два глаза и есть маленький носик. У меня есть рот, который я могу открывать, и десять зубов, чтобы кусать. Есть язык во рту — его я и откушу“. После пациент попытался откусить себе язык. Вкололи успокоительное, отменили снотворное…» Наведя курсор на всплывающую заметку, Том усмехнулся. Люциус любезно решил поделиться своими впечатлениями: «Просмотрев десятки справок, я сделал вывод, что это не совпадение, а скорее, искажённое болезнью восприятие одного и того же человека. Я многое повидал, но даже у меня мороз по коже». Да уж. Малфой никогда ничего не советовал и не спрашивал, но эти слова красноречиво гласили: «Не знаю, за каким чёртом ты потребовал всё это, и не моё это дело, но будь осторожен». Однако стоило ему об этом подумать, как тут же всплыла вторая заметка: «Единственный из них, кто ещё в своём уме (относительно?), — это Сайлас Крамп: последний подарок Поттера местной тюрьме. „Санта“ хочет подать апелляционную жалобу. Кстати, судья Флитвик частенько захаживает к вам?» Филиус Флитвик и правда был частым гостем в «Морсмордре», как и весьма удобным инструментом для улаживания спорных моментов. Но Тома больше заинтересовал «вменяемый» Крамп. «Санта», как оказалось, потрошил людей и закатывал их в банки, точно соленья, после рассылая части тела родным жертв. Всегда на новогодние праздники, поэтому СМИ и прозвали его «Сантой». Том поморщился, скользя глазами по тексту. Жертв всегда было трое: взрослые мужчина с женщиной и подросток — искусственно сформированная семья. Весь год Крамп бездействовал, отыгрываясь в зимнее время: семьи жертв получали одновременно банку с кистями рук, затем со ступнями, икрами, головой и прочими частями тела своих пропавших родственников, а Крапм, видимо, считал себя тем ещё шутником: он предлагал им собрать мозаику. Определить конкретную территорию было трудоёмко: первая троица проживала в Болтоне, а родственники — в других городах. Соответственно посылки были отправлены туда. Последняя же была из Ковентри, и именно там задержали «Санту» несколько месяцев тому назад. Том прекрасно понимал причину, по которой тот захотел обжаловать дело: приближались новогодние праздники и у таких, как он, начиналась ломка. Возможно, в эти праздники он, так же как и все остальные, закончит в психиатрическом учреждении, потому что, даже убей Крамп сокамерника — или пару-тройку, — всё равно не сможет завершить свой ритуал и удовлетворить внутреннего зверя. Потерев лицо, Том коснулся чашки и с сожалением заметил, что та уже пуста, поэтому он оттолкнул её подальше, а ноутбук притянул поближе в попытке принять более удобную позу. Бегая глазами по списку, он остановился на имени Долорес Амбридж, также известной как «Маджента», и сразу вчитался в выделенные Малфоем абзацы: «…Возможна клиническая ликантропия. Пациентка считает себя свиньёй: хрюкает, передвигается исключительно на четвереньках, питается и спит на полу… Моменты просветления после психотических эпизодов чаще наступают утром. Продолжает утверждать, что невиновна и что в её выпечке не было ни грамма человеческого мяса… За завтраком пациентка вытянула руку и попросила её поджарить. На вопрос, с какой целью, ответила, что так она искупит свои грехи перед ним; на вопрос, перед кем „ним“, вновь встала на четвереньки и захрюкала…» Том пролистал ещё несколько случаев, чтобы прийти к тому же умозаключению, что и Малфой: присутствие некого третьего, нашёптывающего, поющего, твердящего, стоявшего рядом, у изголовья, в углу палаты, в тени деревьев, отражающегося в зеркале, в плитке пола, в бликах воды или даже зависающего под потолком, было константным. Ни один из трофеев Поттера — кроме Крампа — не сидел в тюрьме, и все как один, казалось, полностью лишились рассудка: они были безумны. Естественно, психические отклонения имелись и до поимки, но будь всё настолько плачевно, то с бегающей по городу хрюшкой Амбридж полиция справилась как-нибудь сама. Однако её, любительницу угостить соседей человечинкой, не могли найти более семи лет; парикмахера МакТавиша — ярого почитателя женских скальпов — искали четыре года, а таксиста Криспина Кронка, добрейшей души человека, подвозящего пассажиров только в один конец — на тот свет, — не могли найти целых шесть лет. Будь то видение или голос, но с ними всегда присутствовал «он». А стоило спросить про личность незнакомца, которая для Тома была очевидна, как пациенты внезапно впадали или в ступор, или в истерику, или пытались что-нибудь себе откусить, оторвать, оттяпать дверью (в случае МакТавиша). Однако, в отличие от Люциуса, Том не только многое повидал, но и лично участвовал, поэтому он скорее был заинтригован, чем испуган — наверное, это эффект привыкания к экстремальным ситуациям, к жестокости, к последствиям насилия, что вырабатывается у всех, кто имеет к этому непосредственное отношение. Тому бы не хватило пальцев на ногах и руках, чтобы перечислить все те случаи, когда его жизнь висела на волоске. Но ему везло: как постоянно говорила мама, он родился в рубашке. Когда ему было девять, прямо на праздновании дня рождения Тома поздравили, изрешетив пулями его торт, а заодно и несколько близсидящих гостей. Оказалось, что клану Гриндевальда не понравилось вмешательство отца в дела комплекса «Хогсмид». Когда ему было одиннадцать и он, как обычно, возвращался из колледжа, попал в устроенную на дороге засаду. Попытка похищения провалилась, закончившись смертью его телохранителя и ранением водителя, а вот через два года — вполне удалась. Тогда он чудом смог сбежать. Разумеется, не обошлось без потерь: выпрыгивая из здания, Том сломал руку в двух местах, порвал связки и рассёк ступню. В тот момент он с ослепительной ясностью понял, что жизнь для него никогда не будет простой и понятной, а дотянуть до глубокой старости — станет чудом, поэтому нужно быть готовым ко всему. Отец занимался боксом с юных лет, Том же предпочёл капоэйру. Конечно же, тот не одобрил это начинание, предложив кикбоксинг, но к тому периоду — гормональных перестроек в организме — ему было уже глубоко наплевать. Что до капоэйры, то она являлась уникальной дисциплиной, которая сочетала в себе элементы танца, акробатики и боевого искусства — своего рода игра в оборону и нападение. Игра, в которую он включился всей душой, а после заинтересовался и паркуром, посчитав, что в его жизни умение эффективно перемещаться из одной точки в другую, полагаясь только на способности собственного тела, — просто необходимо: например, в плену. Ответом родителей на новое увлечение стала консультация у психолога, и Том понимал Гарри, как никто другой. Отец посчитал, что сын получил психологическую травму в том здании — сломался, иными словами, — и теперь бросается из крайности в крайность, занимаясь всякой чушью. Можно сказать и так: Тому не понравилось ощущение бессилия, когда он находился в руках тех крыс и был вынужден выслушивать насмешки и терпеть розги, ведь хлестать сынка господина «Морсмордре» по заднице и ступням неимоверно весело. Поэтому да — Том хотел намотать на кулак поводок от собственной жизни, но даже в этом Том Риддл-старший был до крайности ортодоксален: зачем все эти «попрыгушки», когда самым верный способ обезопасить себя — это надёжное оружие под рукой. Что ж, Том согласился с отцом и пошёл на уроки стрельбы из лука. Болезненное восприятие критики в какой-то момент перешло в абсолютное безразличие: Том просто перерос свою повышенную чувствительность к чужому мнению. Возможно, то был бунт, а возможно, напротив, окончательно сформировавшийся характер, но даже откровенное неодобрение стало ему безразлично: он знал, что поступает по-своему, а значит — правильно. И это возымело эффект: отец просто смирился с тем, что «сын с прибабахом», и оставил его в покое. А потом тот и вовсе осознал, насколько недальновиден был сам, когда Том выручил его своими «попрыгушками». Подписание договора по слиянию с Лестрейнджами обернулось кровавой баней и лишь то, что, пока в зале велись переговоры-переругивания, чередующиеся обменом выстрелов, они вместе с Мальсибером, Эйвери и Розье — неизменным квартетом, — находясь в разных точках, вовремя удалились из зала, вылезли через выбитые окна, вскарабкались по стенам и обезвредили убийц на втором этаже, а следом сняли стрелков стрелами с присосками — которые в шутку захватил Розье, — лишь это помогло удержать позиции и, возможно, спасло им жизнь. Что, само собой, вызвало удивление. В особенности когда они вошли в главный зал, ступая по лужам крови, и замерли под прицелом, за чем последовали вздохи облегчения и отборная брань окруживших отца старейшин: Эйвери, Розье, Мальсибера, Нотта, Кэрроу, Крауча… Селвин, Роули и Ли, к сожалению, полегли в тот день вместе с десятками людей клана, и мирная, обещающая процветание обоим семьям встреча превратилась в день траура. Пока уцелевшие охранники проверяли периметр на наличие оставшихся врагов, Нотт вызывал ликвидаторов, Розье-старший улаживал поднявшуюся шумиху, Том смотрел, как отец, семимильными шагами преодолев расстояние, рывком порвал на нём рубашку и стал ощупывать кожу, будто в поиске огнестрельных ранений. Том лишь усмехнулся в ответ, замечая, как к тому постепенно приходит осознание всего случившегося, а его самого радовало лишь одно: что Великие дамы должны были приехать чуть позже — отдельным кортежем, — к подписанию договора, ведь печать его матери, Меропы Риддл, была едва ли не важнее отца. А значит, они были в безопасности, что и подтвердил Крауч впоследствии. Друзья тогда находились в таком же положении, что и он. Чем бы Том ни занимался, те всегда следовали за ним — так уж повелось с самого детства. Что, разумеется, изначально вызывало недовольство старшин, ведь «юный господин» вдохновляет остальных — их сыновей, их будущее, их преемников — своим примером. А пример для подражания, по их мнению, был явно пагубным. По крайней мере, до того самого момента. Жаль только, что тогда Том не разглядел, как это открытие приведёт к тому, что отец найдёт в нём более верное и смертоносное оружие, решив, что сможет заточить его под свои нужды. Нет, Том знал, что тот его любил, но так же понимал, что в его глазах все люди в той или иной степени инструменты — даже он, его плоть и кровь. И именно тогда Том вместе с Мальсибером, Эйвери и Розье решил отгородиться от планов старшин на них. В то мгновение, когда на собрании огласили свои требования, они прекрасно понимали, на что шли, и готовы были рискнуть всем. Теперь же Том не совсем понимал конечную цель нового путешествия и что конкретно стоит на кону: его жизнь или же душа? Был ли вопрос о хризантемах — определительным вопросом? Хочет ли Гарри превратить его в такого же пускающего слюни безумца, который в лихорадочном бреду будет бормотать о нём днём и ночью, или же он приготовил нечто иное?.. Том потёр уставшие после длительного чтения глаза и сонно заморгал, рассеянно улыбаясь. Полностью объяснить поведение Поттера он не мог. Том считал себя сообразительным и практичным, но… отчего-то сейчас ничего не понимал, да ещё и придавал всему некий — омерзительно романтичный? — подтекст. Хоть, наверное, он никогда и не углублялся в понятие романтики — как-то не было ни времени, ни желания, ни человека, способного притереться к его образу жизни. Когда-то, словно век назад, Том встречался с Эглантин Лестрейндж — кто, если не она — такая же наследница клана, — мог понять его? Вот он и встречался с ней, пока не ощутил себя долбанным Ромео: «семья Монтекки» обвинили «семью Капулетти» в махинациях и желании прибрать к рукам ценный ресурс, ведь женись он на Эглантин, стал бы частью клана Лестрейндж — так уж было заведено. Поэтому подобные отношения между кланами были темой весьма щепетильной, из-за которой развязывались целые войны. А пока юная Джульетта настаивала на побеге куда-нибудь на юг, подальше от всей этой клановой возни, в их жизнь вмешался её младший брат — Корвус Лестрейндж: вмешался основательно. Да, наверное, то было первое серьезное увлечение Тома, которое, впрочем, имело предопределённый конец: и они оба это прекрасно понимали, но не представляли масштабы. Корвуса убили. Не на глазах Тома, конечно, и не его клан, что, впрочем, драматизма не убавляло. То была наёмная сила со стороны третьих — Шафиков. Едва оперившийся клан рискнул и проиграл, исчезнув с лица земли — Том собственноручно за этим проследил. Поэтому романтика умерла вместе с Корвусом, и с того момента он вступал лишь в мимолётные и взаимовыгодные связи. Он ценил в себе частичную прагматичность, способность мгновенно разобраться в сложившейся ситуации, найти оптимальные варианты развития событий, проработать план и воплотить его в жизнь. И тем не менее сейчас тянулся к иному; сейчас он блуждал в потёмках, ничего не предпринимая, ничего не решая, просто наблюдая за тем, как дурачится — а ведь он дурачится? — Поттер. Том вновь улыбнулся, посмотрев на открытое досье Кронка. Причин для улыбки не было, и всё же… всё же он ощущал её на своих губах и никак не мог согнать с лица. Поттер должен был пугать, а вместо этого он угнетал его каким-то неясным — почти мистическим — очарованием. Да и как можно запугать его? Нет, определённо можно. Запугал же он целое стадо психопатов, которые сами у кого хочешь инфаркт вызовут? Запугал. А значит, это со мной что-то не так. М-да. Разумеется, ему было плевать, что, узнай обо всём отец, то обязательно уличит его в несостоятельности и ткнёт носом в кучу совершённых за этот месяц ошибок. Тома больше волновало то, что господин клана «Морсмордре» может взять дело в свои руки и обезопасить его насильно: избавиться от Поттера. Тот, может быть, и «волшебник», но всё же обычный человек и от шальной пули вряд ли увернётся. Хотя у него вызывало множество вопросов то, как с таким активным образом жизни Гарри до сих пор ещё цел, но, с другой стороны, он сам тоже цел, а его жизнь была ещё опаснее — наверное? За Томом с детства по пятам следовала толпа телохранителей, чего нельзя сказать о Поттере. А сейчас он сам ничуть не уступает тому же Грейбеку, что опять же нельзя сказать о Гарри… Или можно? За всё это время Том не смог оценить чужую физическую подготовку. Потому что фактически ничего не видел, да и то, как тот передвигался — почти что неуклюже и тяжело, — вводило в заблуждение. Поттер выглядел грузным — и тем не менее был худощав — и высоким, но поразительно нескладным — благодаря пропорциям подобранных костюмов. Однако несколько часов тому назад картинка полностью поменялась: одно лишь отточенное движение вниз по лестнице и полное отсутствие страха высоты могло сказать, что такое для него не впервой. Спуск по верёвочной лестнице мог показаться чем-то простым, но на самом деле это не так: подобная лестница не обладала той же устойчивостью, что обычная, и поэтому требовала большей концентрации и ловкости. Что же тогда: альпинизм, мореходство, военная подготовка или кражи со взломом в качестве хобби? Том вздохнул. Слишком много пробелов. Такие, как Поттер, многое говорят без слов: они показывают. А такие, как он, хоть и привыкли заострять внимание на деталях и постоянно держать ухо востро, интерпретируя сигналы, но в повседневной жизни предпочитают общаться словами — чем проще, тем лучше. В любом случае избавление от всезнающего элемента руками отца было весьма нежелательным исходом, но, почему именно — Том не мог ответить. А пока он не найдёт ответа, ему стоило обезопасить Поттера самому. А самый простой способ — это понять, что же, чёрт возьми, Гарри от него нужно. — Том? Он перевёл взгляд на Фенрира, топтавшегося в проёме с большим конвертом в руках, и поинтересовался: — Что там? — Посыльный передал, — пояснил Грейбек и поспешно добавил: — Я уже проверил. Кивнув, он принял конверт, отпуская его: — На сегодня можешь быть свободен. Фенрир тут же покинул комнату, а Том покрутил в руках конверт — без каких-либо отличительных знаков: конверт как конверт — и раскрыл его, аккуратно вытягивая плотный и фактурный на ощупь лист бумаги. Это был выполненный карандашом рисунок. Специфический рисунок: изображение двух людей в весьма интригующей позе. Мужчина — а кто именно, Том понял, едва увидев — стоял за спиной и душил с помощью верёвки (или же, скорее, лески) неизвестного. Руки убийцы, как и вся поза, передавали напряжение, а его жертва, напротив, будто испытывала экстаз. Возможно, предсмертный, но чем-то взволновавший Тома. Взволновавший настолько, что он нервно поймал воздух губами, будто ощущая приступ асфиксии. Кем был неизвестный, Том тоже догадывался, но сказать с точностью не мог: вместо кляпа у него во рту красовалась гигантская хризантема, скрывавшая лицо — единственное алое пятно на листе. — Посещал художественный кружок, значит… Том усмехнулся, когда перевёл взгляд вниз, заметив извилистую подпись: «Чудесный выбор, сладкий». Вот и ответ на изводивший его часами вопрос о хризантемах, который породил ещё больше вопросов. Положив рисунок на стол, Том достал из конверта футляр и с опаской открыл его. Однако ему в лицо не выскочил мини-букет лилий и не взорвалось конфетти — на полоске бархата лежали тонкие смарт-часы, с которых свисала этикетка с надписью «надень меня», и небольшой беспроводной наушник. Том стянул вещицу, покрутив её в руках, и надел на запястье, спешно застегнув ремешок. А стоило ему включить их, как на круглом экране высветилось: «Вставь наушник». И он выполнил указание, через считаные секунды услышав писк, последующую за ним мелодию скрипки, которая тут же оборвалась из-за хрипловатого насмешливого голоса: — Как бы ты оценил цветы и вазу? — Кроме того, что рисунок и правда прекрасен, пока не знаю, что тебе ещё сказать. — Что ты испытал? — Экстаз? — М-м… Наши чувства очень схожи — мы и правда идеально подходим друг другу, — томно протянул тот, отчего у Тома по коже пробежали мурашки. Он не мог не признать, что чужой голос будоражит нечто скрытое глубоко внутри: возбуждает его фантазию. — Схожи? — Я поделился с тобой кое-чем важным. — И что это должно значить? Что ты хочешь придушить меня? — Я много чего хочу. — Например? — Том откинулся на спинку стула, косясь на часы, на которых светилась иконка принятого вызова. — Сегодня пожелать тебе спокойной ночи. — Гарри? — позвал он, боясь, что тот отключится. — А завтра? — Мне нравится, как вибрирует моё имя у тебя на языке, — певуче заметил он, а Том еле слышно выдохнул: — Ответь мне. — Я ответил на целых четыре вопроса, но ты так и не спросил главного. — Да я постоянно спрашиваю о главном, — недовольно фыркнул Том и следом прикусил губу, удивляясь собственной реакции. — Но ты не хочешь отвечать. Гарри рассмеялся, а звук его смеха растёкся восхитительно-ноющим ощущением по телу. — Ты спрашиваешь в надежде получить отрицательный ответ, а что, если тот будет положительным? Как ты поступишь? — Ты… охотишься на меня из-за Брайса? — Сладких снов, сладкий. — Гарри! — шикнул он, но звонок уже прекратился.