***
Кран и некоторые плитки на кухне покрылись ржавчиной, от чего даже заходить сюда было невыносимо. Не сказать, что я брезгливый: в детстве запросто мог что-нибудь съесть с пола; есть за пыльным столом, не помыв перед этим руки; без проблем есть с грязной посуды. В настоящий момент я поступаю почти так же (кроме мытья рук — гигиену соблюдаю), но от вида ржавчины меня чуть ли не тянуло блевать. То-ли вырос, то-ли не в ржавчине дело, а в том, что мы все совсем забыли об уборке… Мы же вроде пару дней назад договаривались с братьями убраться в зале и кухне, но похоже они снова погрузились в себе. Так не может больше продолжаться… — Долго будешь здесь стоять? — послышался грубый голос позади меня. Повернувшись, я увидел отца у порога кухни, придерживающего дверь. Он стоял, положив одну руку на пояс, демонстрируя «недовольный вид». Что я сделал опять не так? — Чего тебе, пап? — угрюмо поинтересовался я. — Я просто захотел попить воды, а ты уже минуты две тут торчишь по середине кухни и пялишься на раковину. Что-то с ней не так? — Ну… — задумчиво протянул я, — она в ржавчине… — Ну так помой её, — усмехнулся отец, взяв из столешницы граненный стакан и поднеся к крану, из которого полилась почти что серая вода с кусочками налёта. Мерзость… Пока я медленно сжимал кулаки, отец уже допивал воду, ни разу не сморщившись от горьковатого привкуса. Он положил стакан на стол и открыл один из кухонных шкафов, в котором лежали различные специи для готовки и пачка чая. Казалось, что он хотел выпить ещё и чаю, да рано приходилось радоваться. За всеми этими вещами лежал бутылёк коньяка, но к счастью там его оставалось на один глоток. — Чёрт, да как можно согреться одним глотком? — Ну выпей чая, — закатив глаза, подошёл к плите. Как раз рядом лежал коробок с единственной в ней спичкой. Меня ждала… — Чай греет только горло, а коньяк ещё и сердце. Ладно, чай с коньяком тоже ничего: так даже полезнее. Кстати, как к зиме будем готовиться? — резко сменив тему, отец сел за стол, наблюдая за тем, как я разогреваю плиту. — Мороз не за горами, а уже дышит в поясницу. — Да как всегда: Ди расставит по всему логову обогреватели, и мы укутаемся в пледы. — Какой ты умный, — снисходительным тоном прокомментировал Сплинтер, — а ничего, что у вашего отца организм стареет? Это вам молодежи плевать на холод, а у меня так скоро почки откажут. — И печень… — прошептал я. Отец наверняка это услышал, но промолчал, хотя если б я так же пошутил в детстве, то схлопотал сто процентов. Может, он наконец начинает осознавать, что алкоголь только вредит? — Слушай… Микки… Рука с чайником замерла над плитой. Неужели отец произнёс моё имя? У меня глюки? Обычно он зовёт меня по имени только если ему что-то нужно или предстоит серьёзный разговор. Вероятнее всего, сейчас — второй вариант. — Давай сменим логово? Переедем, так сказать. Чайник с грохотом опустился на плиту, но ни я, ни отец не вздрогнули. Вполне очевидно, что этот вопрос может меня «вывести из строя». — Понимаю, это нелегко, — признался отец, — но здесь правда невыносимо холодно. Всё-таки здоровье нужно беречь, а особенно пожилой… Минута молчания повисла в пространстве, кричащая о нелогичности сказанного. То есть, да, здесь и вправду морозит, однако обогреватели Донни работают на отлично. Зимой логово превращается в пляж, только без солнца. — Пап, дело не в холоде, так ведь? — твёрдо заявил я, наблюдая за горящим пламенем на плите. Отец тяжело выдохнул и приготовился объясняться: — Я вижу, как вы все сходите с ума после того случая… — Какого случая? — Не притворяйся дураком. Ты знаешь, о чём я. — Так скажи конкретно о чём, — продолжал я давить, — или сложно произнести «смерть Лео»? — Хорошо, — громко заявил отец, — после смерти Лео вы все начали отдаляться друг от друга. Естественно, та трагедия всех нас пошатнула, но нужно держаться друг за друга, а не прятаться в своих комнатах и зависать там по пару часов. Нужно коммуницировать, гулять побольше… Ну, не как Раф, который каждый день выходит на патруль. — И ты правда считаешь, что переезд нас сможет сплотить? — усмехнулся я. — Ну в книгах по «сплочению семьи после гибели близких» пишут так… Богом клянусь, мои глаза чуть не вылезли из орбит. Мой ошарашенный взгляд устремился на отца, который так и не выпил коньяка. Всё это время он говорил со мной, не прикасаясь к алкоголю. Да он ещё интересовался нашей семьёй! Я не сплю случаем? — Чего вылупился? Мой рот то открывался с громким вздохом, то закрывался с сомнительным мычанием. Не вериться: всё это время папа действительно пытался найти информацию по воссоединению семьи. Он хотел этого… — Думаешь, у меня не получится? Удивление сменилось печалью. Словно что-то застыло в груди, а после начало отдаваться ноющей болью в левое плечо. Никогда ещё не видел, что б мой отец так жалко выглядел: его сморщенный взгляд опустился на пол, маленькие крысьи уши прижались, сделав отца еще более беспомощным. Не знаю, почему, но во мне борются две мысли: одна хочет поддержать отца и помочь встать нашей семье на ноги, начать всё с чистого листа, а с другой — что было сложного раньше быть таким же любящим отцом? К чему были эти оскорбления, избиения, наказания за «слабость»? — Вовремя ты спохватился, — выдавил я сквозь улыбку. Необъяснимая агрессия не покидала меня, как бы я не старался её подавить. А если отец притворяется невинным и собирается свалить всю вину на меня? Я вижу его ухмылку. Он даже не смотрит мне в глаза. Какой же он всё-таки жалкий трус… — Не вздумай мне сейчас читать нотации, — возразил отец, — не до этого, если честно. Я правда хочу измениться, просто не знаю с чего начать… Я мельком посмотрел на бутылку коньяка, которую всё ещё держал Сплинтер. За весь наш диалог он ни разу не отпустил её с рук, но заметив мой взгляд, мигом отодвинул бутылку на середину стола. Мы пялились на неё около минуты, а после, неловкими движениями, отец схватил алкоголь, подошёл к раковине и вылили оставшийся на дне коньяк. Мои брови поднялись чуть ли не до небес. Отец при мне вылил последние остатки спирта, и даже глазом не моргнул. — Пап, ты точно трезвый? — от удивления выпалил я. — Да, точно, — спокойно ответил отец, — я хочу измениться, и вот мой первый шаг. Уже начинаю сомневаться: может я подшофе? Иначе как объяснить поведение отца, который ни с того ни с сего стал идти «на правильный путь». Но что-то мне подсказывает, что на него повлияло не только смерть Лео. Тут кто-то вмешался… — Что с тобой происходит? — резко спросил я, отступив немного назад. Папа на какое-то время заострил взгляд на капли оранжевого спиртного, оставшиеся на дне раковины: они не желали так просто сливаться, да и отец ничего не собирался изменить, например, включив кран с водой. Он просто опустошенно наблюдал за ними. Замерев так на пару пару секунд, отец повернулся ко мне лицом, всё ещё пялясь в пол. Я чувствую, как у нас обоих замерло дыхание: я ждал, пока папа расскажет причину столь резкого решения отказа от алкоголя, а отец пытался подобрать нужные слова. И всё же, как бы я не пытался отпустить гнев, всё равно видел эту надменную ухмылку. Она так и нервировала, да любопытство не позволяло сорваться. Всё-таки послушать отца захотелось. — Когда я был человеком, — рассказывал отец, — у меня было всё: слава, богатство, любящий отец, друзья, карьера. Я являлся одним из самых востребованных актёров в Нью-Йорке. Было тысячи, а то и миллионы фанатов, которые так и благословили фильмы с моим участием. Казалось бы, у меня было всё, о чём можно только мечтать, но кое-что из всего перечисленного я не ценил… — отец посмотрел на меня, и я заметил, как в его глазах появились блики горя и сожаления. — Мой отец — был святым человеком. Как бы я себя по-хамски не вёл, он продолжал меня любить. Какое бы оскорбление он от меня не услышал, он всё так же с теплотой относился ко мне. А оскорблял я его за то, что он пытался вразумить меня не забывать о своей семье. Он всего лишь хотел донести до моей дурной головы, что карьера карьерой, а семейные традиции нужно чтить. В моменте о семье что-то кольнуло грудь. Никогда не видел отца в таком уязвимом состоянии, признающим свои ошибки. Он не ругался, не кричал, а только каялся в своих проступках. Отец вновь опустил голову, поднося свои дрожащие руки к лицу. — Он не хотел, чтобы я прекращал актёрскую карьеру, а просто просил не забывать о нём и наших предкf[. Почему такие простые вещи я не мог делать? Он мне всё обеспечивал для лучшего будущего, так почему я ему не отплатил обычной благодарностью? Трясущимися руками отец закрыл лицо, тихо всхлипывая и бурча под нос извинения. Вряд ли он просил прощения у меня или кого-то из нашей семьи. Он просил прощения у уже давно ушедшего на тот свет человека, такого близкого и родного, но навсегда потерянного. Я содрогнулся. Меня посетило некое дежавю, которое, честно говоря, заставило меня всплакнуть. Сжав кулаки, я принялся таким образом сдерживать свои слёзы, но как назло, они начали падать на потресканный кафель. Слёзы так же предательски потекли, как отец резко взглянул на меня, однако он никак не среагировал на мои эмоции, а лишь выдавил: — Простите, но я никогда вас не любил.***
Что в логове, что на улице достаточно прохладно. Пасмурная погода сдавливала мою голову, из-за чего в висках слышалось циркулирование крови. Я бы мог лежать часами в своей теплой постели, перечитывая по сотни раз любимые комиксы или рисуя каракули на бумаге, но на душе было паршивее некуда. Совершенно не хочется домой, никогда бы туда больше не вернулся, если это было бы возможно. Через пару часов я ведь наверняка проголодаюсь, а мне негде есть, кроме как дома. Можно конечно было бы позавтракать (фактически пообедать, так как проснулся в два часа дня) у Эйприл, пока её родители на работе, но в последнее время она у меня вызывает только отвращение. Особых причин для этого нет: она мне не грубит, не оскорбляет, часто старается поддержать, но каждый раз, когда она врывается в моё «пространство» со своей непрошенной помощью, хочется её оттолкнуть и хлопнуть перед ней дверью, чтоб аж звон в ушах у неё остался до конца дня. Думаю, мне нужно отдохнуть от неё. Я взглянул наверх: серые города и улицы вводили меня только в осеннюю хандру, отравляя мои лёгкие смогом. Небо не такое уж и чистое, тоже задымлено газами, но что-то в нём меня успокаивало. Словно возвышаясь над городом, я потянул руку к небу. Как же иногда хочется посмотреть на мир, стоя на облаках, и как ангел наблюдать за жизнями людей. Донни твердит, что в атмосфере в тысячу раз холоднее, чем на земле, но разве лучи солнца не согревают? Наука — очень странная вещь: никогда не понимал её логику, да и не пойму похоже. Проще верить во что-то «фантастическое», ведь оно заставляет больше наслаждаться жизнью и надеется, что кто-то бережет тебя там наверху. Кто-то родной и близкий… — Простудишься. Спасибо, Капитан Рафаэль-Очевидность, без Вас бы точно не догадался. Даже смотреть на него не буду. Что ему от меня именно сейчас надо? — Вы поссорились с отцом? — Раф начал приближаться. — Сначала услышал, как ты захлопнул дверь; я побежал на кухню, а там отец на коленях рыдает. Он снова пил? Я не отводил взгляд от неба. Все продолжал наблюдать за медленно плавающими облаками и упирался спиной о переходной бортик кровли. Раф осторожно подошёл ко мне и сел рядом, также наблюдая за небом. Мы с ним так просидели около полминуты, затаив дыхание, как будто наблюдали за чем-то загадочным. Хотя для меня это являлось действительно загадкой: как выглядит мир над вершиной под несколько тысяч километров? Брат же, наклонив голову набок, пожал плечами. — Не понимаю, что такого интересного ты высматриваешь? Облака как облака… — Я вижу в этом красоту, — холодно, как ветер, развивающий наши с Рафом концы от бандан, ответил я. — Ладно, это хорошо, что сейчас хоть в чем-то видишь красоту. Звучало, как усмешка, но я не стал придавать этому значение. Всё равно он ничего не поймёт, даже пытаться не стану. — Походу будешь чинить дверь на кухне. — Я резко повернул голову в сторону брата, не понимая, о чем он. — Там трещина появилась, причем не мелкая. — Она давно там, — раздраженно ответил я. — Ну я не замечал её раньше… — Да ты ничего раньше не замечал. Раф высоко поднял брови. Знаю, что со стороны мой ответ прозвучал весьма грубо. Но ведь правда: он никогда ничего за собой и другими не замечает. Почему-то старший брат ведёт себя намного небрежнее, чем я. Я столько вещей замечаю за ним и Донни, стараюсь как-то улучшить ситуацию. Так почему Раф не делает то же самое? Почему только мне не плевать на семью? — Микки, — позвал меня брат с отголоском тоски, но я отвернулся от него, — я признаю свою невнимательность. — Да это не невнимательность, — фыркнул я. — А что это? — Безразличность. Раф громко вздохнул. Он так удивился от этого очевидного факта? По его мнению, то, что он обменял тренировки и патруль, вместо времяпрепровождения со мной и Ди — невнимательность? Оправдание. Глупое оправдание. — Хочешь сказать, мне плевать на вас? Наконец-то дошло. Только я это почти прямо сказал, трудно было не понять. — Послушай, я признаю, что провожу больше времени на тренировках, — заявил Раф, — но это просто мой способ переживания негативных эмоций, ясно? Боковым зрением, я заметил у Рафа на руке слегка окровавленную повязку. Свежие алые пятна располагались на костяшках пальцев, а некоторые более мелкие пятна переходили аж до ногтей. Я рывком отвернулся, но следующие слова заставили меня посмотреть в лицо брата: — Если я не буду выпускать негатив на спорт, то боюсь, что всё вылью на вас. Я не хочу вас пугать или портить отношения. Мне… Мне хочется стать более сильным, понимаешь? Кажется, я начинаю улавливать мысли Рафа и в чём он хочет дальше признаться. Тяжелый вздох брата срывается с губ, продолжая своё разъяснение. — Мне хочется стать морально сильнее, не только физически. Потому что… Я никак не поддержал Лео после ссоры с Ди… Что-то внутри меня в миг потухло. Захотелось убежать, звонко хлопнуть воображаемой дверью и спрятаться где-нибудь в укромном месте, затаившись до самого утра, лишь бы никого не видеть. Я же знал, чувствовал, что Раф напомнит о том случае. — Когда Донни рассказал об этом, я был зол на него за такие слова, но в голове у меня больше крутилась мысль о том, что Лео думал о смерти. Лео и самоубийство казались мне полными противоположностями. Как он мог о таком думать? Лео же всегда был самым энергичным и позитивным из нас. Конечно, я замечал за ним частые резкие скачки настроения, пустой взгляд, его частые пропуски и опоздания на тренировку, но я спихивал это на лень или усталость. В конце концов мы подростки — нам свойственна лень… — Ты серьёзно сравниваешь лень с его состоянием? — угрюмо посмотрел я на брата. — Неправда, я такого не говорил! Ну, точнее считал… то есть… Я медленно встал, отряхивая руки от пыли, располагавшейся на бетоне. — Ты просто пытался прикрыть задницу Ди. Раф пытался меня остановить, схватив за руку, но я вырвался и пошёл в сторону дома. К счастью, он не стал меня ругать или преследовать. Дойдя до края крыши, я уже собирался прыгнуть на другую, однако в меня выстрелили следующие слова Рафа: — Я признаю свои ошибки. Я правда был трусом, который старался усидеть на двух стульях и никак не пытался помочь Лео. Но ответь: разве поздно что-то изменить? Неужели нашей семье конец? Я понимаю, что он имеет в виду под «концом»: мы стали совсем незнакомыми людьми, которым приходиться вместе уживаться в одном доме. Мы перестали веселиться как раньше, играть в видеоигры, гулять до утра, посещать ресторан Уэссо. Все эти счастливые моменты как по щелчку пальцев растворились. На их месте пришел вечный траур. Как бы это ужасно не звучало, но вряд ли наша семья вернётся в прежнее состояние. Ругань прекратиться, все успокоятся, и каждый начнёт заниматься своими делами. Наши разговоры будут состоять только из миссий, бытовых дел и «привет-пока». Не хочется расстраивать Рафа, но уже действительно поздно: раньше надо было решать проблемы, а не убегать от них. Брат что-то продолжал кричать мне в след, но я был уже на достаточно большом расстоянии от него. Я перепрыгивал через бортики крыши одним за другим. Говорят, что нельзя смотреть вниз, а то испугаешься высоты и упадёшь. Я же не смотрел вниз, потому что уже было всё равно, что со мною случиться. Сломаю себе что-то — доползу до дома, ушибусь — встану и побегу дальше, а если умру… Да и чёрт с ним! Хотя… Боже, о чём я думаю?! Какая смерть?! Мне нельзя умирать: братьям будет хуже… Как они вдвоём переживут это? Нет, я не позволю им испытать что-то подобное второй раз. Как бы мне не было плохо и трудно, ни за что даже не сделаю попытку. Обещаю… Порой страх делает нас такими жестокими.