POSTMAN

Гермиона категорически замотала головой, услышав предложения всех остальных девушек по поводу Лаванды. — Ты понимаешь, что это будет... Ну не знаю, слишком жестоко по отношению к Браун? Вы же даже не пытаетесь ничего сделать для неё! — разочарованно ответила Гермиона, смотря на суровые лица остальных девушек. — Нам Лаванда — как собаке пятая нога! Верни свой здравый смысл, Грейнджер! Неужели ты этого не понимаешь? — воскликнула Алисия, чем заслужила суровый взгляд Гермионы. Девушка была ошарашена реакцией остальных из ВБПО. И если бы это был чужой человек — убедить себя в том, что все действия верные, гораздо легче. Но это же человек, которого они знали с детства! Гермиона никогда не питала тёплых эмоций по отношению к Браун, но все же... Они должны были сделать хотя бы что-то, чтобы помочь победить эту болезнь, а не просто обрывать её возможности на дальнейшее существование... Существование?... Почему она подобрала именно это слово? А может, и правда? Своими действиями они обрекали Лаванду именно на "существование", а не полноценную жизнь? — Алиша, тут дело касается не нас! Дело касается жизни, понимаешь, ЖИЗНИ! Вы, видимо, забыли, что нашей главной задачей считается выжить всем, а не бросать тех, кто в трудном положении. Наверное, мои слова звучат банально, но сейчас не время для таких поспешных решений. Для начала, нам нужно переговорить с Лавандой, узнать её мнение, — жёстко заявила Грейнджер, смотря на Артура, который, видимо, опять был не очень в трезвом состоянии. А они все спорили. Гриффиндорке стало настолько тошно, что её уши перестали воспринимать какие-либо звуки извне, отгородив её от мира и выбросив в поток собственных мыслей, подобно рыбе на суше. Гермиона просто не могла осознать, что все это происходило с ними. Взгляд метнулся на бутылку, стоявшей на подоконнике, и кухонный нож. Натюрморт, который нёс за собой погибель. Её голова ломилась от мыслей, которые сжирали изнутри не хуже флоббер-червей. Гермиона не знала, как жить дальше и верить в светлое начало после узнанной мерзкой правды. Верила ли она в то, что правда действительно вызывала отвращение? Воспоминания о "воспоминаниях" навевали тоску, потрошили старые и новые раны, которые никак не могли затянуться. Грейнджер элементарно не могла смотреть в зеркало. Каждый раз, когда сталкивалась со своим отражением, вечно видела "её". Ту "её", которая пугала, которая вызывала страх и омерзение. Самое неожиданное — Гермиона боялась саму себя. Что это за чувство? Опустошенность? Депрессия? Гнев от непринятия себя? Зависть, потому что тогда у неё был бы хоть грамм счастья от происходящего? Почему, каждый раз натыкаясь на собственное лицо, она дергалась в сторону, будто видела нечто дьявольское? В такие моменты она спрашивала себя, во что стоит верить. В Бога? В Мерлина? В Библию или Коран? В саму себя? Можно ли верить в кого-то, если самой себе не доверяешь? И каждый раз один ответ, который выводился ярко-красными буквами в голове: "Ничтожество". Гермиона поняла одну простую истину, дерьмовую закономерность её бытия, которая была неизменна, словно прописана в её линии жизни. Все, чего она касалась, — разрушалось на глазах, подобно песочному замку или карточному домику. Дружеские отношения с Джинни, "романтика" Малфоя, доверие Ордена — все пропало. Когда-то она проснулась с ощущением от того, что её руки в чем-то неестественно горячем. Сначала Гермиона подумала на молоко, а потом поняла, что это кровь. Она лилась через нос в горло, подвергая её опасности просто захлебнуться. И тогда Грейнджер столкнулась с ещё одним человеком в туалете, которого все равно было неожиданно встретить. Это был короткий диалог, который затянулся на всю оставшуюся ночь, будто они были подругами. И Гермиона слышала отчаяние, слышала эту душевную боль, которая, подобно эху, распространялась по всей ванной: " — Не запрокидывай голову, хуже будет. Приложи полотенце, — тихо сказала Лаванда. Её голос звучал глухо и грубовато, будто она кричала и очень долго. — Спасибо, Лаванда. Как...как ты? — осторожно спросила Гермиона, зажимая себе нос холодной тряпкой. Браун горько усмехнулась и улыбнулась во весь рот. Грейнджер ужаснулась и отшатнулась в сторону, ударившись бедром об край раковины. У Лаванды не было половины зубов, они просто-напросто выпали. Девушка осмотрела её вид, это было ужасно... По всей голове были залысины, на руках огромные бордово-зеленые синяки, а суставы рук выглядели опухшими. Волшебница была похожа на призрака из фильмов ужасов, которые смотрели её родители. — Как живой труп. Мертва снаружи, еле-еле жива внутри. Но скоро и этому конец, — она улыбнулась ещё шире, будто сметая на пути преграды в их общении. — Не говори так, мы ещё найдём способ... — Я не хочу этого. Несколько секунд Грейнджер просто удивлённо хлопала ресницами, пытаясь убедить себя в том, что ослышалась. Или в том, что Браун уже не соображает, что говорит. — Стоп, что... — Я не хочу этого, — повторила Браун и отвернулась к зеркалу, молчаливо рассматривая отражение. — Но почему? — в Грейнджер всколыхнулась ярость, казалось, что она сейчас просто закинет Лаванду на плечо и потащит куда-нибудь, лишь бы излечить, спасти, сохранить. Девушка дотронулась до залысины, потом её рука медленно скользнула к лицу, которое сейчас было зелёного, почти трупного цвета. — Я устала, Грейнджер. Устала быть, существовать, пытаться выжить. Эта война настолько меня вымотала, что я не вижу смысла бороться. Поверь, эта война не закончится с прекращением блокады. Она будет продолжаться, собирая свою кровавую жатву. Это — всего лишь маленький этап, а мы в нем пешки. За это время Поттер мог бы уже собрать людей для атаки, но, кажется, ему сейчас не до нас. А это значит лишь одно — Лорд собрал достаточно сил, чтобы надрать Ордену зад. А я не могу больше ждать спасения, — её голос был уставшим, тяжёлым, наполненным многочисленными страданиями, что даже Гермиона содрогнулась. — Ещё не все потеряно, Браун. Надо бороться. В моей жизни было столько дерьма, но я живу ради света в окне по утрам. Ради тех, кем дорожу, — её голос затрясся, Лаванда это заметила и лишь вновь усмехнулась: — Те, люди, которых я любила, больше меня не любят. Отец ушёл из семьи, а мать была настолько поглощена своей жизнью и её устройством, что забыла меня. Вот так и выросла Лаванда Браун, которая любила яркий макияж и внимание парней, пытаясь найти в них отражение отца. Рон... Он был похож на него... Такой же добрый, немного глуповатый, но он дарил мне ощущение семейного тепла. А потом появилась ты. За тобой эта блондинка Тиффани. В тот момент я осознала, какой дурой была. Верить в то, что я не повторю судьбу родителей, стало слишком тяжело. А потом с начала войны я стала ощущать слабость мышц. Выматывалась, начала голодать из-за стресса, когда увидела, что ты ходишь на тренировки с Роном. Опустошала желудок над унитазом, в надежде, что похудею и наконец-то буду нравиться хоть кому-то, — её голос задрожал, Браун была готова расплакаться, — а потом появилась Тиффани Грейс. Красивые черты лица, большие голубые глаза, фигура как у модели с обложки Ведьмополитена. Я чувствовала конкуренцию, даже уговорила Симуса таскать мне мочегонные препараты, лишь бы сбросить вес, который так мне мешал. А потом мы переспали. Я чувствовала себя одухотворенной, пока этот сукин сын не сполз с меня и с отвращением не посмотрел на мой живот и ноги. Тогда я поняла, что просто не могу кому-то понравиться. — Ты серьёзно делаешь это из-за парней?! Хочешь умереть, просто потому что Финниган осел?! — зашипела на неё Гермиона. — Ты не знаешь, каково быть серой массой. Грейнджер, твоё лицо знают все и даже после войны, ты будешь значить хоть что-то. Я же не мелькну нигде, кроме как в ваших коротких воспоминаниях о войне. И то, вспоминать меня будут как "потаскушку Браун", человека без своего имени. Просто я знаю, что после войны меня никто не будет ждать. Никто даже не встретит дома, не заварит тёплый чай и не скажет о том, насколько я любима, — она грустно улыбнулась и, похлопав Гермиону по плечу, вышла из ванной. Грейнджер продолжала испуганно таращиться на свое отражение, пока не отвернулась и тоже не вышла. Кровь остановилась." Эта ночная встреча поменяла образ дурочки Лаванды. И ей было грустно. Грейнджер по-настоящему ощутила, насколько тяжело всем. Насколько тяжело Браун, раз она решилась на такой отчаянный шаг. Можно ли было лишить её возможности уйти спокойно? Гермиона не знала ответа на этот вопрос. Гуманность? Или спасение? Наверное, если бы она сама молила о смерти, то было бы слишком самоуверенно лишать её этого. Они все спорили, а Грейнджер продолжала в упор смотреть на бутылку и нож, которые несли погибель. *** Рон медленно подошёл к Гарри, усаживаясь напротив друга. Рядом с Поттером стояла наполовину опустошенная бутылка коньяка, отчего у Уизли непроизвольно брови взлетели вверх, а глаза расширились. — Что на этот раз? — опешив, спросил Рон. Гарри поднял на него полупьяный взгляд и несвязно заговорил: — Лестер... Мы не смогли его отбить. Теперь это ещё один город в его копилке завоеваний, — горько ответил Гарри. Уизли невольно пошатнулся: слова друга были ударом под дых, то, что заставляло парня тонуть в разочаровании. — Гарри, мы должны бороться... — Не могу больше! Мне кажется, что я не стою на месте, но по-прежнему прорываю землю под собой. Люпин и Грюм ездят по странам заключать договоры, но многие отказываются влезать в это! Я устал засыпать, когда уже светает, а просыпаться спустя два часа, лишь бы проработать новый план какой-либо операции! Складывается ощущение, будто это война не закончится никогда... — в глазах Гарри была смесь эмоций: гнев, отрицание, боль, зависть. Рон подумал о фразе, которую ему когда-то сказала Гермиона на их совместной тренировке. Мерлин, как же он скучал! Только сейчас он осознал, что если бы не настойчивость подруги, его желание быть сильнее — он бы остался тем, кто зависел от мнения людей и чувствовал себя не в своей тарелке от слов Финнигана. Уизли чувствовал себя маленьким человеком, пока другие вертели планету своими действиями. Гермиона подняла его на ноги, как военного, а Тиффани подарила любовь. Что он сделал для них? Вечно грузит проблемами девушек, которых на руках носить надо... Мир не заслуживает их. " — Рон, война должна прекратиться в любом случае. По-крайней мере мы должны сделать все возможное для того, чтобы наши потомки видели чистое голубое небо, а не зловещую чёрную пелену Волан-де-Морта, — сказала Грейнджер, продолжая колотить грушу ещё яростнее. — Просто... А вдруг мы не справимся? Ты задумывалась о жизни, если в ней победит... он? — немного испуганно спросил её парень. Гермиона тяжело выдохнула и опустила руки. По её лбу градом лился пот, а майка промокла на спине. — Если ОН победит... Я буду бороться в десять раз сильнее." Уизли много раз задавался вопросом — откуда такая самоотдача? Несмотря на все преграды, многие из Ордена старались выжимать себя по максимуму ради победы. Гарри днями и ночами прописывал планы операций, Тонкс ездила вместе с Люпином заключать договоры с другими странами и Магическими сообществами, мама перешла в лазарет, чтобы помогать мадам Помфри в лечении раненых. Гермиона и Джинни боролись за жизнь в Лондоне. Их дела можно было счесть великими и Рон даже написал бы книгу об этом времени. Либо же заплатил кому-то, просто ради того, чтобы эта история была. — Гарри, ты должен взять себя в руки. Именно ты и только ты задаёшь настроение всем бойцам Ордена, всем тем, кто верит в тебя. Я понимаю, что ты устал, и не могу требовать от тебя того, что ты не можешь осуществить. Но просто постарайся пережить утрату этого города, пересилить собственный страх и защищать другие. Я верю в тебя, — Рон не заметил, что пока он думал, друг уже успел отключиться, развалившись на столе. Либо из-за алкоголя, либо просто из-за усталости Гарри даже не обратил внимания, что Рон поднял его на руки и аккуратно переложил на диван, накрывая парня клетчатым пледом, который принесла сюда мама. Все морщинки на лице Поттера разгладились: видимо, он наконец-то обрёл спокойствие и покой спустя долгое время. — Спи, друг. Тихий скрип двери и Рон снова в прохладном коридоре. Его взгляд наткнулся на картину, мимо которой он постоянно проходил, но почему-то сейчас Уизли захотелось рассмотреть её поближе. Пальцы коснулись произведения искусства. Масло. Целый сюжет развернулся перед ним: письма лежали на столе, который был накрыт большой кружевной салфеткой, а рядом лежали несколько цветочков. Послышались голоса в коридоре, а потом он увидел Тиффани, которая теперь вприпрыжку бежала к нему. Девушка с разбегу запрыгнула на него, хохоча в шею. Рон шутливо шикнул на нее, давая понять, что за дверью спит Гарри. — Чего встал в проёме? — Грейс игриво выгнула бровь и толкнула его локтем в ребро. — Как думаешь, в чем смысл этой картины? — он кивнул в сторону изображения, и Тиффани начала заинтересованно всматриваться в "поток мыслей" художника, решившего изобразить их на холсте. Как-то Тиффани рассказала ему, что окончила художественную школу на "отлично", а так как он не смыслил в искусстве ровным счётом ничего, то подумал, что вполне логично поинтересоваться об этом у своей девушки. — Ну... Я не очень помню о символизме, но мадам Сюзанна де Бург заставляла учить нас целый перечень, чтобы "понимать" картину. Я точно помню, что гвоздика – это символ пролитой крови Христа, если что, это в магловской вере у христиан. А вот письма... Точно сказать не могу, что-то было про человеческие отношения. А ты почему спрашиваешь? — девушка обхватила его за локоть и потащила в сторону гостиной, предложив сыграть в шахматы и что-то щебеча о том, что Ник "снова обыграл ее". А он и сам не знал, почему спросил. Наверное, просто интерес... *** Гермиона поставила свою сумку, доверху забитую письмами, на стол и начала бережно выгребать оттуда целую кучу. Переживания переживаниями, а работу никто не отменял. За окном была уже кромешная тьма, а в комнате никого не было. Джинни съехала к Алише, объяснив это тем, что с Грейнджер очень "душно" в одной комнате. Анжелина даже неудачно отшутилась, говоря Уизли не испытывать терпение гриффиндорки, иначе та бы хваталась за голову так же, как и Ребекка. Гермионе все ещё было сложно принять эту реальность, которая давила на неё. События не всплывали в голове, все воспоминания ограничились мерцанием, а большую роскошь она не могла себе позволить — мозг просто не хотел ворошить прошлое, удачно блокируя все то, что могло причинять Грейнджер зло. Гермионе приходилось вскрывать письма и читать их. Если бы кто-то из Пожирателей вздумал проверить послания, то они должны были бы оказаться "чистыми", без призывов к свержению власти Лорда. Их в любой момент могли разоблачить, тогда провал был бы неминуем. Письмо [1]. "Дорогая тётушка Теодора! Маме совсем плохо... Пришлите хоть какое-то зелье, она умирает. Твоя Кларисса." Письмо [2]. "...я хочу напомнить тебе, что пока твой отец в Бельгии, я не хочу даже слышать о твоём романе с этим грязнокровкой! Ты барышня из высшего света, так соответствуй!..." Грейнджер кинула письмо в общую кучу разрешённых, с отвращением посмотрев на улетающую в сторону бумагу. Предплечье с её "прозвищем" заныло, вновь напоминая об истинном значении крови. Письмо [10]. "Мы должны дать отпор этому деспоту! Соберём всех на площади, а там..." Бумага полетела в корзину запрещенных, а глаза Гермионы начали постепенно слипаться. Письмо [156]. "Папа, мне страшно... Они заходят каждый день, обыскивая наши ящики. Мне кажется, что военные ищут нечто важное для них, будто кого-то... Или что-то. Один из них пытался напасть на меня, за что я получила по лицу кулаком. Думала, меня разденут догола, но появился какой-то из них и сказал, что на это нет времени. Где ты? Мия". Грейнджер коснулась до кольца, висящего на шее. Грудь схватило спазмом. Письмо [200]. "Пишу тебе сказать, что ты можешь нормально заходить через дверь. Они перестали рыскать по моему району!" Письмо [266]. "Они убили маму. Я... Я следующая, они обещали прийти вновь." Грейнджер откинула письмо в сторону: глаза слезились, а руки дрожали. Иногда ей казалось, что под конец войны у неё просто будет тремор и глубокие морщины на лице. Никому не было просто. То, что её помиловала судьба и она сейчас сидит с чашкой горячего чая, — везение, которого многим не хватает сейчас. Письмо [278]. "Отец сказал, что как только блокаду снимут, то он благословит наш союз. Жду не дождусь нашей следующей встречи! Давай встретимся там же? Твой Рафаэль." Письмо [280]. "В том же районе. Надерем этим сукам их задницы!" Лист летит в кучу запрещённого и Гермиона буквально ощущает, как глаза слипаются, а тело хочет ощутить постель. За окном начинает светать, рассветные лучи начинают окрашивать в розовый макушки деревьев и дымоходы домов. Письмо [300]. "Знаешь, я так соскучился... Приходи ко мне." Триста писем. Казалось, что мозг просто лопнет от слишком высокой нагрузки, но девушка нашла в себе силы встать и пройти на кухню, чтобы налить себе воды. В горле пересохло, начала мучить жажда. Коридор был наполнен прохладой, тишина давила на уши. Единственным звуком был скрип половиц и то, Грейнджер старалась идти осторожнее — остальные девочки не любили ранние подъёмы без причины. На кухне уже играли солнечные блики, Гермиона даже позволила себе улыбнуться, подставив лицо прямо под оранжевый луч. Она не любила холодную воду, поэтому поставила греть чайник, чтобы тот хоть немного согрел жидкость чуть выше комнатной температуры. Такие моменты тишины начинали давить, загромождая голову воспоминаниями. Вспомнилась недавняя ссора с Джинни, и Гермиона задумалась в правильности своих действий. Был ли смысл так грубо остудить пыл Уизли? Временами ей казалось, что дочь Артура слишком опекает её, хотя сама Гермиона была гораздо старше Джинни! Она даже специально караулила Артура под дверью несколько дней подряд, чтобы наконец-то застать его во вменяемом состоянии. Тогда-то и состоялся их разговор, который она может вспомнить во всех красках: " — Джинни долгожданный ребёнок и единственная девочка в семье. Ей всегда хотелось иметь сестру... Видимо, таким образом отыгрывается на тебе, — усмехнулся Артур, вновь опрокидывая в себя стопку. — Мистер Уизли... Вы в последнее время много пьете, это выводит из равновесия остальных девочек. Может, стоит немного отложить алкоголь в сторону? — аккуратно спросила Грейнджер. От того, как грозно на неё посмотрел Артур, Гермиона съежилась и тут же перевела тему: — Я на самом деле хотела поговорить с тобой о Ребекке... Анжелина рассказала мне кое-что, но я до сих пор не поняла, как ей удалось провести двойняшек? — Всё думал, когда же ты заговоришь о ней... Ребекка Уиллтон решила втереться в доверие к Ордену, представ в образе мамы с двумя детьми. Даже забавно получилось, насколько она все просчитала, а в итоге все равно провалилась..." Гермиону передернуло от воспоминания. Хоть она и не помнила некоторых деталей, в голове все равно всплывали мутные образы прошлого, вгоняя её в состояние апатии. Ей не раз снились окровавленные ладони, но Грейнджер старалась не вспоминать того, что было удалено из мозга, чтобы лишний раз не травмировать себя ещё больше. Она прекрасно понимала, что нестабильна. Это выражалось, когда она поднимала чайник, чтобы налить заварки, а рука предательски дрожала или же когда вдруг начинал дергаться левый глаз. Гермиона также отметила, что начинала трогать холодные уши, когда стрессовала. Стакан немного громко был поставлен на стол, и девушка двинулась обратно в комнату, чтобы наконец-то почувствовать постель и подушку под головой. В коридоре было уже светло, отчего Гермиона неистово закричала, дернувшись в сторону и ударяясь локтем об старый шкаф. На полу лежала Лаванда.