песенка спета, моя джульетта

Вечером они ужинают в номере, потому что выдвигаться куда-то — лень. Атмосфера — мир с крупицами войны. Дневные события ещё не отпустили. На ковре засохли небольшие пятна от вылитого Катей алкоголя. — Почему твоему отцу так необходимо, чтобы ты был женат на Алле? — спрашивает она, аппетитно поглощая курицу под соусом. — Завидует, — не задумываясь, отвечает Воропаев. — Чему завидует? — Что я вот так распорядился своей жизнью. Он с мамой, несмотря на свои многочисленные похождения, не разведётся никогда. — Что ему мешает это сделать? — Долгими годами создаваемое реноме приличного семьянина. Оно ему очень важно. — Неужели ни одной его интрижки не проползло в прессу? — удивляется Пушкарёва. — Неподтверждённая информация — всего лишь слухи, — улыбается Саша, — к тому же, прессу можно легко купить. Отец считает, что всё должно быть как у всех. — Жданов через много лет будет такой же, — лицо Кати искажается болезненной гримасой, — хотя нет, он свои романы даже скрывать не утруждается. Все мужчины, видимо, одинаковы. — Ну, я бы сказал, что отец с матерью заслуживают друг друга. Она слишком помешана на нём, чтобы требовать с него что-то. Так что я её нисколько не жалею. Катя резко поворачивается к Саше; взгляд её пылает праведным гневом — видно, что в ней всё ещё говорит личная обида, которую она теперь сравнивает с другими ситуациями. — К Алле своей ты так же относился? Изменял — значит, заслужила? — А при чём здесь я? — хмурится Воропаев, отодвигая тарелку с едой. — Откуда тебе знать, как мы жили? — Ну, по её репликам всё более чем понятно. — Судя по скрежету столовых приборов, свою тарелку Катя скоро разрежет. — Что тебя потянуло на экзотику. А до этого как дела обстояли? Тоже модели? Или, может, актрисы? Или, — она делает огромные глаза, — стриптизёрши? — А ты после вылитой бутылки вина решила её защитить? Не поздновато? — Я никого не защищаю, — нервно мотает головой Катя, — я спрашиваю конкретно тебя. Ну? Мда. Как там? Когда б вы знали, из какого сора растут стихи. А ещё — ссоры с женщиной. Эти механизмы никогда не изучить, об этом не написать достоверный учебник. Пушкарёва в гневе особенно хороша, — где-то очень тихо и ненавязчиво отмечает мозг; но сам Александр понимает, что проповеди ему нахрен не сдались. Он их не любит, не признаёт, и любой, кто вздумает набрасываться на него с обвинениями, отлетит рикошетом в свои же грехи. Воропаев показательно расслабляется и нацепляет на себя лисью ухмылку. Такую, наверное, которая была в первую ночь их знакомства — если она была. Как давно!.. — Ты всех со Ждановым не равняй, — почти дружески советует он. — Я в любви своей бывшей жене не клялся, и мы обо всём договорились на берегу. С меня — постоянно пополняемая карточка и лучшие светские тусовки Москвы, с неё — никаких претензий. К тому же, мы оба далеко не безгрешны. Это потом Алле в голову надуло бред, что она может предъявлять требования. — Саша наклоняется к Кате. — Оборзела от сладкой жизни. Вопрос к вам, женщинам — почему если вам дать руку, вы откусите её нахрен по самый локоть? — Нет, — стонет Катя, кажется, от отчаяния, — неужели всё в этом мире так? Неужели в самом деле нет никакой любви, и всё делается по расчёту? Продаётся, покупается? — Она тоже подползает ближе к Воропаеву, чтобы высказать всё, что она о нём думает; смотрит прямо в глаза: — Ну и что, сильно ты счастлив от всей этой грязи? Настолько, что бежишь при первой же возможности в другой город, а когда отец отчитывает тебя, стоишь, как школьник, и обтекаешь? С другой стороны, — издаёт она короткий смешок, — а чем ты от него отличаешься? Ты же точно такой же. Такой, как он, как Андрей, как Малиновский. Как многие другие. Надменная улыбка с лица Воропаева быстро и некрасиво стекает — Катя продолжает его обделывать в этой большой шахматной партии; только сдаваться и выслушивать этот неуместный пафос он не намерен. Саша не хочет, но получается, что тоже переходит на повышенные тона: это его раздражает, он впервые за долгое время не может держать саркастическую маску на лице. Что-то в нём отзывается нетерпением и излишней горячностью, как будто железным молоточком бьют не по колену, а куда-то глубоко внутрь. — А ты у нас стала святой? — кричит он. — Посмотрите на неё, какой борец за справедливость, санитар чужих постелей, мать его! Только как самой запрыгивать в кровать к почти женатому мужику — так это другое, да? Сильно ты тогда о Кире и женской солидарности думала? Она ж его типа любит — и даже не по расчёту. А ты не постеснялась, влезла, никто тебя на поводке раздеваться не тащил. Или если тебе упёрлось получить Жданова, то на её чувства можно закрыть глаза? Катя замирает; кажется, будто от загустевшего и напряжённого воздуха у неё даже запотели очки. Контур губ опасливо подрагивает, и Воропаев быстро давит в себе желание заткнуться. — А теперь ты сама здесь — кто бы говорил о бегстве. Чем ты тогда отличаешься от меня, от Жданова, от Малиновского? От моего отца? Чем, расскажи! Ты же точно так же хотела для себя лучшей жизни, как и все остальные, и плевать тебе на других. Так мы все такие, — разводит руками Александр, пока Катя съёживается рядом с ним, — я тебе открою секрет! Жизнь жестока, и ты жестока вместе с ней. Хватит уже мнить из себя инфантильную принцесску, и тем более хватит судить других. У тебя вообще не тот ранг для этого. Катя отводит потухший взгляд. Её голос становится очень тихим — как будто она сама себе не верит: — А я себя не оправдываю. Я… я надеялась, что Андрей полюбил меня просто так. А просто так — лучше, чем ради голоса на Совете. Вот и всё. — Да-да, — едко говорит Саша, — ты решила, что можешь вершить судьбы. Ну и что, — возвращает он вопрос, — сильно ты счастлива от всей этой грязи? Получилось на чужом несчастье своё счастье выстроить? И вновь усилием воли возвращает себе неприятную ухмылочку. Как будто лицо жирнющим маслом обмазали, а салфеток нет. Катя метает в него болезненный взгляд — это ничего; кто-то должен был сказать ей правду. — Нет, не получилось, — чеканит Пушкарёва, отодвигаясь. — Я, действительно, поступала жестоко, и теперь отвечаю за это. — Она встаёт с кровати. — Я подставляла других людей, но я хотя бы делала это во имя одного человека. Из-за того, что любила его. Другое дело — поступать жестоко без цели. — Она надевает пальто. — Просто потому, что никогда не любил, и даже не хочешь знать, как это. — Надевает ботинки. — Высоко летаешь, — хмыкает Саша. — А ты сама-то уверена, что знаешь? Стремительная Катя, которая уже стоит у дверей, отвечает даже с полуулыбкой: — Сейчас — нет. Но тогда я искала. — Добавляет: — Мне надо прогуляться. — Катя, — досадливо говорит Воропаев, — давай без этого? На правду не обижаются. Куда ты сейчас пойдёшь? — Я не обиделась. — Почему-то Воропаеву кажется, что она врёт. — И я же сказала, что прогуляюсь. Грифоны на мосту, слава богу, каменные — не съедят. И уходит. Чувство стыда затапливает за секунду до того, как закрывается дверь. — Чёрт! Саша валится на подушки. В голове всё кувырком и наперекосяк. Он вспоминает, как был восхищён Катей днём — как ощущал под пальцами закаменевшие мышцы, наполненные гневом. Эта девочка встала на его защиту, превратилась из маленькой мышки в прекрасную, воинственную амазонку. Только амазонка не разобралась, где свои, а где чужие, и начала крушить всё вокруг; но, видимо, она нуждалась в этом — высказалась бы и успокоилась. В конце концов, основной своей цели Воропаев почти добился. Катя за эту, судя по ощущениям, вечность пережила внутреннюю революцию, что отразилось и на её внешности в том числе — и она почти готова дать ему то, чего он хотел. Только он оказался не готов к тому, что её слова будут иметь такое действие. И зачем он сорвался? И куда она вообще пошла?.. Вопросов столько, что пора заводить для них отдельную копилку — резиновую свинью. ** Чувство стыда затапливает Катю за секунду до того, как она закрывает дверь. Слава богу, хватило ума не хлопать. Детский сад какой-то. Когда она уже перестанет носиться, как белка, в колесе своих эмоций? Она идёт по набережной канала Грибоедова, придавленная холодным влажным воздухом и собственными мыслями. Зачем-то покупает себе фруктовое мороженое — продавщица смотрит на неё с подозрением на предмет адекватности. Хочется окончательно замёрзнуть, чтобы потом отогреться в новую версию себя. Вот в чём она была неправа? А в чём был неправ Воропаев? У каждого своя правда — и ей, Кате, в самом деле, никто ничем не обязан. Тем более подтверждать существование настоящей любви. Тем более доказывать, что мир не так уж плох. Тем более Саша. Это называется, как он сам сказал, откусить руку по локоть. На последних кусках мороженого Катю накрывает отвращением к себе и к своему прошлому. Она не готова, что слова Александра могут иметь такое действие — и, тем не менее, имеют. То, что казалось таким большим и значимым, теперь кажется маленьким и гадким. Сомнительной историей, в которую желательно не попадать. Дурным адюльтером. А она сама во всём этом цирке — феерическая жестокая дура и разменная монета одновременно. Стоило ли это того? Телефон начинает яростно звонить, отвлекая от тяжёлых мыслей. Катя достаёт его почти с радостью, но видя, что это не Александр, испытывает разочарование и даже немного страх. Вдруг это Жданов её нашёл? Хотя нет. Невозможно. Родители с Колей ни за что бы не выдали её, а больше некому. Да если бы вдруг и выдали — предупредили бы. Тогда кто это?.. Может, очередная новая стоматология, в которой поставят супер дешёвый имплантат и заодно выдадут кредит без процентов? Чтобы уж наверняка. Успокоившись, Катя решает не брать трубку. Телефон не сдаётся, и через минуту приходит SMS: “Катя, привет! Это Юлиана Виноградова. Знаю, что ты уволилась из Зималетто и не хочешь выходить на контакт, но всё-таки рискнула выпытать твой новый номер у твоих родителей. Больше никто его (в частности, на большую букву “Ж”) не узнал, можешь спать спокойно ;) Есть предложение по работе - мне нужна толковая помощница в агентство. Упускать такую звёздочку, как ты, было бы просто кощунством! Так что ты не торопись, подумай над моим предложением, сколько тебе будет удобно (желательно до завтра), а потом обязательно перезвони. Питеру привет, не простудись!” Над последним мы ещё подумаем, — отзывается только что слопанное на ветру мороженое.