Пророчество Шибо

      Шон лежит в спальной капсуле, когда дверь бокса отъезжает в сторону. Только один человек может вторгаться к нему, не спрашивая разрешения.       — Ты как? — спрашивает Лео с порога.       У Шона кружится голова. Несколько дней после сдачи крови он всегда ватный. Но никогда на это не жаловался.       — Нормально, — спокойно произносит он и медленно садится.       — Ты должен хорошо питаться.       — Я знаю. Всё в порядке.       Несколько секунд Лео молча стоит в створе дверей. Ногой в массивном ботинке давит на механизм, не давая ему закрыться, а потом, наконец, входит в бокс и оглашает цель визита:       — «Wang» вырубился сегодня довольно быстро. Ничего не знаешь об этом? — Его тон меняется на жёсткий. От этих интонаций Шона охватывает дрожь. Он хорошо помнит этот голос. Он выжил только потому, что всегда его слушался.       Но сейчас он удивлённо хлопает ресницами, а потом подтягивает колени к груди.       — Нет, откуда? Я же не присутствую на «допросах». Ты быстро выставил меня, когда я пришёл в прошлый раз.       Он хочет сказать это обычным тоном, и ему кажется, что удалось, но Лео глубоко вздыхает, а потом присаживается на край капсулы. Он сегодня сосредоточеннее обычного, но выглядит уставшим. Глаза покраснели, а в лице отражается мимолётное облегчение, когда он трёт длинными пальцами охваченный болью висок.       — Ради твоей безопасности, ты же знаешь. Шон, не принимай близко к сердцу моё ворчание. Эти «допросы», которые ты осуждаешь, могут переломить ход войны. Человечество терпит потери, а этого киборга неспроста отметил Оракул.       — Ты же не веришь в пророчества, — криво усмехается Шон.       — Не верю. Должно случиться что-то из ряда вон, чтобы я поверил в сказки, — соглашается Лео. — Но всё дело в правильной трактовке. Этот «Wang» — ключ к решению проблемы, только и всего.       Его утончённому лицу идёт строгое выражение. Но Шон знает, что оно может быть мягким. Для избранных. Жаль, что на его красивом худом лице всё реже появляется улыбка, и всё чаще маска лидера. Шона всегда вдохновляли его сила воли и решимость. Как такой невысокий и хрупкий человек умудряется держать в подчинении весь восточный фронт?       Шон отводит взгляд. Лео прав, но как объяснить то, что на душе? Это глубже и выше, и, кажется, важнее всего. Даже этой бесконечной войны.       Или просто он — сентиментальный дурак, раз жалеет киборга.       — Просто он так кричит…       — Его запрограммировали так реагировать. Хочешь узнать суть допроса? Артур пытается проникнуть в хранилище, программным кодом расшифровывает данные, но на них стоит такая защита, что инстинктивно вызывает у него рефлекс. Его нервная система идентична нашей, поэтому реагирует на повреждения и попытки взлома болевыми ощущениями, давая сигнал сопротивляться.       Шон хочет сказать, что сути это не меняет, но молчит, и Лео продолжает.       — «Wang» — самая последняя модель. Ещё не идеальная, с точки зрения киборгов, но он максимально похож на человека, без наших «изъянов», само собой. Поймать его — огромная удача. Если они начнут массово их производить… не знаю, наверное, тогда мы окончательно проиграем, — с горечью в голосе произносит Лео. — Теперь ты понимаешь, почему мы обязаны его взломать? Отключить, к сожалению, не сможем, он должен быть в сознании, но я могу попросить Артура сделать что-нибудь с речевым аппаратом, если тебя это нервирует.       — Не надо! — Шон испуганно хватается за Лео. — Я справлюсь. Я должен слышать…       Он хочет попросить не отнимать у него хотя бы такую возможность выплёскивать эмоции. Он не смеет орать и бить кулаками в стены, когда плохо. Не в штабе, где его и так считают чудиком. Поэтому Шон представляет, что вместе с криком киборга отпускает часть и своей душевной боли.       Лео смотрит на него несколько долгих секунд и что-то про себя решает. Кого в этот момент он видит перед собой: личность или слабого мальчишку, который вырос слишком наивным для этого мира, и всю войну только и делал, что прятался и боялся?       Который не убил ни одного киборга? Своими руками, конечно. Потому что на его счету даже не сотни, а тысячи.       — Верно, тебе нужно закалять это в себе, — хлопает его по плечу Лео.       — Позволь мне помочь, — вдруг заявляет Шон. — Если не получается его взломать, то… может, попробуем поговорить?       — Поговорить? И он, конечно же, всё расскажет, — усмехается командующий.       — Вы все беспрестанно твердите, что он похож на человека. На очень циничного и хладнокровного, но человека. Так давайте попробуем другой подход? Я мог бы пойти к нему…       — И думать забудь! — перебивает Лео.       — Но почему?       — Да потому, что ты мой брат, и я должен тебя защищать! Знаешь, о ком «Wang» подумал в первую очередь, когда Артур вскрыл его кратковременную память? О тебе!       Шон удивлённо распахивает глаза.       — Да-да, он уже наметил цель, я видел на экране! Думаешь, после этого я отпущу тебя к машине для убийств?       — Я смогу о себе позаботиться, — хмурится Шон.       — Не забивай себе голову этим бредом, — обрубает единственный оставшийся у него близкий человек.       Когда он выходит из бокса, Шон чувствует себя отчуждённым и ненужным. Лео постоянно твердит, что он самый ценный член сопротивления, а он всё сильнее ощущает себя обузой. Его побаиваются, на него косятся, попытки поговорить обрываются.       Он знает, что глупо мечтать завести друзей или отношения, когда уже следующий бой может отнять эти хрупкие чувства, но, тем не менее, задыхается от нехватки общения. После смерти родителей у него остался только двоюродный брат, но у Лео нет времени вести с ним пространные беседы.       Щелчок пневмозатвора в очередной раз запирает Шона в собственном мире.              * * *              Штурмовая программа не перестаёт работать. Измученный «W1-805» теряет сознание, но атаки быстро выводят его из энергосберегающего режима.       И ещё какие-то звуки. Тихий тон кодового замка, скользящие шаги.       «W1-805» медленно поднимает голову. Видит в инфракрасном свете долговязую фигуру, но очертания сильно расплываются. Он истощён, и сфокусировать взгляд не получается, но сердце бьётся так часто, что этот живой и бодрый звук заставляет напрячься.       — Подожди, я поставлю паузу, — тихо произносит Шон и отступает к консоли. Она, само собой, защищена, но он получает доступ, проведя пропуском над считывателем.       Гул и помехи затихают, боль уползает в тёмное место. «W1-805» может расслабиться.       Шон выдыхает, словно и сам чувствует облегчение. От его взгляда сбоят системы, его близость создаёт помехи сильнее электромагнитного оружия. По сенситивной обшивке искрят импульсы. Люди назвали бы это мурашками. Но «W1-805» ведь нет дела до какого-то там человека?       — Сейчас полегчает, — произносит Шон и некоторое время молчит, переминаясь с ноги на ногу. — Мы немного не с того начали в прошлый раз, ещё раз извини за ту прихоть.       Он краснеет и кусает губы. Те самые, которыми целовал. А потом откашливается.       — Думаю, пора мне официально представиться. Меня зовут Шон Сяо, я двоюродный брат Лео Ло. А с командующим ты уже знаком…       «W1-805» хмыкает и вскидывает голову. Мокрая прядь падает на лоб.       — А как тебя зовут? — спрашивает Шон.       «W1-805» отвечает суровым взглядом и только.       — Да, я знаю, ты ничего и не сказал, с тех пор, как тебя поймали. Только кричал… Прости нас за это, — вздыхает Шон и покорно опускает голову. — Хотел бы я, чтобы в этом не было необходимости.       Он заканчивает тихо, но «W1-805» слышит. Сверху вниз смотрит на шапку тёмных волос. На макушке они торчат маленьким фонтанчиком, и это, наверное, мило по человеческим меркам, но ситуация… словно последний цветок под тяжёлым манипулятором боевого робота. Раздавленные, сочащиеся соком лепестки, мёртвая алая клякса на песке.       Как кровь.       — Зачем ты здесь? — произносит «W1-805» глухо.       Его голос железом скребёт по коже, впивается в плоть, и это, должно быть, больно. Но Шон вместо того, чтобы вздрогнуть, поднимает голову, и на его лице сияет… улыбка.       Что с этим человеком не так? Он как дефект программного кода, ошибка, из-за которой постоянно вылетает система, искажённый фрагмент мира.       Это странно и… интересно.       — Поговорить. И, раз ты отвечаешь, значит, у нас получается…       — Устал от общества своих? Захотел пообщаться с врагом?       С «тем, кто хочет тебя убить» чудом не срывается с губ, но повисает в воздухе, как пылинки в луче солнца. Взгляд Шона становится жёстче, а улыбка застывает, как при заморозке азотом.       — Ты действительно умный.       — Я же «Wang», — и бровью не ведёт «W1-805».       В его голосе ни намёка на превосходство, он просто констатирует факт. Шон внимательно смотрит несколько долгих секунд, а потом смягчается.       — С моделью или, точнее, фамилией разобрались. А имя?       Странный человек задаёт странные вопросы. Киборгам не дают имён, они им без надобности. Между ними всё структурировано, чёткая иерархия. И если Шон думает…       — Восемьсот пятый, — процессор обрабатывает запрос и выдаёт ответ.       Что ж, значит, «W1-805» хотел его дать. В конце концов, у него на бедре выбито клеймо, при желании Шон мог бы и сам посмотреть.       — Хм. — Шон задумчиво кивает. — Такой большой номер, тебе не кажется? Давай придумаем что-нибудь поинтереснее. — Размышляя, он поднимает взгляд вверх и постукивает пальцем по подбородку. — Так как ты — первый киборг, попавший в наш штаб, то начальный иероглиф пусть будет «一», как «первый», а раз ты такой упёртый, — то вторым отлично подойдёт «博», как «добиваться». Получается «Ибо». Ну, как тебе?       — Ибо? — «W1-805» произносит это осторожно, пробуя.       Под кожей снова проскальзывают поток информационных частиц. Точно щекотка.       — Нравится? — улыбается Шон. — Можно тебя так называть?       Это имя, реальное имя. И оно, правда, красивое.       Ибо множество раз проговаривает его про себя, не понимая, как именно оно отзывается в нём. Он отрезан от коллективной сети, отчуждён от Создателя, но ему мерещится его монотонный голос.       При рождении человеческий ребёнок получает имя. Ибо при создании получил номер, но никогда не придавал ему особого значения, а сейчас, в стане врага, перед лицом человека, который, возможно, самый опасный из них, потому что притворяется другом, киборг, машина с бионическими тканями, получает самый ценный дар по понятиям человеческого мира.       Имя.       Ибо не отвечает на вопрос, потому что речевой аппарат не сразу поддаётся. Это хорошо, есть лишние секунды, чтобы обдумать ответ.       Но он очевиден. Не благодарить же врага?       — Ты здесь главный. Называй, как хочешь, — отвечает он и вскидывает голову.       По лицу что-то течёт. Неудивительно, он уже вспотел десятки раз, или это может быть питающая жидкость. Но Шон отчего-то меняется в лице. Он как заворожённый пялится ему в лицо, а потом, вопреки всем доводам здравого рассудка, запрыгивает на платформу.       Его длинные пальцы проводят по щеке, а Ибо словно выдирает из тела. За спиной, где-то в немыслимой дали поют литургию машинные боги, а человек перед ним в это мгновение сосредотачивает всю Вселенную возможностей. Потому что, точно безумный, дотрагивается кончиками пальцев до своих губ, оставляя влажный след на середине. Показывается кончик розового языка, увлекает вкус в глубины рта.       От Шона пахнет специфически, но из-под этой смеси пробивается что-то приятное, притягательное. Невероятная сила затягивает металлический эндоскелет в магнитное поле. По ногам растекается жар, как в тот раз, когда он повредил систему фильтрации, и дрону пришлось экстренно его ремонтировать.       Но сейчас всё ощущается иначе. Сильно. Сладко.       — Солоно… Значит, всё-таки понравилось. Решено, так и буду тебя звать, — улыбается Шон. — Но на сегодня, пожалуй, хватит с тебя впечатлений. Да и мне пора, а то засекут. Сегодняшняя смена не очень меня любит. Извини, я должен продолжить программу, иначе Артур заметит. — Шон кивает в сторону консоли.       Ибо хмурится и ничего не говорит. Он напрягается, охваченный неясным беспокойством. И это вовсе не от боли, которая снова охватывает тело, когда штурмовая программа продолжает допекать его. К слову, сейчас её попытки воспринимаются как жалкие потуги. У Ибо теперь есть защита.       И дал её ему этот странный, особенный человек.       — А ты ещё… — вдруг произносит он, но замирает.       Шон оборачивается на пороге и довольно жмурится. От его улыбки, кажется, можно заработать замыкание.       — Да, я приду завтра. Спокойной ночи, Ибо, — отвечает он и вытекает за дверь.       Пневмозатвор отсекает его от внешнего мира, оставляя в облаке белого шума, наедине с новым именем. Ибо внезапно понимает, что больше не думает о себе как о номере.       Глухие частые звуки перекрывают гул систем. Это быстро бьётся его механическое сердце.              * * *              Следующий день взлома даётся относительно легко. Ожесточённые атаки отскакивают от него одна за другой. Дополнительным защитным скриптом на информацию накладывается новое имя. А в моменты, когда эмпатическая система обманчиво ластится к нему, царапая острыми ногтями мозг, когда запускает щупальца в нервную систему и перебирает шифры, нестерпимую боль от её ласкового шёпота помогает пережить только знание, что ночью придёт Шон.       Когда Ибо оставляют одного, он замечает, что может сам прервать программу и погрузить себя в долгожданную энергосберегающую медитацию.       Он проводит в ней некоторое время, прежде чем толчок выносит его на поверхность.       К нему мягкими шагами приближается Шон, на его лице играет слабая, но искренняя улыбка.       — Привет, Ибо! Задремал? Извини, что так поздно, дозорные долго не уходили. Я аж окоченел в коридоре в одной футболке. — Он трёт озябшие ладони, дышит на них. Фиолетовые веточки сосудов и косточки просвечивают через тонкую кожу, и Ибо кажется, что если вглядываться, можно заметить, как они вздрагивают от толчков пульса.       — Надо было вернуться к себе.       — Как я мог? Я же обещал, что приду, — качает головой Шон.       Стоит их взглядам встретиться, как словно ветер проносится по помещению. Ибо склоняет голову и смотрит, изучает впрок, чтобы хватило до следующей встречи.       — Тебе опасно сюда приходить, — резюмирует он.       Шон подходит, тяжело передвигая ноги. Кожа лица посерела, вокруг глаз яснее обрисовались тёмные круги. Губы, кажется, совсем пересохли.       — Подумаешь, отругают, ничего страшного, — качает он головой, а потом в глазах загорается огонёк. — Или… ты предостерегаешь насчёт себя? Можешь убить меня, да?       — Приоритет: защищать себя, — не моргнув глазом выдаёт Ибо заученный постулат.       Шон замирает на мгновение, а потом со слегка поблёкшей улыбкой опускает голову.       — Хороший рефлекс. Срабатывай он у людей каждый раз, возможно, было бы проще, — говорит он чуть тише и несколько секунд просто молчит. — Или нет… В любом случае спасибо за честность. Но я рискну остаться. Разреши посидеть с тобой. Не могу больше торчать в своей камере, блевать тянет от её стерильности.       Камере… Шон тоже пленник? Лео держит в заложниках собственного брата?       — Хорошо, — отвечает Ибо, не раздумывая, и Шон тяжело оседает.       Прислоняется к большому контейнеру рядом с платформой, складывает на коленях тонкие руки. Они почти такие же бледные, как одежда на нём. В локтевых сгибах следы от игл, свежие и зажившие.       Аудиальные фильтры сегодня барахлят сильнее обычного, но Ибо всё равно слышит ровный стук сердца. Шон не боится, ему здесь комфортно.       Вот только… Есть что-то глубоко внутри, что нарывает, как заноза.       — Нужно устранить причину поломки, — говорит он.       — Что? — Шон переводит на него удивлённый взгляд.       — То, что мешает тебе нормально функционировать.       Шон несколько секунд оторопело смотрит, а потом лукавый огонёк зажигается в его глазах. Они сияют, как два солнца с собравшимися вокруг лучиками морщинок. Вот только взгляд остаётся пронзительно грустным.       — Ты потрясающе прямолинеен, Ибо. — Шон сдавленно смеётся, изо всех сил стараясь быть тихим, а потом вздыхает. — Я знаю причину «поломки», но не могу от неё избавиться.       — Почему?       Ибо не какой-нибудь разведдрон с элементарным набором функций, он — имитация человеческого сознания. И, хоть мозговые процессы людей невероятно запутаны, но киборги учатся разбираться в их хитросплетениях.       Вот только вряд ли им удалось бы понять Шона.       Возможно, заполучи они его как образец, то значительно продвинулись бы в исследованиях. Но Ибо становится страшно от мысли, что они в принципе узнают о существовании Шона. Этот человек не должен попасть на операционный стол, он должен остаться неприкосновенным. Таким, как сейчас.       — Потому что воспоминания — это не просто данные, которые можно извлечь. Я не смогу объяснить механизм забывания, ведь и сам не до конца понимаю, почему одни вещи вылетают из головы, а другие встают перед глазами детально.       Взгляд Шона останавливается, словно фокусируется камерами на объекте в виртуальном пространстве.       У киборгов нет воображения, но способность людей фантазировать всегда их привлекала. Они долго изучали принцип построения схем, исследовали бурную мозговую деятельность в различные моменты творческого взаимодействия и разработали проектор искусственного воображения. Ибо может вызвать его прямо сейчас, на фантазию сложно наложить запрет, вот и эмпатическая инфосеть людей не справляется.       Он запускает проектор, и серебристые стены лаборатории раздвигаются. Ибо видит Шона не удручённым, а радостным. Вокруг кипит жизнь, улицы пестрят вывесками, неон отливает разными цветами на его лице, отчего улыбка расцветает ярче. Шон смотрит на кого-то позади себя, тянет за руку. Ибо хотел бы оказаться его спутником в этом воображаемом путешествии, стать причиной его веселья.       Реальный Шон вздыхает, картинка из проектора покрывается сильной рябью и гаснет.       — Ты не хочешь забывать? — понимает Ибо, глядя в орехового цвета глаза.       Он замечает, что, когда они увлажняются, то вокруг зрачка появляется янтарный отлив. Ибо настраивает фокус, чтобы насладиться этим зрелищем. Ему кажется, что его затягивает в радужку, где пульсирует золотая линия. Она словно витиеватый разлом в постаревших обветренных скалах, и если туда нырнуть, по обе стороны вырастут отвесные стены, а снизу будет стремительно приближаться лавовая река.       Ибо дёргается в подвесе и едва ли не с испугом смотрит на Шона. К счастью, тот опускает голову, иначе Ибо не скрыл бы странного смятения. Ведь он только что увидел картину, не вызывая проектор искусственного воображения.       — Верно, не хочу, — отвечает Шон, поглаживая кисти. — Стереть какие бы ни было воспоминания — значит, потерять часть себя, забыть тех, кого любил. А я хочу помнить, даже если будет больно.       — Расскажи мне, — вдруг просит Ибо, не надеясь на положительный ответ.       У Шона такое бледное и печальное лицо, что хочется выломать сдерживающие манипуляторы и захватить сухие холодные руки в свои. А может, поступить как тот американец с девушкой: обнять за талию, притянуть к себе, почувствовать вкус губ…       Ибо воссоздаёт в себе эти ощущения, и дыхательные фильтры включают дополнительные обороты. Он уверяет себя, что за его мысли отвечают прописанные в программе коды, в том числе, и за спонтанное желание взять Шона за руку.       Шон кивает. Так и не согревшись, он внезапно чувствует, что Ибо буквально пышет жаром и подсаживается ближе. А может, просто не хочет напрягать голос.       — Да, я хочу. Хотя никому прежде не рассказывал. — Он поднимает голову и внимательно смотрит.       Ибо чуть приподнимает брови, с теплом в груди сознавая, что попал в зону особого расположения этого человека.       — Мы с семьёй жили в пригороде Тяньцзиня, — начинает Шон. — Высотки переливались огнями вдали, а из нашего дома открывался шикарный вид на реку, гору и коттеджный посёлок. «Исполинами синими горы, изумрудными водами реки…», — он мечтательно улыбается, отдаваясь воспоминаниям, и Ибо включает проектор на максимум, чтобы увидеть хотя бы частичное отражение этих картин. — Красиво в любое время года. Зимой — голый лес и устланные снегом поля, весной — сочная листва, летом — марево зноя. Осенью было красивее всего, а теперь… она везде. Ржавая, страшная…       Его голос меняет тон, проседает, как шапка талого снега, сбивается в ручейки и утекает. У Ибо мурашки. Нет, конечно, не мурашки, просто череда электрических импульсов, покалывающих обшивку, просто его рефлексы сделаны слишком подобными человеческим. Примерно в этом месте на слова Шона другой человек проявил бы эмоции.       — Так как от столицы мы находились далеко, то атаку «радоном» выдержали. Пекин успел предупредить, нас согнали в безопасное место, снарядили средствами защиты. Конечно, не всех. Многих мы тогда потеряли. Не помню, как долго мы прятались, зато прекрасно помню, как солдаты убирали трупы с улицы…       Его руки на коленях сжимаются в кулаки, а взгляд пронзает пространство, возвращая страшные картины прошлого.       — А к отрядам зачистки мы и вовсе оказались не готовы… — Он останавливается и делает паузу, собираясь с мыслями. — В канун Чуньяна было опасно ехать на могилы родственников, мы решили почтить их, собравшись вместе. Мы с Лео отправились на поиски продовольствия и находились далеко от дома, когда на горизонте появились огни. Лео забеспокоился, а я стоял как заворожённый. Мы помчались обратно, но почти сразу позади оглушительно бабахнуло. Начался настоящий ад: взрывы, крики, стрельба. — Шон снова делает паузу, набирает в грудь воздуха, как перед прыжком в глубину. — Мы почти добежали, но я упал. Мимо прошёл боевой робот, выпуская ракету. В мой дом…       Шон закрывает лицо руками, его плечи мелко дрожат. Ему нужна эта минута передышки, поэтому Ибо не мешает, просто наклоняется к нему, до предела натягивая подвес. Ему хочется коснуться его, обнять и отдать своё тепло.       — Мама с папой как раз появились на крыльце. Они держались за руки, а на меня посмотрели с облегчением, что жив, и с тревогой, что ненадолго. С этими выражениями лиц я их и запомнил. — Шон говорит быстро, хотя голос периодически ныряет то вверх, то вниз. — Я кричал и не слышал себя в громе взрывов, рвался прямо в пожар, но Лео поймал меня, утащил под автобус и просто держал.       Шон переводит дыхание и опускает дрожащие кисти на колени.       — Боевой робот был совсем рядом. Я задыхался от страха и всей кожей ощущал его присутствие, помню, как дрожал воздух от работы его систем. Прямо перед лицом находился его трёхпалый манипулятор. — Шон вытягивает руку, пальцы напряжены и слегка выгнуты. — Я чувствовал тепло от нагретого корпуса, чувствовал мощь, скрытую под металлической броней. А потом потерял сознание… — Он встряхивается и быстро-быстро моргает.       Пальцы тянутся к щекам, пытаясь сделать жест как можно незаметнее, но его красные глаза сигналят о глубокой душевной боли, о тяжёлой потере, и Ибо не знает, что сказать, чтобы утешить.       Он не хочет, чтобы Шон смотрел на него с опаской или болью, не хочет ощущать себя причастным, но больше здесь никого нет, и вина за кошмарное прошлое ложится на его, Ибо, плечи. Несмотря на то, что его собрали меньше месяца назад, и на его руках нет крови людей, если не считать той случайно выпущенной ракеты. Однако ему всё равно придётся ответить, потому что, по каким-то причинам, слёзы Шона, страдание в его взгляде и резко переменившееся в минус настроение отражаются именно на Ибо. Он, словно по оптоволокну, тянет в себя данные, но не может вместить. Люди, с ними всегда сложно.       — Больше не приходи, — упавшим голосом произносит он.       Шон громко всхлипывает и поднимает голову. На макушке торчат волосы, щёки чересчур бледны, а в глазах плещется удивление и страх.       — Что? Нет, ты не так понял. Я не для того рассказал, чтобы лишний раз напомнить, кто кому враг. Это нужно было в первую очередь мне. Искусственный интеллект обрёл сознание и захватил завод по производству «радона-мю-девять», потому что человек предоставил ему ресурсы для развития. Обе стороны натворили дел.       В груди тяжело. Теперь Ибо знает, как ощущается вина. Он хотел помочь, а вместо этого причинил Шону боль, и она не перестанет его тревожить. Их встречи вызывают у него слишком сильные эмоции, поэтому…       — Не приходи. Так будет лучше, — упрямо повторяет он.       Шон несколько мгновений оторопело смотрит на его хмурое лицо, а потом кривит губы.       — Ясно, — иронично отвечает он. — Навязался тут тебе один болтун, да? Собственно, о чём я думал?       Его голос быстро меняет интонацию. Раздражение сгущает воздух как электрическая энергия, искрит, растекается по обшивке, заставляет трепетать нервные окончания. Ибо с трудом выносит жёсткий взгляд Шона. На языке горько, и это не проглотить.       — Прощай, — произносит тот холодно и резко поднимается.       От него сквозит разочарованием. Наверняка, он сожалеет, что поделился личным даже не с человеком, а с бездушной машиной.        Ибо молча провожает взглядом его опущенные плечи.