Пророчество Шибо

      Горная гряда приближается медленнее, чем хотелось бы. Шон сначала безучастно смотрит в окно, а через полтора часа начинает обеспокоенно поглядывать на Ибо.       Время, которое Шон отмерял, давно вышло, но Ибо до сих пор в сознании. Только выглядит неважно и, похоже, страдает от боли. Лоб покрыт испариной, глаза мутноваты. Правая рука плохо двигается из-за раны в плече, костюм на спине прожжён, кожа на запястьях до мяса стёрта лентой. Как Шон не заметил этого раньше, занятый только собой? И это он ещё не знает о внутренних повреждениях.       Шон закусывает губу и отворачивается. Тяжело сознавать, что он — источник боли. Он заработал сегодня солидный стресс, пережил много потерь и расставаний, но самое ужасное — это медленный яд, которым он травит Ибо, эгоистично поддавшись чувствам. Ему ведь правда хотелось поцеловать того, кто нравится… хотя бы раз перед смертью.       Он ощущает её везде, а сейчас особенно близко. Лишь обшивка флаера отделяет его от губительного удушья. Песок в порывах ветра царапает по днищу, словно армия алчущих демонов. Шон вздрагивает.       Невозможно не бояться смерти, даже если долгое время видишь её повсеместно.       Шон убирает кислородный баллон под сидение, и его уши розовеют от сладкого и странного воспоминания, что всю дорогу от шлюза до флаера он дышал… кислородом, который продуцировал Ибо.       Это кажется интимнее, чем секс. Лицо разгорается, когда Шон вспоминает тепло и вкус его губ. Он ещё в прошлый раз убедился, что ему не противно, внешние покровы — хоть и искусственно выращенная, но живая ткань, поэтому целоваться с Ибо всё равно, что с человеком. Наверное. Откуда Шону знать, если он прежде ни с кем не целовался.       Ему хочется дотронуться до Ибо. Но тот и так держится на чистом упрямстве, нельзя его отвлекать, и Шон, с трудом сдерживая слёзы, смотрит, как внизу проплывают заснеженные вершины горной гряды. Контраст белых пиков с тёмным камнями и рыжим песком долины яркий и даже в чём-то красивый. Ни людей, ни киборгов, пустое пространство.       Прямо у подножия показывается станция, по виду заброшенная. Но Шон не успевает обратить на неё внимание Ибо, как флаер пикирует вниз.       — Ибо? — тут же вскрикивает Шон, заваливаясь вперёд. Ремень безопасности больно стягивает грудь.       — Всё нормально, отключился на секунду, — тут же откликается тот, через силу вытягивая штурвал на себя. — Сяду возле той станции, там могут быть лекарства и кислород.       Внезапно он протягивает руку и крепко сжимает кисть Шона, почти придавая ей форму подлокотника. Не рассчитывает силу, и суставы тихо стонут, а Шон не может возмутиться, потому что Ибо обещает:       — Всё будет хорошо. Держись.       Шон не знает, где Ибо этому научился, но его голос вселяет уверенность. Шон верит, выдыхает и ждёт. Чуда или смерти.       Флаер ныряет вниз, на секунду теряя управление, его встряхивает так резко, что правый двигатель чихает и глохнет. Машину клонит в сторону, слышится скрежет, и Шон не уверен, цел ли пропеллер. Корпус клонится назад, словно флаер сейчас перевернётся. Шона подкидывает вверх, но ремень пережимает грудь. В животе рождается щекотка, в горле — крик. Шон изо всех сил вцепляется в подлокотники, кажется, сейчас их выдернет. Позади слышится треск, замолкает второй двигатель. Хвост становится слишком лёгким, и флаер заваливает вперёд, пока тот не ударяется носом о камни. Страшный треск от сломанных манипуляторов леденит кровь. В кабину затекает запах гари.       Шона бросает вперёд так резко, что он стукается головой о выступ приборной панели.       — Ибо! — выкрикивает он, хотя понимает, что взывать бесполезно.       Так и есть, он отключился: руки безвольно повисли вдоль корпуса, с разбитого лба стекает кровь, струйки сливаются цветом с волосами, и это так чудовищно, что Шон кричит от страха и закрывает глаза. Кабину трясёт, когда флаер, стирая днище о камни, скатывается по склону. Ощупью Шон находит руку Ибо.       Он так боится сейчас умереть.       Но остаётся наедине с этим страхом.       — Ибо… — повторяет он тихо, почти себе под нос, прежде чем флаер срывается лобовым на камни.       Что-то тяжёлое падает сзади, больно прикладывая по затылку. Перед глазами вспыхивает алое зарево. Ускользающим сознанием Шон слышит треск стекла и изо всех сил сжимает в руке пальцы Ибо.              В себя он приходит от нехватки воздуха. Голова раскалывается от боли. Ещё не открыв глаза, он чувствует, как чьи-то пальцы быстро и бережно ощупывают его. Стоит шевельнуться, как боль в ноге взвивается на наивысшую отметку, но самое ужасное — это чувство удушья и жжения в груди. Оно нестерпимо.       — Шон, ты как? Моя вина, посадка вышла чересчур жёсткой.       Бледное и строгое лицо Ибо появляется в пределах видимости. Кровь перестала течь, но висок ещё влажно блестит. Шон не может ничего сказать, только хрипит, глотая ядовитые испарения, которые просочились через трещины в стекле. Ему кажется, он видит клубы этого отравленного воздуха, тот липнет к нему, заключает в смертельные объятья, целует холодными губами. Но на самом деле они тёплые и мягкие. Губы Ибо.       — Ты… — Шон в шоке вскидывает руки, отталкиваясь от твёрдой груди. — С ума сошёл! Хочешь опять отключиться? — от внезапно накатившей злости он стукает Ибо в плечо. В этот раз проконтролировав, чтобы не в раненое.       — Нет, хочу целовать тебя при других условиях, — с теплом произносит Ибо, и Шон снова задыхается. На этот раз, от чувств. Однако к следующим словам щедро примешивается горечь. — Но баллон повреждён. У тебя остался только я.       Ибо указывает на искорёженный и пробитый баллон. Шона охватывает страх и ледяные мурашки. Он висит в кресле, по-прежнему пристёгнутый ремнём безопасности, иначе упал бы прямо на треснутое стекло, от которого пышет жаром — с той стороны его лижут рыжие языки пламени.       Похоже, времени прошло не так много, иначе стекло бы уже расплавилось, а сам он задохнулся. Ему несказанно повезло, что Ибо так быстро очнулся. Что он здесь, с ним.       — Станция недалеко. Я понесу тебя.       Шон хочет возразить, что и сам может идти, но стоит шевельнуться, как зажатая между приборной панелью и дверью нога вспыхивает болью. Но тот глоток воздуха, который он пьёт с мягких губ, и руки, которые нежно обнимают за затылок, медленно гасят подступающую панику. Шон кивает.       Ибо принимает его готовность, отщёлкивает ремень безопасности и ловит в объятья. Без колебаний, верно, крепко. Шон обвивает его плечи руками, прижимается, всем существом понимая сказанное.       «У тебя остался только я». Это его более чем устраивает.       Ибо выбивает дверь ногой и вытаскивает Шона. Корпус флаера, потерявшего невидимость, горит. Чёрный дым поднимается в небо, но столб не слишком плотный. При ясной погоде его могут обнаружить, но крепчающий ветер быстро его прореживает.       Ибо подхватывает Шона на руки и спускается с заснеженного склона, перепрыгивая с камня на камень. Здесь холодно. Шон обеспокоенно оглядывается на обветшалое здание станции, а после утыкается в тёплую шею Ибо.       Он старается дышать экономно, но от натуги едва не теряет сознание. Голова кружится, взор затуманивается так сильно, что он не знает, сколько ещё осталось идти. Лишь по шуршанию песка под ботинками понимает, что они уже спустились с горы.       Шону кажется, что ветер пронизывает его насквозь, что он уже выдрал его из рук Ибо и унёс прочь. Он мёрзнет, но его начинает колотить не от холода, а от мысли, что он снова травит Ибо.       Надежды Шона развеиваются как дым, когда он видит станцию вблизи. Она, и правда, заброшена. Разрушена и продуваема всеми ветрами. Нет одной стены, крыша просела и ощерилась арматурой. Такое себе укрытие. Но Ибо всё равно уверенно переступает порог.       Шон записывает себя в покойники. Сколько они продержатся до того, как Ибо отключится в следующий раз? Да, по каким-то причинам его выносливость улучшается, но он всё равно подвержен отравляющей силе. Ибо — киборг, а значит, уязвим.       Но, даже сознавая опасность, он без страха и сомнений обнимает собственную смерть и нежно прижимается губами, поддерживая в ней жизнь. Шон хочет малодушно разреветься.       — Здесь есть кислородный баллон, Шон! — радостно произносит Ибо, выводя того из размышлений.       Шон уже почти привык к шуму в ушах и жжению в груди, которое на краткие секунды сменяется поддразнивающим облегчением. Пить кислород по крупицам — та ещё мука. Ибо опускает Шона в капсулу, а через мгновение, или череду вечностей, кто разберёт, в него вливается прохладный воздух. Шон делает судорожный вдох, и лёгкие расправляются. Дымка перед глазами медленно рассеивается.       — Баллон целый, но осталось немного. Дыши спокойнее, я поищу ещё, — с отчаянием произносит Ибо, когда Шон пытается надышаться.       Пульсирующий туман перед глазами рассеивается окончательно, и Шон наконец-то ясным взором оглядывает обстановку.       С проломленного потолка свисают балки и провода. На белом оборудовании и стенах незнакомой лаборатории слишком много копоти, грязи и засохшей крови. Стерильные шкафы разворочены, медицинские инструменты разбросаны по потрескавшемуся полу. В центре — огромная высохшая лужа неопределённого цвета. Шон не хочет знать, что это.       Сам он сидит в покорёженной медицинской капсуле. Экраны погашены, манипуляторы вырваны с корнем.       Ибо скрывается в соседнем помещении, гремит чем-то. Звук отдаляется сильнее, и Шон чувствует лёгкую панику. Он не хочет оставаться один так надолго.       Наконец, Ибо возвращается. Шон всё понимает по его пустым рукам и удручённому выражению лица.       — Этого следовало ожидать. Ты не виноват, — отвечает он со вздохом.       Ибо хмыкает себе под нос и снова куда-то уносится. В этот раз улов богаче: заживляющая мазь и эластичный бинт. Ибо присаживается перед капсулой, но Шон решительно забирает у него приспособления.       — Я сам, ладно? Ты не должен касаться…       — Кровь — самое сильное, да?       Шон не слышит в интонациях горечи или разочарования. В голосе Ибо вообще ничего не меняется, словно он спрашивает о любимом блюде или музыке, а не о смертоносных особенностях.       — Да, в крови самое высокое содержание вещества «Х», поэтому летальный исход неизбежен, — кивает он. — Чуть меньше его в слезах и выделениях из носа, поэтому они вызовут сильные внутренние повреждения, но не смерть. Пот среагирует на внешние покровы: глаза, то есть, зрительные сенсоры и аудиальные фильтры. За паралич нужно благодарить мочу, а слюна отключит через некоторое время, поэтому в чистом виде её редко используют. — Он опускает смущённый взгляд.       — Тебя, наверное, замучили постоянно выкачивать все виды жидкостей, — тихо произносит Ибо, ласково поглаживая Шона по предплечью. Где он этому научился? Как понял, что Шону сейчас именно это и нужно?       От такого яркого сочувствия глаза снова наполняются слезами, и Шон смаргивает их в сторону, а потом громко хлюпает носом.       — Что поделать, если синтезировать вещество «X» не получалось, а иного действенного оружия у людей не было. Выделенное из крови или других жидкостей, оно сразу теряло свои свойства. Но, если разбавить физраствором, смешать разные виды, то можно варьировать эффект воздействия. Этим занималась команда Линды, выводила разные сорта. Поэтому требовалось постоянно пополнять запасы, — вздыхает Шон. — Я не имел права жаловаться, помогать было моим долгом, но иногда хотелось порвать к лысому дьяволу все трубки. Мне повезло, что от использования спинномозговой жидкости отказались, у неё не проявилось ярко выраженного эффекта. Основное внимание сосредоточили на том, что было проще, в большем количестве и… менее болезненно извлечь. — Он распрямляет плечи и вздрагивает от фантомного укола в позвоночник. Расслабиться снова получается только от тепла поглаживающих ладоней. — Ну, и та самая жидкость оказалась бесполезной, а то в моём боксе постоянно крутили бы порно.       Приподняв брови, Шон указывает себе между ног и невесело усмехается, во взгляде Ибо тоже появляются смешинки.       — Как ты стал таким? Или был с рождения? — спрашивает он, расстёгивая липучки защитного костюма и не сводя заинтересованного взгляда с Шона.       Шон в этот момент благодарит небеса за то, что можно наконец-то заняться раненой ногой, а не смотреть на Ибо. У него уже много раз спрашивали, и отвечал он всегда одинаково лаконично. Желания рассказать не возникало, особенно после тупых вопросов: «Что будет если плюнуть в глаз? пописать? подрочить? закидать киборгов фекалиями?»       Но в глазах Ибо нет ехидства, его любопытство искреннее. Шон и сам не заметил, как без колебаний выложил бывшему врагу почти всё о себе, так почему бы не закончить рассказ? К тому же, ему нравится, как Ибо слушает: словно делает его центром Вселенной.       — Нет, не с рождения. Война уже началась, когда меня однажды ударило током — я по неосторожности коснулся корпуса незаземлённой серверной машины. Меня не проверяли так тщательно, потому что я просто ненадолго потерял сознание. Ожоги были слабые, я быстро восстановился. Всё выяснилось гораздо позже. После того случая Лео тщательно меня опекал, боялся допускать в компьютерные залы, держал в штабах, в стороне от военных действий. Но в тот день на нас напали при переезде, меня зацепило. Несерьёзно, просто царапина. Но киборг, на которого попала моя кровь, сгорел так, точно в него молния ударила. Ничего целого не осталось. После того случая меня подвергли тщательному анализу и выяснили, что мой организм теперь производит новое вещество, смертельное для тех, кто имеет в составе механические части, то есть для киборгов. — Шон ненадолго замолкает и переводит взгляд на внимательно слушающего его Ибо. — Но ты уже и сам догадался, что я — оружие, да? Как?       — Я же «Wang», — беспечно отвечает Ибо, за то получает тычок в плечо. — Ну, ладно-ладно. Я не знал всех тонкостей, но сопоставил факты. Тебя оберегали и, вместе с тем, чувствовалось некоторое отчуждение. — Ибо невольно делает паузу, и Шон замечает, что задерживал дыхание. Как всё-таки точно он это подметил. — Тот поцелуй стал первым звонком. Твои трубки и следы от игл, постоянно красные глаза и отсутствие настроения тоже наводили на определённые мысли. Ну, а окончательно ты себя раскрыл финальным соло. Когда защитил меня. — Во взгляде Ибо столько эмоций, что сейчас он совершенно не похож на бездушную машину.       — Ну, конечно… Ты ведь тоже… под пулю… ради меня. — Шон смущённо опускает взгляд и дёргает Ибо за полу куртки: — Давай посмотрим, что там.       Ибо неспешно отдирает прилипшую ткань и спускает куртку до пояса. Шон мазал наугад, а сейчас можно «полюбоваться» на масштаб повреждений: плечо пробито, мышца обуглена, торчат оборванные нервные волокна и проводки.       Шону больно смотреть на это. Сердце сжимается от сострадания.       Он только что обработал рану, облепил ногу бинтом и всего на мгновение почувствовал себя лучше. А теперь снова окунается в полную безнадёгу. Это человеческая лаборатория, и починиться Ибо не сможет ещё долго.       Возможно, никогда…       — И ты ещё нёс меня на руках? — выпаливает Шон. — Сумасшедший! Дай, я намажу тебе спину, у тебя там серьёзный ожог.       Ибо поднимает на него насмешливый взгляд.       — Ты забыл про подавители боли. Я донёс бы тебя до самого Нео-Пекина.       — И давно вы научились врать, господин Ван? — щурится Шон, щедро нанося гель. — Моя слюна вышибает все подавители. И по этой же причине… ты отключился бы раньше, чем донёс меня до Тяньцзиня…… вернее, до места, где был…       Чем больше он говорит, тем сложнее даются слова. Шон сжимает кулаки, загребая ткань на коленях. Начиная с одного, он зацепил другое, и сейчас тонет и захлёбывается под лавиной боли. Родного города больше нет, брат неизвестно где, а того, кто рядом, он мучает. Глаза печёт, и Шон хочет впиться зубами в запястье, как делал в детстве, когда не мог иначе выплеснуть злость после ссоры с родителями.       Ибо безжалостно вырывает его из лап горьких мыслей, присаживаясь у самых ног и по-собственнически обхватывая свешенные с ложемента голени. Он ласково гладит их и прижимается щекой к бедру. Ноги Шона кажутся такими тонкими в его больших ладонях.       Когда-то Шон думал, что киборги — такие же синтетики, как андроиды. Но выращенные мышцы гибкие и эластичные, нервные волокна тонкие и изящные, а кожные рецепторы по чувствительности равны человеческим. Киборги — это металл, облачённый в плоть. Этот симбиоз живой ткани и механизмов всегда пугал Шона, но сейчас он чувствует странный восторг.       Он опускает руку на голову Ибо. Несмотря на неестественный цвет, волосы шёлковые и густые, их приятно касаться. Ибо приподнимает голову, прикрывает глаза, и длинные тёмные ресницы подрагивают от волнения. Шон скользит кончиками пальцев по лбу, по острой скуле, ощущая, какая гладкая и нежная у Ибо кожа. Настоящая.       Ибо тоже настоящий. Важный ему человек.       Шон не может думать по-другому. И внутри признаётся себе, что Ибо ему дорог. Больше у него никого нет, больше некому доверять в этом огромном разрушенном мире. И он доверяет, раз рассказал о себе всё, а Ибо не посчитал его уродом, не отшатнулся и не сбежал в страхе. Шон сошёл бы с ума, если пришлось проходить через всё это в одиночку.       Он вспоминает о Лео, но у брата есть Артур, а в сильных руках Ибо было так хорошо, спокойно и тепло… Шон уже и забыл, когда о нём в последний раз заботились с открытой душой, а не по необходимости.       — Ты такая же заблудшая душа, как я, — говорит он, теребя волосы пальцами, и продолжает задумчиво: — Неудивительно, что я в тебя влюбился.       — Шон? — Ибо раскрывает глаза. Большие, тёмные, с красивым разрезом, в них совсем нет удивления или испуга, только бесконечная нежность. — Я тоже. Тоже влюбился.       — Иди ко мне, пожалуйста… — выдыхает Шон, чувствуя жар в груди.       Ему определённо нужно обнять Ибо сейчас, до того, как он задумается, что им делать дальше, до того, как окунётся с головой в безысходность. От признания ему тепло, и совершенно не важно, понимает ли Ибо, что значит «любить». Шон верит, что понимает. Сейчас ему хочется наслаждаться взаимностью, не задаваясь вопросами, что, как и почему.       Он просто хочет любить и быть любимым.       Ибо поднимается с колен, неловко присаживается в капсулу. Крепкие руки обвивают талию, притягивают к груди. Большая ладонь ложится на затылок и склоняет на плечо, укладывает бережно, как младенца. Так хорошо, спокойно. Кажется, можно забыть о том, что киборги разбомбили комплекс, и неизвестно, кто выжил.       Вместо того, чтобы захватить его для своих, Ибо предал их ради Шона. Теперь обе стороны хотят разобрать его мозг, а после уничтожить. Шон тоже нужен и тем, и другим. И ему страшно, до смерти страшно разделиться с Ибо.       Шон прижимается к нему всем телом, пытаясь унять дрожь. Закрывает лицо руками, а потом и полой футболки, чтобы слёзы не попали на Ибо. Он хочет выцарапать себе глаза, чтобы они не производили смертельные слёзы.       А Ибо внезапно целует его в висок, нежно гладит по волосам. Шон лишь на мгновение расслабляется и прикрывает глаза, а потом отшатывается.       — Осторожнее! Не надо! Я не…        Ему хочется реветь навзрыд оттого, что он такой. Ибо не должен к нему прикасаться, он должен его бояться и ненавидеть. Но во взгляде Ибо… любовь. Такая сильная, что хочется поверить, что она может всё преодолеть. А если двое чувствуют одно и то же, если это взаимно, разве сопротивление не станет крепче?       — Тише, Шон, тише… Ты в безопасности. С тобой ничего не случится, ты будешь жить, я обещаю. — Ибо гладит его по спине, а потом точно припечатывает словами: — Я разослал координаты нашего местоположения по всем человеческим частотам. Тебя скоро найдут.       — Что ты сделал? — холодеет Шон и отталкивает Ибо. — Повтори!       — Отправил из радиорубки координаты станции.       — Зачем, твою мать? А меня ты спросить забыл? — в ярости выкрикивает Шон. — Чего хочу я?       — Тебя спасут, это главное.       — Для меня — нет! Мне до смерти надоело быть оружием, надоело убивать! Может, я хочу умереть свободным? Но… с тобой. Они же убьют тебя, ты что, не понимаешь? Мне не нужно спасение без тебя! — Шон сдирает маску с лица, остервенело бросает её на пол, но Ибо тут же её ловит, насильно прислоняет к лицу и говорит вкрадчиво:       — Ты должен жить. Баллон скоро кончится, я снова буду генерировать кислород. Надеюсь, сигнал быстро запеленгуют и нас найдут раньше, чем я отключусь.       — Нет-нет! — Шон отталкивает руки Ибо, но не может померятся с ним силой и обмякает. — Неужели нет иного выхода? Давай подумаем вместе… Пожалуйста, уйдём отсюда прямо сейчас? У меня же не останется ничего без тебя… — заканчивает он совсем тихо и безвольно опускает руки.       — Это единственный выход, прости. Я не позволю тебе умереть, — решительно произносит Ибо, а потом смущённо поджимает плечо. — Но у меня есть просьба, пока мы одни…       Шон размазывает слёзы и кивает:       — Что угодно. Говори.       — Займись со мной любовью, — заявляет Ибо, закусывая губы, и Шон на миг теряет дар речи, а когда обретает, распахивает глаза.       — Чего? У тебя компьютер закоротило? Ни за что!       — Ты меня не хочешь… — то ли спрашивая, то ли утверждая, произносит Ибо, и по голосу проходит эхо помех.       — Дело не в этом. Ты и так ранен, а если мы займёмся этим… твоё состояние ухудшится. Я не пойду на это!       — Ты же говорил, что на киборгов не действует та жидкость, — приподнимает бровь Ибо, а Шон в отчаянии закусывает губу. Запомнил, зараза.       — Ну и что, — упрямо тянет он. — Я ведь даже поцеловать тебя нормально не могу!       Он мотает головой, а Ибо ловит его кисти в ладони.       — Лучше умереть от твоих ласк, чем от пуль. Если спасательная команда на подходе, у нас совсем не остаётся времени. Шон, пожалуйста. Если ты боишься… То у меня там всё, как у людей… — он отводит взгляд в сторону, и Шон готов поклясться, что его щёки розовеют. — Или тебе противно трахать киборга?       — Ты невыносимый. — Шон качает головой на прорвавшийся сарказм и делает глубокий вдох из кислородного баллона, потому что мысль о том, как «там» у Ибо, его взволновала. — Я никогда не думал о тебе, как о машине. Ты человечнее многих, кого я знаю.       — Вы называете это близостью. Делите самое интимное и приятное с дорогим человеком. Ты для меня самый важный человек. Я хотел бы почувствовать тебя, запомнить. Узнать каково это, когда… тебя любят, — Ибо сглатывает ком в горле, совсем как обычный, обречённый человек, — даже если потом отключусь навсегда.       — Ибо, не проси, я не могу. — Плечи Шона мелко дрожат.       Он делает большой, глубокий вдох. Но, вместо облегчения, грудь сдавливает ещё сильнее, перед глазами возникает рой чёрных точек, он падает с ложемента, судорожно хватаясь за всё подряд. Резкая боль разрезает грудь от горла до промежности, внутренности обдаёт леденящим холодом.       — Шон! — обеспокоенный голос звучит, как сквозь вату, звенит в оглушительной тишине, отражает эхом, дробится. Это больно. — Шон! Кислород в баллоне кончился, я перезагружаю фильтры. Потерпи!       Шон надсадно хрипит, глотая ядовитый воздух. Если это смерть, то ему ужасно не хочется за край радужного купола, не хочется раствориться в звёздном потоке.       На губы ложится маска, и кислород врывается в лёгкие. Шон отстраняет её, кашляет. Из глаз брызжут слёзы, он вытирает их ладонями. Маска снова настойчиво придавливает губы, ладонь ложится на затылок и не пускает, пока удары, которыми Шон осыпает плечи непослушного киборга, не слабеют.       Зрение возвращается, шевелящаяся ртутная жижа пропадает, обтекая обеспокоенное лицо Ибо, сапфировые пряди его волос и длинные ресницы. Тонкая прослойка силикона разделяет их губы, и как ни крути, это поцелуй, пусть и вынужденный. Шона немедленно бросает в ещё большую дрожь, а потом Ибо медленно открывает глаза.       Шон не может понять их цвет, он просто проваливается в них, глубоко и стремительно, что, даже приоткрой ему небожители сверкающий купол, и то не будет так безвозвратно.       — Возможно, через маску я продержусь дольше.       — Ты уже целовал меня без неё, придурок. — Шон закатывает глаза, а потом Ибо снова вдувает в него воздух.       — Значит, ты мне отказываешь? — глухо спрашивает он, и боль в его взгляде топит, придавливает сверху, скручивает.       Как смеет Шон сказать «нет», когда и сам хотел бы разделить с ним близость? Тем более вся ситуация, и правда, отдаёт концом света. Их личным, персональным апокалипсисом. Ибо будет отдавать ему воздух, пока не придут люди, пока не разделят их и не убьют «мерзкого киборга» прямо на глазах Шона. А он этого не вынесет.       Ему нужна храбрость и много выдержки, но он должен принять ответственность за свои поступки. За себя самого и свои чувства. Даже если они сжигают в пепел.       Он поджимает губы, напрасно сдерживая улыбку.       — Это не так спрашивают, ты совсем больной?       — Да? А как надо? — удивлённо смотрит на него Ибо.       — Ну… не так прямо. Полутонами. Скажи, что хочешь меня.       — Я хочу тебя, — немедленно откликается Ибо, перед тем, как вливает в него новую порцию кислорода.       Шон заливается румянцем. Ему приятно такое слышать.       — Только я никогда прежде… — он смущённо поджимает плечо. — Не уверен, что получится. Но я тоже хочу тебя, — говорит Шон, не отводя взгляда. Сколько можно, в конце концов, он ведь уже признался.       — Тогда поспешим. — Ибо суетливо забрасывает Шона на ложемент, забирается сам и берётся за край футболки: — Можно тебя раздеть?       Шон кивает и смотрит, как некогда белая, а сейчас подпалённая, местами в бурых потёках ткань стекает с плеч на пол. Под ней ничего, только худое нескладное тело. Шон знает, что ужасно выглядит, он смирился с тем, что невзрачный и непривлекательный. Ему хочется отвернуться или прикрыть Ибо глаза.       — Ты такой красивый.       Но Ибо почему-то говорит обратное. И медленно проводит пальцами по влажной от пота коже. От кончиков летят искры, и Шон перехватывает его руку.       А чтобы Ибо не обиделся, тянется сам и помогает расстегнуть и снять защитный корсет, обнажая красивую грудь и крепкий пресс. Шон не сдерживается и обрисовывает пальцами мышцы, а потом переводит руки вниз, чтобы спустить с бёдер брюки. Под ладонь попадает что-то твёрдое в области ширинки.       Шон бурно краснеет и глотает новый вдох. Ибо притягивает его к себе, и это похоже на чувственный поцелуй, даже через маску, потому что он немедленно опрокидывается на ложемент, оплетая Шона руками и ногами и, закидывая сверху, гладит его везде, куда достаёт, и даже запускает руку между ног.       Шона возбуждает всё, что Ибо делает. Он с трудом удерживает кислород, потому что от этого прикосновения он готов его выдохнуть немедленно. Ибо отстёгивает заклёпки и стаскивает с него брюки, а после приподнимает бёдра вместе с лежащим на них Шоном и спускает свои. Снова обвивает его руками, прижимая ближе, теснее, к горячей голой коже, вжимаясь твёрдым в бедро. И Шон прикрывает глаза, оттого, как это оказывается приятно.       — Хочу тебя видеть, — произносит он почти без стеснения.       Ибо разжимает объятья, давая ему пространство. Шон приподнимается на локтях и рассматривает его, стараясь не обращать внимания на рваные порезы, вскрывшие обшивку корпуса. Красивое тело, он видит только красивое тело. Человека, даже несмотря на заводское клеймо «W1-805» на бедре. Шон мысленно повторяет контуры фабричного номера. Бесконечность. Вот бы им эту бесконечность. Остаться тут навсегда, навсегда вместе.       Шону хочется касаться нежной кожи, гладить и ласкать, ощущая силу мышц, но рука зависает. Ибо с томным выдохом прижимает его ладонь к животу.       — Пожалуйста, не сдерживайся. Ни в чём. Трогай, если хочешь. Целуй… где хочешь…       Он отпускает его руку, и Шон по инерции сам ведёт вниз. Ибо, и правда, «там» совсем как человек, только довольно крупный. Шон может сравнить только с собой. Он захватывает член в кольцо, проводит вверх и вниз, поглаживает гладкую головку. Ибо втягивает живот и прикрывает глаза, наслаждаясь лаской. Видя, что ему приятно, Шон вытирает губы, делая их максимально сухими и наклоняется к его груди. Проходит над кожей, не касаясь, слегка надавливает на твёрдый сосок, лишь мысленно позволяя себе забавляться с ним языком и оставлять влажные дорожки на каждом сантиметре гладкой кожи.       Его кулак двигается в ровном ритме, как он обычно делает с собой. Шону кажется, что он не сможет возбудиться, однако его член тяжело наливается между ног. Теперь Шону ещё сильнее, ещё безумнее хочет заняться с Ибо любовью.       Он видел, как Джексон и Линда целовались. Перед завтраком — мило и трепетно, перед вылазкой в город — с чувством, а когда возвращались живыми — страстно и жадно. Он не собирался подглядывать, но однажды пневмозатвор их отсека заело, оставляя хорошую щель. Их жаркий секс в очередной раз напомнил ему, в какое суровое время они живут. Когда каждый день может стать последним, и нужно использовать любую возможность, чтобы ощутить себя живым.       Шон никогда не думал, что сможет завестись от прикосновений к другому мужчине. Или женщине, неважно. Раньше он такого не испытывал. И все люди, которые касались его, не вызывали в нём эмоций. Он считал себя проклятым, меченым. Просто инструментом в войне. Но никак не живым человеком, который может влюбиться. До момента, пока поисковая группа не притащила в центр разведчика-киборга.       И, как выяснилось, ни пол, ни классовое различие, ни вражда сторон не сыграли сдерживающей роли. Шона потянуло к Ибо с первого мгновения. Издёвка судьбы, не иначе.       — Нужно как-то облегчить скольжение… — начинает Шон, оглядывая разрушенную лабораторию. — Не хочу причинять тебе боль, ведь если мы используем слюну…       — М-м-м, кажется, есть решение, — перебивает Ибо.       Шон с удивлением смотрит на него, но, спустя пару мгновений, Ибо коварно ухмыляется и триумфально провозглашает:       — Готово!       Он сгибает ногу в колене и отводит её в сторону. Шон с подозрением косится на него, но ведёт ладонью по бедру вниз, между крепких ягодиц. Ибо разводит бёдра шире, впуская его. Пальцы влажно проваливаются внутрь. Один входит свободно, следом второй, и, кажется, с третьим тоже не будет проблем.       — Ах, зараза! Откуда ты знаешь? — не выдерживает Шон, резко выдыхая драгоценный кислород.       — Ты потратил воздух на то, чтобы обозвать меня? Какой молодец, — усмехается Ибо. — Мало времени, давай.       Он с готовностью разводит согнутые в коленях ноги, принимая между ними Шона.       Тот входит медленно и плавно, и от того, как в Ибо оказывается тесно и горячо, шумно выдыхает и глотает отравленный воздух, задыхается и падает на твёрдое тело под собой. Голова кружится, а Ибо обвивает его руками и ногами, заставляя войти глубже. Притягивает к маске и отдаёт кислород вместе с томными стонами, много раз подряд.       Шон прикрывает глаза и с отчаянностью обречённого по крупицам забирает его выдохи. Сердце колотится от недостатка кислорода, от отклика Ибо и от того, как сильно он сжимает его внутри.       — Я так хорошо чувствую тебя. Пожалуйста, двигайся. Люби меня, — произносит Ибо.       У него такой голос, что Шону на глаза моментально наворачиваются слёзы. Когда они проливаются на щёки, он хочет отвернуться, но Ибо первым стирает их кончиками пальцев.       — Не надо… — Шон встряхивает головой, разбрызгивая капли.       — Не прячься, смотри на меня. И ничего не бойся. Ты прекрасен. Таким, какой есть.       Вместе с этими словами из ушей и с уголка губ тонкой струйкой сочится голубая кровь. Потрясённый Шон чудом не разражается рыданиями, потому что рука Ибо падает, конвульсивно сжимая бедро. Синяк наливается под онемевшими пальцами, и острая боль разливается по боку.       Шон сметающим движением вытирает слёзы с груди Ибо, но тот вдыхает шумно, с резкими помехами и скрежетом. Выгибается в спине, выкашливая кровь. Адские слёзы вызвали перебои внутренних фильтров, превращая их по ощущениям в режущие осколки. Если Ибо не сможет генерировать кислород, они оба обречены.       Но Шон не думает о себе, он до последнего держит в себе воздух, краснеет от натуги. Они борются недолгое время, но Ибо пригибает его к своему лицу насильно, прижимает дрожащими губами к маске и отдаёт живительный вдох. Острое жжение в груди пропадает. Мир перед глазами обретает чёткость, а потом снова размывается.       — Ты уверен, что хочешь продолжать? — чужим голосом спрашивает Шон.       Он дотрагивается до груди в области сердца, и по коже Ибо пробегает сверкающая рябь запущенного поиска неисправностей. Барахлят уже несколько систем, взгляд Ибо на мгновение останавливается, точно его замыкает.       — Да, пожалуйста, — отвечает он через мгновение с такой мольбой, что Шон кивает, хоть и не представляет, какой силы истерика с ним случится, когда тело Ибо под ним откажет.       Шон нежно гладит пылающие как в агонии бёдра и двигается во влажной тесноте. Медленно, размеренно, глубоко. Ибо принимает его, чувственно откликаясь на каждый толчок, Шон входит быстрее и резче, позволяя наслаждению завладеть телом. Хрупким, убийственным телом. Телом, которое он всегда ненавидел. Телом, которое Ибо считает красивым.       Выпив очередной живительный глоток, Шон приподнимается на руках, двигаясь почти неистово, заставляя Ибо скользить затылком по подушке ложемента. Шон впивается в его ягодицы с силой, снова поддаваясь необъяснимому гневу и сожалению. И снова терпит нехватку воздуха.       Ибо срывает маску и притягивает Шона к губам. В его руках появляется небывалая сила, а ноги он смыкает на талии так крепко, что рёбра Шона трещат и ноют, но внизу живота разливается сладкая истома. Прекратить и замедлиться невозможно. Так же, как прервать этот глубокий поцелуй с привкусом слёз и крови.       Но Шон сглатывает её и гулко стонет Ибо в рот, когда кончает в него глубоко внутри. Но даже после этого Ибо не выпускает его из плотного захвата, лаская языком и давая надышаться всласть, впрок.       Это больно, это отрезвляет и пьянит, это убивает и даёт надежду.       Поцелуй прекращается резко, потому что по телу Ибо проходит сильная судорога. Его сотрясают конвульсии, он чуть не скидывает Шона на пол. Тот инстинктивно бьёт по кнопке активации сдерживающих ремней, но выплеснувшиеся из пазов прозрачные ленты безвольно повисают вдоль капсулы. Шон хватает их концы, опоясывает Ибо и держит, изо всех сил держит, пытаясь усмирить содрогающееся тело.       — Ибо! Пожалуйста… — вскрикивает он, не понимая, чего просит.       Он молится небесным жителям, но ему нечем отплатить за их милость. Он — желанная мишень для киборгов и людей. Но то, что он может отдать, убивает самое дорогое для него создание. Как же кошмарна и иллюзорна победа, когда не можешь изменить собственную судьбу. Не можешь просто быть счастлив.       Ибо успокаивается и тяжело дышит, отклонив голову на бок. Синие пряди у лба мокры от пота, кровь тонкими струйками льётся из носа.       Осталось безумно мало времени. Пульс Шона ускоряется, сердце сжимается, будто в тисках. Нет, Ибо не должен провести последние минуты в агонии боли, ведь он заслуживает всё удовольствие мира.       Выпив кислород с любимых губ, Шон спускается вниз. Собирая языком с испачканного живота предэякулят и целует в крупную головку, а после, прикрыв глаза, принимает член в рот, насколько может. Он никогда этого не делал, но природа подсказывает, что это несложно. Приласкать, захватить пальцами, двигая навстречу рту. Заглотить глубоко, выпустить. Шон торопится, качая головой быстрее и надеясь, что успеет довести Ибо до пика до того, как тот отключится. И до того, как не задохнётся сам.       Ибо снова содрогается под ним, но на этот раз волна удовольствия терзает его тело, потому что рот Шона наполняется горьким и солёным, точно его собственные слёзы. Он сглатывает, запоминая вкус. Навсегда или на то короткое время, что ему осталось.       Слёзы уже текут бесконтрольно, на живот, грудь и ладони, которыми Ибо гладит его лицо. Шона трясёт от истерики и нехватки воздуха.       — Кислород… Шон, быстрее, пока ещё могу…– настаивает Ибо, пытаясь подтянуть его выше, но тот мёртвой хваткой вцепляется в него, обхватывает талию и не двигается.       Ибо хрипит, воет и тянет сильнее. На плечах Шона расцветают узоры синяков, волосы рвутся, повисая на пальцах, кости ноют от боли, а тьма перед глазами густеет.       Это хорошо, это правильно. Всё должно закончится именно так.       Они уйдут вместе.       Перед тем как отключиться, Шон чувствует, как рука Ибо бессильно скатывается с его затылка.