—Лучше бы ты умер...
Каждое слово, всплывшее в покалеченной памяти, стальным свердлом бурила дыру в голове бедняги, входя в один весок, рассекая кожу и дробя череп, и проходила сквозь, выходя со второго. Чей это голос? Может он прав? Упрямо, так и не подняв веки, из последних сил, теряясь в водовороте боли и пытаясь заглушить её настойчивостью, Юкине сделал громкий глубокий вдох. Тонкие пальцы вцепились в землю, сжимая ту, словно последнюю спасительницу. Такое тяжёлое плечо дёргается, поднимая руку. Каждая косточка, хрящик и мышца ноют, но она не останавливается, таща за собой туловище, переворачивая тело сперва набок. И с грохотом падает, не в силах больше шевельнуться. Болезненный стон разрезал тишину погружающейся в ночь улицы. Смеркалось. Вновь щупальце не желающей отступать смерти хватает белокурого за голо, вынуждая кашлять, отхаркивая собравшуюся в глотке кровь. Металлический привкус заставляет наивно верить, что он всё ещё жив, а посему Секи, прикусывая нижнюю губу, продолжает бороться, заставляя тело двигаться, переворачиваясь дальше, цепляясь за последние хрупкие, измотанные осенью травинки, выдирая те с корнем и хватаясь за новые. Он смог - теперь парен поднимался на четвереньки, трясущимися руками и подкашивающимися ногами опираясь о землю, нет, хватаясь за утекающую сквозь пальцы жизнь. Громкий выдох, сопровождаемый очередным алым сгустком изо рта. Чувства возвращаются к хозяину, один за одним даря тому накрывающую с головой боль. Как будто и до этого её не хватало. Сейчас же под ладошками чувствовалась не только смятая им же земля, но кашица, кажется, созданная из грязи и собственной крови. Если бы Юкине открыл глаза, то видел бы, что он сам, как и всё вокруг, покрыт липкой успевшей засохнуть жидкостью, но подросток упорно продолжал бороться за право существовать, не считая нужным взглянуть врагу в лицо. Победит в слепую. Силы покидают покалеченное тело, но белокурый не собирается уступать. Он с грохотом садиться на холодную землю, вздымая лицо к чернеющему небу и который раз громко выдыхая, оповещая всё вокруг, что рано включать похоронный марш. Перебьются, он не сдохнет тут, как последний оборванец, хоть коим и являлся. Вдох-выдох, вдох... Лёгкие наполнялись холодным, щиплющим воздухом, а противный привкус никуда не исчезал, теперь ещё ярче ощущаясь на языке, нёбе и горле. Как жаль что это - всё на что тогда был способен мальчишка. Мышцы, скрученные в узлы, снова набирались свинцом, тяжелели и тянули тело вниз, рёбра пробивали яркие уколы, терзая кожу и мясо изнутри, целясь в хребет и позвоночник. Яркая вспышка боли где-то в груди, заставляющая машинально скрутиться в муках, хватаясь за порванную тряпку, вовсе не думающую защищать тело от атак осенней стужи. Ещё один удар пришёлся по светлой макушке, на мгновение выбивая Юкине из реальности, и он подаётся вперёд, падая, зарываясь в то противное месиво, из которого с трудом удалось выбраться несколько секунд назад.—Когда ты умрёшь, нам всем станет легче...
“Почему?.. Почему я изо дня в день слышу этот голос? Он кажется таким знакомым, родным. Но каждый раз твердит лишь о моей бесполезности, желая поскорее сдохнуть... Чёрта с два! Я не умер тогда, не умру и сейчас.” Опять тонкие пальцы зарываются в болото, ища опору, хлипкие руки вдавливают ладошки в грязи, поднимая успевшее остыть тело. Сперва вверх вздымаются лопатки, за ними не широкая мальчишеская спина и только после, словно баласт, тяжёлая голова, испачканная, уставшая, но не утратившая стремлений. Теперь уже нет смысла пытаться сесть или, тем более, встать. Нужно ползти. На четвереньках, ничком или подстать червяку, если понадобиться, но он доберётся до дому, живой. И будет жить дальше, не позволяя чему- или кому-либо его сломать. Так было всегда. Ну, всё то время, что он себя помнит - примерно чуть больше года. Если честно, Юкине уверен, что всю жизнь провёл на улице, однако в памяти того крутятся только несколько прошлых месяцев... Он забыл лица родных, как существовал до недавнего времени и что именно заставило его память кануть в небытие, однако сильно удивляться этому мальчишка не стал. Коль бездомный - значит мог попасть в какую угодно ситуацию, в результате чего получить амнезию. Быть может, тогда-то Секи и потерял родителей, может даже сестёр или братьев... Зато взамен получил шрам на виске - билет в беспамятство. Не нужно быть врачом или следопытом чтобы догадаться, что именно за этот трофей он отдал воспоминания. И с тех самых пор во сне к мальчишке приходил мужчина, чей голос не покидает пацана досель. Может, это обрывки последнего, что услышал Юки перед потерей памяти? Вполне возможно. Как и то, что именно это является причиной, по которой мальчик не пытается вспомнить - слишком страшно чётко осознать, что от тебя пытались избавиться. Гораздо легче - догадываться об этом... Как бы то ни было - не ковырять старые раны сейчас нужно было, а пытаться сделать так, чтоб новые не стали смертельными. Несмело передвинув левую руку чуть вперёд, блондин ощутил всю слабость, что гуляла по телу. Вот-вот он пропорит носом очередную грудку земли, и уж тогда точно не сможет подняться, вот только остановись он сейчас - финал будет таким же. Тупик. Замри - упади, продолжи двигаться - случиться в точности то же самое. Глупо было думать, что он сможет добраться до дому. В конце-концов, какая разница, где помирать? “Нет. Если уж мне предначертано быть съеденным червями, то сгнию дома, в родных трёх стенах, нежели тут, как мусор... ” Тихий всхлип, укор за столь мимолётную слабость и ещё одно движение рукой. Он на шаг ближе к дому. Ещё один и ещё... дыхания не хватает, он вот-вот потеряет сознание, но продолжает двигаться, ведомый упрямством и сладкой надеждой на выживание. Рука который раз опирается о слизкую землю и, не найдя под собой тверди, ведёт куда-то вперёд, утаскивая тяжёлый мешок с костями, некогда именуемый телом. Он вновь падает, больно ударяясь о рассыпанные глыбы. Новые раны, ещё больше крови. Забавно, она всё ещё в нём осталась... На этот раз Юкине не поднимиться. Жизнь утекает сквозь грязные пальцы, а так и не раскрытые глаза жмуряться ещё пуще. Видимо, янтарным радужкам больше никогда не видеть яркого солнца или хмурой луны. Из-под тонкой линии губ ниточкой потекла алая струйка, даря возможность духу покинуть настрадавшуюся плоть. Тихие гулы еле добираются до ушей Юкине: —...вот он... нашли... Что ж, видимо, это и есть конец, Юки...