Все закончилось, сон прошел, Варя сделала полноценный вздох и вернулась в привычный мир, с легкостью отметелив произошедшее. Если бы все так и было, она была просто счастлива, но… нет. Тело, хоть и вновь оказавшееся под ее полным управлением, казалось чужим и недоступным, и то ощущение, когда кто-то старался перехватить контроль, когда кто-то управлял Варей изнутри, маниакально преследовало все утро, из-за чего она вздрагивала, специально шевеля пальцами или разминая шею, чтобы самой себе доказать, что все в порядке. Уже в порядке.
Задумчивая, со сведенными бровями и совсем не разговорчивая, как в воду опущенная, своим состоянием она заставляла девочек беспокоиться первое время, но к завтраку они списали ее поведение на действие лекарства, которое ей всунула легкая болтушка медсестра, что заставило все еще чувствующую вину Аленку раскраснеться и со стыдливой нежностью обхаживать ее. Она то сумку выдергивала из рук со словами, что сама понесет, то место уступала поудобнее, отдавала ничего не евшей Варе приглянувшиеся на огромной общей тарелке кусочки и даже на первых лекциях тянула руку отвечать, переманивая на себя внимание. У Кривозуба, правда, порыв ее остыл, и она спрятала голову, сделав вид, что что-то усердно пишет.
Варя на этой лекции слушала в пол уха, как и на всех предыдущих впрочем тоже. Ей все не давало покоя ощущение неправильности этого якобы сна. Даже если раньше она не забывала сновидения и увлекалась ими, под утро начиная додумывать сюжет самостоятельно, настолько сильного чувства правдоподобности никогда не было. Происходившее во сне, покалывающие ощущения под кожей и панический страх потерять контроль над собой сдавливали ей горло. Те люди сжимали ей сердце: она как будто и правда знала их — румяную Марфу с веснушками вокруг носа и блестящими глазами, высокого и статного Бориса, юного боярина, бросившегося к сестрам с объятиями, маленького задумчивого Мишку. Она уже почему-то любила их, и неустойчивое внутреннее состояние от этой мысли становилось только хуже.
Почему она любила их до сих пор? Почему та нахлынувшая нежность во сне, которую можно было бы объяснить сюжетом разыгравшегося подсознания, до сих пор не отпускала, заставляя сердце болезненно ухать в груди от потери? Они же не умерли, остались там, где-то в голове, а у нее была реальная жизнь, были девочки, было все это — одинаковое настоящее, от которого она устала. Постоянно кого-то спасать, постоянно влипать в проблемы и искать из них выход, будни на лекциях, вечера на тренировках на поле.
Варя была белкой в колесе, все бегущей и бегущей вперед, но, по сути, не сдвигающейся с места.
И сейчас, слушая кряхтящий голос старого зеленоватого профессора и водя ручкой по краюшку листа, она задавалась всего одним вопросом: когда был сделан настоящий вздох? Не вздох облегчения после пробуждения, а тот самый вздох спокойствия, когда Борис обнял их с Марфой, прижал к сердцу, и они с той Варей, боровшиеся за право командовать телом, соединились в одно целое. Он был сделан не сейчас, а тогда, во сне. Во сне, в котором она ударилась, и было так же больно, как наяву.
Она вдруг нахмурилась и резко вытянулась, зашуршав бумагами и заслужив недовольный взгляд профессора, но ей было не до этого, отнюдь. Она приподняла ногу и закатила штанину, обнажая зону голени, на которой красовался синяк. Точнее, его отпечаток, будто синяк был поставлен когда-то давно, а сейчас доживал свои последние мгновения и вот-вот должен был рассосаться.
Краска ударила в лицо.
Можно было предположить, что она неаккуратно получила его, упав на тренировке, зацепившись за что-то и не заметив. Кто-то задел чем-то тяжелым, миллион причин, пронесшихся у нее в голове, но все они врезались в невидимый барьер страха, смешанного с частичным осознанием. Варя почему-то была уверена, что этот синяк был получен ей во сне. Что это был тот самый синяк. Что произошедшее — правда.
У нее еле хватило сил досидеть до конца занятия и записать огромное, как и обычно, домашнее задание, прежде чем послышался звон величественного колокола, и она пулей вылетела прочь, преследуемая удивленными и непонимающими взглядами девочек. Не в силах больше находиться в помещении, втягивать в себя душный, застоявшийся воздух, смешанный со множеством еле уловимых ароматов чужих тел, она бросилась прочь. На улицу, под палящие лучи жаркого Солнца, пронестись по зеленой хрустящей траве и упасть на холме возле огромного дремлющего дуба, раскинувшего свои величественные тяжелые ветви вокруг.
Варе было плевать на людей вокруг, странно смотрящих вслед: в голове шуршали, шерудились и наслаивались друг на друга мысли. Откуда не возьмись возникали все новые и новые образы Марфы, Миши и Бориса, вспыхивала ярким пятном смеющаяся румяная женщина и через мгновение исчезала образом бледного, исхудавшего и испустившего последний вздох умертвия. За ней, словно в бешеной пляске, появлялось бородатое лицо пожилого мужчины, качающего головой и заходящегося в кровавом кашле, вновь Борис и Марфа, смех нянечки Миши, сам мальчонка, ревущий и розовощекий в колыбели.
Чужие, ненастоящие, не ее воспоминания наполняли Варю до краев и, сколько она не пыталась выкинуть их из головы и сосредоточиться на чем-то настоящем, ничего не получалось. Галопом по Европам цветные, невнятные и ничего не значащие картинки мелькали перед глазами, а по ним, дразняще размахивая облезлым хвостом, скакал худющий черный кот. Глаза зеленые и хитрые, когти острые — врезаются прямо в сердце, стягивая оболочку и обнажая Варе неизвестный ей до этого, гноящийся, сшитый-перешитый заново израненный орган, каждое сокращение которого отзывалось болью во всем организме.
Задыхаясь, она упала на землю и уронила голову на руки. Она вся тряслась, виски нещадно ныли, и вихрь чужой жизни, чужих воспоминаний, будто бы раскаленный нож вонзался ей в мозг и забирался под кожу. Странные, непонятные ей образы вкраивались и вписывались в ее жизнь, неуклюже вываливались из коробок с «ненужным», бурча и бунтуясь, расталкивали ее собственные воспоминания тучными боками и занимали прочные места в голове. Варя не знала, откуда эти моменты и что в них происходило, но чувствовала, как они невидимыми чернилами выписывают болезненные дуги у нее на венах.
Кровь к крови, тело к телу. Только глаза жжет, словно ее родной, фиолетовый цвет вытекает вместе с брызнувшими слезами, заменяясь на пронзительный голубой. На чужие глаза. На глаза той Вари.
Ей хотелось кричать от боли, пронзавшей тело, от наваливающейся тяжести чужих чувств, но рот онемел, она не могла даже приоткрыть губы и простонать, попросить о помощи. Плавящий изнутри огонь проклятия растекался под кожей и спаливал к чертям собачьим ее внутренности, ее тело, спаливал ее настоящую.
Варя неуклюже завалилась набок, и тяжелая сумка с учебниками придавила легкие. Не вздохнуть. Не услышать. Только пламя бесновалось в ушах, с содроганием ухало почерневшее сердце в шрамах, и кровь обжигала кожу, наверняка оставляя на ее поверхности бордовые уродливые пятна.
Варя мечтала о тишине и свободе, Варя пыталась почувствовать легкий осенний ветер, втянуть привкус зеленой травы, услышать недовольный шелест старого дуба. Варя мечтала о спокойствии, пусть бы оно было мертвым, только бы не слышать больше стонов огня, не чувствовать эту обжигающую ноющую боль во всем теле, не выплакивать горячие глаза.
Только бы подольше оставаться в блаженной тишине, тонуть во тьме закрытых век и, сконцентрировавшись на слабом проявившемся головокружении, думать, что это — главная проблема.
Варя ухватилась за кружащееся тошнотворное ощущение, позволяя организму почувствовать себя в невесомости, пока вокруг наматывал круги непоседливый, бегущий куда-то мир. Чем больше она погружалась в эти мысли, отбрасывая прочь меркнущие и замедляющиеся образы чужого прошлого, тем дальше уходила боль. Она словно рассеивалась по ее телу и испарялась, превращаясь в мелкие капли пота и лукаво поблескивая в свете солнечных лучей на белоснежной коже.
Вдох. Нет больше цепей, покрытых острыми шипами, на легких. Выдох. Варя осторожно, боясь нарушить устаканивающиеся чувства, шевелит головой. Вдох. Выдох.
Она, трепеща ресницами и перебарывая внутреннее волнение, приоткрывает веки. Сказка момента, в котором она парила в невесомости без боли, без проблем, с треском рушится. Перед глазами ей представляется не чистое бескрайнее небо, пронзаемое шпилями Магического Колледжа, а небольшое позолоченное зеркальце, которое перед ней держит улыбающаяся Марфа. В отражении глаза — пронзительные, испуганные и голубые.
Кожа бледная. Болезненно-бледная. Ни следа от сжигающего пламени.
И другой мир. Чужая жизнь. Снова.
Варя испуганно отшатывается от зеркала и мотает головой, жмурясь и стараясь выкинуть представший образ из головы. Тяжелый головной убор давит на затылок и не выпускает из цепких объятий, только появившуюся блаженную тишину, упокоившую на несколько мгновений ее беснующуюся душу, нарушает обеспокоенный голосок разрумяненной Марфы. Нет-нет-нет!
Чужие теплые ладони обхватывают ее голову и обжигают прикосновением щеки, заставляя замереть. Варя приоткрывает глаза — потерянные, наполненные слезами и мольбой выпустить ее из этого кошмара, они пронзают Марфу насквозь и отражаются в обеспокоенности ее голубых-голубых радужек. Искренний, взволнованный взор блуждает по лицу Вари.
Она чувствует, как кружится голова. Что-то со всей силы ударяет в район груди, и сердце, кажется, разлетается на тысячу осколков. Она сгибается и кричит, но ни звука не слетает с ее губ. Тьма, в которую ее вновь окунуло, жадно поглощает каждый тяжелый рванный вздох и выдох. Варя задыхается: кислорода нет. Она вновь парит в невесомости, только приятного и блаженного в ней больше нет: темнота, спасшая ее несколько минут назад от жаркого убивающего пламени, обхватывает ее множеством огромных когтистых лап, разрезает кожу длинными изогнутыми когтями и лакомится струями горячей красной крови, омывающей уродливо выступающие из-под рвущейся пленки кожи кости.
Каждая капля исчезает в бездне. Варя чувствует, как она разлетается на тысячу маленьких частичек, делится на молекулы и плющится на атомы, как она вместе с кровью растворяется в прожорливой тьме. От кожи, как будто светящейся во мраке, поднимаются пылинки и искорки, оставляя за собой серебряные мерцающие дорожки к выпирающим обнаженным костям, сокращающимся и терзаемым мышцам, переплетениям сосудов.
Варю выворачивает, и она захлебывается в своей рвоте. Кто-то толкает ее, вырывая из бездны. Ровно за секунду до того, как та разрывает ее. Слышится слабый шум листвы.
Варю выворачивает вновь, и она, задыхаясь в рыданиях, невольно брызнувших из глаз, утопая в страхе и непонимании, позволяет размывчатому образу человека осторожно оттащить ее в сторону от блевоты и обнять ее взмокшую голову. Она вся трясется, боясь зажмуриться и вновь провалиться в раздирающую ее на части темноту. Тело пылает, словно невидимые когти были настоящими и оставляли сотни царапин на ее коже, рвали вены и огромными кусками отдирали мышцы. Бездна хрустнула ее костями и перемолола Варю тысячей гнилых зубов, после чего, сморщившись, выплюнула.
Всего нескольких мгновений в этой тьме было достаточно для того, чтобы Варя влюбилась в жизнь, пламенно и страстно, чтобы она готова была продать настоящее на оживший кошмар прошлого, чтобы у нее хватило смелости жить в нем. Только бы не возвращаться во мрак, не чувствовать, как тебя переламывает, как кто-то шарится внутри и выдергивает органы. Как ты растворяешься. Становишься ничем. Маленькой частичкой пожирающей тебя тьмы.
Варю лихорадочно колотит, и она нервно жмется к обнимающим ее рукам, боясь потерять прикосновение человека. Пока ее держат, она не провалится, пока она здесь — все хорошо.
Успокаивающий шепот ласкает ухо. Варя всего на мгновение зажмуривает пересохшие глаза. Открывает тут же — но ничего не меняется. Она боится обрадоваться. Боится подумать, что все закончилось.
Эта мысль утром привела ее к бездне, сначала претворившейся ласковым блаженством спасения, а затем с жутким безумным хохотом принявшейся терзать ослабевшее, подвластное ей тело. Варя продала бы все на свете, только бы вместо этой темноты, вместо бездны вновь оказаться перед Марфой в чужом теле, в чужой жизни. Все, что угодно, только бы не ничего.
Пожалуйста.
Волосы липнут к пылающим мокрым щекам, слезы смачивают одежду, пропахшую до боли знакомыми духами. Мозг постепенно отключается от воспоминаний о прожорливом, тянущемся к ней из всех теней мраке. Варя вдыхает одеколон и старается сконцентрироваться на воспоминаниях о том, кому он принадлежит. Ей нужно думать о чем-то другом. Она не может нормально дышать, пока тьма копошится в ее голове.
Мужчина, чувствуя, что она затихает, слега отстраняется, позволяя поднять выплаканные фиолетовые глаза и жадно вцепиться в его лицо. Бледное, заостренное и явно не то, что Варя хотела бы увидеть, но сейчас ей плевать. Перед ней человек, которого она, хоть и не любит, но которому доверяет. Перед ней Влад, и пусть через пару часов она будет сгорать от стыда и сожалений, продумывать план очередной пакости ему и в заботах стараться утопить болезненные воспоминания о бездне, сейчас у нее нет на это сил.
Она вцепляется в его руки и что-то судорожно шепчет. Вместо слов из горла вылетает хрип, и она испуганно дергается.
— Тише-тише, — Влад осторожно высвобождает ладонь из ее цепкой нервной хватки и тянется к карману. Каждое движение медленное и рассчитанное, будто Варя дикий зверь, которого можно спугнуть резкими действиями. А Варя не зверь, она — человек, напуганный, взволнованный и плохо контролирующий себя, панически боящийся вновь утонуть в бездне и остаться в ней навсегда, но человек!
Она мотает головой из стороны в сторону, стараясь сбросить холодные объятия бездны. Получается плохо, но она ощущает вторую руку Влада в своей, концентрируется на тепле его кожи и сжимает ладонь. Человек рядом удержит ее от нового падения.
Спасет.
— Помоги мне, — тихо шепчет она. Варя, никогда не просившая о помощи, девочка всегда-все-сама, молит его. Хоть на коленях, хоть как, только бы он не отдал ее обратно в объятия бездны. Она готова наступить себе на горло, предать принципы и перегрызть сердце гордости ради этого. Буквально за несколько мгновений во тьме, разрывающей ее на кусочки и причиняющей жуткую боль, не сравнимую ни с чем, что Варя испытывала раньше, заставляют ее рухнуть с пьедестала независимости. Она склоняет голову. Она молит о помощи. Она готова сдаться. Согласиться на кошмар прошлого вместо сна, на чужую жизнь, в которую ее перебрасывает, на последствия проклятия, принесенного Аленкой для доклада Кривозубу, только бы не тьма. Только бы когти не коснулись ее больше, не порвали тонкую кожу.
Только бы ее не проглотили, превращая в ничто.
— Помоги мне, прошу.
Влад хмурится и достает небольшой темно-зеленый пузырек из кармана, после чего, не говоря ничего, откупоривает большим пальцем, надавливая на крышечку.
— Открой рот.
Дрожащая Варя подчиняется. Никаких споров. Ничего. Она опустошена. Ее словно нет.
Он вливает в нее горькое содержимое, обжигающее язык. Обеспокоенно оглядывает ее лицо и осторожно, словно боясь, убирает кончиками пальцев прилипшую к щеке темную прядь.
— Неприятная штука.
Варя заторможено кивает. Веки наливаются свинцом. Прежде, чем она отключается, успевает только испуганно вскрикнуть и врезаться в кожу Влада ногтями. Так сильно, что у него, кажется, проступают кровавые царапины-полумесяцы.
***
— Это не критическая ситуация, ты же понимаешь. Но мы ничего не можем сделать. Ритуал никогда не работал до этого, во время экспериментов во всяком случае точно. Наверняка были подобные случаи, но мне ничего о них неизвестно.
— Мы не можем оставить все так, Василиса, и смотреть, как ее тело и сознание будут реагировать на происходящее. С такими приступами ты скоро потеряешь ученицу! Потеряешь насовсем! Пора бы выключить ученую внутри себя. И холодную оценку происходящего заодно.
— Она не умрет.
— О, да ладно тебе! Ты так же говорила тридцать лет назад.
— Кощей!
— Что Кощей? Это была твоя воспитанница, и твоя халатность погубила ее! Наша халатность, Василиса. Второй смерти я не допущу.
Молчание прерывается стуком каблуков. Варя старается открыть глаза, но навалившаяся тяжесть не позволяет этого сделать.
— Нужно выяснить о ритуале. Откуда она вообще его достала? — спокойный, почти холодный голос Влада звучит как гром среди ясного неба. Варя старается пошевелиться, но у нее снова ничего не получается. Даже палец не приподнимается, сколько бы она не пыталась. Лежит как бездыханный труп.
И эмоций никаких нет. По ее целому, не изорванному когтями телу привычно течет кровь, а бездна напоминает о себе лишь смутными воспоминаниями. Сколько Варя не силится сосредоточиться на них, ничего не выходит: тьма выскальзывает, будто песок сыпется сквозь растопыренные пальцы.
— Понятия не имею. Может быть, в запретной секции библиотеке, хотя я еще летом дала распоряжение разобраться со всем настолько опасным для студентов. Может быть, где-то дома. Я не слежу за этим, я директриса, в конце концов, а не нянька!
— Значит, я наведу справки. А пока будем наблюдать. Ваше снадобье, Кощей, сработало — покойна, как младенец.
— Из личных запасов. Но если она будет оставаться в подобном состоянии, то долго не продержится. Тем более, если она и правда, как сказала мадам Лили, медленно растворяется изнутри. Этот процесс сложно остановить. Почти невозможно. Особенно, если мы не будем знать, где находится корень проблемы. И сколько бы вы в будущем не поспевали вовремя, Влад, все это будет бесполезно.
Варя вновь старается дернуться. Голоса утопают в сладкой туманной пелене. Она больше не может разобрать, о чем они говорят, да и не хочется: спокойствие ласково убаюкивает.
***
Когда Варя просыпается вновь, утренние солнечные лучи следующего дня пробиваются сквозь распахнутые окна, впускающие вместе с приятным привкусом росы слабый осенний ветер. Золотистая, мерцающая осень красивыми заливами расстилается за стеклом, и, чуть приподнявшись с постели и осмотревшись по сторонам, Варя на мгновение охает от разворачивающегося вида из комнаты в Больничном Крыле, в которой она оказалась.
Длинная, заставленная кроватями, прикроватными столиками вокруг них и ширмами, которые закрывают обитателей той или иной койки, она пуста. Только в конце рядом с другим «постояльцем» шерудится невысокая пухлая женщина, заправляющая тут всем — мадам Лили. Ее золотистые волосы чуть клюнуты сединой и, когда она снимает врачебный колпак за границами Крыла, красиво серебрятся тонкими нитками в длинной распущенной шевелюре, стекающей волнами по ее плечам и спине.
Койка скрипит, когда Варя приподнимается и осматривается. Мадам Лили тут же оборачивается и с улыбкой спешит к ней.
— Как вы себя чувствуете, моя дорогая? Ох, и напугали же вы нас этим обмороком, профессор Влад вас притащил такой бледный, что у меня самой от страха чуть сердце не остановилось!
Мягкой рукой она коснулась лба Вари, после чего, другой выудив какой-то пузырек, протянула его.
— Выпейте, рыбонька, это восстанавливающая смесь на розмарине. Ваш организм сейчас очень ослаблен, перетрудились вы маленько в экспериментах с магией, — она лукаво блеснула карими большими глазами и легко похлопала не успевающую и слова вставить Варю по плечу. — Не бойтесь так, ничего вам эта штучка не сделает. Профессор Влад вам другое совсем дал. У него эффект, конечно, не такой сильный должен был быть, но ваш колдовской иммунитет, радость моя, очень ослаблен.
— Что это было? — пользуясь мгновением передышки мадам Лили, тихо спросила Варя. Произошедшее вспыхивало в голове смутно, и она никак не могла составить целую картину, словно последние пару дней ее жизни кто-то вытащил, разлил на них краски и, смывая их, стер половину случившегося. — Я ничего не помню.
Мадам Лили чуть нахмурилась, но эту секундную серьезность вновь осветила теплая улыбка. Варя почувствовала, как от одной только этой улыбки у нее под кожей разливается спокойствие. Она без страха взяла пузырек и, открутив крышечку, выпила содержимое.
— Вот и правильно, рыбонька. А случился с вами неудачный эксперимент — подружка ваша, Аленка, кажется, прибежала, как узнала о вашем состоянии, и как на духу выложила, что вы ритуал для ее дополнительного задания проводили, да что-то не так пошло. Но вы не переживайте, котенька, иммунитет ваш, конечно, пошатнулся, но мы это быстро поправим. Будете у меня пить это снадобье, если не собираетесь капризничать, — она подмигнула и одним движением расправила смявшееся одеяло. — А вы не собираетесь, барышня, как я погляжу, умная и серьезная, поменьше пользоваться магией, я уже написала записки всем профессорам, так что и слова вам не скажут, а если скажут — будут разбираться со мной. Ну и помимо этого надо будет приходить ко мне на осмотр раз в пару дней.
Варя кивнула, переваривая поток ее слов. Она чувствовала себя хорошо. Даже слишком хорошо для человека, чья магическая защитная оболочка порвалась.
— Со мной не происходит ничего страшного?
Мадам Лили отрицательно качнула головой в ответ.
— Все поправимо, дорогая моя. Мы вас быстро на ноги поставим. Только не ослушивайтесь меня, пейте зелье три раза в день перед едой и берегите себя. И да, — она вдруг замолчала, обдумывая дальнейшие слова. — Сейчас у вас такой период, когда вы подвержены болезням, проклятиям или заговорам намного сильнее обычного, так что носите вот этот оберег. И если будут мучить какие-то сны или кошмары, — она нахмурила светлые брови. Улыбка пропала с ее лица, и Варя почувствовала, как холодность тут же начала наполнять ее изнутри. Светлая мадам Лили обладала каким-то магическим воздействием на пациентов. Слишком странным, но почему-то не вызывавшим лишних вопросов. — Вы не переживайте. Пока мы не поставим вас на ноги, с этим ничего не поделаешь. Если только будут доставать слишком сильно или оказывать странное воздействие на организм — сразу сообщайте, чтобы мы решили эту проблему. Договорились?
Она вновь растянула пухлые розовые губы в улыбке, и Варя, не в силах сдержаться, улыбнулась ей в ответ. Мадам Лили выудила из кармана небольшой треугольник, сплетенный из тонких веток. Внутри него был плоский овал с рунами с обеих сторон. Она заботливо надела оберег на шею Вари, и та тут же спрятала его под ночную рубашку.
— Надеюсь, что подобного не повторится, — ей вдруг вспомнились Борис и Марфа в прошлом. Она сама в прошлом. Кажется, именно об этих кошмарах говорила мадам Лили. — Но эти сны, это что-то вроде моей прошлой жизни, которую я проживаю заново?
— Не совсем, — тут же отозвалась та. — Это частичные воспоминания. Но они ни в коем случае не ваши, моя рыбонька, и к вам никакого отношения не имеют! Просто из-за ослабленного иммунитета в вас вспыхивают кусочки из родовой памяти вашей семьи — так что это что-то вроде видоизмененных под ваш характер историй ваших родственников, в которых вы воспринимаете себя главной героиней, которая может повлиять на происходящее.
— Значит, ритуал сработал неправильно? — Варя нахмурилась. — Мы же должны были просто понять, была ли у нас прошлая жизнь.
Мадам Лили ласково посмотрела на нее своими теплыми карими глазами.
— Из-за вашего ослабленного состояния и ошибки в проведении, он, к сожалению, сработал неправильно, иначе таких проблем бы не было. Но вернемся к моим инструкциям, я совсем забыла сказать вам, рыбонька, где же брать зелье! А вы и не спросили, какая хитрая! — она запустила руку в белоснежные карманы халата и вытащила еще несколько пузырьков, поставив на прикроватную тумбочку. — Это вам на сегодня. Отпускаю вас на целый день, но обязательно жду вечером на осмотр. Теперь буду сама вас курировать. В дальнейшем пузырьки будут появляться в вашей комнате в ящичке вашего стола, который запирается на ключ. Вы же не потеряли ключ, котенька?
Варя отрицательно качнула головой. У каждого ученика колледжа был этот запирающийся ящик в их столе с личным ключом, предназначенный для того, чтобы бумаги, замечания, предупреждения, расписание или медицинские лекарства появлялись там и попадали только в руки тому, кому ящичек принадлежал. Если чужой пытался открыть его — ключ сгорал в руках. Варин ключик лежал в потайном кармане ее формы.
— Вот и хорошо. Выписка о вашем состоянии с более подробным описанием проблемы, если вам интересно, уже в ящике. Хотя там все то же самое, что и я рассказала вам, только более сложным языком, — мадам Лили ласково коснулась руки Вари. — Сейчас идите умойтесь и переоденьтесь, чтобы обязательно успеть к завтраку. И следите за своим питанием, дорогая моя, это — один из важнейших шагов в нашем лечении! Ваша одежда здесь на стуле, ваши подружки-соседки принесли вчера вечером, когда заходили навестить вас. Сидели у кровати несколько часов, пока мои помощницы не выставили их перед отбоем со словами, что нам всем надо отдыхать. Хорошие они у вас, рыбонька, — она вновь одарила Варю теплой улыбкой и упорхнула в сторону. В другой конце длинной комнаты заворочался пациент.
Варя вздохнула и свесила ноги с постели. Она вновь попыталась вспомнить что-то о прошедших днях, но кроме смазанного образа Влада и нескольких ярких вспышек, когда они с девочками проводили ритуал, в памяти ничего не всплывало. Странно, что ее это не очень пугало, но подверженная спокойствию и умиротворению, Варя не сильно переживала об этом.
Она поднялась с кровати и вновь бросила восторженный взгляд за окно. Алой зарей загорался новый день.
