Твое проклятие

***

Когда Джек очнулся, голова у него болела, как от бурной попойки. Какое-то время он так и считал, пока на глаза не попалась корабельная крыса. В тени она казалась совершенно обыкновенной, серой и непримечательной. Крыса как крыса. Она издавала самые обычные крысиные звуки и двигалась совершенно по-крысиному. Но вот она вышла на сочившийся из люка свет, полностью показав себя и свои оголенные желтые ребра. Гнилые зубы не скрывались за шкуркой, у белых от слепоты глаз не было век, а драному хвосту в нескольких местах не хватало позвонков. Кишки ее торчали, но не вываливались из дырявого брюха. — Ох, такую бы, да Генри за шиворот… Что вчера было, что крыса выглядит хуже меня? Схватившись за голову, он осознал, что сильнее головы, пожалуй, болела рука. На предплечье красовалась багровая рана, уже опухшая от времени без лечения. Он со вздохом осмотрел ее, едва дотрагиваясь рядом, раздвигая ткань куртки. Вся рука ныла, а дальше локтя пульсировала огнем. Глубокая, сквозная, рана воспалилась, ее следовало бы хотя бы промыть. Рукав пропитался кровью и задубел за ночь. От прикосновений запекшаяся корка трескалась и кровь вновь сочилась вместе с сукровицей. А до чего же было больно… Воробей медленно встал на ноги, качнулся и сделал шаг, но грохнулся обратно, на этот раз потому, что с размаху врезался в металлические прутья. Голова совершенно не соображала. Ему мнилось, что никаких решеток тут не было, когда она смотрел туда секунду назад. — А это тут кто поставил? — он вновь поднялся, схватился здоровой рукой за прут и небрежно тряхнул, в надежде, что решетка растворится. — Кто карцеры по утрам закрывает? — Воробей очнулся! — зашелестел голос из темноты. — Я то? Давно! Гиббс, откуда карцер на Жемчужине? Я тебя спрашиваю! — крикнул он в темноту трюма. Странная тень выбежала из-за угла, просвистела мимо решеток и умчала по лестнице на верхнюю палубу, приговаривая фразу 'очнулся Воробей! '. Наверху зашумело. Джек выругался и пнул прутья. Подняв взгляд, он заметил дыры в настиле палубы. Сквозь них он мог наблюдать за мельтешащими там тенями. — Да что происходит, скажет мне кто на милость? И куда делась моя шляпа? По верхней палубе застучала знакомая походка. Тук-шаг-тук-шаг. Барбосса. Но у спустившегося человека не было ни бороды, ни дурацкой обезьяны. Лишь рапира и странные всклокоченные волосы. — Воробей, вина моих мук, — зашипел он, чередуя слова с ударами рапиры о пол. — Ты же от них меня и избавишь. — Салазар? — без энтузиазма протянул Джек, наконец въезжая в тему. — И долго ты это придумывал? Про муки и все такое… — Пока ты был в отключке, у меня было предостаточно времени. — Развлекался как мог, да? — Воробей усмехнулся и воровато оглянулся, есть ли куда улизнуть. Путей отступления не оказалось. Решил драть, как Мясник надумает войти и откроет дверь карцера. Шутить с Армандо у него не было желания. — О да. Придумал с десяток веселеньких вариантов, как закончить твое жалкое существование наиболее мучительно. Воробей нахмурился. — Знаешь, хватит и одного. — Ты начинаешь мне надоедать. Армандо подошёл к решетке, лукаво улыбнулся и шагнул вперед. Джек приготовился услышать характерный ''боньк'' удара тела о металл, с каким он сам ранее стукнулся о решетку, но Салазар проскользнул в карцер, словно призрак. Впрочем, призраком он и был. — А не проще ключем открыть? Кто ж так входит, через закрытую дверь?! — Джек отступил назад, пока не ударился спиной о стену. Зашуршали страницы дневника. Джек сперва решил, что показалось, но у Салазара действительно в руках оказался дневник. Тот самый, помятый, в кожаном переплёте. С дурацким рубином. — Карта, что мужу не прочесть. Так гласят слова из этой тетрадки, — он потряс дневником Карины у него перед носом. — Это ведь… Тот дневник, что был у Карины? Откуда? — Одолжил. Судя по всему это тот самый дневник, по которому ты клялся найти трезубец? — А разве я говорил нечто подобное? Да и откуда знать, где он, там ведь сказано: «Мужу не прочесть». А меня чуть вчера не поженили, так что я почти муж. Уж не знаю, как это работает, но я эту карту в глаза не видел! — Жалкий лгун… Чирикай-чирикай, Воробей. Каждая брехня будет тебе перышки выдергивать. Одно… За другим… — Но у меня нет перьев. — Зато мозгов у воробья больше твоего. С чего бы начать? Порка? Дыба? Хотя и без этого веселья будет много. Я из тебя всю правду вырву вместе с твоими внутренностями, если понадобится. — Как оснастили испанцев… Даже дыба есть? — А еще крюки для мяса. Замечательно. Надо будет освободить место для будущего трофея. — Это какого? Армандо хрипло и низко засмеялся. — Сам узнаешь. От тебя зависит, как скоро. Опершись на клинок он прижал пирата за горло к стене. Чтобы тот меньше брыкался, он поднял его над землей, но Воробей не прекратил попыток пнуть Салазара как можно сильнее. Несмотря на пинки, Салазар стоял, словно каменный. Когда начало темнеть в глазах и колоть в конечностях и даже языке, он обмяк в надежде, что Армандо примет это за обморок, но испанец не ослабил хватки. Хитрость Воробья не спасла. Мясник, почувствовав судороги мышц под пальцами, громко вздохнул и на выдохе швырнул пирата к решетке. Со звоном тот брякнулся о прутья и принялся кашлять и стонать, силясь сделать вдох. В ушах звенело, а перед глазами стоял сноп искр. Не успел Воробей очухаться, прилетел удар по ребрам. Еще один пришел в солнечное сплетение, отчего пират сжался, обнимая живот и издавая жалкие звуки. — У нас еще много времени для беседы. Сейчас у Джека не было ничего, что могло бы ему помочь: ни клинка, ни ножа, ни мушкета. Сдаваться он не собирался. Периодически он ловчился уходить от удара, как уходил от вопросов, уворачивался, убегал, выскальзывал, словно угорь из рук. Армандо это только забавляло. Он гонял Джека по камере, как крысу по клетке, периодически швыряя того из угла в угол, пиная и избивая, отчего у пирата начало ломить все кости разом. Изредка он пытался ответить, но это смотрелось крайне смешно и досадно. Остальная часть команды не лезла. Молча наблюдала со стороны. — Я так быстрее сверну шею, чем успею что-то рассказать, — выдохнул он, растирая фингал под глазом и обнимая металлический прут. Салазар прошелся из стороны в сторону по карцеру, словно зверь по вольеру. — Пожалуй, ты прав. Впервые. — Я всегда прав! По большей части. И кажется, я сломал язык. — Я тебе сердце вырву. Сперва твой поганый язык. Потом сердце. Но сначала ты мне расскажешь, в чем же секрет карты. Чередуя с удушьем, Армандо истязал его плоть. Но пират молчал. Скулил, задыхался, бранился. Но ничего не говорил по дел, лишь отшучивался. Армандо несколько перестарался с удушьем после замечания Джека, что любовницы душили его сильнее. Джек отправлялся в отключку столь же быстро, сколь быстро и приходил в себя. Голова болела от гематом и периодического недостатка кислорода. — Рука уже не та. Долгие годы без практики говорят сами за себя, — оправдывал обмороки Джека Салазар. — Но ничего, на тебе как раз и вспомню, что и как. С твоими друзьями будет уже проще. Так что чем дольше ты молчишь, тем хуже делаешь для них, милый воробушек. — Капитана… Джека Воробья такой халтурой купить нельзя. В любом случае я не скажу! Армандо убедился в этом, когда Джек так и не выдал секрета карты, а к тому времени уже хорошо стемнело. Пока пират был без сознания, Мясник изучил тетрадь от и до. Прочитал все записи. Но разобраться в них было просто невозможно. Тыча в лицо несчастному Воробью эту рукопись, он ничего от него не добился. К концу дня ему хотелось порвать дневник на клочки вместе с Джеком. — Не давать ему спать, но без крови, — строго наказал Армандо, прежде чем покинуть стенающего пирата и отправиться в свою каюту. Его приказ исполнили чётко. Стоило Джеку прикрыть глаза, как его резко вырывали из дремы хорошим пинком. Другой день был ещё менее позитивным. В дело пошел нож. Недостаток сна и лечения сделал Джека еще более чувствительным, а лезвие на гнойной ране заставляло того вопить. По сравнению с болью от гематом эта была в сотни раз сильнее. Чтобы тот не дёргался, сперва его держало несколько испанцев через решётку. Но после, когда в голову его ударил адреналин и он, как казалось, стал сильнее, его попросту привязали к решётке верёвкой. Собачий кайф перекликался с невыносимой болью. Армандо жег раскаленным острием финки загноившуюся рану на руке Джека, довольствуясь его воплями. Мясник уже наловчился не доводить дело до обмороков от боли или нехватки воздуха от удушья. — Спрошу еще раз, Воробей, — произнес он, пока Джек глотал воздух с бегающими по сторонам глазами, — что скрывает карта? — Черта с-с два я тебе что скажу! Даже если бы знал, с чего мне говорить, если ты меня убьешь! — А ты, — Салазар, едва надавливая на лезвие, чего было достаточно, чтобы пошла кровь, но не для нанесения тяжёлых ранений, провел ножом по его шее к подбородку, цепляя лезвием косичку и приподнимая его лицо к своему, — не знаешь? — Я такого не говорил. И не утверждал. Нож прошелся по ключице, но уже с силой. Пошел ниже, к прессу, разрезая рубашку и обнажая налившиеся кровью вчерашние гематомы. Джек гудел, стонал, но не кричал. Не настолько было больно. Не ослабляя нажима, Салазар вернулся к груди и нарисовал на ней кровавый крест в районе сердца. — Твое молчание заставляет меня желать увидеть твои внутренности. — Мое молчание заставляет тебя их не видеть. — Я проткну твое сердце, — продолжил он, будто игнорируя ответ, — и не отпущу клинок, пока оно не замрет. Но будет это не сразу. Я сделаю так, что оно будет долго стучать, проливая кровь в мою сжимающую нож ладонь. Тук — тук, — наклонился он к его уху и приглушенно прохрипел, — тук — тук. Но я могу убить тебя быстро. Поможешь мне, и твоя смерть будет гораздо легче. — А есть вариант, где я не умру? — сглотнул Джек. — Я конечно знал, что ты тот еще псих кровожадный, но все мы не без греха. — Я не могу оставить тебя в живых, воробушка. Моя честь мне этого не позволит, — с наигранной досадой произнес Мясник. — Моя честь тоже мне многого не позволяет. Но… Чаще она быстрее напивается, чем запрещает мне что-то. В этом мы с ней похожи. — Ты поможешь мне. Хочет этого твоя честь или нет, — сказал испанец, нагревая над свечей лезвие ножа. — Как раз сейчас тот редкий случай, когда она запрещает мне это делать. — Мне на радость, — выдохнул Армандо, вонзая нож в красную от воспаления и гноя кожу рядом с раной. Джек вновь закричал, но связан он был более чем крепко. Мясник не добился от него ответа. Наказав не давать ему спать вторые сутки, он вновь удалился на ночь вместе с дневником. Голод вкупе с бессонницей сделали свое дело, с новым днем Джек сопротивлялся еще меньше. Вот только говорить он не думал. Воробей походил скорее на беспомощную грушу для битья. Раны, синяки, ожоги, больные мысли. На четвертый день избиения не прекратились, но и обещанную дыбу пока применять не стали, Мясник предпочитал пытать его собственноручно, без всяких устройств, по старинке. Для веселья охотник сорвал ему с пальцев несколько ногтей, а нежную беззащитную кожу под ними жег металлом. Боль была адской, но пират не терял сознания. Кожа бурлила под расположенным плашмя раскаленным ножом, вынуждая его кусать губы до крови и орать. Но тем не менее день был другим. Не таким насыщенным. Салазар делал передышки и оставлял пирата, но не в одиночестве, а на попечение своих подчиненных. Каждый раз он уходил все на более долгое время, а вновь не добившись ответа до конца дня, оставил его "отдыхать" на ночь. Следующим утром Армандо вовсе не явился. Его мерная жесткая походка изредка звучала по верхней палубе, но в карцер он не спускался. Джек гадал, что же у Армандо в мыслях. Отчасти даже испугался, что тот додумался до решения сам, что через минуту зайдет в его карцер, проникнет сквозь прутья, словно туман, и прирежет его. Впрочем, чувствовал он себя сейчас не лучше живого трупа, но еще жила в нем надежда. Все таки даже Карина в чем-то тогда ошиблась. Зная решение и владея его кораблем, она все еще не смогла разрушить проклятие, которое, быть может, избавило бы Джека от участи жертвы. Он надеялся, что освобожденные от проклятия испанские сволочи сгинут в пепел, исчезнут, превратятся в ничто или хотя бы умрут от ран, несовместимых с жизнью, которых у каждого было слишком много. Он думал о Жемчужине и друзьях, пока был способен еще хоть как-то собрать мысли в кучу, а это было, когда боль хоть немного утихала, а желудок не так сильно сводило от голода, глубокой ночью под такую близкую ему качку волн. Щели в настиле палубы выше были достаточно широки, чтобы иногда он мог видеть в них звезды. Пятый день пребывания на Немой Марии удивил сменой обстановки. На этот раз пытку Салазар изъявил проводить в своей каюте. Он не был связан, но и деться пирату было просто некуда. Его попросту вволокли в каюту, несмотря на все его вялые попытки удрать — а пытался он как в последний раз. — Да, тут гораздо приятнее находиться, — произнёс Джек медленно и тихо, но не от страха, а, скорее, от бессилия, когда его наконец втолкнули внутрь, к ногам Морского Мясника. — Ты тут убираешься? Или у тебя есть коварные уборщики капитанской каюты? — Тебя с досок долго придётся отскребать. — Ну… Хуже уже не будет. — Посмотрим, — обходя его, сказал Салазар. Рапира стучала о пол. — Ну, смотри-смотри. — Язвишь. Я вырвал тебе ногти. Вскрыл раны. Жег твою кожу. Ломал тебе кости. Время на исходе. А ты все язвишь. — Я же говорил, что капитана Джека Воробья так просто не возьмешь. — Не убавилось в тебе самолюбия, — он взял Джека за подбородок, стоя у него за спиной и притянул так, чтобы видеть его глаза. — Жалкая крыса. Джек не упустил момента. Схватив испанца за руку, он потянул его вперёд и подсек ногой, ухитрившись таким образом его кинуть через плечо. Сам он в это время, спотыкаясь, рванул к окнам. Салазар рассек ему спину прежде, чем тот добрался до заветной свободы. Джек не сдержался и закричал, оступившись и грохнувшись на доски. — Когда ж ты поймёшь, — наступив ему на спину, произнес испанец. — ты уйдешь с этого корабля только трупом. Но убью я тебя не раньше, чем найду трезубец. Ты мог мне помочь. Но я понял, ты упрямая скотина, и хочешь долго мучиться, а не быстро сгинуть. — Голос его становился все ниже, тише. Взяв пирата за волосы, он поднял его с пола. Другая рука уже сжимала его горло, отчего Джек вел себя смирнее, сосредоточившись на попытке освободить свою шею. — Еще ни у одного пирата я не встречал хоть капли благородства. Вы крысы, что разносят чёртову чуму… Я найду трезубец. Уже почти нашел. А тебя я уничтожу. Сначала тебя. А после и всех прочих. — Может, с-стоит начать с них-х? — Нет, — резко крикнул он. От напряжения рука Салазара дрожала. Армандо сжал его шею до того сильно, что чудом не задушил пирата или не свернул ему шею. У Воробья подкосились ноги, и Мясник швырнул его к столу, на котором пират распластался, сбрасывая старые бумаги, карту и глобус. Голова кружилась в облаках, когда с него стянули верхнюю одежду. Рубашка под курткой взмокла от крови и пота, прилипла к коже, просвечивая синими пятнами гематом. Он обернулся. Перед тем, как его вновь ткнули носом в стол, он увидел, что Салазар стоял в стороне, а бедра и руки ему сжимали члены вражеской команды. То, что с него сняли брюки и обувь, казалось чем-то ненастоящим. Брыкаться он начал слишком поздно. Пылающее от изможденности тело было податливым под ледяными руками мертвецов. От них веяло морем и порохом, смертью и алчностью, желанием и ненавистью. Заведя ему руки за спину и уткнув лицом вниз, испанец уперся пахом в его бедра, потер жёсткой тканью по чувствительной коже, прежде чем освободиться от одежды и коснуться ее уже плотью. Джек растерянно пытался хоть что-то сделать, но в его положении и состоянии это было бессмысленно. — Салазар!.. — крикнул он, не закончив мысль, прежде чем в него вошел член. Боль выстрелила по всему телу, он подался вперёд, чтобы уйти от нее, но увы, впереди был стол. Резкие толчки отдавались темнотой в глазах, Джек сумел вырвать здоровую руку из хватки, но испанец сильнее зажал раненную, отчего Джек до крови укусил щеку и закричал сквозь стиснутые зубы вновь. — Хватит! Нет! Он ударил кулаком по столу, после чего попытался найти на нем хоть что то, чем можно было бы отбиться. Ничего. Салазар медленно обошел это действо и сел за стол, в свое кресло. Отсюда ему открывался прекрасный вид. К тому моменту к первому мертвецу присоединился другой. Схватив пирата за волосы и задрав ему голову, второй испанец сунул член ему в рот. Пальцами он первое время не давал Джеку укусить себя, но вскоре в этом отпала необходимость. Пират быстро вымотался из-за стольких дней мучений. Одно было хорошо — он постепенно привык к боли, хотя на каждый толчок, как и прежде, стенал и жмурился, пытаясь как-то выкрутиться. — Придуши его, — тихо сказал Салазар. Крики Джека перебивали его, но приказ все равно был услышан. — самую малость, чтобы глотал лучше и меньше шумел. Затянув его собственный кушак ему на шее, словно ошейник с поводком, третий мертвец покорно исполнил приказ. — Теперь немного отпусти. Да, так, — услышал Джек голос, кашляя и задыхаясь. Эффект, которого добивался Мясник, не заставил себя ждать. Глаза косило от усталости, изможденности и странной неги. Он совершенно перестал сопротивляться. Когда участники сменились, Джек уже не пытался что-либо предпринять. Его трахали на глазах врага. Испанцы перетягивали его, насаживая друг другу на член, кусали, терзали, насиловали. Джеку казалось, это будет длиться вечно. Может, так оно и было. Он плохо что-либо осознавал, когда Салазар встал со своего места, оттолкнул его насильников и сам подошел к нему, измученному и оттраханному, со спермой, стекающей по подбородку прямо в спутанные косички. — Закончу с ним сам. Салазар развернул его к себе лицом и вновь толкнул на стол. Теперь он решил унизить Воробья лично. — Жалкая крыса, — проговорил он, освобождая член и приставляя его к растянутому или, скорее, порванному анусу пирата. Без лишних прелюдий, намотав кушак на руку и натянув ткань, что Воробью пришлось приподнять голову, он вошёл в него и продолжил трахать. Джек вцепился в его запястье, но хватка эта напоминала детскую. Джек стонал, но уже не отвечал испанцу. Салазар с усмешкой подметил, что пират возбудился. Свободной от ткани ладонью он принялся небрежно дрочить Воробью. — Ты получаешь удовольствие от того, что тебя имеет твой враг? Тот, кто убьет тебя и всех твоих друзей? Салазар низко засмеялся, наклонившись над скулящим пиратом. — Я мечтал об этом с тех пор, как увидел тебя, птенца, в вороньем гнезде, — рычал он ему на ухо, натягивая кушак на шее. — Я — твое проклятие, Воробей. Пират не брыкался, кусал губы и часто дышал, вращая головой. Зрение почти не фокусировалось. Салазар дрочил ему, насаживая его на собственный член, приговаривал про убийство и проклятие, про ненависть и мечты. Когда дело подошло к концу, он кончил с рыком внутрь разгоряченного и мягкого тела, томно вздохнул несколько раз у самого его уха, затягивая кушак, отчего и Воробей, закатив глаза, излился семенем, после чего вынул член и скинул пирата со своего стола на пол. Салазар глубоко дышал, глядя на бездвижного пирата на полу. Отвращение мешалось с другими чувствами. Он был доволен. Джек дрожал, лежа на досках, и даже не пытался встать. Он смотрел вперед себя, не сосредотачивая взгляд ни на чем. Приведя себя в порядок, Салазар вновь взглянул на Джека. Тот так и лежал. — Что делать с ним, сэр? — спросил его подчинённый. Армандо улыбнулся. Подошел к телу и кинул на него сверху поношенный пиратский бушлат, накрыв Воробья с головой. — В трюм. Он бесполезен. В трюме он лежал долго, с полдня. Его не запирали на ключ — такого приказа не было, да и все ждали, что Салазар прикажет пирата вздернуть или подвесить за ребро вместо болтающейся на крюке акулы. Периодически кто-то спускался, подходил к нему, минуя открытую дверь карцера, и шутил, материл или вовсе пинал, прежде чем оставить лежать дальше. Вскоре затея перестала быть столь интересной. Один за другим испанцы начали заниматься более важными вещами. Капитан, окрыленный сегодняшним занятием, возжелал найти Жемчужину, поэтому дело нашлось каждому. К вечеру все были на верхних палубах или на мостике, готовясь к атаке и в принципе к освобождению от проклятия. На сломанного, словно испорченный механизм, пирата более никто не хотел глазеть. Карцер вновь заперли. — Жемчужина, капитан! — прокричал мертвец с верхней палубы. Джек привстал с досок. — Прямо по курсу! — Отлично, — басом раздался довольный голос. — Встаём, ждём, когда отойдут от острова. Остров… Джек глубоко вздохнул и сел на досках. Оделся. Аккуратно встал с пола. Подошел к двери. На этот раз замок не был ему проблемой. У Армандо он стащил не только ключ, будучи в его каюте. Быть может, удача вновь повернулась к нему лицом, ведь никто также и не заметил, как он спустил шлюпку на пару с дырявой акулой на воду. Продев веревку в брюхо твари несколько раз, он взял гарпун и отчалил от Марии. Ему удалось бежать. Соленая вода жгла хуже пламени, но он не обращал на это внимания. Лунная дорожка прерывалась у странного островка суши. Глаза его не обманули. Силуэт корабля напоминал Черную Жемчужину, как и говорил испанец. Удивительно, но как мать узнаёт свое дитя, так и капитан всегда признает свой корабль. Акула без команды своего настоящего капитана плыла бездумно и медленно, все время норовила вернуться к Марии, пока в конце концов не ушла на дно, чуть не утянув за собой и шлюпку вместе с пиратом. Джеку пришлось бросить веревку и гарпун, коим он управлял акулой, и воспользоваться доской как веслом. На счету были секунды. Удача улыбнулась ему: его пропажу заметили слишком поздно, только когда не досчитались шлюпки, которую спускали на воду только для ловли морской живности многие годы назад. Погоня была бессмысленна. Джек уже успел сесть на мель у небольшого, искрящего тысячью огней в первых лучиках солнца острова, напоминающим всем своим видом надежду. Сжав в руке мокрый дневник, он направился к знакомым силуэтам, освещаемых зарей.