Говори тише и подойди ближе ко мне. Хочу увидеть свои глаза в твоих. Никто не знает правды. Это большая любовь и большей уже не будет никогда*.
В просторном зале было светло и тепло. Это распространенный стереотип, что представители мафии предпочитают сидеть в темноте и холоде. Наоборот, самые страшные вещи творятся при ярком свете, дабы дать возможность хорошенько запомнить происходящее и вынести из случившегося урок. Появление в баре бывшего соратника Зика и каморриста мгновенно разбудило настроение дона. Зик сухо попрощался с сицилийцем и приказал всем выйти из помещения. Только Никколо остался в баре, чтобы разливать алкоголь. Йегер не переживал по поводу своего любимого повара. Ему можно было доверять, как Богу. — Виски? — спросил Никколо Леви. — Воды, — сразу же ответил Аккерман, усаживаясь напротив Зика. — Я не пью алкоголь в столь поздний час. — Правильно делаешь, — заметил Зик. — А чего пришел, Леви? — Йегер сразу же перешел к делу. — Я тебя лет пять не видел. Хотя нет — вру — год назад ты засветился в одном криминальном дельце. — Для криминала Неаполь маленький. Вот и можем увидеться в любое время. — Почему не Кенни, а ты? — спросил Зик прямо, когда Никколо поставил перед Леви стакан и графин с водой. Аккерман замолчал и посмотрел себе под ноги, а затем все-таки решил не затягивать с разговором. — Отпусти девушку, — Леви достал из кармана пиджака платок, большой и белый, энергично встряхнул его и протер стакан. — Я же только что протирал его при тебе, черт возьми! — выругался итальянец. — Тихо, Никколо! — огрызнулся Зик. — Какую девушку? — Мою работницу, Алессандру. Я знаю, что она у тебя. Держишь ее в своем особняке, как рабыню. Отпусти ее. — Зик внимательно разглядывал Леви через стекла очков и также внимательно слушал, пригубив из стакана виски, а потом ухмыльнулся, слыша такую немыслимую чушь. — Так вот зачем ты лично пришел ко мне, Алессандра тебе понадобилась. — Нет, просто хочу понять, есть ли у тебя сердце. — Знаешь, Леви, вряд ли ты нравился девушкам, ведь у тебя сердца-то и не было. — Есть у меня сердце, и девушкам я действительно нравился. Возможно. И мне очень жаль Алессандру. Она не знает, что такое мафия. Она не знает, что ты мошенник, врун, поганец и лицемер, что выдаешь желаемое за действительное. Она не знает, что такое Каморра. — Да откуда ты знаешь, знает она или нет? — прошипел дон, и улыбка сошла с его лица. — Святой мне нашелся. — У девушки и без того трудная судьба, — продолжил Аккерман. — Делать ее еще хуже просто нет никакого смысла. Тишина, повисшая в течение нескольких минут, давила присутствующим на нервы. Леви не отрывал взгляда от Зика, впиваясь пальцами в столешницу. В последние дни Аккерман пребывал в скверном настроении без видимых причин. Или все-таки Алессандра являлась тому причиной? Отрицал. Нет, он не срывал злобу на работниках фабрики, однако провинившихся наказывал с особой жестокостью. — Леви, что ты так печешься об Алессандре? Меня это начинает бесить. Это моя женщина. У тебя десятки работниц с тяжелыми судьбами. Занимайся ими! Хотя я тебя понимаю, такая, как Алессандра, может возбудить любого мужчину. — Я знаю тебя, я знаю Каморру, а девушка не знала, кто такой Марсель Галлиард, — отрываясь от неприятного ответа Йегера, выплюнул Леви. — Не знала, поэтому я ее и не осуждал за это. И, Леви, — яд ощущался на кончиках языка обоих мафиози, но у Зика он был ощутимей. — Мне не о чем с тобой говорить, она больше не работает у тебя. Леви не ответил. Он достал из кармана пиджака купюру и швырнул на стол. А потом из собственного бумажника отсчитал нужную сумму и просто положил перед Зиком. — Это ее жалование, — пояснил Леви и поднялся из-за стола. — Сидеть в ногах у дона Йегера унизительно. Это чувство куда сильнее страха. Ты что, ее заставил? Ты ее изнасиловал? Зик замер. Со стороны могло показаться, что он пытался понять услышанное, но на самом деле, не мог найти достойного ответа, как сказать правду. — Она теперь замужем за мной. Мы поженились на Капри. И если ты сам в нее влюбился, то почему я не могу относиться к ней, как к девушке, по теплому, любя. Когда влюбляешься в кого-то, то обычно хочется укрыть любимого от всего плохого. Без насилия. И не важно, кого она там убила. Она теперь моя жена. — Ты ее любишь? — удивился Леви. — А ты ее спросил, эгоист ты хренов? Хочет ли она тебя любить? Хочет ли жить с тобой, с Каморрой? Не в состоянии сдерживать рвущуюся наружу злость, Зик, напротив, парировал спокойно: — Знаешь, что, Аккерман, это не твое собачье дело. Это мои отношения с Алессандрой. И в них никто не должен влезать. Повторюсь, она больше не придет на фабрику. Никогда. — Какая жалость… — многозначительно протянул Леви, — я был уверен, что у нашего дона-аристократа хватит смелости хотя бы на попытку оправдаться… — он на мгновение замолчал, взглянув на Никколо. — Но Алессандра действительно хороша. Из-за стола Аккерман поднялся в мрачном настроении. Никколо даже не садился. Потому как среди каморристов соблюдалась жесткая иерархия. Дон всегда сидел. Даже если ситуация не предполагала рамок. — Ты что, не помнишь вторую заповедь мафии — «Никогда не смотри на жену друга»? — Йегер развернулся к собеседнику. — А ты мне больше не друг, Зик, и смотреть на чужих жен я не собираюсь, — судорожно выдохнул Леви и подошел к барной стойке, на которой стояла открытая бутылка виски и два стакана. Горькая усмешка тронула его губы. Как это было похоже на прежнего Леви Аккермана. Раздраженного, высокомерного и грубого. — Зик, объясни, зачем она тебе? Она живет на проспекте Эммануэле, в доме, где когда-то жил Данте; она едва сводит концы с концами. Бедная девочка умна и скромна, но она не игрушка, — он принялся наливать себе виски в стакан. Он лил до тех пор, пока бутылка не опустела, и содержимое не вылилось из стакана, разливаясь по всей барной стойке. Никколо молча наблюдал за этим кошмаром, округляя все больше и больше глаза. На эти ироничные слова Йегер ответил серьезно, с той же заметной враждебностью, не обращая внимания на наглость Аккермана: — Я аристократ и мафиози, а не коллекционер игрушек. А теперь вспомни, из какого притона вытащил тебя Ксавьер. Это добило Аккермана окончательно. Он достал из кармана брюк спички и сигарету. Прикурив сначала никотиновую слабость, он наконец бросил спичку на залитую алкоголем столешницу — за мгновение до того, как огонек обжег ему пальцы. Барная стойка моментально вспыхнула пламенем, переходя на занавески у окна. — Я помню. Я все помню, — Леви толкнул дверь бара и вышел. Никколо принялся тушить пожар, бросая самые скверные проклятия в сторону Аккермана. Зик, доставая пистолет, тут же поспешил к выходу, за Леви. Но Райнер вовремя остановил босса: — Пусть едет. Бар пылал. И поздно было звонить пожарным. — Если он примется мстить, мира не будет между нами никогда, — пробормотал дон. — Леви? Мстить? — переспросил Браун. — Да, Леви. — Все, что Аккерман сможет сделать, это встать на колени и отсосать Каморре. Проглотит и не подавится. Йегер лишь хмыкнул, зная Аккермана как облупленного. Он не будет мстить. А Леви, проехав несколько кварталов, остановил автомобиль в самом темном проулке. Откинувшись на сиденье, сосредоточенный Аккерман прокручивал в голове все слова, сказанные Зиком насчет Алессандры. Скрепя сердце, он попытался принять все и поверить Йегеру. Поверить в то, что Зик держал итальянку в своем особняке не как игрушку, было подобно тому, чтобы поверить, что Везувий больше не извергнется. Хотя он теперь твердо решил для себя, что больше не вернется в Каморру, как бы ни хотел. Никогда не вернется. Больше не потревожит Алессандру своим скромным присутствием. Если она счастлива с Зиком, пусть так и остается. Зачем разбивать чужую судьбу и вмешиваться.***
Предприниматели. Именно так называют себя каморристы из Неаполя. Обычные предприниматели — и не больше. Клан, который состоял из подчиненных-убийц и начальников-убийц, обычных рабочих и землевладельцев. У каждого своя вооруженная банда, каждый объединен своим личным экономическим интересом. У Леви, после ухода из Каморры, сохранился альянс с Зиком. Он платил ему десятую часть от выручки фабрики и прибыль за продажу наркотиков и сигарет. Иначе говоря, этим всем занимался Кенни Аккерман. А Леви не желал попадаться на глаза Йегеру. Но всякий раз, в минуты алкогольного опьянения, он вспоминал свою жизнь в клане. Им тогда с Зиком было не больше шестнадцати. Однажды они проезжали на велосипедах мимо Колонн Форчеллы, античного Неаполя, им было весело. Он вспоминал, хоть и казалось, что это было давным-давно, как они с Йегером вынесли огромную елку из галереи Умберто I и притащили ее домой, в особняк, прямо со сверкающими шарами, которые, конечно, сверкали уже не так ярко, потому что не было электричества. Там ее и увидел Ксавьер. Он вышел из дома утром в канун Рождества и заметил еловую верхушку — как в сказках, когда вечером брошено зерно, а на рассвете раз — и выросло дерево, упирающееся кроной в небо. В тот день Томазо Ксавьер поклялся, что его воспитанники станут самыми знаменитыми мафиози в истории Каморры. А теперь Леви Аккермана, в целом, мало что интересовало. Его не интересовали женщины, да и вообще, ему с женщинами было скучно. Как бы прекрасный пол не развлекал его в приятные моменты жизни, он все равно оставался одиноким и холодным. Его интересовали деньги, власть и фабрика. Вот если бы он вел себя иначе, это было бы противоестественно. Тогда Аккерман не был бы истинным евреем. Но в последнее время он стал частым гостем в борделях. В обществах каких-то довольно странных женщин. Он предавался наслаждениям. Он искал ее. Он даже выбирал девушек, похожих на Алессандру, но, когда находил, тут же отказывался от услуг, просто платил деньги и уходил. Иногда он подумывал завести семью и детей, чтобы передать свое фабричное дело хоть кому-то из потомков. Но эта мысль быстро испарялась. Войдя в квартиру, настроение Леви оставалось таким же дерьмовым. И ведь по-прежнему, чувство, что больше не увидит Алессандру все еще жгло, коробило и сдавливало в тиски. И все еще трясло от одного только касания, и грело при одной только мысли о ней. И все также невозможно было забыть ее темные глаза, невозможно не ловить каждое движение пухлых губ. Все также хотелось вдыхать ее запах, бьющий по натянутым струнам нервов. Но это сделать было больше невозможно. Леви расстегнул рубашку, взглянув на наручные часы. Почти два ночи — было еще время заварить крепкий чай, который итальянцы никогда не пили, проверить письма и лечь спать.***
У дона Зика Йегера огорчений за последние несколько дней было достаточно. Они ползли со всех сторон как муравьи к мертвой ящерице. Одни вылезали из политических трещин, другие несли ему груз чужих страданий и ожидаемой мести в лице Леви Аккермана, и третьи — самые мучительные — как бессознательная реакция на все свои проблемы. Он, нежно обнимая за талию Алессандру, шел к старому мосту вдоль берега, скользя на глинистой тропе. Справа, в вечернем небе, горела луна, особенно таинственная и волнующая. Зик, думая о чем-то своем, точно не замечал молодую жену. А Алессандра, тяготившаяся его молчанием, время от времени останавливалась и смотрела на дона. Его волосы при свете луны отдавали серебром, а темные пряди итальянки казались еще темнее. Зик был взволнован до крайности. Он очень переживал за Каморру и за любимую. — Почему ты со мной не разговариваешь? — недовольно нарушила тишину Аманнити. — Совсем забыл, — начал Йегер, игнорируя ее вопрос и шаря по карманам пиджака. — Тебе Аккерман передал деньги. Твое последнее жалование. — Ты виделся с сеньором Аккерманом? — Это претензия? — Нет, просто не хочу, чтоб он что-то худое обо мне подумал, — она забрала деньги, но потом сразу же, с некой осторожностью, вернула их в карман Зика. — Я прошу у тебя лишь одного, Зик: позволить жить ради тебя, просто быть в твоей жизни, наслаждаться тем, что ты рядом. И мне уже совсем не страшно раствориться в тебе, как раньше, окончательно потеряв себя. Страшно вновь просыпаться посреди ночи в огромной постели, не чувствуя тяжести твоей руки на своем теле, не ощущая твоего горячего дыхания на своей коже. Если тебя что-то гложет, прошу, не молчи. — Але, маленькая моя… Я боюсь, что в нужный момент не окажусь рядом. — Он снова обнял ее за талию, и они спустились по ступенькам. Алессандру поразили мрак и прохлада, царившие под сводами старого города. Под тяжеловесными сводами, покоящимися на массивных колоннах, скрывается в полумраке старинная настенная роспись. А вокруг тысячелетней постройки расположилась охрана Зика. Других людей не было вообще. В самом темном углу Йегер прижал Алессандру к стене, обжигая жарким дыханием шею. — И еще я не хочу делить тебя с кем-то еще. — Ну ты придумал, делить меня с начальником фабрики? Или с кем? — После слов последовал сладострастный стон. Она в самом деле не понимала, причем здесь Леви Аккерман, ведь он никогда-никогда не показывал своих чувств к ней. Да и сейчас было все равно на какого-то Леви. Страстная натура Алессандры требовала спонтанности и мужского натиска, который подавлял любое сопротивление. Ей хотелось вдыхать его запах, ощущать его прикосновения. Зик еще мог бы остановиться, если бы Алессандра вдруг вытащила пистолет и приставила к его виску. Но ее руки обвились вокруг его тела, снимая пиджак и отбрасывая на землю. Йегер потянул ее платье вверх, все выше и выше, обнажая чудесные ноги. Рука коснулась кружевного кусочка ткани и скользнула под него. И стало невыносимо жарко. Жарко и влажно. Ее бедра напряглись, а из горла вырвался стон, и пальцы страстно впились Зику в плечи. — Хочу тебя прямо здесь, — на выдохе произнесла Алессандра. — Ну, какая итальянка смелая, — прошептал Зик, впиваясь в губы. И это уже не казалось просто желанием, а какой-то неистовой, всепоглощающей жаждой. И эта жажда заполнила обоих супругов. Теперь уже ничто не могло их удержать. Йегер хотел выплеснуть всю злость и адреналин. Алессандре же нужен был просто Зик. Платье у нее было задрано до пояса, а руки подняты на головой: мужские ладони крепко сжимали ее запястье, а ее трусики покоились в кармане брюк. Прижав Аманнити к древней стене, Зик двигался рвано и с неистовой силой. И в этом мраке и прохладе, царивших под сводами старого города, впервые за столько лет слышались женские стоны наслаждения и такие судорожные мужские выдохи. — Спасибо, — после умопомрачительного оргазма у Алессанры еще хватило сил сказать это. Йегер провел языком по ее скуле и прошептал на ухо: — Ну что ты, Але, самому хотелось тебя прямо здесь. — Зик прижался к ее лбу своим, и его горячее дыхание опалило лицо Алессандры.