Если я советую — последуйте совету, если я отрекусь — убейте меня, если я погибну — отомстите за меня. Бенито Муссолини
Леви Аккерман прибыл в Неаполь из Америки нелегальным способом. С поддельным паспортом. Сошел с трапа самолета в Палермо и поплыл на пароме в Кампанию, и без проблем перешагнул пограничную полосу. Он был одет в прекрасный черный костюм, сшитый перед отъездом из Нью-Йорка, налакированные до блеска черные туфли, белоснежное жабо и широкополую шляпу. Его никто не остановил, не потребовал документы, не спросил имя, фамилию, откуда он и кто такой. Весь его вид кричал, что он человек опасный. На причале в Неаполе его встретил автомобиль и увез в один бар на краю города, где он встретился с Кенни. В баре они почти не разговаривали о семейных делах. Главным вопросом была Каморра и нелегальный бизнес. За весь год, проведенный в Нью-Йорке, Леви Аккерман переправлял грузовые судна, нагруженные лимонами, мандаринами, бутылями оливкового масла и сотнями контрабандных бутылок с итальянским вином и виски. По приезду в самый криминальный город Америки он сразу же получил предложение работать в одной из нью-йоркских мафий, только что создавшей подпольное производство дешевых самогонных спиртных напитков. Он быстро адаптировался к новой жизни в Нью-Йорке, был доволен своей работой и приличными заработками. Его боссы нещадно хвалили Леви за это. Но звонок Кенни из Неаполя выбил его из колеи, что-то в душе кольнуло. Будто ностальгия по родине пронзила сердце. Но и порадоваться за дядю хотелось. — Дрейс? — на пороге квартиры Кенни Леви увидел свою бывшую подчиненную. При виде Хитч, Аккерман недоуменно взглянул на работницу швейной фабрики и осторожно переступил порог жилища. Хитч стояла с малышом на руках, ритмично покачивая его, чтобы уснул. — Что ты здесь забыла? Ты няня ребенка Кенни, что ли? — А ничего, что я его жена, сеньор Аккерман? Или мой муж ничего Вам не рассказывал обо мне, о нас? — Хитч яростно взглянула на старшего Аккермана, снимавшего пальто. Он только пожал плечами, не объясняясь в ответ. — Хм, Кенни! Вот так новости! — нахмурился Леви, а затем обратился к Хитч: — Он сказал мне, что у него родился ребенок, а все остальное мне было не интересно. Не люблю болтать о личной жизни. Более того, меня ничего здесь не прельщает. Да и сама ваша квартира меня уже начинает раздражать. Сейчас дождусь чая и сразу же уйду прочь отсюда. Эти жалобы сопровождались итальянскими жестами, гримасами, угрюмыми и недовольными взглядами. Создавалось впечатление, что Леви вел жизнь нервную и одинокую, чувства его закостенели, его терзала тоска. Несмотря на его дорогой фирменный пиджак и швейцарские часы, он стал много курить, но о личных чувствах, о своей любви и о прочих деликатных вещах Леви Аккерман никогда не говорил: с его губ срывались лишь циничные, тяжелые, язвительные слова, которые как будто исходили не из души. То, что он так несчастен, показалось Хитч ужасным, и она сразу же принялась демонстрировать новоиспеченному родственнику своего малыша, словно ребенок мог как-то успокоить Леви. Его в принципе и ребенок не радовал, но Аккерману понравился носик Маттео, который малыш невольно поморщил с закрытыми глазками. — Ну, Дрейс, даешь! Как ты смогла окрутить самого Кенни Аккермана? — Леви сел за стол в большой прихожей и снял шляпу, Хитч налила ему чай, пока ее муж нянчился с Маттео. Она помнила, что сеньор Аккерман любит пить только этот напиток (из неалкогольных). — Ты ведь узы брака настолько ненавидишь, что скорее покончишь с собой, нежели под венец кого-то потянешь. — Он бросил колкости в сторону дяди. — Я не хочу об этом говорить. Но вот теперь полюбил этот комок малышни, — Кенни передал ребенка Хитч, а она его уложила в кроватку. И Дрейс подумала, что лично она едва полюбила эту кроху. Ей было тяжело смириться с тем, что она мать и жена. Но оставаться в дерьме, в своем бедном районе уже не намерена. Уж очень хотелось иметь свое жилье. С телевизором и телефоном, с личной комнатой и собственной кухней, где она будет полноправной хозяйкой. А брак с Кенни Аккерманом, мафиози, у которого денег куры не клюют, мог все это позволить и обеспечить бедной девушке. Дрейс тратила деньги нелюбимого мужа безрассудно: покупала дорогие картины разных неизвестных художников, чтобы потом вешать их по всей квартире; сметала платья в модных магазинах; коробки с туфлями уже не помещались в шкаф; тратила деньги на косметику и одежду для малыша Маттео. Но самое странное, что такое поведение жены нисколечко не раздражало «Потрошителя». Превратив холостяцкую хибару Кенни в шикарные апартаменты, наделенные сначала женственностью, а теперь еще и детским ауканьем, Хитч пыталась скрыть свою любовную связь с Райнером. А Браун, несмотря на все свое влечение к жене Кенни, ясно понимал, что впутался в это приключение лишь под влиянием страсти и пропал навсегда. Сочувствие, которое он невольно испытывал к Дрейс, и неприязнь, которая приходила ему на смену из-за ее беременности и замужества, и все остальные чувства, из-за которых он мог бы при других обстоятельствах обмануться относительно своего влечения, теперь лишь подстегивали и усложняли желание. Жалость, сострадание, отвращение, осуждение лишь разнообразили удовольствие, а не портили его. Хитч с ее несчастной жизнью, с ее мечтами, с ее рано развившейся извращенной чувственностью в сексе и всеми остальными достойными и недостойными качествами, видимо, обречена была всегда оставаться лишь орудием грубого удовольствия в руках мужчин вроде Кенни Аккермана. И Райнеру казалось, что он понимал ее отчаяние и нездоровое в нему влечение. Леви стало скучно, да и сам не хотел мешать молодым родителям, поэтому решил не задерживаться и уехать в свою бывшую квартиру, за которой Кенни редко, но приглядывал. — Приходи завтра в ресторан Никколо, — сообщил «Потрошитель», щелкнув зажигалкой перед сигаретой. — Мы будем праздновать рождение моего сына. Будет вся Каморра. Прости, но Зик тоже будет. — Приду только с уважения к тебе, Кенни, — ответил Леви, но потом тихонько спросил: — Зачем тебе Хитч? Ты же вдвое старше ее, и она тебя совершенно не любит, это видно. Ты мучаешь девушку. — Кто кого еще мучает, ты спроси? Эта девка кого хочешь доведет. Но я прихожу домой, и меня ждет горячий ужин и теплая постель. В квартире убрано, да еще и наследник растет. На остальное мне плевать, — он швырнул племяннику ключ от квартиры. Аккерман поймал его, и кивнул на прощание. И тут Леви подумал, что его судьба — жить без любви, без детей, без брака — посвятить жизнь криминалу и мафии.***
Алессандра вышла из туалета. На седьмом месяце беременности это случалось по многу раз на день, ребенок давил на мочевой пузырь и не давал нормально функционировать. Возвратившись в зал ресторана, она заметила, что в ее отсутствие кое-что изменилось. Напряжение возросло до такой степени, словно кто-то применил закон Ома в физике. Сразу увидев подругу, Хитч замахала рукой и сказала: «Сеньор Леви тоже пришел». Поэтому-то Никколо налился от злости и ненависти краской, помня как Аккерман превратил его в бар в прах, а Зик сильно давил очередную сигарету в пепельнице. Присутствие Леви всех тревожило и беспокоило. Бывший начальник швейной фабрики уселся прямо напротив Зика, сразу же обратив внимание на живот супруги дона, подошедшей к столу. — Здравствуйте, сеньор Аккерман, — сказала Аманнити, опираясь о Зика и усаживаясь на стул. — Поздравляю с будущим пополнением! — сухо произнес Леви, кивая в ответ. — Спасибо, но еще рано поздравлять, — капо расположил широкую ладонь на животе Алессандры. Ребенок шевельнулся, и Йегер радостно заулыбался, понимая, что малыш узнал отца. Они посмотрели друг на друга. Лицо Зика, напряженное, лишенное даже искры доверия к Леви. Аккерман же имел страдальческое выражение лица. Но в нем все также оставалось мужское благородство и уверенность, но не было трогательности вовсе. Леви испытывал к Йегеру одновременно сочувствие и неприязнь. — В конце концов, мы считаем себя высшим обществом, поэтому забудем все былые невзгоды, — Порко решил разрушить преграды ненавистного молчания и разрядить обстановку, указывая Никколо взглядом, что все хорошо. — Давайте выпьем, что ли? Леви не ошибся: его чувство к Аманнити не было ни глубоким, ни нежным. Как он и думал, это было легкое влечение без всяких последствий. Просто понравилась слишком красивая девушка. И тем не менее, тогда на фабрике, чувство влюбленности охватило все его существо и овладело его мыслями, в его жизни наступила смутная и бурная пора, и он сам уже не понимал, счастлив он или же несчастен. Аккерману казалось, что он гонится за своим желанием и не может догнать. И в таком же лихорадочном ритме страсти летело время, пока его бывший друг и соратник не украл Алессандру и не сделал своей. И даже сейчас, спустя столько времени, Алессандра поистине обладала удивительной способностью притягивать Аккермана. В ней теплилась какая-то женская сила и смелость, несмотря на скромность и кротость, а темные, как итальянский кофе, глаза, до сих пор заставляли Леви терять взгляд. Одновременно, в считанные секунды, напряженная атмосфера изменила свой вектор направления в лучшую сторону. Энни пришла с пятимесячным карапузом, и он наконец-то познакомился с другими мафиозными детишками. А еще через секунду, дверь ресторана открылась нараспашку с такой силой, будто бы ее отворил ураганный ветер. В зал ввалились йегеристы, полностью вооруженные. — Чао, сеньоры и их сеньориты! — воскликнул самый главный йегерист и предводитель неаполитанской банды Флок Форстер. — Мы тут мимо проходили, да вот скучно стало, вина захотелось. И я вдруг вспомнил ресторан великого повара Никколо, а здесь вина хоть залейся — лучшее, мафиозное! Все присутствующие каморристы сразу же схватились за револьверы в карманах пиджаков, но Флок, подняв вверх указательный палец, покачал им в воздухе: — Нет, братья-мафиознички, прежде чем стрелялки начать, хочу вас предупредить, что с этого дня мы, йегеристы, управляем Неаполем. Здесь он остановился, как бы пытаясь найти глазами реакцию дона Каморры, или, может, он просто забыл, что хотел сказать дальше. Медленно коснулся пальцем подбородка. А из-за спины Форстеры вышел Джованни Кирштейн — нахально. — А что делаешь, Кирштейн, с этой шпаной? Ты же на фабрике работал? — не выдержал Леви, недоумевая от происходящей ситуации. — Пути Господни неисповедимы, сеньор Аккерман… Мне надоело просиживать штаны на фабрике. Леви печально покачал головой, он помнил, что Джованни Кирштейн не таким уж и плохим был парнем. — О, шлюхин выкормыш подал голос! Неужели Америка надоела! — Флок все подливал и подливал масла в огонь. При всей своей природной трусости сейчас он словно забыл, с кем разговаривал. Кенни злобно отбросил вилку в сторону и прохрипел: — Ах, ты тварь! Я тебя сейчас на месте пристрелю! — Пистолет Аккермана уже был направлен на йегериста, но Леви задержал дядю, сказав, что не нужно, что не обиделся. Алессандра испугалась, под столом переплетая пальцы с Зиком. Ей стало страшно, что Фабрицио хотел встать в ряды таких подонков, и даже не подозревала, что именно ее брат направил сюда Флока и его шайку. Но Зик сейчас не желал ни трений, ни разборок: — Будь у меня такие яйца, как у такой сволочи, как ты, Флок, я бы не только Неаполем не смог бы управлять, я бы и за руль автомобиля не сел, — спокойно произнес Йегер. Он слегка наклонил голову, говорил едва слышно, стараясь ничего не пропустить. — Тем более, — продолжал Зик, — я человек чести, хочешь вина, бери, но обижать мою «семью» ты не имеешь права. — Мне такой чести и даром не надо, — хмыкнул Флок. — Я или сразу убью, или, если меня посадят, за собой утащу, так, чтобы дали вам всем пожизненное, уважаемые йегеристы. Но такой мерзости в Неаполе не допущу. Мне печально, что Эрен всем этим руководит. Они разговаривали как игроки в покер, Флок старался не смотреть в глаза Зику. Йегеристы бросали фразы на зеленый ковер, демонстрируя, что было у них в голове, а потом резко сорвались и схватили бутылки на винных полках. Флок лишь на прощание одарил каморристов своим хитрым белозубым оскалом и осторожно вышел из ресторана, чтобы никто не пристрелил вдогонку. — Господи, и почему я не знал, что эти ублюдки заявятся ко мне в заведение, — Никколо печально качал головой. — Я бы все вино отравил и всучил им. Райнер и Энни жалели, что Зик им не позволил пристрелить этих подонков прямо здесь. — Спасибо за «семью», — украдкой сказал Леви Йегеру, но дон не обратил внимания, или не хотел обращать, волнуясь за Алессандру и ее здоровье.***
Спустя несколько дней Алессандра проснулась в пять утра от боли в животе, а Зика рядом все не было. От вида пустой половины кровати ей стало не по себе еще больше. Боль была несерьезной, скорее всего, ребенок менял положение. Но почему дон ей не сообщил, что решил остаться ночевать в особняке, почему не позвонил? Отчего-то беспокойство было не унять, и Аманнити захотела набрать Райнера. Встав с кровати, она направилась в кухню за стаканом воды, а затем взяла трубку. Гудки шли долго, видимо, Браун крепко спал, но все-таки подошел к телефону. — Извини, Райнер, что звоню так рано, но Зик не пришел ночевать домой. Ты не знаешь, где он мог провести ночь? — Ну точно не у любовницы, так что не волнуйся, Але, — сонно ответил Браун. — Мы с ним виделись вечером в особняке. — Ах, ну ладно. Извини еще раз. — Пустяки, — Райнер повесил трубку, но сам он в последний раз видел босса лишь вчера после полудня, они обсуждали ситуацию с йегеристами. А потом Зик заявил, что у него неотложные дела в городе. Алессандра позвонила в особняк Каморры в надежде, что ее любимый там и возьмет трубку, но никто не подходил к телефону трижды. И она вернулась снова в кровать, списав тревожное состояние на беременность.***
Никколо был уверен, что хорошие новости приносят рано утром. Хозяин ресторанов как обычно открыл свой бар, его помощница-официантка сделала ему кофе, он сел не за стол, а в гостевое кожаное кресло и пригубил из чашки. Только насладиться бодрящим напитком так и не удалось, в дверь бара постучала полиция. «Да чтоб вы сдохли, фараоны», — подумал Никколо, отворяя дверь своего заведения. — Ну, что, сеньоры, не спится по утрам? Мы еще не открылись. — Мы не за кофе пришли, сеньор Никколо. — А за чем же тогда? — Мы знаем, что всеми Вашими заведениями владеет каморрист Зик Йегер. Никколо замешкался. — Только на бумаге, а всем заведую я. И ко всему прочему, плачу налоги, что не так, черт возьми? — итальянские грубые жесты были как нельзя кстати. — Простите, сеньоре, но сегодня ранним утром Вашего босса нашли мертвым на улице Сан-Джованни, неподалеку от ювелирного магазина. Сообщаем Вам для сведений, так как Вы, несомненно, повязаны бизнесом с сеньором Йегером. И Вы каморрист. — Что? — Никколо нечего было ответить капитану полиции, понимая прекрасно, что он может быть прав, но смириться с таким положением вещей очень сложно. — Это априори невозможно! Я могу опознать тело! — Тело уже опознал Ваш коллега по «цеху» — Райнер Браун. Мы к нему наведались еще утром. Еще нужно сообщить жене. Никколо попятился назад, слегка передернул плечами, пытаясь отогнать от себя жуткие мысли. — Нет, жене не говорите, она не перенесет такого! И вообще, проваливайте, это мой бар! — Не попрощавшись с полицейскими, дрожащими руками Никколо схватился за телефон возле барной стойки. Он стоял, а дрожь все не унималась, эта свора волков обложила, принесла плохие вести мафии. Дрожь не унималась. Она как бы вливалась в Никколо извне. Он был уверен, что Зик не умер. Такие как дон Каморры не могут умереть… — Райнер! Райнер! Райнер… Скажи, что это не правда! — шипел он в трубку. Но Браун и слова не мог вымолвить, рыдал на другой стороне телефона, когда не плакал до этого ни разу. Зик Йегер был убит 2 октября 1957 года в Неаполе. Его тело было найдено рано утром в луже крови. У него было сломано десять ребер, раздавлено сердце, разбита челюсть, сломана левая рука, а рядом лежали разбитые любимые очки. В преступлении участвовал не один убийца — несколько подростков, а остальные — молодые фашисты. Эрен Йегер узнал о смерти своего брата из газет.