Я за тобой в ад, мне без тебя — смерть Даже не знаю, как жить без тебя мне Там, где кричала тьма — ты мне дарил свет Я запомню тебя на миллионы лет. Л. Успенская
Все мужчины — неважно, добрые они или плохие, считают, что за каждый их подвиг нужно возводить им алтарь, словно святому Георгию, который убил змея. Так считал и Фабрицио Аманнити. Вернувшись домой глубокой ночью, он тихонько пробрался в крошечную ванную, чтобы смыть с себя следы крови Зика. Оставшись один, он под звуки воды, которая смывала алую мерзкую краску с рук, лица, одежды и ботинок, вообразил, что сегодня сотворил нечто нужное для итальянского общества. Нечто важное для фашистского режима и Эрена Йегера. Это ему искусно внушил Флок после того, как ребята в последний раз изувечили несчастное тело мафиози. Но странная тревога сковала юношу. Теперь, когда он пожертвовал своими отношениями с сестрой, понятия не имея, как она отреагирует, это убийство ему внезапно стало противным. Охваченный беспокойством, но ни капли раскаяньем, Фабрицио услышал в коридоре шаги мамы. Он надеялся, что она не заявится сюда, но сеньора Аманнити постучала: — Фабри, что ты там возишься среди ночи? — сердитый голос матери заставил его нервы натянуться струной. — Кровь носом пошла, скоро выйду, ма. — Вата на кухне. Умывайся и живо возвращайся в постель, утром в школу. В душной тишине ванной комнатки, не умолкая жужжали вентиляторы; в жарком полумраке виднелись бледные тени, а во рту ощущался металлический привкус крови Зика Йегера. Фабрицио, поглощенный страстью и состоянием аффекта, до сих пор ничего не замечал, а теперь все это разом обрушилось на него вместе со злостью к мафии и желанием тут же сообщить сестре, что она теперь свободна, что больше не рабыня каморристов. Ведь Флок сказал Аманнити, что Зик поработил Алессандру, уничтожил как личность, забрал всю ее себе, превратив в собственную мафиозную игрушку. Благодаря доводам Форстера, Фабрицио был поглощен отвращением к Каморре, но в то же время — печалью и сомнениями. Смыл кровь он плохо, затем вернулся в свою комнату и, чувствуя сонливость, бросился на постель. Он сразу впал в тяжелую дрему, но не заснул крепким сном. Помимо воли в его воображении появлялись и исчезали нелепые образы, которые медленно двигались и рождали странные вопросы: все ли он сделал правильно, будет ли доволен Эрен, станет ли он настоящим, истинным йегеристом теперь? Ему казалось, что он совершил все-таки смелый и отчаянный поступок. Чем решительней и отчаянней были эти поступки, тем больше они радовали воображение юного фашиста, тем больше он любовался ими, приукрашивал их. Этим он как бы утешался в своей безнадежной печали о сестре. А потом Фабрицио заснул. Проснувшись утром, он услышал, что в городе начались протесты.***
— Собирайся, мы уезжаем из Неаполя! — в обеденное время в квартиру ворвался сильно обеспокоенный и возбужденный Кенни и резко начал копаться в ящиках, в шкафах, доставая потрепанные документы, деньги и одежду. — Чего глазеешь, бери ребенка и шевелись давай! Хитч недоуменно уставилась на мужа и ни капли ему не поверила. — А ты способен вообще объяснить, что происходит? Война началась? Или ты кого-то убил, как обычно? Может, невинную овечку трахнул? — хмыкнула Хитч, а потом серьезно добавила: — Я не могу сейчас же сорваться и ехать с грудным ребенком неведомо куда. — Хуже войны то, что Йегера прихлопнули. В Неаполе начались фашистские протесты, кругом полиция, а я думаю наперед, — Аккерман постучал себя по виску полусогнутым пальцем. — Не хочу валяться в луже крови следующим куском мяса на асфальте. Эти твари на Йегере не остановятся. — Погоди, что? Зика убили? — Да, да, собирайся! — Кенни продолжал бездумно хватать вещи и закидывать их в вализу. — У меня есть дом в деревне, недалеко от Неаполя. Нужно залечь на дно, хотя бы на месяц. А Хитч словно током прошибло от таких новостей. Даже когда Маттео заплакал, она не заметила, в голове начала отбиваться барабанная дробь, она вспомнила об Алессандре, как та вообще отреагировала, сообщили ли ей, как себя она чувствовала, будучи в положении? Что вообще происходило в этом мафиозном мире, полном крови, насилия и секса? И Дрейс едва могла поверить словам Кенни. Зик не может умереть… Не может. А Райнер?.. Не видеться с ним месяц смерти подобно. Где он сейчас находился, какие чувства его охватывали?.. Хитч взглянула на Аккермана с недоверием, прищурив глаза. — Так кто теперь дон Каморры? — слишком решительный и опасный вопрос она задала, но ей важно было мнение Кенни. Аккерман внезапно выпрямился и, слегка наклонившись к Дрейс, уставился ей в лицо холодным и злым взглядом. — Ну, точно не я. — А кто тогда? Ты — самый лучший вариант. — Спасибо, но ты дура, Хитч! Я что, по-твоему, самоубийца? Не хочу, чтоб меня следующего пришибли. Тем более, по документам место Зика капо Каморры должен занять Райнер. Вот он пусть и воюет с йегеристами, и расхлебывает все дерьмо в Неаполе. Эти слова привели Хитч в бешенство. Она стиснула зубы, руки ее сжались в кулаки, ногти уткнулись в кожу. Слушая мужа, она равнодушно смотрела на него и медленно, лениво покачивала ребенка, не показывая злости. Потом, потупив глаза и пошевеливая носком ноги в домашнем тапке, выпалила: — Райнер не может быть доном! — С чего вдруг? — Он, — замялась она. — Он… не такой, как Зик. Не сможет нормально руководить мафией. — Твою ж мать, Хитч, мы все не такие, как Зик. Тот был уникум. Так что не задумывайся и, черт возьми, собирайся уже! Хитч отдала ребенка отцу, а сама принялась складывать маленькие вещи Маттео в сумку. В этот день она уехала с Кенни в деревню Квальяно, не переставая думать о Райнере. Она ни за что не позволит, чтобы с ее мужчиной что-то случилось. Но как предотвратить возможную опасность, она не знала. Слишком много проблем навалилось: ребенок, Кенни, чувство вины перед Алессандрой за связь с Райнером, смерть Зика...***
Алессандра варила кофе, поглядывая на свои ногти, и думала о том, что Зик скверно поступил, не сообщив ей, что сегодня куда-то уедет. Она только покачала головой, словно хотела сказать: «Все это глупости… Он просто не хочет, чтобы я волновалась». Но уже был час дня, и рука сама потянулась к телефону и набрала номер особняка. Трубку подняла прислуга, и Аманнити попросила к телефону мужа. Задавая эти вопросы и выслушивая короткие, смущенные ответы женщины о том, что она не знает, где капо Каморры и что даже не видела его со вчерашнего дня, Алессандра уже кусала нервно губы до крови и пыталась понять, что произошло. — Но почему вы не хотите спросить у кого-то? — спросила она вдруг прислугу. — Я же сказала, сеньора Йегер, — с трудом выдавила из себя женщина. — Дон Зик должен скоро вернуться. — Скоро — это когда? — Алессандра не выдерживала и давила на горничную. — В течение часа. Алессандра бросила трубку и решила, что лучше сама наведается в особняк, чем будет выслушивать странные ответы. — Ах, Зик, любимый, снова твои «кошки-мышки» с братом. — Она облегченно выдохнула и принялась собираться. Выйдя из квартиры, Алессандра спустилась на этаж ниже. Весь подъезд принадлежал дону Йегеру, и соседи жили лишь с другой стороны, поэтому можно было не волноваться, что тебя кто-то увидит и примется обсуждать. Помедлив немного, итальянка бодрым, решительным шагом направилась к выходу, но там ее встретили пятеро каморристов. — Сеньора Йегер, сеньор Браун велел не выпускать Вас из дома. — В смысле? С каких это пор Райнер раздает приказы, когда это обычно делает мой муж. — С сегодняшних пор, — ответ мужчины был кратким и веским. — Лучше вам подняться назад в квартиру и дожидаться сеньора Брауна. — На кой черт мне сдался сеньор Браун? Скажите лучше, когда приедет Зик? — в черных раскосых глазах загоралось пламя, вульгарная лексика словно сама полилась из уст Алессандры от переизбытка волнения и натянутых нервов. А все из-за беременности и усталости. — Сеньора Йегер, прошу, успокойтесь и возвращайтесь в квартиру, на улице небезопасно, — высокий итальянец с красивым лицом достал из кармана пистолет для надежности и взял под руку беременную жену дона, чтобы проводить до квартиры. Так Алессандра узнала, что может быть страшно ревнивой. Прежде она была уверена, что Зик принадлежал ей одной, что ее право на него даже не обсуждается, что Каморра на втором плане. Ведь они спали вместе, целовались, зачали ребенка, просто трахались, в конце концов. Их с Йегером отношения для Алессандры были данностью, поэтому они никогда не вызывали особых переживаний. Однако вне их отношений она, будучи в положении, чувствовала, что ее дона нельзя отделить от нее, что она его никому не отдаст, что Алессандра принадлежит Зику, а он — ей. Его тело было ее, его мужской запах — ее, даже его мысли — ее. И вдруг какой-то сбой. Зик пропал, а Райнер внезапно включил главнокомандующего. Где был ее Зик, что он сейчас делал?.. Но, отогнав мысли, Алессандра поняла, что ревность — это плохо, не по христиански, несмотря на то, что Йегер являлся опасным мафиози. И когда в дверь постучали, сознание Аманнити вновь вернулось на круги своя. Открыв дверь, на пороге предстали Райнер, Кольт и доктор Спрингер. И, не дожидаясь объяснений, она вцепилась в ворот пальто Брауна, задаваясь вопросами, почему ее не выпускают из дома. Но начал говорить Грайс, видимо, у них была договоренность, разделение ролей. Спокойный Кольт словно располагал к себе женщин и мог вовремя успокоить. Ну а Спрингер лишь был запасным вариантом — дать Алессандре успокоительное или оказать, не дай Бог, первую помощь. Они прошли вглубь квартиры. Райнер взглянул на открытое окно и подумал, что кто-нибудь может услышать их разговор. Тогда он подошел к окну в коридоре и закрыл его. Комната погрузилась во мрак. — В Неаполе йегеристы начали протесты. Есть погибшие, — начал Кольт и словно под гипнозом усадил Алессандру на диван. Его губы дрожали, а рука от волнения копалась в пустом кармане. Лицо доктора Спрингера не выражало никаких эмоций, а вот Райнер… Алессандре показалось, что тот сейчас достанет пистолет из пиджака и застрелится, он был такой бледный, с растрепанными волосами, взволнованный. — Господи, как же так? И почему Зик не сообщил, что уедет? Ведь бесцельно он бы тебя не поставил за главного, Райнер? — Браун даже не повернулся к ней, когда Алессандра смотрела на его широкую спину, ища ответов. — Он не сообщил, потому что… потому что… — совершенно растерявшийся, Грайс судорожно пытался подобрать слова, которыми мог объяснить свое волнение. Но знала Алессандра. Помедлив, она робко протянула ему руку и едва слышно проговорила: — Лишь по одной единственной причине Райнер может раздавать приказы — когда Зика не станет. — Сказав это, она словно превратилась в дикую волчицу, сорвалась с места и подошла к правой руке дона. — Козел, ты козел, ты не сберег моего мужа, ты его не защитил, да как ты можешь называть себя истинным каморристом, подонок? — Одной рукой она принялась колотить Райнера, попадая то по плечу, то по груди, то по спине, а второй держалась за живот. Ее окутал страх, и по телу пробежала дрожь. Сердце начало стучать в груди, удары за ударами. Слезы бежали из глаз. И Райнер даже не сопротивлялся, поддаваясь этим легким побоям, словно заслуживал их. Оставив в покое Брауна, теперь уже инстинктивно схватившись за живот, Алессандра вдруг начала надрывно кашлять и задыхаться. Конни сразу же подбежал к ней, предварительно достав из своего докторского чемодана заготовленный шприц с успокоительным, Кольт умчался за стаканом воды. Но Алессандра испуганно стала отталкивать мужчин, решив, что ей хотят сделать худо. — Отпустите меня, пустите, я хочу увидеть тело! Хочу попрощаться в последний раз! — Бедная девушка безнадежно кричала, не давая доктору Спрингеру коснуться себя. Он пытался ее успокоить, чтобы она в первую очередь подумала о ребенке. Райнер стоял в стороне ни живой ни мертвый. Ему было больно и стыдно, но он и подумать не мог, что блядские йегеристы смогут посягнуть на жизнь дона. Даже при ее гневном настроении, успокоительное подействовало на Алессандру: она замолчала и в недоумении взглянула на присутствующих мафиози. Конни принялся слушать ребенка в утробе, а Грайс внезапно задумался, что малыша, которого носила Алессандра, нужно беречь, ведь он ребенок Зика Йегера.***
Спустя несколько дней фашистская шумиха немного улеглась. Неаполитанские власти приняли жесткое решение: несколько десятков йегеристов были убиты полицейскими. За все эти дни Алессандра, казалось, выплакала все слезы и приняла здравое решение ехать на похороны Зика, но ей не хотелось оказаться около его гроба, не хотелось осознать, что она потеряла человека, которого любила больше всего на свете. Дона Йегера хоронили непублично, кладбище Чимитеро Делле Фонтанелле было оцеплено полицией. Сдержанная, собранная Алессандра держалась достойно вдовы дона Зика Йегера, но разве был у нее выбор? Жена дона шла в самом начале длинной вереницы приближенных каморристов, друзей, знакомых. Родных у Зика не было. Все были одеты с ног до головы в черное, на мужчинах — черные шляпы. Черная вуаль покрывала голову Аманнити, черное пальто скрывало живот, а в руках она держала Распятие. Пик и Энни крепко прижались к Алессандре. Фингер держала ее под руку, опасаясь, что та вот-вот потеряет сознание. Сегодня погода была солнечной, даже ветра не ощущалось. Словно не по погоде хоронили Йегера. Глаза Алессандры так и оставались сухими: слезы уже не текли, а может быть, их просто уже не было. Некоторые женщины, видимо, бывшие любовницы Зика или потенциальные невесты не стали скрывать, что осуждают девушку, и явно старались продемонстрировать собравшимся, что у них‑то достаточно слез, которые они готовы пролить и вместо жены дона. В памяти Алессандры топография города была зыбкой, напоминала шипучий напиток: если встряхнуть, сплошная пена. Под пыльным светом солнца улицы теряли очертания, и она мысленно возвращалась к последним дням, проведенным с Зиком. Она вспомнила их с Йегером последний разговор, спросив его, когда он в нее влюбился. — Сразу, как только увидел тебя в своем кабинете. — Это неправда, ты не мог тогда в меня влюбиться. — Это произошло неосознанно. Что-то щелкнуло внутри, в сердце. И я не позволил, чтобы кто-то тебя обидел. Захотел, чтобы стала лишь моей. — А я не посмела в тебя влюбиться, слишком боялась. Но ты меня заставил, покорив своей мужской энергией. И долгий затяжной поцелуй расставил как обычно все точки над і. Погрузившись в воспоминания, подошвами туфель Алессандра чувствовала камни мостовой и пыталась не вдыхать запах цветов с гроба. Она опасалась, как бы действительно не упасть в обморок, встретившись взглядом с Леви Аккерманом, который всю процессию не спускал с нее глаз, но Аманнити только сейчас это заметила. Видеть такую Алессандру ему было невозможно тяжело. Каждая ее слеза выжигала на его сердце очередной шрам, если, конечно, там еще осталось живое место. Сделав вид, что ничего особенного не происходит, Алессандра попыталась успокоиться, желая рассеять страхи, нахлынувшие при произнесении имени Зика священником. После похорон все разъехались, кто куда, лишь каморристы — в особняк решать проблемы с назначением следующего главаря. Лишь Алессандра попросила Кольта, чтобы отвез ее домой. — Слушай меня сюда, дохтар, — пренебрежительно обратился Леви к доктору Спрингеру, украдкой подозвав его между деревьями на кладбище. — Ты сейчас едешь с ней и караулишь ее здоровье днем и ночью. Понятно? — Да, понятно, сеньор Леви. Но… — Никаких «но». Докладывать мне все. Конни неуверенно кивнул и поплелся к машине Грайса. Ему показалось странным, что сеньор Леви берет на себя ответственность за вдову Зика, и решил об этом рассказать Райнеру, но потом краем уха услышал разговор Брауна и Аккермана: — Этот ублюдок должен за все ответить. Но я позабочусь о рыжем. Когда все разъехались, на краю кладбища, за высокими кипарисами, появился Эрен Йегер. Он на расстоянии попрощался с братом, понимая, что им не хватило за жизнь общения. Общения на грани. Они были словно два канатоходца, балансирующих на тонкой веревке, натянутой над пропастью. Один неверный шаг, и можно было сорваться в пропасть… Очень не хватало Эрену Зика таким, каким тот был еще совсем недавно. Доном, властным и всерешающим, могущественным. Понимал, что виноват в смерти брата. Косвенно, но виноват.***
В изможденном сознании Алессандры просыпались силуэты и голоса сегодняшнего дня. Она закрылась в пустой квартире, прогнав доктора Спрингера и наотрез отказавшись от его возможной помощи, бросив ему в след, что с ней все в порядке, что видеть никого сейчас не желает. В шикарной квартире все было пропитано Зиком, до мелочей, вплоть до запаха книг, которые пахли Йегером, ничем иным не могли просто. — Не грущу, любимый, скучаю. Мне не хватает тебя, словно глотка свежего воздуха в тесном Неаполе, среди злых волков. И каждой клеточкой своего тела ощущаю твое отсутствие. Она сидела за старом в темном кабинете Зика и смотрела на черно-белую фотографию, на которой Алессандра улыбается, такая счастливая. Любимая фотография Йегера. И соленые слезы снова вернулись.***
Машина, словно большой черный дракон, медленно пробиралась по улицам Неаполя. В салоне ехал Райнер, Бертольд, Энни и Порко. Вдоль проспекта стояли элегантные дома, массивные общественные здания с греческими колоннами, католические соборы. Частные дома, выкрашенные голубой, белой, желтой краской, на фасадах — балконы, свешивавшиеся с них цветы образовывали над головой как бы еще одну дорогу. Это было бы прелестное зрелище, если бы не отряды полицейских, которые стояли на каждом углу с винтовками наизготовку. Карабинеры находились и наверху, на балконах. Каморристы встретились утром в ресторане Никколо. Повар самолично угощал будущего дона: положил жареного цыпленка и картофель на тарелку Райнера, проследил за тем, как посыпали тертым сыром спагетти на другой тарелочке поменьше, наполнил его бокал белым вином местного производства. В его действиях чувствовалась искренняя забота, заинтересованность в том, чтобы новый капо Каморры хорошо поел и попил. — Никколо, перестань, мне еще руки перецелуй давай. Я еще не главарь мафии. — Но скоро им станешь, я надеюсь, — искренне произнес Никколо, обтирая бутылку с вином. — Неаполь — это трагический город. Доверия здесь нет. Порядка нет. Зато полно насилия и предательства. И разрешите сказать вам следующее, дорогие друзья: мафия делает добрые дела, нежели эти гребаные йегеристские твари и полиция. Я только и мечтаю о том, чтобы Каморра могла вернуться к своей власти. Она ослабевает, и это даже чувствовалось при власти Зика. Он — истинный ариец, мафиози и смелый человек. И с таким отзывчивым сердцем, что завоевал любовь всех итальянских мафиози. Но судьба повернулась спиной к дону Йегеру, его предали. Так что, Райнер, за тебя, родной! — Никколо поднял бокал с вином и сразу же его опустошил. — Спасибо, маэстро, но я вас собрал здесь по другой причине. Хочу предложить вместо себя другую кандидатуру, — Райнер и бровью не повел. Но какое-то мгновение Галлиард, Гувер и Никколо смотрели на Брауна ледяными взглядами.***
В дверь позвонили. Алессандра была уверена, что пришла мама, поэтому она, не спрашивая, открыла дверь. — Чревато открывать в такие опасные времена дверь, не спросив, кто за ней. — Сеньор Леви? — Алессандре было странно его видеть. Прошла неделя с тех пор, как Зика убили, и она занималась своим завещанием, Конни Спрингер следил за ее здоровьем, а мама иногда приходила присмотреть за дочерью. Фабрицио в квартире сестры не объявлялся. Аккерман вошел в квартиру и сразу же заметил на красивом лице итальянки темные круги под глазами, потухший взгляд и как обычно ласковую улыбку. — Знаю, тебе сейчас плохо, очень плохо, Алессандра. А я не в силах тебе помочь. Ощущаю твою боль так, словно она моя, хотя с Зиком у нас были свои недопонимания и долгая вражда. Как убедить тебя, что жизнь продолжается несмотря ни на что, что все еще обязательно будет. И будет так, как ты того захочешь. Леви хотел сказать, что он бессилен вернуть девушке, которая ему так нравилась, ее улыбку. Нет, не то блеклое подобие, за которым она сейчас прятала свою боль, а ту самую, которую так любил на фабрике, настоящую. — Зачем вы пришли, сеньор Аккерман? Я уже и Райнеру сказала, что не хочу быть частью Каморры. Я жду ребенка, а потом планирую уехать из Неаполя, Зик оставил мне кое-какие средства. А вы разве не возвращаетесь назад, в Америку? — тихо спросила она, и все никак не получалось взять себя в руки, слезы наворачивались, не желая прекращаться, хрупкие плечи дрожали. — Я не хочу, чтобы ты исчезала. Охрана по периметру этого дома выставлена по моему приказу. Могу только так быть рядом. Тебя никто не тронет. А потом Леви ушел, не попрощавшись.