***
Браун привез меня домой в полночь, сам заходить не решился, устал, и я застала Леви, еще работавшего в кабинете. Газеты завтра все расскажут, но кто с Порко такое сделал, будут лишь догадываться. — С Галлиардом все ясно? — бархатный голос Аккермана меня всегда отрезвлял. Мне тяжело было ответить. Леви очень редко просил меня о чем-то. Я занималась только домом и детьми и боялась быть причастной к чьей-либо смерти. Не мое это право распоряжаться жизнью человека, когда это дело Господа. Только в криминальном мире Неаполя этим постоянно занимался мой муж. — Да, он мертв. Дети спят? — Ты же знаешь, со мной они лапочки, — Леви слегка улыбнулся и тяжело вздохнул, не прерывая зрительного контакта, сохраняя напряжение. — Сначала по всему дому бесились, пока я работал в кабинете, а потом, как миленькие, ушли в спальню. — Ты прекрасный отец, — я подошла к нему и стала позади его кресла, крепко обняв и поцеловав сначала в макушку, затем в ушко, оставила поцелуй на щеке, а он повернул голову, чтобы прикоснуться к моим губам. В его волосах уже появилась небольшая седина, на лице — морщины, хотя, сохранив атлетическое сложение, он по-прежнему выглядел молодо, словно парень. Я так любила к нему ласкаться, никогда не обращая на его настроение. Мне казалось, что мои ласки его успокаивали, он всегда нуждался в них. — Это неправда. Когда тебя не было, Габи задиралась к Мануэлю, я их еле успокоил. Ее пришлось допрашивать с пристрастием, чтобы выбить признание, что Ману все-таки не брал ее куклу, а сделал это Фалько, когда приходил вчера к нам. Господи, Алессандра, я дон Каморры, а боюсь даже голос повысить на них. — Ты просто редко с ними играешь, как я. А Ману требует именно отцовской любви. На несколько секунд я расслабилась, опустившись к нему на колени. На самом деле Леви действительно не повышал на детей голос, но он умел смотреть на них так, что наша дочь Габриэлла, которую все ласково называли Габи, моментально вспоминала всю таблицу умножения. За эти годы нашей с ним жизни я привязалась к нему очень сильно, потому что Леви был хорош собой, необыкновенный каморрист со страшной репутацией и большим количеством живого ума. Как у выросшей без отца, моя тяга сначала к Зику, а потом к Леви, как к более старшим мужчинам, переросла в зависимость, привязанность. Понятно почему, я бессознательно перенесла образ отца на мужа: опытного, сильного, который мог бы дать ту надежность, спокойствие и плечо, которых мне так не хватало. Скорее поэтому я неосознанно связала свою жизнь с мафиози. И секс, как я позже поняла, был не просто физической или жизненной необходимостью, а потому что именно в моменты слияния с Леви я чувствовала себя нужной и защищенной. А он безоговорочно меня любил, несмотря на мой вспыльчивый характер. Хотя это его скорее возбуждало, чем раздражало. Я заглянула к детям, они спали тихо как мышки. Постояв немного на пороге их комнат, я пошла на кухню и принялась убирать следы еды, затем пошла в душ и привела себя в порядок. Когда легла в постель, мои мысли блуждали вокруг двух событий: Порко, его жизни и теперь уже гибели и то, что я снова ожидала ребенка. А Леви, как обычно, видел меня насквозь, лег в кровать, обнял сзади, как делал это все десять лет прежде, и поцеловал за ухом. — Говори. — Что? — Ты что-то скрываешь. Я развернулась к нему лицом, разнервничалась. С каждой минутой мое волнение нарастало, и я пламенно поцеловала Аккермана перед тем, как сказать ему правду. — Черт, не нужно было тебя посылать к Галлиарду, — тотчас же недовольно тряхнул головой, пытаясь убрать прилипшую ко лбу челку после душа. — Почему ты мне раньше не сказала, что в положении, Алессандра? — Я не была так уверена, но сегодня так разнервничалась, что ощутила, как во мне забилась новая жизнь. Леви притянул меня к себе. — Я и подумать не мог, что на старости лет ты меня будешь радовать детьми. — Ничего ты не старый. Не придумывай. — Скоро полтинник. — А может и в твои шестьдесят лет я подарю тебе еще детей, кто знает. — Это было бы прекрасно. Но вспоминаю, что больше я не смогла родить Леви детей, несмотря на свою молодость. А он хотел сына. Правда, мы с ним и в горе, и в радости довольствовались нашими тремя детьми: Мануэлем, Габриэллой и малышкой Раффаэллой. Когда Аккерман был очень занят, погружен в дела, часто отсутствовал дома, то никогда не забывал о детях, всегда выкраивал минутку, чтобы позвонить им. Леви говорил с ними по очереди: сначала с Ману, как мужчина с мужчиной, затем трубку брала Габи, и он уже выливал ей всю свою любовь и нежность. А когда был дома, позволял себе долго спать, а затем посвящал все свое время мне и нашим детям. С Габи (она была копией отца — та же адская смесь ума, логики и взрывных эмоций, так что к ее выходкам я давно привыкла) мне было сложно. Из послушной девочки она превращалась во что-то противоположное: в школе постоянно на нее жаловалась учительница, говорила, что она хитрая и совершенно неуправляемая. Если бы только учительница знала, кто отец Габи, заткнула бы моментально рот. Я сама без конца ее ругала, и дома, и на прогулках: она первая затевала ссоры, хватала чужие вещи, а когда заставляли вернуть, пускала в ход кулаки. С Мануэлем мне было намного проще. Его воспитанием занимался Леви, а сам сын моего первого мужа был спокойным мальчиком, много читал книг, в школе учился хорошо, драки ни с кем не затевал. Я часто украдкой смотрела на него, а когда он замечал мой взгляд, то поднимал на меня свои большие синие глаза, и в этот момент мне казалось, что на меня смотрел Зик. Мануэль также перенял от отца аристократизм, который с возрастом начал у него проявляться еще больше. Да и Ману сам знал, что Леви не его родной отец, хотя ласково называл его папой. Ночами, подолгу ворочаясь без сна, когда мой третий ребенок шевелился в животе, я мечтала, чтобы у меня родился мальчик, похожий на меня. Но родилась девочка. Совершенная противоположность Габи.***
Решетки неаполитанской тюрьмы Поджореале захлопнулись, лязгнув железом. Алессандра зашагала в ногу с упитанным охранником, который вел ее по серым вонючим тюремным коридорам. Царящая в этих стенах тишина казалась еще мрачнее. Навстречу Аманнити попались еще трое полицейских, и все трое с ужасом взглянули на жену дона, словно она являлась чем-то более страшным, чем ее супруг-каморрист. А вот наблюдавшие за красавицей Алессандрой заключенные наоборот с вожделение смотрели на нее. Кто-то выкрикивал грязные комплименты, а кто-то вообще крикнул: «Эх, красотка, подойди, дай заглянуть тебе под юбку, мы тебя не обидим, тебе понравится», и прочие пошлые мерзости. Охранник остановился посреди недлинного коридора без окон и открыл единственную имевшуюся дверь. — Аккерман здесь, — пробормотал охранник, пропуская Алессандру вперед. Она со страхом вошла. Была здесь впервые и боялась того, что вдруг в этом крыле Поджореале не окажется Леви, а ее посмеют оскорбить. Но Аккерман был в камере, один, сидел за железным столиком, привинченным к полу толстыми винтами, вид его был усталым, но уверенным в себе. Как только каморрист увидел Алессандру, тотчас же поднялся с места. В камере приятно запахло женскими духами, и само помещение вдруг показалось Леви красивым и приятным. — Полегче, Дон Жуан, у тебя пять минут на женушку, — бросил охранник и вышел из камеры. Алессандра бросилась к Аккерману, обняла, впилась в пересохшие губы жарким поцелуем. — Как с тобой обращаются, любимый? Леви немного расправил плечи, руки были в наручниках, тело заключено в полосатый старый костюм, разбитые до крови костяшки ныли, но радость при виде Алессандры затмила боль, он забыл обо всем на свете. — Меня сначала посадили в камеру с насильниками и педофилами, считая, что я на их уровне. Первую неделю не задирались, а потом решили померяться со мной, мол, кто круче, и я одному выбил челюсть, — бесстрастно рассказал Леви, и злая складка у рта проявилась на его лице, а потом он выдохнул. — Твари, только и умеют, что к женщинам да к детям приставать. Ну вот, теперь я в одиночке. Конечно, ко всему прочему начальство приказало мне хороших звиздюлей надавать. Ну да ладно. Алессандра расстроено опустилась на стул. Аккерман присел на корточки, положив свои разбитые костяшки ей на колени. — А ты в порядке, любовь моя? Тебя не трогали, как Мануэль? — теперь Леви поглаживал ее бедра и говорил так, будто ничего не случилось, и Алессандра, поражаясь его манере быть всегда спокойным, наслаждалась ощущением его горячих ладоней, изредка сжимающих бедра. Аккерман пах потом и сигаретами, но запах, что исходил от него, словно заставлял любить его еще сильнее, прикосновения его рук в каждой клеточке отзывались приятными импульсами, и этот аромат, исходивший от него, сводил Алессандру с ума. — Леви, все в порядке, Каморра все контролирует, но ты… Пожизненное, Леви? Как понимать? — Я заслужил, видимо. Бандит. — Слишком долго без тебя… — Алессандра, речь идет о наркотиках, подпольном алкоголе, гостиничном бизнесе и больших деньгах. И мне нужен адвокат. К нам домой скоро должны прийти люди, и ты должна им дать деньги. Ты знаешь, где они находятся. Кое-какие маковые плантации в Турции обязались поставлять мне определенное количество сырья ежегодно. У Каморры имеется совершенно надежное предприятие и по изготовлению героина на Сицилии. Переправка сырья налажена, мои доходы колоссальны. И они хотят это все у меня забрать: враги, полиция, политики. Они думают, что если я не Зик, то не смогу удержать Каморру. Алессандре пришлось подчиниться. Она знала, что так Леви помогал другим людям, так он защищал простых рабочих и безработных людей. Следующее мгновение длилось целую вечность, но потом он обнял ее, поцеловал: он был вне себя от счастья, видя свою женщину. — Когда я выйду отсюда, обещаю, что сделаю тебя самой счастливой. — Главное, чтобы тебя не пристрелили где-нибудь за углом. Потому что тогда я буду думать, зачем меня вообще Господь привел в этот мир. Я не смогу прожить так жизнь, видится с тобой лишь в Поджореале. — Прекрати сопли эти распускать. Ненавижу, когда ты начинаешь ныть. — Но Кенни тоже волнуется. Ты хоть что-то ел? Аккерман ухмыльнулся. — Дерьмо, которое здесь подают, невозможно назвать едой. Я вспоминаю свое детство в публичном доме. А вот Кенни лучше бы о себе позаботился, да о семье. И скажи, пусть Бертольд с Порко займутся продажей особняка. Каморры не должно существовать наяву, слишком нас секут полицейские, но она должна быть в каждом кирпичике Неаполя, в неаполитанском воздухе, в вулкане, в море. В этих словах она, как будто выбравшись наконец из глубокого колодца на свет, уловила ту же близость, что связывала ее с Леви на фабрике. Хоть раньше она и не знала, что он каморрист, но уважала его именно за то, что он не был похож на других мужчин, особенно на парней из ее района. Пока Аккерман говорил, Алессандра чувствовала, что сильно любит его. Стук в дверь прервал разговор супругов. — Время! Жена дона поднялась со стула, поправив юбку, поцеловала Леви, прошептав, чтобы возвращался. — Я тебя люблю, ненаглядная, — произнес ей в ответ Аккерман. Когда охранник выпустил Алессандру из камеры, то не удержался и спровоцировал мафиози: — Затискать бы ее хорошенько в темном уголке. Где такую нашел, каморрист? Аккерман взревел, приподнимаясь и опираясь кулаками о стол. Нервы были на пределе. Охранник смолк, только дико поглядывал на Леви. — Если ты ее хоть пальцем тронешь, я тебя так затискаю, что собственные кишки у меня жрать будешь. Охранник весело рассмеялся. — Сиди уже, мафиозничек. Бабу твою никто трогать не станет, это лишь начальнику тюрьмы положено. — Сука! Тварь! Но веселый охранник успел закрыть тяжелую железную дверь перед носом Леви и ушел. Следующие несколько недель принесли Алессандре и всей Каморре немало сложностей. Она все чаще ловила себя на мысли, что Леви не сможет ничего сделать. Но, когда Райнер пришел к Леви в тюрьму, Аккерман назначил его главарем Каморры. — Только помни, я продолжаю быть боссом, а ты всего лишь исполняешь мои приказы и контролируешь весь бизнес под моим чутким руководством.***
Настроение в этот период у Хитч было такое отвратительное, что на вранье не хватало сил. Только после того, как Кенни хорошо поколотил Райнера, она заявила, что ей все равно, но с Аккерманом долго не разговаривала. Она не виделась с Брауном, подолгу засиживалась с ребенком дома, чувствовала неуверенность, злилась на себя, потому что стала еще беспокойнее и постоянно твердила Алессандре, что хочет поскорее придушить своего мужа, а Райнера вообще выслать из Италии. Но вскоре – Аманнити как раз считала деньги Леви, пока Дрейс смотрела за малышами — выяснилось, что Райнер пришел в квартиру.