He was a gangster, she did paintings

Видя крупную тень за собой, художница только крепче сжимает руки, держащие осколки, и в раковину стекает тонкая, но уверенная струйка крови. Штырь останавливается на входе. Вот дурак. Он вбежал за ней в женский туалет и уже слышит, как какие-то возмущённые посетительницы галереи требуют сюда охранника (было бы смешно увидеть того старичка с пневматикой вновь), пока они с мышкой напряжённо стоят в маленьком пространстве с раковиной между входом и кабинками. – Извини, я… – начинает Штырь, когда мышка выкидывает осколки в мусорку под раковиной и включает воду, выкручивая почти до предела кран с холодной водой. Он останавливает её руку и заворачивает вентиль обратно – должна же она хотя бы ради приличий его выслушать! – с некоторым усилием оторвав от него её тонкие пальцы. Она смотрит на него, как на идиота, сквозь зеркало, и от этого Штырю почему-то тепло на сердце. – Извини, я!.. Девушка прерывает его судорожными взмахами окровавленными руками. Она вертит указательными пальцами около ушей и одними губами произносит так чётко, как только может без реальной практики: "я-не-слы-шу". Штырь… ошеломлён. Он не ожидал, что ему потребуется напоминание о её глухоте и немоте. – Из-ви-ни, – по слогам, почти шёпотом, отвечает ей он. – Про-шу-про-ще-ни-я! Художница улыбается, поворачиваясь к нему и обтирая руки об задник длинного платья. – Спа-си-бо, – отвечает она с улыбкой, и Штырю требуется около пяти повторений, чтобы понять, что она имеет в виду. На следующей неделе они начинают встречаться.