Шведская семья, французские поцелуи и истинно японские традиции

Хиде не может сказать, что его отношения с Кеном как-то радикально изменились. Да, теперь они проводят гораздо больше времени вместе – только они вдвоём, без Тоуки, без детей, без каких-то ещё членов семьи или сотрудников TSC на фоне. Да, теперь они… находятся в среднем гораздо ближе друг к другу, но в общем и целом всё… так же, как и было всегда. Кен точно так же играет с ним в видеоигры (зачем-то надевая в полутьме очки "для защиты зрения", но упрямо не включая свет), без какого-либо подтекста берёт его за руку и гуляет по городу. Они без каких-то, кажется, скрытых смыслов ходят по магазинам (книжным и видеоигр) и сидят в случайных кофейнях, которые кажутся Канеки интересными (не то чтобы ему серьёзно хотелось попробовать тамошний кофе, ну нет). Кен так же, как и всегда, доверяет ему детей, и вместе с Ичикой они несколько вечеров подряд пытаются разобрать её почерк в тетради (она пишет очень быстро и очень коряво, сама чудом читая свои маленькие кандзи), и Хиде роется у себя в голове в поисках остатков школьной математики, потому что Кен по какой-то причине не смыслит в ней вовсе, а Тоука заранее открещивается, говоря, что в школе училась по-настоящему от силы года два. Они, в конце концов, всё так же мило разговаривают с Тоукой по вечерам, пока Кен выгуливает детей по округе (за пару дней до Ичика увидела у пожилой соседки пятнистую кошку, и в последние дни они с Юкио только и делают, что заглаживают её до полусмерти каждый раз, когда проходят мимо того дома). Всё… даже более спокойно, чем было раньше, и Хиде (с каким-то привкусом вины) ощущает себя счастливым. И ощущает – с огромным для себя удивлением – что они с Тоукой общаются, кажется, больше, чем за все годы до этого вместе взятые. Чаще всего, практически через раз, они обсуждают, как Кен умудряется лавировать между работой, домом и между ними, и с тревогой предполагают, кого он бросит первым, потому что как бы они не бравировали друг перед другом, чисто с логической точки зрения этот эксперимент не должен закончиться удачно для всех. Правда, всё чаще в последнее время (с момента того суматошного признания проходит буквально пара недель, которые по насыщенности событиями напоминают Хиде целую жизнь) они говорят на отвлечённые темы вроде приготовления моти (они даже пытаются однажды соорудить что-то по рецепту, но разгромно ошибаются в соотношениях, из-за чего Кен с Ичикой смеются над ними весь вечер и весело переделывают всё с нуля на что-то съедобное), художественных выставок в каком-то торговом центре (Ичика вытаскивает на одну из таких Уту, потому что абсолютно все остальные отказываются идти в эту обитель искусства) и новых программ поддержки гулей – не так давно по всем префектурам Японии прошлась волна запуска донорских программ, и, вроде как, крупные компании вроде "Тойоты" или "Фуджифильма" взяли их на вооружение как оружие престижа: в конце концов, донорство – это и благотворительность в принципе, и поддержание имиджа компании, заботящейся о мирном сосуществовании гулей и людей. Кен всё чаще выкраивает в своём расписании время, чтобы зайти к нему в гости: Хиде неприятно вздрагивает, вспоминая первый раз, когда тот заявился к нему совершенно без предупреждения, молча обошёл все комнаты, заглянул в холодильник и, наверное, минут сорок укоризненно на него смотрел, сидя за столом на маленькой кухне. Потом они весь вечер прибирались (Хиде всё ещё удивляется его неожиданной педантичности и усидчивости, потому что у Кена дома было относительно чисто по жизни только потому, что у него почти не было вещей, которые можно разбрасывать), потом Канеки утащил его в магазин, где (несмотря на то, что это крошечный круглосуточный комбини и даже не супермаркет) он ходил между полок очередные бесконечные часы, попутно объясняя, видимо, что лучше покупать на неделю вперёд, чтобы даже такой обормот, как Хиде, который готовить что-то себе станет только под дулом пистолета, смог питаться чем-то ещё, помимо яичниц, растворимого химозного кофе и заварной лапши. Когда они возвращаются к Хиде домой в тот день, на часах уже переваливает за десять, и Кен (после короткого телефонного разговора) объявляет, что будет ночевать здесь, чем чуть не доводит Нагачику до сердечного приступа (возможно, с этим он перегнул, но его сердце от неожиданности и смущения сначала как будто пропустило несколько ударов, а потом забилось слишком уж быстро). После этого он как ни в чём не бывало объявляет, что они могли бы устроить киновечер, плавно перетекающий в киноночь, и отправляет Хиде искать какой-нибудь достойный фильм среди подключённых каналов (с этим тоже приходится повозиться, поскольку, раз он тут почти не живёт, телевизор он включал в принципе пару раз за всё время), а сам уходит на кухню готовить ужин и завтрак на следующий день. Хиде слышит, как Кен возмущается отсутствием у него кофемашины и, кажется, всерьёз занимается поиском оной в интернет-магазинах, но потом бурчит что-то отрицательное и смущённое себе под нос и прекращает. В телевизоре, конечно, ничего хорошего не находится (или Хиде растерял за годы отсутствия практики вкус и умение находить фильмы), и в конце концов он сдаётся и останавливается на каком-то дорамном канале, где в то время идёт детская передача для каких-то слишком бодрых детей. Кен подходит через пару минут, неслышно шагая по чистому полу, с двумя тарелками и чашкой, опасно висящей на сгибе пальца, и, не найдя никакого стола, суёт тарелки ему на колени. Это тушёные овощи, что-то вроде набора для карри, и курица, пожаренная в каких-то приправах длинными кусочками. После этого Кен возвращается на кухню, попутно выключая там свет, и выныривает из темноты коридора обратно в такую же освещённую только светом от экрана комнату с приборами для него и второй чашкой. – Растворимый кофе – зло, – только и бросает он и устраивается поудобнее на низком диване, закидывая туда ноги. Хиде молча ест свой ужин, пока Кен с притворным (или, возможно, не очень) интересом смотрит за ведущими программы в розовых платьях в лолита-стиле, с одинаковыми хвостиками и полосатыми гольфами, которые учат детей… чему-то, что он честно даже не смог уловить и запомнить, как бы ни пытался. Всё… совсем как раньше. Только они стали взрослее, грустнее, пожалуй, да и – Хидейоши бросает на него короткий взгляд – спокойнее. Как он вообще остаётся таким спокойным? Неужели на него всё происходящее вообще никак не влияет? Они с Тоукой долго пытаются между собой разгадать эту загадку, но приходят только к тому выводу, что после Дракона он и вовсе не выказывает каких-то серьёзных эмоций – что с ним, что с ней, что даже с детьми. – Ты что-то хотел спросить? – окликает его Кен, флегматично отпивая (Хиде даже по запаху чувствует, что низкого качества) кофе из чашки, и он понимает, что всё это время, похоже, беззастенчиво на него пялился. – Я… – он думает сначала отшутиться, но потом думает чуть побольше и решает, что спросить всё же нужно: – Почему ты так это воспринял? Вопрос, конечно, звучит чрезвычайно расплывчато, и Кен только несколько минут молча и медленно хлопает глазами, пытаясь понять, что конкретно это значило. – Воспринял… что? И как? – спрашивает он всё так же безэмоционально, и Хиде поджимает в слабом раздражении губы. Раздражает его больше всего сам факт того, что придётся что-то ещё объяснять. – Ну… когда я… признался… – Кен искоса глядит на него, откидываясь назад и держа на коленях чашку, – ты ведь… даже не сказал ничего в ответ, и… – Хиде ставит пустые тарелки на пол, отодвигает их от себя ногой, и тоже откидывается на спинку дивана, запрокидывая голову и глядя на потолок, сцепляя в замок напряжённые пальцы, – и я даже не знаю, рад ты был или нет, и… и я вообще не знаю, значит ли для тебя всё это хоть что-нибудь, – он отворачивается к прикрытому шторой окну, глядит, как движутся по шторе квадраты света от проезжающих мимо машин. На плечо ему опускается голова, мягкие волосы щекочут ухо. Хиде поворачивается обратно, стараясь особо не шевелиться и даже не дышать, и сталкивается лицом к лицу с Кеном, умудрившимся незаметно переместиться настолько близко к нему. У него грустные, умоляющие глаза, но он молчит. – А… почему ты так думаешь? Тут Хиде взрывается, хоть и чувствует себя слишком усталым для этого: – А почему только я из нас двоих должен постоянно краснеть и смущаться?! Для тебя это что, совсем ничего не значит?! Кен смотрит на него бесцветным, понимающим взглядом, и только изгибает вопросительно бровь. – Знаешь, довольно сложно краснеть без сердца, – отвечает он ровным тоном, как будто это было очевидно всё это время, и Хиде судорожно пытается додуматься, было ли на самом деле. – И… – только начинает он, на что Кен так же спокойно перебивает: – И всё остальное, – и привстаёт на коленях, подбираясь к нему ближе и кладя свои ледяные руки ему на плечи (холод чувствуется даже сквозь футболку, пробирает до костей). – И вообще, вы так жалуетесь, – он отводит глаза куда-то вниз и в сторону, – как будто когда-то было иначе. – Было!.. – вяло протестует, как ему самому кажется – огрызается – Хиде, на что Кен только перекидывает ногу через его и садится к нему на колени, не отрывая от него пристального острого взгляда и только беря его лицо в свои холодные руки. Это было бы эротично, пожалуй, по крайней мере со стороны, если бы Нагачика не был так разгорячённо-зол. – Знаешь, эмоциональность и истерики – это разные вещи, – вроде как поправляет его Кен, задумчиво гладя большим пальцем его шрам, отчего по спине у Хиде проходит волна мурашек – одна, другая. Он не может понять, что сейчас чувствует – какое-то странное возбуждение, выжидательную напряжённость или что-то ещё. В конце концов он решает, что боится, как, наверное, в принципе инстинктивно боялся подпускать его к своему лицу близко. Он не знает, как этот страх ушёл – да и не уверен, ушёл ли он за это время вообще, по сути. Последние недели он провёл будто в экстремальном аттракционе, когда у него совсем не было времени задуматься, что ожидает за поворотом, и вот, кажется, только сейчас он осознал, на какой высоте находится его вагонетка и как далеко ему нужно будет упасть. – Не помнишь? – участливо спрашивает Кен, к его облегчению опять спуская руки ему на плечи, и Хиде в паническом режиме пытается вспомнить, о чём они говорили до этого. – А… – он даже думает протестовать против того его смелого утверждения, что Кен никогда не был особенно эмоциональным, но обрывает сам себя на полуслове и задумывается. Первой ему в голову приходит школа, и все примеры, которые приходят ему на ум, содержат Канеки, тихо и незаметно сидящего где-то в углу с книжкой. Или тихо и незаметно сидящего на детской площадке. Или – уже в институте – сливающегося с толпой студентов и особо из неё не выделяющегося. Никакого участия в комитетах, клубах, общественных мероприятиях – он, кажется, даже в школьных фестивалях занимал по возможности самую маленькую и ненужную роль (кроме той пары раз, когда его заставили играть главную роль в спектаклях, но это было скорее причиной). И даже после того инцидента с Ризе: Хиде мог бы представить себя паникующим и сходящим с ума от такого откровения, но Кен, похоже, оправился от него удивительно быстро. В качестве гуля? Хиде не приходит на ум ничего, кроме личного дела Сколопендры и того хладнокровия, с которым он шёл к некой цели, попутно вырезая толпами гулей. Сасаки Хайсе? Он не знает о нём ничего особенно конкретного, но слышал о том, как они с Аримой были похожи в исполнительности, как не обсуждали приказы, пока это не касалось их личных принципов. После? Ну, всё, что было после, ему известно тем более по слухам, но описания Одноглазого Короля в любой из редакций не включают в себя каких-то… перемен настроения, или сострадательности, или… чего угодно такого. Самое частое его описание, вплоть до сегодняшнего дня, содержит только "решительный" и "сильный", и Хиде тщетно роется в своём мозгу, пытаясь найти что-либо, что опровергало бы те его слова. Если и правда не считать истерики и нервные срывы, вёл ли он себя когда-нибудь… ярко? Ладно, хорошо, оставим этот вопрос. Если ему мешает быть неспокойным его новая анатомия – пусть так и будет. Но что-то ещё в нём не сходится. – А почему тогда… – начинает спрашивать он как раз в тот момент, когда Кен решает слезть с него и убрать посуду с пола. – М? – он только поднимает голову в его сторону, сгребая пустые тарелки себе на колени и ища в полутьме, видимо, его пустую чашку. Хиде на автомате, не задумываясь, сгребает её с дивана и подаёт ему в руки, на что тот только коротко благодарно кивает. – Почему ты даже не удивился? – ровно в этот момент Кен решает отойти на кухню и поэтому, похоже, пропускает вопрос мимо ушей. – Почему я… чего? – слышится его голос через шум воды, и Хиде с небольшой злостью выключает телевизор, спрыгивает с дивана на пол и уходит туда же, с нарочито громким топотом идя по короткому коридору. – Почему ты даже не… удивился… когда я… признался?.. – Хиде понимает, что почему-то сам, даже распалённый, начинает говорить тихо, а к концу почти совсем неслышно. Кен выключает воду, откладывает в сторону пустые тарелки и долго молча так стоит, будто оперевшись рукой о раковину. – Говорить, что это было заметно давно, бесполезно? Хиде фыркает от неожиданного смеха, но быстро серьёзнеет. – Я в жизни не поверю, чтобы ты мог догадаться, что другие чувствуют, – пытается он, видимо, выплюнуть со злостью, но получается скорее устало. И почему только?.. – Что жжж… – он с какой-то неловкостью вытаскивает из-за стола стул, садится и кладёт голову на сложенные руки, как будто отчаянно хочет спать. – У Одноглазого Короля девять тысяч глаз и девять тысяч ушей?.. – предполагает он скромно, и Хиде еле разбирает его слова, приглушённые рукавом. – Чего?.. – он, конечно, уже слышал эту присказку, когда ему в последнее время пришлось работать с гулями из TSC, но она, похоже что, относительно молода (по крайней мере, он не помнит, чтобы её использовали пару лет назад, когда он в последний раз оставался в Токио действительно надолго), и он даже не обращал на неё внимания – ну мало ли, какие гули используют аллегории, конечно, учитывая, скольких Кен ведёт за собой, у него наберётся несколько тысяч верных глаз и ушей. Но почему он сам такое говорит? – Ну… знаешь, после Дракона, – он как-то болезненно гладит себя по предплечью, будто успокаивает открытую рану, – по всему городу оказались разбросаны RC-каналы, ну и… мне просто когда-то предложили использовать эти остатки для слежения – знаешь, как систему камер?.. – и… – тут Хиде совсем перестаёт понимать эти особенности гульей анатомии, если честно. Ему, конечно, становится жутко интересно, но звучит всё от этого ничуть не более реалистично. – Ты слушаешь? – Я… слушаю… да… – он сам садится напротив, и Кен только вытягивает в его сторону руки, так же полулёжа на столешнице, и прикасается к нему своими холодными, словно неживыми, пальцами. – И что ты хочешь этим сказать? – Ну, я… – он отводит глаза в сторону, как только может из своего положения, – возможно… немного вас подслушал? Как-то давно в качестве эксперимента я протягивал эти RC-сети дальше через город в некоторые… важные места, и… – Подожди-подожди, – машет руками Хиде, – что? – Что? – переспрашивает Кен, разгибаясь и невинно хлопая в его сторону своими большими глазами, и шрам на его щеке, кажется, слегка сияет, но так может казаться и просто из-за света одинокой слабой лампочки на кухне. – Ты правда можешь… просто подслушать, что происходит на другом конце города? Кен медленно, одеревенело кивает, будто сам сомневается в своих словах. – Ну, это… требует много энергии, да и к тому же… меня просили не тратить RC-клетки без особых причин, так что я стараюсь таким не пользоваться, но… – он нервно сплетает между собой свои бледные пальцы. – К тому же мне нужно подключаться к этой сети, а значит, сидеть неподвижно некоторое время, и это ещё более неудобно… – Подожди, ты… нас подслушал? Кен кидает на него испуганный взгляд. – Я запаниковал! – отвечает он с таким искренним виновато-испуганным лицом, что Хиде против его воли пробирает нервный смех. А потом его словно окатывает холодной водой от осознания того, что на самом деле тот сделал. – Подожди, а что тогда… ты услышал? – Нну-у-у… – Кен возводит глаза к потолку, и шрам на его щеке действительно начинает сверкать, отражая слабый свет. – Я долго думал, стоит ли в принципе что-то такое делать, но вы оба выглядели как-то… в общем… я послушал буквально несколько минут в своём перерыве, это было ближе к вечеру… Я думал над этим целые сутки, наверное… – А зачем тогда ты послал мне то сообщение? – Какое?.. – он недоумевающе мотает в его сторону головой. – Ну, ты ещё спросил, какое у меня с Тоукой… дело… – А, – он видимо расслабляется – если бы ему нужно было регулярно дышать, представляет Хиде, он бы на этих словах облегчённо выдохнул, – я запаниковал! – повторяет он с таким же боязливым выражением лица, как будто одно это слово всё объясняет. – И ты был к этому готов? – спрашивает Хиде, наклоняя голову и глядя на него исподлобья, как будто злой коп на допросе, на что Кен только ёрзает на месте. – Нет? Просто, знаешь, а что мне ещё делать? К тому же Тоука сказала мне о… тебе вечером, и, может, я и идиот, но не настолько же, чтобы не сложить два и два, – заканчивает он с нотами неуверенности в голосе и, поднимая глаза на него, угрюмо смотрит, как Хиде расплывается в ироничной, глупой какой-то улыбке. – Хватит так делать, пожалуйста, я тебе такие вещи доверяю, а ты… – надувает он щёки совсем как ребёнок, и Хиде не может удержаться от пары коротких смешков, на которые получает колкий взгляд в ответ. – Тем более что Кими-сан так и сказала, что я… физически холоднокровный после всего… этого, – он складывает руки на груди, как будто мёрзнет или стремится оградиться от мира, – и я, возможно, просто боюсь что-то… чувствовать. Этого Нагачика точно не ожидал. – Почему? – теперь он сам, еле преодолев неловкость, тянет к нему руки и пытается сплести свои тёплые пальцы с его, достаточно прохладными и безжизненными. – Ну, знаешь, в прошлый раз, когда я что-то… очень сильное чувствовал… – он невольно сжимает пальцы, и Хиде приходится закусить губу, чтобы не выдать, как ему от этого захвата больно, – три тысячи трупов за первые три часа, – заканчивает он бесцветно и смотрит стеклянными глазами куда-то в пол. Хиде страшно. Ему страшно по огромному множеству причин: потому, что он рискует никогда не почувствовать, как его любят, в полной мере, потому, что он, возможно, до конца своих дней в принципе не сможет быть уверен, любят ли его в принципе, потому, что его любимый человек запер сам себя в этой ловушке, возвёл сам себе клетку, о невидимые прутья которой режется каждый раз, когда пытается выбраться наружу. Резаться ему не впервой, конечно, и Хиде с грустью думает о какой-то шутке чёрного юмора по этому поводу, учитывая, какие у Канеки с юности были суицидальные порывы. И думает о том, что когда-то он таки сдастся, и случится что-то… непоправимое. – Тебе назначали психотерапевта? – спрашивает Нагачика странный для себя же вопрос, и они оба последующие мгновения только и сидят, пытаясь понять, чем он был вызван. В конце концов Кен только мотает склонённой головой. – Нет, я… не хочу. У Хиде ещё много мыслей по этому поводу в голове, и он хочет выложить их все сразу, но Кен встаёт из-за стола и без оглядки на него уходит. – Пошли спать, – только и говорит он, проходя мимо и коротко докоснувшись кончиками пальцев до его плеча. – Чего? Почему? – тут Хиде в голову опять начинают лезть разные неприличные мысли, от размышления над которыми он старательно отмахивается, потому что предполагает, что какой-то реакции от Канеки на самом деле не будет, а завышать свои ожидания, зная, что… что будет вот так?.. – Тебе завтра на работу, – он ехидно улыбается одними губами, держа ладонь над выключателем, и со смешком щёлкает им, оставляя сидящего Хиде в темноте и отходя куда-то в комнату, так же неслышно шаркая по полу. "На какую?" – только и хочет спросить он, но вспоминает, что он всё же воспользовался тем предложением о бумажкоперебирательстве, о котором думал ранее. TSC проходит через какую-то реформу и расширяет своё представительство в других префектурах, вытесняя оттуда остатки CCG – и вроде даже меняет расшифровку своей аббревиатуры с "Токийской комиссии по безопасности" на "Комиссию по всеобщей безопасности" (что звучит, впрочем, всё так же претензиозно). И, вроде как, делится на два обособленных крыла – "белое" для сотрудников-людей и "чёрное" для гулей (что выглядит как какая-то очередная волна традиционной для больших японских городов сегрегации со стороны, но он всё же смеет надеяться на лучшее). – Ну так ты идёшь? – слышится голос Кена откуда-то из-за стены, и ему приходится пошариться вслепую по тёмному коридору и обойти в сомнениях чуть ли не все комнаты своей крошечной квартирки, прежде чем он заходит в спальню и видит силуэт Кена в полоске света от запахнутых окон – тот, судя по хлопающим звукам, встряхивает простыни. – Ты будешь… со мной? – спрашивает он неверяще, потому что после всего того, что Кен ему сказал, он, как полагается, особенно близко к нему притираться не должен. – Не хочу спать на диване, – просто отвечает он и каким-то прыжком садится на кровать, болтая ногами на пружинящем матрасе. – А футона у тебя нет. – Ну, как видишь, эта квартира европейского стиля, – зачем-то объясняет Хиде, как будто этого не было заметно с первого взгляда. – Хочешь сказать, у тебя дома есть? – он так и стоит на пороге, прислонившись к дверному проёму и не решаясь войти. – Ну, штуки три, – он только ложится, широкими движениями руками разглаживая свежеположенную простынь. – Для гостей. У нас ведь тоже дом… совсем не традиционный. Они молчат. Тишина, взрезаемая только шорохом шин по асфальту, начинает быть неловкой, и Кен резко поднимается, опираясь на прямые руки, и посылает ему, кажется, угрюмый взгляд. – Ты не будешь раздеваться? – спрашивает в ответ Хиде скорее из неловкости, чем реально ожидая услышать ответ. – Не хочу, – Кен невольно проводит пальцами по щеке, и Хиде почему-то думается, что это – если он правильно понимает причину, конечно, – настолько… странно. Он видел все эти шрамы и чешуйчатые полоски раньше. Он видел и всё прочее – и кровь на него руках, и кагуне, и даже – буквально пару раз, к сожалению, поскольку после Дракона Кен его потерял – его какуган на одном глазу. Он был где-то недалеко во время всего его периода реабилитации после того, как его вытащили из Дракона. К чему это внезапное сму… Ой. Он аккуратно обходит кровать и ложится с другой стороны, тоже не раздеваясь, стараясь не оказываться слишком близко. – Раньше же я ночевал у тебя, – бормочет Кен с каким-то сомнением, и Хиде это совсем не помогает, потому что он и до этого не знал, как на него реагировать, а теперь разучился вовсе. – Но раньше же… всё было по-другому? Кен, кажется, раздражённо вздыхает и ложится на бок к нему лицом. – А почему оно должно быть? – он тянет к нему руку и только кладёт её Хиде на плечо, будто прервав своё движение. – Ну… – Разве что-то изменилось? – Я… признался?.. – спрашивает Хиде, начиная сомневаться в том, что этот ответ правильный, но всё ещё не понимая, почему. – И что? – "И что"?.. – Ну твои же чувства не изменились после того, как ты… признался?.. Ты остался таким же. – Не во мне дело! – почему-то шёпотом кричит Хиде. – Ладно, чувства кого-либо из нас изменились после твоего… признания? – спрашивает Кен неумолимо, вместе с этим успокаивающе гладя его по плечу. – А разве нет? – шепчет Хиде неверяще, со страхом. – А разве да? – парирует ему Кен и, одним быстрым движением приблизившись вплотную, целует его в лоб, обхватив виски ладонями, на что Нагачика только начинает внезапно паниковать. – П-подожди! С… с каких это… пор… и… и вообще, – он порывисто привстаёт, и половину его лица освещает просеянный сквозь штору свет уличных огней, – что именно ты ко мне чувствуешь? Потому что, – он дышит тяжело и порывисто, – потому что я всё ещё не знаю. – Я люблю тебя, – отвечает Кен просто и уверенно, ложась на спину и складывая руки на животе. – И как давно?.. – спрашивает у него Хиде, как будто это действительно имеет значение. – Ну, не знаю, – тот просто обводит глазами тёмную комнату и дёргает плечом. – Несколько лет?.. Не знаю даже… Лет восемь? Чего?.. Даже несмотря на то, что его, Хиде, влюблённости уже перевалило за второй десяток, восемь лет – это всё равно ошеломительно огромный срок. – И… и ты молчал? – Так а зачем мне говорить? – он только склоняет голову к одному плечу (как только может, лёжа ею на подушке) и глядит на него из этого положения, так безмятежно, как будто это и правда не та тема, при разговоре о которой требуется краснеть, заикаться и смущённо молчать. Ну действительно, зачем. – Ну, сначала я думал, что тебе больше нравятся девочки, потом я думал, что ты мёртв, а потом – Тоука, семья, дети, – объясняет он, и это растревоживает Хиде только больше. – А… А Тоука? – он напуган. По-настоящему напуган, что те его домыслы могут оказаться верны. – А что с ней? – только вопросительно изгибает бровь Кен, даже не двигаясь с места, хотя Хиде со своей стороны не может перестать беспрестанно нервно ёрзать. – Ты… любишь её? – спрашивает он со страхом, потому что, кажется, любой вариант ответа его не устроит. – Ну да, – Кен просто кивает, продолжая свою череду ни о чём не говорящих ответов, и Хиде уже думает, с чем бы на него накинуться. Он перебирает в голове все варианты того, как можно сделать его разговорчивей, серьёзно размышляя над щекоткой, но отказывается от этой идеи, потому что, во-первых, стесняется сейчас к нему прикасаться, а во-вторых, это вряд ли на него нынешнего подействует. Да и велика вероятность того, что это Хиде падёт жертвой его реванша после неудачной попытки. – А… её… как давно? – Ну… лет восемь… десять… – он так же спокойно переводит взгляд из одного угла в другой. – Это же не так просто распознать. – Именно так просто! – возмущается на такое Хиде и в раздражении бьёт кулаками по матрасу. – Нет?.. – Да! – Нет, ну тебе, может, и просто, но мне нет, – он только отрицательно дёргает головой и отворачивается от него, кажется, обиженно надувая щёки при этом и скрещивая до того свободно лежащие руки на груди. – И вообще, если тебе так просто… – бурчит он куда-то в ту сторону, – почему ты тогда молчал? На этот выпад Хиде честно не знает, что ответить, потому что, по правде, он не говорил совершенно ничего по абсолютно тем же причинам. – Ну и тем более, зачем мне что-то говорить, если ты и так рядом? – он поворачивается обратно, и, даже несмотря на то, что на улице уже совсем темно, Хиде, кажется, ловит отблеск света от его глаз. – Но… – он только и может, что в размышлениях хмурить брови, потому что в этой логике нет каких-то явных изъянов, чтобы ему их предъявить. – Вот скажи, почему что-то должно меняться, если всё так и было?.. Сколько я себя помню, – Кен высвобождает и протягивает ему одну руку, и Хиде с опаской её берёт, совсем не ожидая подвоха. Как оказывается, подвох всё же есть, потому что первым делом Канеки его за эту руку дёргает – так, что Хиде падает рядом на кровать. Кен тихо трясётся в темноте от сдерживаемого смеха и тянет в его сторону вторую руку, скользя ею по рёбрам, по спине, пока Хиде не оказывается в импровизированном захвате (только тогда до него доходит, что его, в общем-то, обнимают). – Спи уже, – говорит ему Кен куда-то прямо в лоб, ероша выдохом волосы, и только, вроде бы, улыбается в темноте, пока Хиде лежит рядом, напряжённый и будто парализованный. – И всё-таки… – начинает Хиде, на что Канеки обнимает его только сильнее (так, что у него, кажется, трещат от этого рёбра) и зарывается лбом в плечо. – Вот что у вас за манера такая – начинать говорить со мной на серьёзные темы именно тогда, когда я собираюсь спать?.. – отвечает ему на это Кен куда-то в шею, и Хиде от этих вибраций становится щекотно, отчего он начинает извиваться и ёрзать с мелкими, сдавленными хихиканиями, но Канеки (только сильнее прижав его к себе) неумолимо продолжает нести уже какую-то бессмыслицу, служащую исключительно цели щекотки, и делает это до тех пор, пока Хиде не выдыхается и не стучит ему куда-то по лопаткам в побеждённом жесте. – Наговорился? – хитро приподнимается на одной руке Кен и убирает растрепавшиеся волосы с его лба. За последние месяцы они оба как-то пообросли, но по разным, наверное, причинам: Хиде просто не следит за собой, а Кен, видимо, специально их отращивает. – Тебе бы пошёл хвостик, – он только дальше зачёсывает пальцами назад осветлённые волосы с уже наполовину видными тёмными корнями и задумчиво склоняет голову к одному плечу. – А ещё я думаю, что если ты продолжишь так осветлять волосы, то скоро облысеешь, – на это Хиде только фыркает (едва переведя дыхание) и улыбается. Он чувствует себя странно освобождённым и счастливым ещё более, хоть к этому и примешивается частица грусти от того, что какой-то настоящей… страсти в свою сторону ему, возможно, в жизни не увидеть. По крайней мере, не от того, от кого он хочет. – И вообще, почему вам всем кажется, что признание в любви – это какой-то конец жизни?.. – в этот момент за окном проезжает машина, и отражение света от фар в его серых глазах кажется почти зловещим. – Чего?.. – как будто Хиде за день не запутался в его логике, сей… злобный тип смеет подкидывать ему ещё. – Ну… я понимаю, что это разрешение делать… некоторые вещи официально, – на этом Кен опускает руки так, чтобы положить их Хиде под подбородок, гладя большими пальцами губы (и почему-то обращая особое внимание на сизый рубец), – но если говорить серьёзно… – Тебе нравятся мои губы? – зачем-то перебивает Хиде, слегка поворачивая голову и прикусывая один из его пальцев, на что Кен только медленно отдёргивается, словно в лёгком отвращении, и хмурит задумчиво брови, кладя освободившиеся руки себе на колени. – Ну… они миленькие? – предполагает он с глупым видом, как будто играет в викторину, что веселит Хиде даже больше. – И всё? – А что ещё я должен был сказать? – отвечает он с убийственным видом и настолько же грозно сощуренными глазами и уже, кажется, порывисто отшатывается назад, будто собираясь всё же встать и уйти спать на диване. Хиде от этой картины мгновенно паникует и успевает только приподняться и схватить его за запястья уже в тот момент, как тот действительно перекидывает ноги через край кровати. – Ну я же пошутил!.. – очень грустным тоном поспешно извиняется он, на что Кен только кидает в его сторону очередной острый взгляд. – Я, конечно, понимаю, что мы недавно сошлись, но не стоит воспринимать меня как пубертатного мальчика, который не контролирует своё либидо, – он только обиженно выставляет нижнюю губу. – То, что оно у меня большое, не означает, что я всё время нахожусь в озабоченном состоянии. – А у тебя высокое либидо? – почти восторженно спрашивает Хиде и уже в тот момент, когда последнее слово сходит с его губ, понимает, что восторг в голосе нужно было явно поубавить, потому что ответный взгляд Кена становится от этого только ещё убийственней, и Хиде под ним неловко ёрзает. – Кими-сан сказала, что это последствия нахождения в Драконе, – он только вздыхает, хотя Хиде и не понимает, почему, если ему и вправду не нужно дышать, – и это… не очень удобно. – Почему? – искренне заинтересованно спрашивает Нагачика и снова понимает, насколько это была нехорошая идея. Если Кен вообще останется в его квартире сегодня ночью и не уйдёт из-за всей этой неловкости к себе домой, пусть и ночью, и пешком – это будет, пожалуй, чудо. – Потому что… возможно… одного партнёра мне не хватает, – он в жесте неуверенности обхватывает одной рукой плечо другой, и Хиде, предусмотрительно прикрыв рот руками, невольно издаёт какой-то крайне… громкий звук горлом, граничащий с крайне заинтересованным, восторженным и криком неожиданности. – Сразу предупреждаю: я не собираюсь с тобой спать, – приподнимает брови Кен, и Хиде понимает, что разочарованно выдыхает и будто сдувается, хотя у него самого и в планах не было в ближайшее время переходить с ним в… горизонтальный формат близости. – Совсем?.. – у него, несмотря на все старания, не выходит полностью убрать разочарование из голоса – хотя, с другой стороны, одно только предложение… этой самой горизонтальной близости – уже гораздо больше, чем он смел надеяться, и он со злостью на себя думает, что у него не было совсем никаких причин задирать уже поставленную планку. – Ну… по крайней мере сейчас, – Кен только отводит глаза в сторону, закусывая губу. – Как ты вообще себе это представляешь? – Как?.. – тупо переспрашивает Хиде. Как будто его допрашивают на предмет его влажных фантазий! А были ли у него такие?.. – Да, как, – он только кивает и хитро на него смотрит, будто знает, о чём Хиде задумался. – Ты ведь сам не знаешь, как всё это… между мужчинами происходит? Хиде думает протестовать и заявить "я читал!", но в таком случае ему наверняка придётся рассказывать, что же такое он читал, и это обеспечит его зарядом неловкости на весь следующий год. – И что ты предлагаешь? – стараясь звучать саркастически, только и решает ответить он, на что Кен с искрящимися глазами отвечает, что он бы почитал "соответствующую литературу". – Подожди, что почитал?.. – такая существует?.. – Ну… – он, вроде как, даже краснеет, хоть и сам заявлял, что не может, и только отворачивается чуть ли не в коридор, – я… видел такое. – Где ты мог такое видеть?.. – тупо переспрашивает Хиде, смотря на него широко раскрытыми, шокированными глазами. – Э-ээ… в соответствующем разделе литературы? – он, будто стесняясь, обнимает себя за плечи. – Помнишь, мы в прошлый раз заходили в книжный, и ты час торчал у полок с мангой? Подождите. Что?.. Как вообще разговор о том, что Кен не воспринимает отношения всерьёз, вылился в то, во что вылился? – Я торчал там совсем не час! – возмущается взамен этого Хиде, на что Кен мягко осаждает его словами "Я засекал, ты стоял там пятьдесят три минуты, и это только с того момента, когда я начал следить". Ну нет. Не может быть такого. – Кстати, мы ведь купили тогда тебе тот томик, да? – услужливо напоминает зачем-то Кен, и Хиде чувствует в его словах какой-то подвох. – Ну… вроде? Я его ещё не успел почитать даже. Кен на это только широко и злобно ухмыляется и ложится животом на кровать, оперевшись подбородком на сложенные руки. – Я прочитал все предыдущие тома в интернете и этот тоже, – рассказывает он, и Хиде с ужасом понимает, что будет дальше. – Хочешь, расскажу, чем всё закончилось?.. О нет. ТАКОГО предательства он не ожидал. И тем более от кого! – Не-е-ет! – протяжно стонет он, откидывая голову назад и зарываясь затылком в подушку. – Как ты мо-о-ог? На этой ноте они неожиданно заканчивают разговоры в принципе, и комната надолго опускается в тишину, прерываемую только тихим дыханием Хиде и всё более редким шорохом машин на улице. – Так ты будешь спать? – ноюще тянет Кен, ложась на живот полностью и протягивая руки в направлении спинки кровати. Его последние слова заглушаются матрасом, потому что головы он даже не поворачивает. – Я бы всё же переоделся, – просто отвечает на это Хиде, и Кен, перевернувшись на бок, окидывает его сверху донизу оценивающим взглядом. – Ну, я не против, – так же просто парирует он, на что Хиде только вздыхает. – А ты не будешь? Кен только молча прикрывает глаза и мотает головой, елозя волосами по простыням. – Даже просто штаны? – даже если Канеки и одет довольно легко, это всё равно обещает быть… жарким, и Хиде не хочет причинять ему даже таких неудобств. Кен с видимым неудовольствием вместо этого снимает верхний слой с верхней же половины своего тела и аккуратно складывает – за неимением других ближайших незанятых мест – на пол рядом, оставаясь в одной футболке, но и это причиняет ему почему-то видимый дискомфорт. Хиде долго не может понять, почему, пока движущийся свет из окна не заставляет его плечи и локти переливаться зловещим красным цветом. Это полоски чешуи, очень медленно перекрывающиеся обычной человеческой кожей, но судя по всему, с каждым годом этот процесс замедляется, и вскоре, возможно, совсем остановится, пока извилистые полосы не останутся у него навсегда. И вот этот человек только что утверждал, что признание в любви – это "не конец жизни"? Почему вообще ему нужно было выбрать в качестве момента для стеснения телом именно сейчас? Хиде решает больше не давить на него, в очередной раз напоминая себе не задирать планку, и просто молча неловко раздевается в темноте. Он почему-то тоже начинает стесняться и исключительно из-за этого решает в темноте пошариться по ящикам и, еле добравшись в полной темноте до ванной, там переодеться в самую домашнюю и растянутую футболку и самые короткие и лёгкие шорты. Придя обратно, он обнаруживает Кена так и лежащим на животе и провожающим, видимо, глазами движущиеся островки света из-за окна. Он только коротко оглядывается на него, вопросительно приподнимает бровь, когда Хиде скидывает одежду в кучу где-то в углу, не озаботясь её сложением, и возвращается обратно к своему предыдущему занятию. Хиде, в конце концов, так же неловко обходит кровать, по пути несколько раз задев все попавшиеся на пути углы ногой, и ложится на живот рядом, так, что последующие минуты они наблюдают на островками света вместе. У него, как бы он ни пытался бодриться, всё же начинают закрываться глаза, и он уже в полубессознательном состоянии чувствует, как Кен с лёгкой улыбкой перетаскивает его на подушку, прикрывает тонкой простынёй сверху – их обоих под одной – и переползает ближе, с кряхтением протаскивая между его боком и матрасом руку, чтобы его обнять, и только прижимается – близко-близко. Засыпает Хиде уже успокоенный, окружённый прохладой чужих рук, ощущая, как седые волосы щекочут ему шрам на щеке. И последнее, что он, кажется, чувствует, прежде чем его сознание гаснет до следующего дня – короткий влажный поцелуй, поставленный ему куда-то за ухом.