Шведская семья, французские поцелуи и истинно японские традиции

По какому-то забавному стечению обстоятельств Хиде обнаруживает, что большинство его по-настоящему домашних вещей он, оказывается, перетащил в дом Канеки за время ночёвок. Они собираются заранее, восьмого июня, чтобы успеть заселиться и изучить место. У Хиде набирается вещей на небольшой рюкзак (на, собственно, единственный рюкзак, который у него есть – почему-то), и сейчас он только неловко стоит во дворе дома Канеки, пока Ичика бегает вокруг него, а Юкио цепляется за его ногу, обнимая где-то под коленом так, как коалы обнимают эвкалипт. У мальчика за спиной – маленький рюкзачок с ушками, наверняка с детским питанием и какими-то игрушками. В конце концов из дома с кряхтением выбирается Тоука (она в одних только шортах и футболке), а следом за ней Кен, закрывающий дверь, пока его жена, на ходу скидывая крупный рюкзак с плеч, вразвалочку подходит к Нагачике. – Привет, – без предисловий начинает она, ставя рюкзак на землю. В нём что-то звенит. – Привет, – Хиде от нечего делать поднимает маленького Юкио на руки. – Готов? – она пытается заколкой закрепить косую чёлку, но получается плохо. – Наверное. – Поехали? – Кен берёт подпрыгивающую от возбуждения Ичику за руку и ведёт к машине. Насколько Хиде помнит, эту ему предоставили TSC для "рабочих нужд", но всем, в общем-то, понятно, что старенький к сему моменту Ниссан Жук – скорее семейная машина, чем военная и иже. Ему упорно кажется, что Комиссия по всеобщей безопасности просто пытается обеспечить бывшего Дракона всем готовым (учитывая, какая у него сейчас зарплата, например), чтобы новой катастрофы не случилось. Задобрить, так сказать. – Ты идёшь? – уже открывая водительскую дверь, спрашивает его Кен (в круглых очках, в которых он выглядит донельзя смешно), и только тогда Нагачика выходит из состояния задумчивости. Юкио, уже почти у него на плече, водит маленьким пальцем по приоткрытым губам. Тоука усаживает сына в детское кресло и выгоняет Хиде на среднее сиденье, где он сейчас и сидит, между Юкио и Ичикой, которая ест желейные конфеты из шуршащей пачки. Сама Тоука сидит впереди, на месте гоночного штурмана, с примерно таким же серьёзным лицом. Потом, по ощущениям, Кен рассказывает ей какой-то глупый анекдот, потому что она коротко прыскает от смеха и смотрит на него, как на дурачка, пока он искренне нежно ей улыбается. Ичика заговорщицки протягивает ему в горсти несколько своих конфет. Они едут очень уж долго, по ощущениям, где-то больше трёх часов, но Хиде не может быть уверен, потому что его телефон разряжается почти сразу (видимо, то падение со второго этажа во время последних миссий не прошло для него даром, и батарея таки стала слабее), а спросить время он как-то не додумался. Солнце сначала бьёт им в глаза откуда-то справа, а потом заходит за спину, грея затылки. Они едут куда-то далеко на север, и Хиде не удивился бы, если бы они выехали не только с пригорода Токио, но и со всей префектуры вовсе, а может, минули бы пару сразу. В принципе, сеть "недвижимостей Цукиям" широка настолько, что протягивается даже до отдалённых островов, насколько ему известно. По крайней мере, он точно знает о нескольких заведениях на Хоккайдо и в Осаке и Киото. Они делают несколько остановок – гигиенических, по большей части, а во время одной Тоука выгоняет всех "подышать на улице" и кормит сына грудью. Ичика отбирает у отца телефон и фотографирует окружающие дорогу горы и деревья. Хиде просто болтается позади и старается не смотреть на солнце (получается не очень удачно, потому что именно в ту сторону убегают Кен с Ичикой). Они едут сначала по пригородным дорогам, а потом по горному шоссе, и им навстречу, несмотря даже на то, что (судя по тому же солнцу) сейчас уже за полдень, встречается от силы три или четыре машины. Нагачике в голову приходит очень тревожная мысль. – А если что-нибудь случится в Токио, пока нас нет? – он кладёт руку Канеки на плечо, привлекая его внимание, и тот смотрит на него через очки серьёзными, грустными какими-то глазами. – Если я им понадоблюсь – я уеду. Вы остаётесь. Хиде ощущает, что это классифицируется скорее как ультиматум и наказание, чем как что-либо ещё. Наконец ещё через пару часов они подъезжают к большому спа-комплексу, полностью утопленному в лесу. Навстречу им выходит горничная в юкате в крупный цветок, при всём параде, будто на фестиваль, и Хиде на мгновение беспокоится, что им тут приготовили что-то слишком уж особенное. Этого не происходит: горничная в явно парадной юкате, неспешно шагая вперёд, показывает им дорогу от парковки, а затем встаёт за стойку администратора и сверяет их данные. Вторая горничная, одетая уже чуть более скромно, сходит со второго этажа, долго кланяется им в приветствии, а затем жестами говорит следовать за ней. Кен с документами остаётся на ресепшене, а Тоука с большим рюкзаком и Хиде, с рюкзаком и сумкой на разных плечах, поднимаются за второй горничной наверх. Ичика держится одной рукой за руку матери, а второй тащит любопытного Юкио наверх по высоким ступеням. В конце концов, буквально на третьей ступеньке, Тоука ссаживает его себе на плечо и придерживает за ноги, продолжая идти по лестнице наверх. Горничная проживает несколько неловких минут, пытаясь выяснить, кто из мужчин всё-таки муж Тоуки, а когда выясняется, что это тот, который остался внизу, выдаёт ей и Хиде по комплекту ключей на руки. Комната семейства Канеки, более просторная, находится а конце коридора, а комната Хиде – около лестницы. Тоука несколько мгновений недовольно хмурит брови. "Это несправедливо", – только и кидает она, прежде чем снять один рюкзак с его плеча и пойти открывать дверь. Он ожидает там что угодно, но только не комнату традиционного стиля. Здесь пустовато: на пол, покрытый татами, заранее устлан разложенный футон, стоит низенький столик, по стенам развешаны гобелены с каллиграфией, а бумажные двери, по-видимому, выводят на балкон. Рядом с дверью, слева, оказывается большой шкаф, и в него Хиде складывает вещи. Буквально после этого горничная, стуча каблучками своей тоже традиционной вроде обуви, проходит по коридору, зовя всех на ужин. Или на запоздалый обед? Ради ужина (обеда?) приходится спуститься обратно и пройти по длинному коридору с окнами по южную сторону во всю стену. Северная стена увешана пейзажами и каллиграфией, и солнце, уже движущееся к закату, отбрасывает на картины их силуэты серыми тенями. Их проводят через несколько рядов обычных ресторанных столиков и выводят чуть ли не на улицу: в некотором подобии большой крытой беседки, куполом возвышающейся над землёй, на них накрыт стол. Для Хиде тут приготовлен горячий рамен и оякодон, сашими и фрукты, для Кена и Тоуки, по-видимому, – некое подобие красноватого цвета супа с кусочками мяса, для Ичики – простая миска оякодона и совсем маленькая тарелочка разноцветного салата (овощного, а по другую сторону от него стоит что-то, что стоит назвать нарезанными кусочками фруктов), а перед детским стулом для Юкио стоит чашка-непроливайка с детским же питанием. Как предусмотрительно. Ужин проходит в относительном молчании: Кен с Тоукой тихо переговариваются на противоположной стороне стола, Ичика ловко орудует палочками, вытянув от усердия язык, а Юкио просто пьёт смесь из чашки и болтает ногами. Уже допивая бульон из тарелки, Хиде задумывается о том, как, наверное, спокойно относится к пище гулей. Он, конечно, думает, что в этом красном супе, из которого Кен и Тоука палочками вылавливают длинные отрезки мяса, использовались искусственные ингредиенты с, может быть, толикой настоящих, но думает ещё и о том, что ему, по сути, всё равно, даже будь он весь из… натуральных ингредиентов. Что в нём действительно чья-то плоть и кровь. Он не испытывает никакого сожаления при мысли о том, что для их пищи были использованы, пусть и донорские, но органы когда-то живых людей. Тут его настигает отрывок разговора семейства Канеки: – Ты в курсе, что Япония стала поставщиком донорской крови и вышла в этом на международный рынок? Хиде только глупо хлопает глазами и бездумно мотает головой, взлохмачивая движением и без того непослушные волосы. – После недавнего дня донора, – продолжает Кен, бессознательно водя палочками в воздухе, – количество собранной крови превысило нужды медицины в два с половиной раза, так что лишнюю кровь решили экспортировать в соседние страны. И это ещё не говоря о том, сколько "плохой" крови было собрано непосредственно для работы заводов. Про это он как-то не думал. Что сейчас донором может стать любой, даже человек, которому дорога в обычное медицинское донорство заказана. У тебя нормальный вес? Ты дееспособный гражданин? В твоём теле плавают человеческие (или даже гульи, об этом он думал ещё менее) RC-клетки? Приходи на станцию переливания, и ты будешь полезен своей стране. Хиде так надолго погружается в раздумья относительно этого всего, что даже не замечает, как все Канеки – даже малыш Юкио – уже доели всё, что им было предоставлено, и смотрят на него. Он спешно доедает оякодон. По животу расплывается приятная теплота, а тело словно погружается в ленивую негу. Давно он так сытно не ел. Скромно одетая горничная уносит пустые тарелки и приносит им десерты и напитки: Хиде – зелёный чай в керамической чашке и маленький тортик, Кену и Тоуке по чашке кофе и чему-то, издалека похожему на очень тёмную плитку шоколада, Ичике – тоже чай, но уже в маленькой чашке весёлой раскраски, а также схожий тортик, как и ему, но с красной начинкой. Перед Юкио ставят маленькую тарелку с кусочками фруктов и новую непроливайку с чем-то яркого цвета внутри. Нагачика надеется, что это безопасно для детей. – Хм, а что это? – Кен берёт с блюдца чёрную плитку и вертит её в руках, потом подносит к носу. – Кофе пахнет. Видя их смущение, горничная выходит из здания и подходит к ним поближе. – Это кофейный шоколад, – объясняет она, кончиками пальцев отламывая кусочек от общей плитки, – безопасный для гулей, недавно начал производиться у нас на заводе, – она в приглашающем жесте подносит его ближе к лицу Тоуки. – Попробуете? Та, с некоторой долей недоверия и с некоторой – раздражения от такого вламывания в её личные границы, берёт длинный кусочек и робко пробует на зуб. – Ну как вам? – чуть наклоняется вопросительно горничная, натянуто, но приветливо улыбаясь. – Это как кофе, – констатирует Тоука, уверенно отгрызая уже треть от кусочка, с сосредоточенным лицом и нахмуренными бровями, – сладкий. Горничная улыбается более искренне и хлопает в ладоши в каком-то формальном жесте поздравления. – У него и должен быть такой вкус! – делится она. – Но сейчас мы работаем над увеличением ассортимента. Довольно сложно подбирать ароматизаторы и синтетические пищевые добавки для гулей, учитывая, что никто до нас этого не пытался делать. Тоука только кивает головой, медленно пережёвывая шоколад и держа остаток кусочка между губами. Хиде с его места кажется, что сейчас Тоука похожа на ту себя, что работала в Антейку, с её суровостью и хлёстким нравом (пусть лично он это и не застал, он достаточно часто слышал об этом от Кена, чтобы сложить картину). А ещё отсюда ему видно, каким влюблённым взглядом Канеки на неё смотрит, оперевшись щекой о руку. Видимо, его тоже накрыла ностальгия. После ужина они выходят из крытой беседки-купола через стеклянную дверь во двор, весь покрытый цветами. Тоука сразу же теряется в кустах гортензии. Ичика как-то находит за цветами и деревьями качели и бодро ускакивает на них качаться. Кен следует за ней, чтобы присмотреть, и кивает ему на Юкио, который задумчиво смотрит на летящих в небе птиц. Нагачика проводит несколько часов такой прогулки, всюду следуя за маленьким Юкио, который рассматривает небо, горы и "ветóцьки", смешно растирая лепестки в крохотных пальцах. Воздух наполнен свежестью и пряными ароматами с клумб и разноцветных кустов. Возвращаются они уже совсем к вечеру, когда солнце уже скрывается за ближайшим склоном, и окружающий гостиницу лес покрывается синими тенями. Обратно проходят через ту же стеклянную дверь, крытую беседку, ряды ресторанных столиков. Девушка на ресепшене, уже другая, говорит им, что они могут ещё заказать еду на ночь, и им принесут всё прямо в комнату. Все дружно отказываются от такого предложения, хотя Ичика и долго строит умоляющие глазки отцу. Уже один, в своей комнате, Хиде сначала со вздохом облегчения ложится на футон прямо в одежде, а через несколько минут решительно садится и начинает рыться в телефоне. Связь здесь почти не ловит, Хиде даже на мгновение приходит в голову тревожная мысль о том, что Канеки может даже не узнать о каком-то серьёзном происшествии в Токио, но он успокаивает себя мыслями о том, что у Кена наверняка есть с собой спутниковый телефон специально для таких случаев – или что-то в этом роде. После этого он бездумно перелистывает все картинки в галерее, а потом начинает играть в какую-то игру, не требующую сильного напряжения мозгов. На середине уровня на время в дверь стучат, и Хиде, искренне думая, что это горничная пришла с какими-то своими услугами, просто отвечает "войдите!", не отрываясь от экрана. Когда он слышит (и краем глаза видит), как открывается и закрывается дверь, а после этого наступает странная тишина, он всё-таки ставит уровень на паузу и поднимает глаза. – … Привет, – здоровается с ним Кен, в кривом подобии полуулыбки дёргая уголком губы. – Привет, – отвечает Хиде, пока винтики в его голове тяжело крутятся в попытке понять, что происходит. Канеки просто молча стоит, спиной прижавшись к двери, и Нагачика только-только замечает, что тот одет, в общем-то, в белое кимоно, которое гостиница предоставляет для гостей. Кен только глубже запахивает его, прикрывая грудь, но Хиде всё равно видит змеящиеся по бледной коже спиральные чешуйчатые узоры. – Тоука выгнала меня к тебе, сказала, что хочет "побыть максимально одна", раз уж она здесь всё равно с детьми, – он улыбается краешком губы уже искренне (искренне неловко и скромно) и подходит к футону, садясь в итоге рядом с Хиде и вытянув ноги на татами. – Ммм, – только и находит, что сказать, тот, пытаясь продумать, как же на это всё реагировать. – Ты будешь переодеваться? – спрашивает Кен, ложась на футон спиной. Он ещё раз поправляет кимоно, чтобы верхний запа́х показывал только маленький кусочек ключиц. Даже этого кусочка Хиде оказывается достаточно, чтобы густо покраснеть от какого-то неведомого чувства. – … Да, конечно, – отмирает он по прошествии, казалось, нескольких часов, открывая шкаф и уже тянясь к рюкзаку. Тут Кен мягко окликает его, и Хиде замечает, что на полке лежит такое же, как у Канеки, сложенное белое кимоно. – В это? – он вытягивает руку с кимоно вперёд, будто выдавая его на рассмотрение. – Как хочешь. Можешь оставаться в шортах и футболке, если тебе так удобнее. Ему, наверное, и правда было бы удобнее, но, с другой стороны, он впервые в жизни по-настоящему выехал с семьёй на горячие источники, ткань кимоно приятная и мягкая на ощупь, а жизнь слишком коротка, чтобы не пользоваться всеми её возможностями. – Эм-м, – в голове у Хиде роится бесконечной цепочкой мыслей один вопрос. – Что-то не так? – Кен, с закинутыми за голову руками, лежит на футоне и поворачивает в его сторону голову. Кимоно открывает виду его длинные бледные ноги и костлявые ключицы. Это зрелище представляется ему настолько неприлично эротическим, что Хиде приходится на минуту отвернуться обратно лицом к шкафу, чтобы перевести дух. – А ты будешь… смотреть? Кен отвечает на этот вопрос быстрее, чем Хиде ожидает, как будто сам поджидал чего-то такого. – Ну… я бы не был против. Раз мы, типа, пара, – он показывает ему два разведённых в жесте победы пальца и сводит их вместе, видимо, символизируя сошедшуюся "пару". В голове у Хиде успевает проскочить только одна крамольная мысль о том, какой же Канеки негодник, за которую он себя мысленно лупит по своему же самому лбу. – Л-ладно, – он отступает от шкафа и стаскивает с себя футболку, небрежнее обычного складывая её и забрасывая на свободную полку шкафа. Следом быстро идут шорты, и на некоторое время он оказывается слишком сильно, по его мнению, оголённым в одной комнате с объектом его влюблённости. Уже просовывая руки в рукава кимоно и ловя через плечо ленивый Кена взгляд, он одёргивает себя в осознании того, что он, чёрт возьми, на горячих источниках, и ему придётся оголиться перед этим самым объектом и вовсе целиком. Надолго. Хиде с успокоительными вдохами медленно закрывает створки шкафа и отходит назад. После осторожно подбирается к футону. На улице уже сумерки, и темнота заползает в комнату через бумажные балконные двери. Кен соблазнительно лежит наполовину на футоне, наполовину на полу, но, видя приближающегося Хидейоши, садится. – Думаю, она выгнала меня надолго, – буднично говорит он, но от неожиданности Хиде всё равно привскакивает. – Н-надолго? – Думаю, на всю ночь, – с серьёзным видом качает головой Кен. – Поэтому тебе придётся меня приютить, – тут же подмигивает он, приобнимая одной рукой согнутые колени. Сердце у Хиде бьётся от всех навалившихся разом событий так сильно, будто готово вырваться из груди. Он чувствует, как наливается багрянцем лицо, а вместе с ним и уши. – К-коне-ечно, – он переводит дыхание посередине слова, сам того не замечая, и бухается на колени рядом. – Можем посмотреть какой-нибудь фильм, – предлагает Кен снова буднично, и Хиде старается не отпрянуть от его внезапного жеста. Оказывается, Канеки тянется заправить ему выбившиеся из причёски волосы за ухо. – У меня есть с собой ноутбук и планшет. Жаль, что тут нет телевизоров, конечно. Хиде лепечет какую-то чушь последующие полчаса, пока Кен бродит по коридору туда-сюда между комнатами, притаскивая к Хиде вещи из своего рюкзака и новости, и в конце концов они смотрят Годзиллу, пока Нагачика ест какой-то энергетический батончик и запивает это всё некрепким травяным чаем из термоса. Канеки предусмотрительно собрал с собой еды для него. Уже глубоко после заката, перед самым расцветом ночи, они открывают балконные двери и выходят на полукруглый балкон с окнами во всю стену. Снаружи открывается чудесный вид на сад, окружающие горы, источники и звёздное небо. Кен приобнимает его за плечи, а потом кладёт на плечо свою голову, будто засыпает. Хиде улыбается, разглядывая под блеклым светом луны его точёное лицо. Спят они в обнимку, животом к спине, и Хиде переплетает свои пальцы с пальцами Кена, крепко держащими его, и через плечо целует того в нос.