Сияй

Лань Ванцзи проводил долгим печальным взглядом спину уходящего в темную ночь Вэй Ина, который, по правде сказать, уже некоторое время просил его смилостивиться над ним и отпустить, и прикрыл лицо рукой. Он лежал на своей постели, в выделенных для него уединенных гостевых покоях, пытаясь выровнять учащенное дыхание и чувствуя, как лицо, уши, шея неистово пылали. По внутренней стороне бедер медленно стекала горячая влага и впитывалась в нижние одежды. Ткань липла к коже. От собственного запаха и очевидного желания Лань Ванцзи стало немного не по себе, но не в плохом смысле. Ему, наоборот, было слишком хорошо и приятно. Каждый сделанный им вздох щекотал легкие. Каждый удар сердца отдавался тяжелой и сладкой болью в груди. Руки и ноги периодически дрожали от недавно пережитого наслаждения. Отчаянно хотелось коснуться себя, нежно приласкать изнутри, раздеться до конца, — или хотя бы обнажить плечи и снять пояс, чтобы стало легче дышать, — снова почувствовать губы Вэй Ина на своей коже, его мокрые страстные поцелуи, открыто и безбоязненно дрожать под ним, не опасаясь насмешек или упреков за свою несдержанность, еще раз услышать его тяжелые обжигающие вздохи удовольствия, что изредка прерывались бархатным чувственным рычанием, увидеть его красивое лицо, искаженное… искаженное… Лань Чжань не знал, какое слово здесь можно было подобрать. В его чертах виднелась мука и что-то еще, нечто более глубинное, страстное и, может быть, устало-нежное, похожее на… на любовь? От последней мысли, тихой, словно ночной шепот, Лань Ванцзи едва слышимо выдохнул сквозь крепко стиснутые зубы и спрятал лицо в сгибе локтя, издав непонятный и очень смущаюший звук, который мягким эхом оттолкнулся от стен комнаты, а после тонким звоном отдался в его ушах. Лань Чжань не знал, что и думать. Ему отчего-то казалось, что он глупо самообманывался. Лань Ванцзи трудно было представить, что кто-то еще, кроме брата или дяди, будет питать к нему теплые чувства, поскольку в течение многих лет к нему не смели даже подходить на расстояние большее, чем пара шагов, и заговаривать первыми предпочитали только в том случае, если не оставалось никакого выбора. Но поцелуи Вэй Ина ощущались слишком реальными, — Лань Чжань до сих пор чувствовал на себе нежное давление горячих губ жениха, — его слова и действия, в которых не наблюдалось и намека на обман или неискренность, внушали доверие и спокойствие. Вэй Ин не лгал, не темнил, не пытался строить из себя того, кем не являлся на самом деле. Лань Чжань это почти сразу заметил: если поначалу Вэй Ин и осторожничал, то сейчас стал позволять себе нечто гораздо большее… Настолько большее, что Лань Чжань до сих пор боялся встать с постели, чтобы дойти до бочки с остывающей водой, которую специально для него заранее подготовили слуги. Ноги бы не выдержали сейчас его вес. Дрожь сотрясала все его тело, и невозможность контролировать себя, свои реакции, свое желание немного пугала, но больше, конечно же, будоражила, — волновала в самом приятном смысле. В крепких и сильных руках Вэй Ина не было страшно. До него к Лань Чжаню еще никто не относился так хорошо. Никто раньше не пытался понять в романтичном плане и выслушать, ошибочно полагая, что его молчаливость сама собой равнялась послушности и покладистости. Вэй Ин же интересовался им и принимал в расчет свойственную ему отчужденность и холодность. Он будто и вовсе не считал Лань Чжаня холодным человеком, продолжая разговаривать с ним так, словно ничего естественнее с ним и произойти не могло. Вэй Ин за все время их общения ни разу не обвинил его в немногословии и кажущемся безразличии, ни разу не пожаловался, а если и жаловался, то только в шутку, невсерьез, ласково и чуть-чуть насмешливо. Лань Ванцзи и сейчас слышал его голос у себя в голове, с чувственными дразнящими интонациями, с легкими нотами веселья, от которых становилось только жарче и восхитительнее. Вэй Ин — восхитительный. А еще очень добрый, теплый, внимательный, улыбчивый, солнечный. Быть с ним — совсем не страшно. Их близость приносила лишь удовольствие и неведомое ранее чувство предвкушения. Изучающие неспешные поцелуи и прикосновения Лань Чжань встречал охотно и сам же отвечал на них, старательно повторяя за Вэй Ином и учась вместе с ним. Он не знал, как жил раньше без поцелуев. Но был счастлив, что разделил свой первый поцелуй именно со своим будущим мужем, с Вэй Ином. Это было так правильно. Так прекрасно. Лань Чжань с коротким судорожным вздохом перевернулся на живот, ровно на то место, где недавно лежал жених и где пахло им наиболее сильно. Теперь запах Вэй Ина не казался ему столь насыщенным, как это было раньше. Теперь Лань Ванцзи мог различать и более тонкие его оттенки. До того он чувствовал в основном лотосы с незначительным намеком на пряности, но сейчас ощущал еще и какую-то доселе незнакомую и волнующую солоноватую горечь в самой глубине. Запах Вэй Ина стал восприниматься им ярче и в то же время на порядок спокойнее. И пусть аромат цветов все так же пьянил его, но он уже не туманил разум. Наверное, у омег именно так и проходило привыкание к запаху своего партнера. Лань Чжань мягко улыбнулся. Он был искренне рад, что его тело и душа не стали отвергать Вэй Ина, и что они в конце концов будут друг у друга. Лань Чжаню этого бы очень хотелось. Ему действительно нравился Вэй Ин. «Вэй Ин». Лань Ванцзи, чуть дрожа, приподнялся на локтях и обвел взглядом комнату. От бочки у стены еще шел пар, и пока вода не остыла окончательно, ему лучше было бы уже встать и раздеться. Не то чтобы Лань Чжань опасался мыться в холодной воде — их источники в Гусу были практически ледяными, и он каждый день медитировал там, привыкая к холоду и ради высокого уровня самосовершенствования стараясь не обращать внимания на неудобства и дискомфорт, — просто тело было слишком напряжено. А горячая вода справилась бы с этим всяко быстрее холодной. Лань Чжань поправил волосы, задумчиво коснулся своих губ кончиками пальцев и медленно потянулся к завязкам ханьфу и туго затянутым поясам. Вскоре дышать стало легче и одежда аккуратно сложенной стопкой оказалась лежащей на краю постели. Убрать ее Лань Ванцзи планировал попозже, а пока на подрагивающих ногах он в несколько шагов достиг бочки и с тихим вздохом погрузился в ароматную воду. Похоже, что слуги добавили в нее какие-то травы. Что ж, ладно. Лань Чжань откинулся назад, прикрыв глаза. В нем все еще продолжало бурлить желание, чуть поутихшее, все такое же жаркое, однако прикоснуться к себе он не торопился. Хотелось, конечно, но что-то его все-таки останавливало. Возможно, он просто привык сдерживаться. Даже во время течки, как бы больно и невыносимо ему, несмотря на подавители, ни было, он старался по возможности переждать минуты слабости и сбрасывать излишки энергии инь по-другому. Лань Чжань медитировал. И это требовало от него куда как большего контроля и сосредоточенности, чем если бы он обыкновенно и незатейливо приласкал себя и сбросил таким образом мучившее его напряжение. Лань Ванцзи сделал исключение только один раз. В своей уютной цзинши. Когда Вэй Ин покинул орден Гусу Лань вместе с семьей и оставил после себя лишь воспоминания о своем запахе, светлой улыбке, легких касаниях и добрых словах. Лань Чжань потом ни секунды не жалел о том, что поддался. Потому что… Потому что это был Вэй Ин. Рядом с ним не было места для чувства вины или стыда. И даже правила начали терять для него то первоначальное значение, которому он посвятил всю свою жизнь. И ведь не ради себя посвятил, а ради покойной матушки и одобрения дяди. Правда перед Лань Чжанем теперь вырисовывалась одна немаловажная проблема. Дядя бы точно не одобрил того, что происходило между ним и Вэй Ином. Более того, у него наверняка случился бы какой-нибудь особо острый приступ намечающегося искажения ци. В отличие от брата, он оставался требовательным и упрямым во всем, что касалось соблюдения правил. Сичэнь же был более лояльным и терпимым в этом плане. Наверное, брат в каком-то смысле даже баловал его — покупал иногда что-то вкусное или красивое на рынках Цайи, снабжал копиями редких книг и сборников стихотворений (и в обязательном порядке писал все от своей руки), дарил картины, которые казались ему лучшими. Лань Сичэнь очень любил рисовать в свободное время, и пейзажи тушью у него получались воистину потрясающими и удивительно яркими, несмотря на то, что цвет использовался всего лишь один — черный. Лань Ванцзи в ответ тоже что-нибудь дарил и старался не ограничиваться одними только красками, кистями, чаем и благовониями. Но Сичэня, вероятно, и подобная инициатива радовала. Все же Лань Чжань с детства был довольно закрытым человеком, которого предварительно надо еще убедить, что небольшие подарки ему давались просто так, а не за какие-то там заслуги. Лань Чжань медленно повернул голову набок и окинул взглядом аккуратную стопку одежд на постели, мягко покраснев от непрошенного напоминания о щедрости и доброте Вэй Ина и о его небрежном очаровании. Он же хотел отказаться от подарка. Но как-то так получилось, что его все-таки уговорили принять ханьфу, нарочно подойдя к этому вопросу с практичной и логичной стороны. Вэй Ин будто знал, куда и как надавить, чтобы не оставить ему ни шанса на отказ. И вот Лань Чжань обзавелся новым прекрасным ханьфу, который в клане особо не поносишь. Ни старейшины, ни дядя не посмотрят на то, что это подарок жениха, и только ради него правила переписывать не станут. Да и что это за вздор такой — переписывать правила? Лань Чжань фыркнул и с головой ушел под воду. Возможно, он мог бы надеть его когда-нибудь в цзинши… Для себя. Лань Ванцзи резко вынырнул, недоумевая по поводу своих же мыслей и реакций на происходящее, и надолго замер в одном положении, хмурясь и умирая от головокружения. Тепло в груди, поселившееся в нем с самой первой встречи с Вэй Ином, вдруг в один момент значительно расширилось, наполняя каждую клеточку его тела томной негой, и преступно вырвалось наружу довольным бархатистым урчанием, которое не поддавалось абсолютно никакому контролю. Да он никогда раньше подобных звуков не издавал! Он даже не думал об этом. И от других не слышал. И навряд ли Лань Чжань был болен. Скорее всего, это просто его внутренняя суть дала о себе знать столь оригинальным способом. Ни учителя, ни лекари о чем-то таком в своих лекциях и советах никогда не упоминали. А следовало бы. Что-то об этом говорили книги, но без подробных сведений. Лань Чжань мурлыкнул. Осознание прошило его как-то совершенно неожиданно. И Лань Ванцзи внезапно захотелось куда-нибудь поскорее убежать, чтобы все как следует обдумать и составить план действий. По возможности. Лань Сичэнь, помнится, в своем последнем письме признавался, что скучает по младшему брату, и интересовался о его буднях в качестве гостя ордена Юньмэн Цзян. Также он спрашивал о том, когда Лань Чжань приедет домой, и не обижают ли его там. Разумеется, намеками и полунамеками. Глава Лань не мог позволить себе прямых вопросов. В письме упоминались и старейшины. Те снова выражали свое недовольство выбором жениха для их Второго Нефрита. Они негодовали по поводу того, что Лань Ванцзи будет жить в Юньмэне и попытались оспорить этот вопрос с главой Цзян, который впоследствии выразился настолько резко и прямо, что у всех уважаемых старейшин разом чуть глаза не полопались (сюнчжан так не написал, конечно). Послание Цзян Ваньиня так и дышало скрытым гневом и раздражением. А окончательно их добил Лань Чжань, который весьма четко в ответном письме написал, что будет жить с мужем, в Пристани Лотоса. Лань Сичэнь, наверное, был в восторге. И старейшины, вероятно, надолго замолчали, не найдя, к чему привязаться, ведь и Лань Ванцзи, и Вэй Усянь занимали примерно одинаковое положение в обществе. Разница совсем маленькая. На нее можно было спокойно закрыть глаза. Лань Чжань разрешил себе небольшую улыбку. Он никому не позволит обидеть Вэй Ина тогда, когда тот и сам смело бросался на его защиту. И с этой мыслью из его груди вырвался еще один очень короткий урчащий звук.