Сияй

Лань Чжань совершенно не удивился тому, что на следующий день после памятного разговора брат пришел снова и, с удобством расположившись где-то за дверью, принялся играть на Лебин его любимые мелодии. Подобными действиями он словно пытался задобрить своего младшего брата. Последнему же ничего другого не оставалось, как слушать, наблюдать, ждать. Ему многое нужно было осмыслить и обдумать. Благо теперь свободного времени у него стало предостаточно. Так и проходили его дни — в медитациях, в ожидании, в одиночестве. Обида, раздражение и непонимание постепенно покинули Лань Чжаня, оставив на языке лишь горьковатое и запоминающееся послевкусие, но и оно довольно скоро исчезло без следа. Лань Чжань решил отпустить и двигаться дальше, не лелея в себе негативные чувства, коих и так было предостаточно, поэтому, хорошенько поразмыслив над происходящим, в один из дней, когда на веранду маминого дома вновь взошел Лань Сичэнь с Лебин в руках, он в первый раз за долгое время коснулся струн своего циня в ответ на успокаивающую мелодию брата. Лишь на мгновение мелодия эта потеряла свою стройность, но потом столь же быстро выровнялась и подстроилась под тягучие и уверенные ноты гуциня Ванцзи. Так, как должно. Когда же последние звуки стихли в ставшей уже привычной утренней тишине Облачных Глубин, не такой давящей и тяжелой, как казалось совсем недавно, Лань Чжань позволил себе поблагодарить брата за безмолвную поддержку парой хорошо отработанных фраз из теоретического трактата о мелодии Расспроса. Играть отдельные звуки было, безусловно, проще, чем уже готовые и давно изобретенные предками лаконичные словосочетания и предложения, но последние ему нравились много больше. Спокойные благодарственные мелодии, способные временно умиротворить и подготовить мятежного духа или призрака к последующему этапу упокоения и усмирения, были по-своему особенными, они идеально подошли к текущему моменту. Пусть брат и не являлся мстительным призраком, которого следовало упокоить… Впрочем, иногда Лань Чжань в этом все-таки сомневался. Подождав, когда шум за дверью окончательно стихнет, а звуки шагов окажутся достаточно далеко от дома, Лань Чжань вышел на веранду и наклонился, чтобы забрать завтрак и новые письма от Вэй Ина. Было также небольшое послание от Сичэня, где тот просил перебраться хотя бы в цзинши и желал хорошего дня. Возможно, чуть позже он так и поступит. Стены маминого дома давили и, лежа на ее постели со свежим бельем и до странного теплыми одеялами, его не покидало ощущение пустоты и пережитого когда-то давно беспросветного горя и глубокой печали. Это было тяжело. И все еще больно. Но и отпустить своего первого родного человека он не мог. Лань Чжань до сих пор скучал по ней, по ее теплу, сердечности и утробному довольному урчанию, когда у нее наконец появлялась возможность впервые за несколько долгих недель обнять своих детей, по ее тонким рукам и нежному-нежному запаху с отчетливым горечавковым шлейфом. Лань Чжань отчаянно скучал по запаху ярко-синих горечавок, что и по сей день цвели снаружи, горечавок, чей аромат на коже и одежде матушки ощущался во сто крат лучше и восхитительнее. Не так насыщенно, не так… приземленно. Он знал, что ему не мерещилось, — то не могло быть выдумкой и обманом сознания. Он честно сравнивал и искал в любимых цветах матери хотя бы намек на ее запах, но, к сожалению, так ничего и не нашел. Все было не так. Обычные горечавки не вызывали в нем ни любви, ни привязанности. Ничего. Они лишь служили проводником к глубоко зарытым воспоминаниям. И потому Лань Чжань — из сентиментальности ли, или, быть может, из крепкой преданной любви — сам раз в несколько лет высаживал новые цветы, но чаще всего просто любовался ими, дышал, молчал, играл для них что-нибудь тихое и ласковое на гуцине, чтобы те росли лучше и продолжали радовать глаз. Лань Чжань вздохнул. Получается, что Лань Сичэнь был прав в какой-то мере. Лань Чжань будто специально мучил себя и за что-то наказывал. Например, за все нарушенные им правила, за недостойное поведение и отсутствие какого-либо стыда. Это… неприемлемо. «Переберусь в цзинши завтра», — решил он и поставил поднос с завтраком на низкий столик. Аппетита не было. Вздохнув громче обыкновенного, Лань Чжань взялся за чайничек со свежезаваренным чаем и неохотно потянулся к паровой булочке с овощами. Что-то съесть сегодня все-таки нужно, чтобы ни брат, ни дядя не переживали за него. Внимание письмам он, несмотря на свое возмутительное нетерпение, уделил лишь тогда, когда поел и выпил чаю. Лань Чжань мог бы приступить к ним и сразу, да только привычка, вбитая в подкорку сознания, не дала ему осуществить задуманное. Как и разговорам, делам за столом не было места. С трепетом и затаенным дыханием Лань Чжань взял самый пухлый конверт, запечатанный неизвестным ему талисманом. Почерк был юноше хорошо знаком. Так размашисто, живо и красиво, не скупясь на чернила, писал только Вэй Ин. И пусть его резковатые иероглифы не были идеальными и правильными, но они передавали характер своего владельца безупречно. Не сдержавшись, Лань Чжань любовно обвел пальцем необычный талисман, случайно при этом задев острую решительную линию, оставленную чернилами, и искренне удивился, когда желтый бумажный край с небольшой вспышкой фиолетового цвета сам по себе отошел от плотного конверта, хотя до этого все было намертво прикреплено. Или приклеено? Лань Чжань пока не мог ничего понять. До того, как талисман, послушный его прикосновению, отошел-таки от конверта, он вообще сомневался, что сможет прочитать письмо Вэй Ина, а тут все так внезапно и быстро разрешилось. Конечно, это было весьма своевременно, но и объяснения не помешали бы. «Лань Чжань, милый, здравствуй. Пишу теперь чаще обычного, не удивляйся. На это у меня есть свои причины, надеюсь, мои письма не сильно тебе надоели. Впрочем, думается мне, ты бы обязательно сказал мне, будь это действительно так. Честность и допропорядочность Второго Нефрита воистину не знают границ. Но я снова отвлекся, прошу прощения. Дело в том, что я изобрел несколько талисманов, пока скучал по тебе, и большинство, к сожалению, находятся лишь в стадии разработки и усовершенствования. Один из таких ты удостоился увидеть, когда дотронулся до конверта. Это талисман приватности. Идея о нем возникла в моей голове довольно давно, но реализовать его я решился только сейчас. Пока он слишком громоздкий и требует вложения большего количества ци, чем необходимо. Заклинатель среднего уровня еще справится, но как же быть заклинателям с более низким уровнем совершенствования? Как быть тем же младшим ученикам? Я еще думаю, как решить этот вопрос, Лань Чжань, но если у тебя появятся идеи, буду только рад. Ах, да, забыл сказать. Талисман приватности работает очень просто. Человеку, которому предназначено письмо, достаточно только коснуться его. И все. Наверное, ты заметил, что на талисмане в окружении других массивов есть твое имя? Так вот, это — основополагающее. Остальное необходимо, просто потому что необходимо. Без них пока, к сожалению, не обойтись. Я не нагрузил тебя? Буду надеяться, что все-таки нет. Ты потрясающе умен, Лань Чжань. Я верю в твой твердый и острый ум. Однако перечислять все твои достоинства будет слишком долго, и, боюсь, бумаги не хватит. Но при случае я бы с удовольствием рассказал тебе о них лично, может, ближе к вечеру, после захода солнца, когда все вокруг благостно стихнет и говорить станет возможно лишь шепотом, очень осторожно, дабы не спугнуть. Хоть я и сомневаюсь, что ты испугаешься. Возможно, испугаюсь и удивлюсь, наоборот, я? Этому недостойному ужасно повезло с тобой. Не знаю что бы делал без тебя. Такое можно оправдать лишь возмутительным везением, я не преувеличиваю…» Лань Ванцзи задрожал и с судорожным вздохом отложил письмо в сторону. Он почувствовал, как его лицо запылало от смущения. Вэй Ин снова увлекся. Иногда Лань Чжаню казалось даже, что он делал это специально, — испытывал на нем свое сладкоречие. В эти минуты ему с трудом верилось, что у него никогда не было любовника или любовницы. Но правда в том, что Вэй Ин не стал бы лгать в таких вещах. Просто… Вэй Ин был более открыт и смел. И еще он был старше… И знал, вероятно, больше. И это вне всяких сомнений могло бы вызвать недоверие и неуверенность у кого угодно, но только не у Лань Чжаня. Он верил Вэй Ину. Каждому его слову. Да и будь у него в самом деле хоть сотня самых нежных и преданных любовников — это ничего между ними не меняло. Прошлое жениха ему не принадлежало. Но теперь принадлежит настоящее. И будущее. В Лань Чжане не было и капли сомнений. Нет никого вернее и сильнее Вэй Ина. Думать иначе — значит выставить себя неблагодарным глупцом. «Сердце тоскует по тебе. Но что-то мне подсказывает, что наша встреча состоится довольно скоро. В следующих письмах я более подробно затронул некоторые события из своей жизни. Мне все еще есть что тебе рассказать, ведь в Пристани Лотоса постоянно что-то происходит. Теперь ты это знаешь. Желаю тебе прекрасного дня. Твой Вэй Ин». Успокоившись ровно настолько, чтобы приступить к прочтению следующего письма, Лань Чжань ненадолго замер в глубоком раздумье, даже не пытаясь заглушить охватившие его восхищение и тихий глубинный восторг. Обмен письмами неожиданно позволил им узнать друг друга лучше. Немногословному Второму Нефриту оказалось намного легче раскрыть часть своих мыслей и чувств при помощи кисти и бумаги. Да и Вэй Ин в ответ раскрылся для него сразу со многих сторон. Лань Чжань, когда внимательно вчитывался в неровные строчки иероглифов, легко мог представить перед собой Вэй Ина с его выразительной мимикой, услышать его голос, что отдавался в ушах звонким фантомным эхом, и даже почувствовать его запах. Это не было сложно. Он, кажется, знал Вэй Ина всю свою жизнь. Лань Чжань встряхнул волосами и взялся за написание ответа на первое письмо, выуживая из памяти все знания о талисманах, которые только сохранились в его голове. Он давно интересовался изобретениями и талисманами Вэй Ина, и помочь ему — было делом чести. У него уже появилась пара идей о том, как можно успешно сократить и облегчить общее написание без потери основных свойств. Возможно, это было неправильно, но ничто не мешало Вэй Ину попробовать. Лань Чжань пересел за рабочий стол и неспешно развел чернила. Завтрак оказался благополучно забыт.

***

На следующий день Лань Ванцзи, как и хотел, перебрался в свою просторную и светлую цзинши. С его ухода ничего не поменялось. Все лежало на своих местах, чистое и свободное от пыли. На низком столике перед спальней стояла ваза с цветами. К счастью, не горечавками. То были какие-то дикие луговые цветы. На их тонких лепестках еще дрожала роса. Откуда бы они здесь взялись? Лань Чжань тихо вздохнул и уверенно прошел вперед, вглубь комнаты. У окна он остановился и медленно опустился на пол, почти сразу принимая позу лотоса и дыша никогда не исчезающими туманами. Медитировать в месте, где ты прожил почти всю свою сознательную жизнь, не в пример легче. Лань Чжань закрыл глаза и погрузился в медитацию. И пришел в себя он только тогда, когда услышал звуки шагов где-то снаружи. Юноша тут же потянулся рукой к своему гуциню, спрятанному в цянкунь, и аккуратно вытащил инструмент, а затем без спешки, размеренно, избавил его от защитной ткани. Приготовился было коснуться струн, мягко подхватить мелодию брата. Но услышал далеко не Лебин. За дверью раздавались строгие и спокойные ноты другого гуциня. Лань Ванцзи встал с места, расправив складки на одежде, и прислушался к доносящимся звукам. Гуцинь не замолкал ни на мгновение, и тогда он прошел к двери и медленно ее открыл. На веранде в развевающемся белом ханьфу, с идеально прямой спиной сидел, полуприкрыв глаза, его дядя, чьи руки с тонкими изящными пальцами без украшений легко скользили по струнам, не создавая диссонанса и не мешая нотам собираться в старую классическую мелодию. Его руки легко парили над поверхностью гуциня, они словно и не участвовали в создании музыки, а существовали сами по себе, отдельно от инструмента. Но это был обман. Дядя касался струн. Просто он хорошо умел переводить внимание собеседника на что-то другое. Вот и все волшебство. Лань Чжань не сразу смог так же. Но он усердно учился. — Дядя, — сказал Лань Чжань, когда игра подошла к концу и последние ноты растворились в воздухе. — Ванцзи, — кивнул Лань Цижэнь, указав на место рядом с собой. — Рад узнать, что ты открыт к общению. Однако я удивлен тем, что ты вышел поговорить со мной, но не с Сичэнем. Твой брат был весьма настойчив. — Брат поймет. Лань Цижэнь хмыкнул, едва заметно приподняв уголки губ. И все снова погрузилось в молчание. — Я пришел просить у тебя прощения, Ванцзи. И поговорить, — ровно вывел дядя, смотря куда-то вперед, перед собой. — Дяде не нужно просить прощения. Мужчина снова кивнул. Дядя, видно, уважал его решение, но, судя по недовольно поджатым губам, у него было на этот счет свое мнение. Лань Чжань был несколько изумлен. Перед ним нечасто извинялись за что-то. — И все же я прошу прощения, — сказал дядя. — Все старейшины, участвующие в твоем наказании, наказаны, а публичные извинения главе ордена давно произнесены. Лань Сичэнь очень на этом настаивал. — Наказаны? — Отстранены от дел на неопределенный срок. Также им запрещено покидать территорию ордена. Ванцзи не о чем переживать. Ему и без того пришлось испытать слишком многое. — Дядя? — Целитель подтвердил твою непорочность, — очень медленно проговорил Лань Цижэнь, неловко кашлянув. — В чем я, собственно, никогда и не сомневался. Ты — мой племянник. — Дядя. — Лань Чжань почувствовал краткий прилив горячего стыда. Узнай его дядя, чем они занимались с Вэй Ином, тому наверняка стало бы очень плохо. — Да, — с решимостью сказал мужчина, закрывая неудобную тему. — Я пришел и с другими новостями. Полагаю, ты найдешь их интересными. — Лань Чжань заинтересованно подался вперед. — Твой жених в скором времени должен прибыть в Облачные Глубины. Дядя не выглядел довольным, но сердце у Лань Чжаня все равно сладко сжалось. — Вэй Ин будет здесь? — с недоверием спросил он. Лань Чжань не ожидал, что после того письма, в котором был всего один короткий и незначительный намек на скорую встречу, они все-таки увидятся. — Вэй Усянь, — фыркнул Лань Цижэнь. — От него никогда не знаешь, чего ожидать. — Дядя разочарован выбором жениха? — тихо произнес Лань Ванцзи, напрягшись в ожидании ответа. — Этот мальчишка слишком высокомерен и бесстыден. — Если бы правила позволяли, то его дядя, вероятно, сплюнул бы с досады. Или же подавился дурной кровью. — Но он также и добр, по-своему справедлив, внимателен, умен, — с неохотой перечислял Лань Цижэнь, — и достаточно проницателен. Судя по той активной деятельности, которую он развернул почти сразу после заключения вашей помолвки. Торговля и поставки… Скорость и качество торговли значительно улучшились. И это тогда, — усмехнулся он недоверчиво, — когда ваш брачный договор работает лишь вполсилы. Поразительно. Дядя не имел в виду что-то плохое под своими резкими словами. Это лишь сухая констатация факта. Размышление. Легкое удивление. Скрытое одобрение. Не более. Лань Чжань это замечал без труда, потому как дядя никогда не гнушался обсуждать с ним дела клана и общаться с ним больше положенного. Он не делал различий между ним и Сичэнем и воспитывал их одинаково. Дядя в первую очередь давал им знания, вкладывая в их головы, по его мнению, только самое лучшее, и лишь потом задумывался об их половой принадлежности. Талант и стремление к учебе — вот и все, что его волновало. Поэтому Лань Чжань совершенно не удивился, когда дядя вдруг затронул в разговоре брачный договор и развитие торговых отношений между Юньмэн Цзян и Гусу Лань. К тому же, большая часть информации оказалась для него доступной благодаря письмам Вэй Ина, которые обладали более живым и познавательным слогом, если сравнивать их с сухими лекциями уважаемого учителя Ланя. Так он узнал, что Вэй Ин отвечал за торговые отношения, поскольку с бескомпромиссным Цзян Чэном вести дела трудно. Всем было известно, что любой юньмэнец будет торговаться до последнего, но глава Цзян возвел данное выражение в абсолют и, кажется, принял его слишком близко к сердцу. Вследствие этого многие именитые торговцы или выходцы из богатых купеческих кланов отказывались вести с ним дела. Из страха потерять выгоду и лишиться прибыли, или из простой опаски перед грозным Саньду Шэншоу — непонятно. Ситуация ухудшалась еще и тем, что после смерти прошлого главы, Цзян Фэнмяня, стало сложнее искать новых союзников, многие хотели подловить якобы неопытного наследника великого ордена, только что принявшего почетный титул, и обмануть, другие — из уважения, наоборот, шли навстречу и старались помочь. Последние встречались на их пути крайне редко. Поэтому взять на себя ответственность за развитие торговых отношений в Юньмэне пришлось более деликатному и пронырливому Вэй Усяню, который умел общаться с людьми и знал, когда следует остановиться, а когда продолжить давить и напирать. Ему пришлось нелегко в те первые годы траура. И Лань Чжань был безмерно горд тем, что Вэй Ин сумел достойно проявить себя и раскрыть свои таланты если не в полную силу, то очень близко к тому. — У этого учителя нет весомых причин быть недовольным выбором жениха для своего племянника. Все для блага ордена. Но… — М? — Но если Ванцзи счастлив, то счастлив и этот старый учитель. — Ванцзи счастлив, — заверил дядю Лань Чжань и склонился перед ним в легком поклоне. — Хорошо, — вежливо кивнул он. — Тогда увидимся позже, и я сообщу вам обоим подробности предстоящей ночной охоты. Дело непростое. Доброго дня. — Доброго дня, дядя. Лань Чжань вернулся обратно в цзинши с легким волнением на сердце. Он глупо начал поправлять на себе и без того идеально сидящие одежды, коснулся ленты, гладких волос, губ, шеи, а потом решил в кои то веки прогуляться и проведать любимых кроликов. Лань Чжань их очень давно не видел и успел сильно по ним соскучиться. Пару раз вздохнув, юноша покинул цзинши и быстрым шагом направился к кроличьей поляне. Он так увлекся собственными мыслями, предвкушая скорую встречу с пушистыми кроликами, что не заметил, как его мягко перехватили за руку и с тихим смешком — таким знакомым и чудесным — потянули куда-то назад. Резко развернувшись, Лань Чжань хотел было вырваться из чужой хватки, но не нашел в себе сил это сделать. Потому что держал его за руку не кто-то посторонний и незнакомый. — Вэй Ин, — с дрожью выдохнул Лань Чжань. А Вэй Ин, он… Он лишь улыбнулся и спрятал его руку в своей, притянул к себе и крепко — очень, очень приятно — обнял. Лань Чжаню быстро стало тепло. Обзор закрыли черные волосы с вплетенной в них алой шелковой лентой. От них пахло свежими горными реками, туманами и лотосами. Лань Чжань искал этот запах — запах лотосов, специй, легкого цветочного вина, запах тела, особенный и неповторимый, запах омытой солнцем и дождем кожи — повсюду и разочаровывался, когда не находил. — Вэй Ин. Вэй Ин тихо вздохнул, спрятав лицо у него в шее и, прижавшись к Лань Ванцзи еще сильнее и теснее, чем было, скользнул пальцами в его волосы, случайно задев серебряный гуань и кончик налобной ленты. Лань Чжань дрогнул и, теряясь в ощущениях, зарылся носом в густые ароматные пряди перед собой, чуть морщась от того, как некоторые из них, более тонкие и непослушные, приятно защекотали щеки и лоб. — Я, — шепнул Вэй Ин ему в шею, и его теплое дыхание послало мурашки вдоль всей спины Лань Чжаня. Низ живота взяла сладкая истома. Сердце забилось быстрее, сильнее. Вэй Ин. Здесь. Лань Чжань умиротворенно улыбнулся и хотел было снова позвать жениха по имени, но вместо этого из его груди непроизвольно вырвалось тихое нежное мурлыканье, и Вэй Ин от удивления замер в его руках. Лань Ванцзи, поняв, что произошло, испуганно дернулся. От смущения у него начали гореть щеки и уши. Но Вэй Ин, отрицательно покачав головой, лишь обхватил его лицо руками, останавливая от лишних действий. Серые глаза с расширенными зрачками влажно блестели в свете солнца. Лань Чжань видел в них обожание и недоверчивое благоговение и неистово хотел отвернуться. — Лань Чжань, нет, постой, — задыхаясь, прошептал Вэй Ин, — постой. Лань Чжань зажмурился, лишь бы не смотреть, не видеть, но резко открыл глаза, когда к его губам мягко и очень бережно прижались губы Вэй Ина. Мало. Так мало. — Мне лестно, — шепнул Вэй Ин, не целуя больше, но находясь безумно близко. Лань Чжань чувствовал его дыхание на своих губах, его дрожь, его жар. — Здравствуй.