Сияй

Лань Чжань проснулся на рассвете, мокрый от пота и горячий от возбуждения, и задрожал, когда холодный утренний воздух коснулся его обнаженной кожи. Разбуженный собственным голосом, он сначала не понял, где находится, но спустя всего каких-то пару мгновений все встало на свои места. Гостиница. За окнами бушевала цветом весна, и пришедшие с ней сильные ветры колыхали занавеси его временного пристанища. Вместо знакомых серых пейзажей Облачных Глубин перед ним предстал яркий и распускающийся после долгой зимы Юньмэн. Сегодня — очень важный день. Его первый Весенний Фестиваль с семьей жениха. Вэй Ин скоро должен был прийти и встретить их с А-Хуанем. Они договорились встретиться днем у ворот резиденции. Сегодня Лань Чжань вновь должен был увидеться с Вэй Ином. И он хотел выглядеть идеально. Он хотел произвести впечатление и не мог не воспользоваться случаем покрасоваться. Лань Чжань приподнялся с постели, встал и на дрожащих ногах пошел за водой, чтобы принять долгую ванну с цветами и маслами, которые смягчат кожу и сделают ее сладкой, благоухающей, нежной и приятной на ощупь. Слуги еще спали, и потому никому не было до него дела. К нему мог бы постучаться брат, но в последнее время он этого не делал, предпочитая дождаться, когда Лань Чжань выйдет и поздоровается с ним сам. Как только все долгие приготовления оказались законченными, молодой мужчина с долгим удовлетворенным вздохом погрузился по плечи в воду. Маленькие бутоны первых весенних цветов и множество разбросанных по водной поверхности лепестков пришли в движение и мягко стукнулись о стенки бочки для купания. Запах кремов и дорогих масел вскружил голову. Но Лань Чжань при всем желании не смог бы расслабиться и прекратить думать. Когда думы — хмельные и сладкие, трудно перенести внимание на что-то другое. Все так внезапно… поменялось. Лань Чжань был безмерно счастлив. Вэй Ин делал его таким невероятно счастливым и восприимчивым, что даже его строгий и принципиальный дядя впечатлился случившимися в нем изменениями. Скрепя сердце старший мужчина бросил читать ему нотации и на одной из их личных бесед просто попросил быть осторожным и благоразумным. Хотя все равно ничего бы не вышло — и он, и Лань Хуань это прекрасно понимали. Отговорить или переубедить Лань Чжаня в чем-то и в обычное время всегда было сложно, но на этот раз в его новую жизнь вмешались еще и чувства, что сделало попытки переубеждения если не невозможными, то трудновыполнимыми. Дядя не терял надежды заставить его вновь носить налобную ленту и с красным лицом доказывал всю неуместность поведения Лань Чжаня. Приличия их клана требовали наличие ленты. В его случае — запасной. Снять ее, согласно тем же правилам приличия, разрешалось только перед теми, кого любишь. Отказаться носить ленту — это немыслимо. Но Лань Чжань не хотел носить ее и вновь беспрекословно подчиняться всем правилам. Он отдал свою ленту, и потому другой ему было больше не надо. Рядом с Вэй Ином и даже без него отсутствовала сама необходимость сдерживаться. Его воспитание и привычки все одно делали Лань Чжаня в глазах чужих людей безупречным Вторым Нефритом, независимо от того, была у него лента на лбу или нет. Ничего бы существенно не поменялось. Ради дяди и собственного спокойствия Лань Чжань, чтобы чувствовать себя менее обнаженным на публике, сделал исключение лишь для официальных мероприятий и выходов в свет. На них он надевал запасную ленту. Но дома, где его теперь мало кто мог видеть, предпочитал ходить без нее. Он сделал наконец выбор. Он выбрал. И новая лента, несмотря на все чаяния старших родственников и соклановцев, не смогла бы заставить его вести себя как прежде. Он нарушил уже столько правил… Музицировал поздно ночью. Улыбался без причины. Ложился спать в неположенное время. Много мечтал. Много думал. Думал о вещах непристойных и недостойных его высокого статуса. Думал о дальнейшей жизни. И с какой бы стороны он ни рассматривал свое будущее, там всегда был Вэй Ин. Через несколько дней, через месяц, год, два, десять — Вэй Ин был рядом. Лань Чжань из-за непрерывного потока самых разных мыслей стал чаще отвлекаться и вследствие этого нарушать еще больше правил. Сюнчжан в какой-то момент просто перестал выдавать ему наказания по переписыванию сводов правил, которые Лань Чжань упрямо просил из-за неспособности враз побороть свою внутреннюю жесткую дисциплину, и начал громко смеяться. Так громко, как мог. То есть на самом деле совсем не громко. Добрый смех брата преследовал его повсюду. Куда бы он ни шел. Лань Сичэнь не желал успокаиваться и продолжал посмеиваться над ним чуть ли не каждый день, иногда тихо говоря ему что-то особенно дразнящее в их традиционные встречи за завтраком или ужином, пока дядя, сильно любящий их обоих, как собственных детей, мужественно делал вид, что ничего не слышит. Лань Чжань не обижался ни на брата, ни на дядю. Он был счастлив сам и потому желал видеть счастливыми и радостными других. Пусть даже за свой счет. Отпустив самоограничение и вручив свою судьбу в руки Вэй Ина, он принял новые правила игры. Лань Чжань добровольно отказался от всего лишнего и мешающего, избавился от плохого окружения и позволил себе нечто большее и совершенно невероятное. Позволил себе окунуться в чувства, которые ранее не испытывал ни к кому другому. Это оказалось удивительно просто. Вэй Ин… Вэй Ин легко влюблял в себя людей. До ужаса непринужденно, с некоторой долей небрежности этот потрясающий мужчина очаровывал всех, кого встречал на своем пути. Словно обладая каким-то недоступным простым смертным знанием, он покорял чужие сердца одним только сиянием своих игривых пленительных глаз. И Лань Чжань, разумеется, не стал особым исключением. Лань Чжань никогда и не считал себя кем-то особенным. Он просто не мог не влюбиться в него. Обреченный с самого начала. Признаться ему — было самой естественной вещью на свете, которая только могла произойти с ним. Пусть неуверенно, пусть немного шатко и слишком немногословно, но он признался. Хотя Вэй Ин заслуживал намного, намного большего, чем какая-то пара слов. Они не передавали и тысячной доли того, что Лань Чжань проживал в своей душе, однако сумели поменять очень и очень многое как в нем, так и в самом Вэй Ине. В их отношениях. В тот день, когда шепот его неумелого признания сорвался с пересохших губ, а лента, покинув свое вполне законное место на лбу, перекочевала на загорелую жилистую руку жениха, он словно сбросил с себя что-то огромное и давящее. В нем будто сдвинулось что-то, и он вдруг стал видеть мир в другом, более ярком и теплом свете. Лань Чжань вздохнул и закрыл глаза, погрузившись в воду глубже. Сон не отпускал и не щадил. Сторонние мысли не отвлекали его так, как должно, не облегчали нежную, томную боль в груди и растущий жар внизу живота. Расслабив плечи и уже окончательно смирившись с неудачными попытками отвлечься, он вновь начал вспоминать свою первую настоящую ночь любви с Вэй Ином — ночь и последующее утро, темное и раннее, с ясными звездами на светлеющем и недосягаемом небе. Горизонт в тот день окрасился непередаваемым малиновым цветом. Кроваво-красное солнце медленно и неохотно выплывало из-за высоких гор, опаляя их заснеженные белые верхушки. Свет отражался от кристально-чистого снега и слепил глаза, пока Вэй Ин нежно обнимал его сзади за талию и осыпал теплыми ленивыми поцелуями его плечи, спину и покрытую следами, истерзанную шею. Вэй Ин целовал Лань Чжаня и все равно продолжал говорить, не смолкая, как будто не мог иначе. Шептал ему что-то своим низким соблазнительным голосом. Заставлял слушать и дрожать от желания. Или он дрожал тогда от набежавшего в спальню холода? Окно на тот момент было открыто, чтобы проветрить комнату и избавить ее от их общего смешанного запаха. Такого естественного и пьянящего для них, но чужеродного и неприятного — для других.

*

— Хочу оберегать тебя всю жизнь, защищать, быть с тобой каждый день. Поклониться нашим предкам и родителям, связать наши пряди вместе, выпить брачного вина. Я бы показал тебе все, что успел увидеть. Ты знаешь, как ярок и прекрасен морской закат? Собирал первые лесные ягоды? Прелесть в том, чтобы есть их сразу, целыми горстями. Так почему-то всегда вкуснее… Я бы мог показать тебе все. Все, что пожелаешь. — Вэй Ин? — Хочу, чтобы у нас были дети. Сколько себя помню, всегда хотел детей. А ты… хочешь? Хочешь ребенка? — до отчаянного нежно шепнул Вэй Ин. Так уязвимо. — Ребенок? — Да, — выдохнул он, словно обрадовался, что его так быстро поняли. — Я так хочу. Хочу смотреть, как ты медленно изменяешься и тяжелеешь. Хочу баловать тебя и носить на руках. — Вэй Ин кончиками пальцев погладил его живот. — Хочу любить тебя. — А-Ин… — ахнул он. — Люблю… хочу тебя…

*

Даже спустя несколько недель в его голове все еще звучал этот пылкий и сокровенный шепот. Обещания, клятвы, заверения — Лань Чжань помнил их дословно. Дети. О, как же сильно Лань Чжань хотел детей. Не ребенка. Точно не одного. Может, двух или трех? Несмотря на все трудности, сопряженные с беременностью, и страхи, Лань Чжань давно понял, что хотел свою любящую семью. Хотел выйти замуж за Вэй Ина и родить ему здоровых и счастливых детей, так похожих на него. У них точно была бы его улыбка. И глаза. Вэй Ин ни за что не покинул бы его и прошел вместе с ним каждый сложный этап. Они бы прошли через это чудо вместе. Лань Чжань видел однажды одного беременного мужчину-омегу. Он был родом из соседнего клана и жил с мужем неподалеку от целительских павильонов, поскольку сроки приближались. И встретились они по чистой случайности. Лань Чжань, желая попросить у помощника лекаря мазь от растяжений, просто возвращался с тяжелой тренировки и вовремя уберег молодого мужчину от падения и преждевременных родов. Однако к целителю на всякий случай все равно отвел. Им так и так было по пути. И тот Лань Чжань, каким он был, никому бы не признался в том, что очень волновался за этого хрупкого и мягкого мужчину, бережно вынашивающего свое бесценное дитя где-то под сердцем. Нежный родительский запах, почти раскрывшийся в полную силу, весьма интенсивный, сбил его с толку, заинтриговал и пробудил в нем что-то совершенно непонятное. И, наверное, только поэтому он, вопреки себе, первым завел разговор и всю дорогу держал смущенного вниманием яньци за руку. Лань Чжаню почему-то было страшно его отпустить. И лишь по настойчивой просьбе целителя он наконец очнулся и отошел в сторону. Так он невольно узнал, что мужчины-омеги вынашивали детей дольше и что изменения их более глобальны, чем у женщин. И Лань Чжань видел подтверждение словам целителя прямо перед собой: женственная полная фигура, гладкие и нежные черты лица взамен прежних, островатых и в чем-то твердых, большой живот, который аккуратно придерживали снизу тонкие руки. Удивительное и по-своему притягательное зрелище — носящий яньци. Настолько привлекательное, что Лань Чжань с недавних пор начал примерять данную мысль на себя. Вэй Ин оценил бы эту идею по достоинству. Ему, кажется, очень нравилось его тело. Хотя «нравилось» — возможно, не совсем правильное слово. Вэй Ин по какой-то причине его тело обожал. Ясные серые глаза не оставили ему ни одной, даже самой жалкой возможности спрятаться или уйти. И потому Лань Чжань, плененный открытостью и неприкрытым темным желанием во взгляде напротив, решил смотреть так же в ответ. Это не было чем-то чрезвычайно сложным. Смущенный вначале, он со временем начал любить желающие и горячие взгляды возлюбленного. Он начал любить себя. Рядом с Вэй Ином он чувствовал себя красивым и уверенным. Вэй Ин показал ему, что значит быть для кого-то любимым и желанным. То, как Вэй Ин наслаждался его вкусом; то, как он смеялся, дразнил и целовал его руки; то, как он обличал свою любовь, — все это полностью покорило Лань Чжаня. У него не было ни единого шанса оттолкнуть. В нем отсутствовала даже малейшая тень желания отступить. Бедное сердце Лань Чжаня сжималось от осознания, что всю ночь его страстно любил этот великолепный мужчина. Его Вэй Ин, его ласковый и внимательный А-Ин. После их занятий любовью он всегда так восхитительно заботился о нем и говорил что-то нежное и подбадривающее в то время, как Лань Чжань беспомощно тонул в солнечном сиянии улыбающихся глаз, серых, как небо, и глубоких, как горные озера, как штормящее море, опасное и затягивающее, губительное море. Лань Чжань любил, когда Вэй Ин смеялся или улыбался ему. Не проходило и дня, когда бы он не тосковал по его мягким губам и ослепительным улыбкам. Вэй Ин улыбался тысячью разных улыбок с миллионом разных оттенков. И каждую из них Лань Чжань вбирал с жадностью. Он жаждал целовать этот греховный рот всю жизнь. Вечность. Лань Чжань знал, что за кажущейся легкой усмешкой скрывалось намного большее, чем праздное веселье или озорство. Улыбкой Вэй Ин мог сказать как о своей привязанности, так и об изнуряющей тело усталости, как о счастье, так и о несчастье. Лань Чжань не обманывался видимой непринужденностью и втайне всегда восхищался способностью жениха держать лицо, но и искренне огорчался, когда любая из его прекрасных улыбок тускнела и резко переставала касаться искристых глаз. Вэй Ин был особенным человеком. Его разносторонние черты характера, часто не сочетающиеся друг с другом, возбуждали в Лань Чжане неумеренное любопытство. Оно, как зуд под кожей, не давало разуму желаемого покоя и разжигало в нем потребность узнать своего жениха. Ведомый этой потребностью, Лань Чжань начал лучше понимать Вэй Ина и еще больше восхищаться им и его надежной фигурой в непредсказуемом и меняющемся мире заклинательства. Но иногда Лань Чжань, общаясь с ним, приходил в некоторое замешательство. Бесподобный и безумно красивый Вэй Ин, не ведающий стыда, как позже подтвердилось, мог неподдельно стесняться, когда кто-то делал ему комплименты, и, очевидно, не совсем верил в них, что очень удручало. Вэй Ин — потрясающе красивый. Твердая линия челюсти, прямой нос, высокие скулы, о которые можно порезаться, мягкая линия сочных губ, мощное, сильное тело в сочетании с немалым ростом и голосом, как у… Боги, какой же у него был соблазнительный низкий голос. От него у Лань Чжаня внутри все дрожало и вспыхивало маленькими искорками удовольствия. Он мог бы наслаждаться и слушать его бесконечно долго, всю жизнь, всю оставшуюся вечность. Тонкий слух музыканта ловко улавливал и выхватывал свойства любимого голоса и не находил в нем даже малейшего изъяна, который испортил бы выстраиваемую композицию из слов и будущих предложений. Голос Вэй Ина был идеален. Он вызывал желание, волновал тело, заставлял краснеть… До знакомства с Вэй Ином Лань Чжань не знал, что умел краснеть не только ушами, но и щеками, как и не знал того, что был чувствителен к похвалам и приятным словам. Благодаря их встрече он научился смеяться, понимать шутки и наслаждаться чужим вниманием, а не избегать и смущаться этого. Между тем Вэй Ин будто бы и не подозревал, будто не замечал, каким на самом деле достойным и завораживающим человеком был. Лань Чжань ощущал обиду за него и, может быть, легкое разочарование. Как можно этого не видеть? Всю эту доброту и бескорыстность. Вэй Ин был до боли в груди добр и отдавал другим так много, что Лань Чжань не уставал удивляться жизнелюбию и неутомимости этого человека. Его жених никогда не просил о помощи. Часто извинялся, когда в том отсутствовала всякая необходимость. Он извинялся перед ним за скромные подарки, не подозревая даже, какой на самом деле бесценный дар был вручен Лань Чжаню в ночь, когда они наконец позволили себе быть вместе и в полной мере познали вкус друг друга. Вэй Ин подарил Лань Чжаню свою любовь — любовь такую чистую, преданную и глубокую, что слезы горячие на глаза наворачивались. Вэй Ин позволил и себе, и ему любить. Он храбро отдал всего себя ему — свое большое и горячее сердце, свою сияющую душу, свое прекрасное и сильное тело, закаленное боями и могущее подарить столько удовольствия. Так бесконечно много. Как он должен был поступить, получив что-то настолько драгоценное? Лань Чжань судорожно вздохнул и почему-то именно сейчас совсем не сдержал слез. Влага, горячая, как угли, задержалась в уголках глаз и медленно потекла по щекам. Сердце бешено отстукивало в груди что-то дикое и абсолютно непередаваемое. Плохо. Хорошо. Так хорошо. Идеально. Лежа в ванной и неспешно ублажая себя, имея ныне более четкое представление о доставлении удовольствия и близости, он вспоминал поцелуи, воображал ласковые и теплые руки на бедрах и ягодицах, удерживающие на месте, скучал по ощущению длинных сильных пальцев внутри себя, с которыми не сравнятся его собственные, по губам, по бесчисленным следам на теле, по запаху чужого возбуждения, медовому и знойному, одуряюще пряному и придавливающему к земле. Аромат, что таял на языке, дразнил и жег, как снаружи, так и изнутри. Лань Чжань еще долго сходил с ума от запаха Вэй Ина, оставшегося после его ухода на неприбранной постели, на коже и на одежде; от того, что чувствовал все многообразие его оттенков на своем теле и в своей крови — жар летнего вечера и пряная острота специй, приятно ложащаяся на язык. Богатый букет. Смесь корицы и сладковатого аниса, и немного перца, и лотосы, свежие и мягкие лотосы, окропленные дождем. Они так хорошо сглаживали и смягчали все остальное, резкое. И как же доволен был Лань Чжань, что смог наконец привыкнуть к нему и распознать каждую деталь мужского запаха Вэй Ина. Надо было только дать себе больше времени… Подождать чуть-чуть… Целую ночь они пробыли вместе в наслаждении, и всю заботу и всю нерастраченную нежность возлюбленный направлял на него, но только не на себя. Словно он вообще не стоил внимания Лань Чжаня. С чем последний, конечно же, не был согласен. Лань Чжань хотел отплатить Вэй Ину тем же. Вернуть. Приласкать. Проворковать ему что-то такое же доброе и милое на ухо. Он тоже хотел попробовать Вэй Ина. Тоже хотел подарить ему глубокую и невероятно приятную ласку своим жаждущим ртом. И попытки были. Однако Вэй Ин, распаленный и доведенный до предела, не стал ждать и с глухим нетерпеливым рычанием перевернул его на живот, приподнял над постелью и втиснулся налитым членом между его влажных бедер, имитируя глубокие толчки и обещая свести Лань Чжаня с ума во время их первой брачной ночи. Лань Чжань сгорал в пламени его желания и страсти, постанывая от чувства скольжения горячей плоти жениха по разрумяненной коже внутренней стороны бедер, и тянулся к огненной энергии Вэй Ина, порожденной мощным золотым ядром, не уступающим по силе его собственному, а может, в чем-то даже превосходящим. Лань Чжаня трясло. Юноша терялся в лихорадочном мареве, и сладкий медовый запах выдавал терзающее его вожделение с головой. Они оба были так близки. Вэй Ин почти укусил его, в последний момент остановившись и восхитительно грубо впившись поцелуем в его обнаженное плечо. Это походило на хождение по острию меча. Удовольствие на грани. Вэй Ин подарил ему лучший подарок на день рождения, который только можно представить. Но и не обошедшийся без последствий. Вечное полувозбужденное состояние приводило его в отчаяние. Неуемный зуд под кожей. Влажность и трепещущий жар между ног. Огонь в крови. Ничего не скрывающий запах. Узнав, какой неутомимый и страстный Вэй Ин был на любовном ложе, ему хотелось больше. Прикосновения к себе меркли по сравнению с тем, что он пережил в его объятиях. Не помогало ничего. Лань Чжань хотел. Хотел заниматься любовью с Вэй Ином каждый день. Лань Чжань давно был готов к большему. Он мечтал о том, чтобы Вэй Ин перестал наконец быть осторожным и сделал его полностью своим — завладел им и каждой частичкой его души. Лань Чжань хотел, чтобы Вэй Ин оказался внутри него, и задавался тысячью вопросов о том, каково будет почувствовать это на себе — медленное и мягкое скольжение внутри. Он мог часами представлять перед сном, как его возлюбленный нежно и твердо скользит в него, шепчет, ласкает, гладит и целует. У него сердце из раза в раз пропускало удар и затем вновь занималось сумасшедшим стучанием от того, как откровенно Вэй Ин упивался его телом, находя в нем что-то, чего Лань Чжань, должно быть, не понимал или же не видел. Лань Чжань никогда не придавал своему телу большого значения. Уважал, следил, ухаживал по всем правилам, — да, безусловно. Но никогда не любил и не находил красивым и желанным, какие бы лестные комплименты ни дарили ему чужие назойливые мужчины и женщины. Вэй Ин заставил его взглянуть на все по-другому. Ускорив движения, Лань Чжань крупно вздрогнул, вспомнив, как вместо желанной наполненности ощутил мокрый и нежный язык внутри себя. Всего одно касание, и он окончательно растаял, растворился в прикосновениях и закричал так, как никогда в жизни не кричал, гибко подаваясь назад, навстречу чувственным изгибам любимого тела и его щедрому теплу. «Смотри на меня, смотри на меня, смотри на меня, пожалуйста, смотри на меня…» — молил Лань Чжань в мыслях, потому что Вэй Ин обязательно должен был знать, что делает с ним и до чего доводит. Дрожь усилилась и скопилась в нижней половине тела пульсирующим сгустком удовольствия. Хриплое дыхание срывалось с сухих губ прерывистыми вздохами, а потом все вокруг внезапно стало нестерпимо ярким. Тяжелый воздух, напитавшийся миазмами похоти и вожделения, пронзил его громкий несдержанный стон. Лань Чжань довершил с именем Вэй Ина на устах. И бессильно уронил голову на стенку бочки. Взгляд выловил откуда-то сбоку вспышки алого и золотого. В честь Праздника Весны он планировал надеть многообещающее красное. Говорящий оттенок. От белого Лань Чжань нарочно отказался, желая удивить и порадовать жениха цветом, который не только сам по себе был очень красив, но и сулил носящему удачу и процветание, и одновременно с этим попробовать что-то новое. Сегодня была их последняя встреча, и потому он хотел сделать все правильно. В следующий раз, если Лань Чжань ничего не путал, они должны увидеться в день свадьбы, которую, к слову, по их — его и Вэй Ина — просьбе решили перенести на лето, а не на следующую весну, как планировалось изначально. Сичэнь обещал пойти вместе с дядей без сопровождающих к Цзян Ваньиню и госпоже Юй и дать им возможность погулять по озерам и водным садам, пока сам он будет занят разговорами с главой ордена. Переговоры, разумеется, могли затянуться на неопределенный срок, но оно и к лучшему. Не было смысла ждать дольше. Летом, когда на открытой воде пышно зацветут лотосы, они наконец-то поженятся. Лань Чжань, не сумев усидеть на месте, за спиной у брата и дяди навел справки о благоприятных датах, и середина лета оказалась самой близкой из них. Лань Чжань ждал новой встречи с нетерпением.