Ветра геройской зимы

По прибытии на ветреный утёс, высадившись на берег, Изуку ощущал себя едва живым. Недели в повозках или верхом через весь материк – благо, прятаться от Королевской гвардии чёрному брату не было нужды, – диверсия на корабль, полный людей с чёрной, как ночное небо, кожей, плавание, в котором он с трудом боролся с тошнотой от качки и вони подгнивающей в ящике руки. С Очако было бы проще, Очако умела подарить ему хоть долю своей храбрости, – но её он отправил в Винтерфелл, где, по словам Шото, ей будет безопаснее всего. И как же несказанно он обрадовался, пережив в одиночку такой неприятнейший путь, когда встретил в замке лишь десницу и слуг. Представляться королю в таком виде он желал меньше всего – иначе король мог бы посчитать его самого доказательством существования мертвецов. Его отвели в покои, отмыли и переодели в чистую одежду, накормили ягнятиной с фасолью – такой роскоши Изуку не видал с раннего детства. Продемонстрировав лежащую в ящике и беспрерывно двигающуюся руку Нейто Мономе – тот вынес зрелище стойко, даже не поморщившись от исходящего запаха гнили, – и услышав, что его величество Катсуки Бакуго вернётся со дня на день, Изуку улёгся в постель и забылся самым приятным сном в жизни. Сном без сновидений. Изуку установил для себя три причины ехать на Драконий камень. Первой, разумеется, было желание помочь Шото – если бы кто-то спросил его мнение, то он предпочёл бы видеть на Железном троне именно его, но самого Шото, судя по последнему письму уже со Стены, куда больше покорил король драконов. Вторая причина – непреклонные старые мейстеры, которые, даже взглянув на движущуюся саму по себе руку, не посчитали нужным бить тревогу. Они не пускали его в библиотеку, не позволяли наблюдать и изучать. Изуку был и оставался в их глазах чёрным братом, который не вправе даже касаться книг. Так они говорили, но Мидория, подслушав их разговоры, увидев печать Шимуры на документах, которые они подписывали, всё прекрасно понял. И потому ушёл из Цитадели мейстеров, источника бесконечных знаний, к которому так стремился душой. Третьим, что влекло его на остров, были, конечно же, драконы. И тот, кто их возродил. Он читал легенды о роде Бакуго, об их безумии, их золотых волосах и рубиново-алых глазах. Он часами рассматривал драконов на картинах и гобеленах, даже не надеясь однажды увидеть их наяву. И первым делом, на следующий после прибытия на остров день, он вышел на смотровую башню. Драконы были прекрасны – в их рёве, взмахах их крыльев, уверенных движениях Изуку ощущал несокрушимую силу и, как ни странно, доброту. Вместе с собой они принесли в этот мир надежду и свежий ветер. Теперь стало ясно, чем Шото был так впечатлён. Наверняка Катсуки Бурерождённый, последний из рода Бакуго, окажется столь же величественным и непоколебимым. Изуку забыл обо всех своих предположениях, когда наконец увидел его. Полулежавшего на троне, совсем не по-королевски подобрав одну ногу под себя. Одетого в одни бриджи и рваный плащ, с огромными когтеобразными серьгами в ушах и огромными же ожерельями на шее. Заставляющего трястись одним своим взглядом, испепеляющим и острым, как кинжал. И слушающего с таким откровенным неприятием, что хотелось развернуться и сбежать. Но Изуку говорил. Он проделал весь этот путь, он ждал три дня, и он сделает то, что должен. – Ваше Величество, – начал он сипло, прокашлялся и продолжил. – Моё имя Изуку Мидория, но на Стене я был прозван Деку... за трусость. Я брат Ночного Дозора, что по просьбе лорда Винтерфелла прибыл сюда из Староместа дабы показать вашему величеству то, что грозит гибелью нам всем. В полной тишине он открыл вонючий ящик, который по его просьбе держали в холоде все эти дни, сделал несколько шагов по направлению к королю, но тут же был остановлен двумя огромными дотракийцами. – Дайте ему пройти, – сказал им Катсуки, махнув рукой, и обратился к Изуку уже на общем языке. – Ну, Изуку Мидория, удиви меня. И надейся, что, в отличие от лорда Винтерфелла, тебе это удастся. Хриплый и грубый голос – прямо-таки рычание – эхом разошёлся по залу, и у Изуку чуть не подкосились и без того слабые ноги, но он заставил себя подойти ближе. Всего мгновение посмотрев на дёргающуюся на деревянном дне руку, Катсуки, не меняясь в лице, взял её и вынул из ящика. Некоторые из присутствующих в зале тихо ахнули. Чёрная, почти без кожи, с гниющими дырами и торчащими из кончиков пальцев костями, оторванная кисть зашевелилась яростнее, почувствовав себя в плену, но король держал её крепко, сжимая пальцами так, что гниль начала капать на каменный пол. – Шото говорил, их убивает огонь и драконье стекло, – напряжённо проговорил он, нахмурившись сильнее. – Это верно? – Да. Катсуки слез с трона и подошёл к факелу на стене. Поднёс мёртвую руку к огню и долго и отрешённо смотрел, как она, трепыхаясь, сгорает дотла. Затем бросил на пол догорать то, что от неё осталось, и пробормотал что-то на неизвестном Изуку языке - должно быть, на родном валирийском. – Тот, кому эта рука принадлежала, – неуверенно прервал тишину Изуку, – зовётся вихтом. Это погибшие, что оживают и движутся, не имея собственной воли. Те же, кто способен их оживлять и имеют над ними власть, … – Зовутся Иными или белыми ходоками, их кожа прозрачна, их глаза горят синевой, а у самого главного из них, Короля Ночи, лица нет вовсе, – закончил за него Катсуки, вытирая руку об тряпку, и наконец развернулся. Взгляд его был мрачным, а рот скривился так, словно ему было больно говорить. – Всё это мне известно. – Значит, теперь вы верите? – Изуку шагнул вперёд и вновь встретил направленные в свою сторону копья стражников. – Вы поможете нам? Неужели у него получилось? Шото предупреждал, что король Катсуки очень упрям – но Изуку загорелся надеждой, слыша желаемое признание в чужих речах. – Я верил с самого начала, – сказал Катсуки. – А теперь изволь объяснить мне кое-что ещё – и, быть может, я поверю и в то, что тебе стоит сохранить жизнь. Надежды как не бывало. Мидория стиснул зубы, сгорая в огне красных глаз. – Ответь мне, ученик Цитадели, откуда в груди лорда Шото Тодороки незаживающая и не кровоточащая рана глубиной до самого сердца? И почему лорд Шото Тодороки, имея такую рану, всё ещё ходит по земле, дышит, ест и пьёт? Изуку замер, слыша стук сердца в ушах и понимая, что выбора у него нет. Замки секретов не хранят – чтобы увидеть рану Шото, зашитую, но очевидно смертельную, достаточно было лишь услышать разговоры прислуги, что грела ему воду. – Солгать даже не пробуй – не получится, – Катсуки свирепел на глазах. – Я чую ложь лучше всякого лютоволка. – Лорд Тодороки был убит, – проговорил Изуку и замер, уже готовый ощутить сталь в горле – но ничего не произошло. – Два года назад, защитив Стену от армии вихтов и вызволив одичалых из западни, он принял смерть от рук других дозорных, сговорившихся за его спиной. Его же братья предали его на моих глазах. На последних словах его голос дрогнул, но он сумел продолжить: – Но он вернулся к жизни. Да, это случилось, и да, ни одна наука из тех, что изучал я в Цитадели, не сможет этого объяснить, но – клянусь вам – сделали это не Иные. Будь это они, лорд Тодороки перестал бы быть собой. Перестал бы быть человеком и превратился бы в оружие без разума и с одной лишь жаждой убийства. Но его воскресила красная жрица, вернув ему и душу, и волю, и имя. Вняв нашей просьбе, просьбе его друзей, она разожгла костёр, произнесла молитву на высшем валирийском наречии и вернула нам Шото Тодороки, – в ожидании найти в лице Катсуки сочувствие Изуку посмотрел на него – но встретил лишь мрак сомнений. – Вы же сами видели, ваше величество – у него не синие глаза, он дышит, он чувствует… – Как звали ту жрицу? – резко прервал его Нейто. Встретив его ледяной требовательный взгляд и совсем отчаявшись вызвать хоть какие-нибудь добрые чувства у всех собравшихся, Изуку ответил: – Она называла себя Полночь, милорд. И, на удивление, взгляд королевского десницы смягчился, и на губах расплылась привычная сладкая улыбка. – Темна и полна ужасов, – проговорил он и обратился к Катсуки, – мой король, мне эта женщина знакома лишь как мастерица неверных предсказаний и сожжения невинных детей во имя огненного бога, но нельзя отрицать, что оживить человека было бы вполне ей по силам. – Мейега, поклоняющаяся огню и свету, – произнёс король, задумчивый и отстранённый. – Одна из них однажды предала меня и погубила моих кровных всадников. И огонь, в котором я её сжёг, подарил мне моих драконов. – А лорд Шото повесил тех, кто его предал, своими руками убил любимую девушку и дезертировал из Ночного дозора, чтобы не погибнуть, – Мидория, за последние полчаса успевший и похоронить себя, и воспрять духом, и вновь отчаяться, очень устал. А когда Мидория уставал, он переставал бояться. – Все мы совершаем порой благие, а порой ужасные поступки, которые рано или поздно приводят к исходу, ведомому только богам и времени. Но не из поступков нужно судить о доверии друг другу, а из того, кто мы есть, здесь и сейчас. Так спросите же себя, ваше величество, кто есть Шото Тодороки? Предатель, трус и убийца? Или же благороднейший, самый честный и добрый из всех людей? Воцарившееся в зале молчание и несколько пар уставившихся на него глаз заставили Изуку стушеваться и устыдиться собственного порыва. Внутренне он уже двадцатый раз просил прощения у Шото за то, какой ужасный из него дипломат. – А кто есть я? – подал голос Бакуго, и Изуку понял, что тот смотрел на него всё это время, более того – что тот, хотя и оставался мрачным, враждебным больше не казался. Плечи его расслабились, взгляд перестал так больно жечь, а за злой обезличенной маской короля проявилось лицо – лицо совсем молодого парня, почти ровесника Мидории. Катсуки Бакуго внял его словам. И тогда Изуку взял быка за рога: – Вы – наша последняя надежда. НЕЙТО – Знаешь, почему я сделал тебя десницей? Нейто невозмутимо пригубил вина. – Потому что я умён и красноречив? – Потому что ты раздражаешь меня, – король перестал вышагивать из угла в угол и наконец рухнул в кресло напротив него. Живые всполохи огня в камине оживили его лицо. – В советниках лучше всего держать тех, кто выводит из себя – так не ослабится бдительность, не забудется умение спорить. Ты скользкий гад, Нейто, и потому ты мне нужен. Да уж, только наследник рода Бакуго мог так бесстыдно обратить оскорбление в комплимент. – Что ж, – Монома не сдержал язвительности в голосе. – Безмерно рад, что моя мерзкая натура приносит такую пользу вашему величеству. Катсуки широко, с оскалом, заулыбался, прямо-таки забавляясь с собственного раздражения. Подозрения и неприязнь его были напрасны – Нейто, ныне враг трона, ядовитый змей Красного замка, за последние десять лет впервые увидел в ком-то достойного занять Железный трон. Рука Шимуры разрушала всё, к чему прикасалась, он никогда не понимал, что значит править, а указывали путь ему лишь те, в чьих интересах было не придать огласке свои самые грязные секреты. А страна погибала – от войн, от голода, от слишком долгой зимы, – а теперь ещё и от этой проклятой угрозы с Севера. Но встретив Катсуки Бакуго, услышав его гневные, искренние речи, Нейто понял, что этот человек спасёт их всех. Что этот невыносимый упрямец, грубейшим образом отвергающий его советы, спасёт Семь Королевств. Нейто выбрал его, и гнусное предательство вроде тех, что приписывали ему всё время службы при дворе, – последнее, что бы он сделал. Но, раз Катсуки удобно считать Моному злодеем, значит, не стоит тратить усилия на убеждение его в обратном. Нейто не мечтает стать ему другом, всё, о чём он мечтает – это чтобы наконец пришло лето. А пока что лето можно было найти лишь в дорнийских винах десятилетней выдержки и старше. – Но разрешите поинтересоваться, ваша милость, есть ли на этом свете кто-то, кто вас НЕ раздражает? – спросил он, отвечая на его драконью ухмылку своей, змеиной. – Да. Мёртвые. Нейто вздохнул. – Кажется, в скором времени это изменится. Катсуки опустил взгляд в пол, перестав и улыбаться, и уходить от темы. – Ты бывал на Стене, Монома? – Случалось. Весьма недружелюбное место для воспитанных Солнцем вроде нас с вами. Но, должен признать, общество тогдашнего лорда-командующего сделало моё пребывание там чуть теплее. Катсуки косо на него посмотрел. – Ты говоришь про Шото? – Да. В то время он только-только получил свой титул, совсем ещё мальчишка, молчаливый и скромный, но способный с лёгкостью завоёвывать сердца людей. Скажу честно, тогда он меня покорил. Нейто ожидал скривившийся от зависти рот, гневный взгляд в свою сторону за то, что посмел так говорить – но ничего этого не встретил. Стало быть, лорду Тодороки удалось покорить и Катсуки тоже. – Он говорил, что окончил свой дозор, – проговорил Бакуго. – А дозор оканчивается… – Только после смерти, – закончил за него Нейто и усмехнулся. – Какой, однако, изобретательный способ уйти со Стены, не нарушая клятвы. Катсуки шумно выдохнул и откинулся к спинке кресла. Даже в такой позе он не сумел расслабиться – плечи, живот, даже лицо его были напряжены, глаза нервно замерли на одной точке. – Что меня там ждёт? – спросил он, не уточняя, но Монома понял его. Как деснице Нейто следует всеми правдами и неправдами убеждать его не лететь на Стену. Но как человек, достаточно хорошо изучивший Катсуки и видевший каждый взгляд, что он и Король Севера бросали друг на друга, Нейто чувствовал себя не в праве останавливать его. Ну, ещё его слегка потряхивало от мысли, что всему живому придёт такой конец. – Холод, вечная белизна и полчища восставших мертвецов, – ответил он и выудил из рукава ждавшее своего часа письмо. – Но вместе с вами всего этого станет немного меньше. Письмо официальное, но даже будь оно личным, Нейто всё равно бы узнал, что в нём написано. Ничего нового лорд Винтерфелла не сообщал – лишь прежние слова о приближающемся наступлении мёртвых на Стену и просьба о любой посильной помощи. Добавились лишь точный срок – не больше недели – и место под названием Восточный Дозор у моря, место, где заканчивается Стена. – Когда оно пришло?! – ожидаемо рявкнул Катсуки после того, как пробежался глазами по написанному. – Сегодняшним утром, аккурат перед визитом нашего зеленоглазого друга. Так же ожидаемо Катсуки сорвался с места, не тратя сил даже на то, чтобы накричать на Моному. А тот лишь продолжил смаковать своё красное дорнийское, будучи отчего-то беспрекословно уверенным в том, что эта неделя будет последней, когда ему доведётся отдохнуть.