bad boys bring heaven to you

      Не в первый раз ты сидишь на коленях Шуджи Ханмы и обрабатываешь мелкие царапины и ссадины, стирая кровь смоченным в спирте ватным диском, затем накладываешь бинты и ватно-марлевые тампоны, поверх которых клеишь пластырь. Стандартный уход после очередной драки на улице с мелкой бандой или случайными задирами, чей язык не сумел удержаться в присутствии Шу.       Ханма привык ходить с желтыми пятнами на лице, привык к сбитым костяшкам и обожжённым из-за тлеющей сигареты пальцам.       Ты не привыкла и вряд ли внесёшь в список нормальных вещей почти каждодневное инициирование драки; не прямое — косвенное. Потому что помимо выдающегося роста и умения управлять телом, Шу готовит собственное блюдо, именуемое людским нетерпением: парень выкручивает газ на максимум и дожидается точки кипения, пока потенциальный продукт не начнёт гореть. Только тогда Ханма Шуджи чувствует удовлетворение от уличной склоки. — Иногда мне кажется, — Шу шипит, когда дезинфицируешь рассечённую бровь, — что ты специально ввязываешься в драку. — Ты чертовски права, милая, — его дерьмовая ухмылка сведёт с ума любого из-за чрезмерного самодовольства, облик которого принимает. Руки под его твоей футболкой, лежат поверх домашних шорт; большими пальцами он рисует разных диаметров круги, и это привычное течение времени. — Тебе нравится, когда я сверху, — без лишнего смысла произносишь простые фразы, промокая слегка опухшую губу. — Мне нравится твоя забота, — руки скользят выше, к груди без бюстгальтера, — но и ты сверху нравишься не меньше.       Ему хватает наглости подмигнуть. — Господи, катись к чёрту, сам всё закончишь, — хочешь встать, но Шу удерживает на месте. Невольно бёдрами чувствуешь твердеющий член. — Да брось, тебя же возбуждают все эти синяки и ссадины на моём прекрасном лице, — если пережить ухмылку самодовольства можно, то эта же ухмылка вкупе с первобытным желанием — именно так смотрят хищники на добычу: предвкушают пир на костях, пока сородичи жертвы спасают жизни, — пьянит сильнее домашнего самогона.       «Разве я не прав?»       Ханма Шуджи всегда инициирует поцелуи с привкусом табака и отголосками собственной крови. Он не может иначе с тех пор, как ты обмолвилась после небольшой стычки о чарующей привлекательности разбитой губы и синяка на скуле. Если бы не твой кинк, Шу был бы более аккуратен. Возможно. Он делает это не для тебя, просто не может уследить за окружением с клокочущим адреналином в венах.       Футболка летит за футболкой, недалеко от них оказываются домашние шорты с хлопковым бельём, пока Ханма слегка спускает карго и освобождает эрегированный орган. Делаешь несколько движений вдоль ствола, прежде чем медленно опуститься. Начинать с позы наездницы всегда некомфортно при введении члена — нужно ждать, пока мышцы достаточно расслабятся и привыкнут.       Ты выдыхаешь, двигаешь бёдрами и приподнимаешься, чтобы снова опуститься и повторить движения. Опираешься на плечи Шу для удержания ритма и закрываешь глаза, насаживаясь всё сильнее с каждым разом.       Шуджи Ханма не может долго держаться, когда ты сверху. Он отвлекает себя поцелуями шеи, засасывает небольшие участки тонкой кожи и слегка кусает, стараясь оставить как можно больше тёмных пятен к завтрашнему утру. Ему нравится обниматься, когда ты сверху. В подавляющем большинстве позиций именно Шу занимает активную роль и не может даже банально поцеловать, как хочется — глубоко, с желанием разжечь такой же огонь в твоей груди, какой горит в его и разгорается сильнее с каждым стоном и неровным выдохом. Определённо он получает по лицу не ради ласкового взгляда и прикосновений горячее обычного.       Ещё один поцелуй, приближающий к оргазму. Шу больше не может сдерживаться, особенно когда шея багровеет его любовью. Он покусывает челюсть и шепчет, чтобы ты слезала, и как послушная девочка повинуешься словам, пока сперма стекает по груди.       Быстрый первый раз перед долгой ночью, что темна и полна ужасов привязанностей.